Текст книги "13 диалогов о психологии"

Конкретные терапевтические приемы

К. Роджерс: Общаясь с людьми, я понял, что не смогу им помочь, если я буду тем, что не есть я. Нет смысла казаться спокойным и удовлетворенным, если на самом деле я раздражен и критичен. Нет смысла делать вид, что я люблю кого-то, если я настроен к нему враждебно… Иначе говоря…нет смысла, общаясь с людьми, делать вид, что испытываешь одно, а на самом деле чувствовать совсем другое [20, c. 58–59].

А.: Как подчеркивали исследователи творчества Роджерса, к этой позиции он пришел довольно поздно, а в начале своего пути он старался выражать только «позитивные чувства» к клиенту, скрывая гнев и другие негативные эмоции [см. 21, c. 14].

Развитием данной мысли Роджерса является другая его мысль.

К. Роджерс: Я понял, что у меня все получается лучше, когда я могу с принятием <себя> прислушиваться к себе и быть самим собой. С годами я научился более адекватно слушать себя… Можно сказать, что я становлюсь более адекватным, когда позволяю себе быть тем, что я есть. Тогда мне легче принимать себя как явно несовершенного человека, который тем не менее идет по пути, по которому хотел бы идти.

Этот путь может показаться странным, но он имеет ценность для меня из-за любопытного парадокса: когда я принимаю себя, я изменяюсь… Мы не можем измениться, не можем продвигаться, пока не примем себя такими, какие мы есть. Когда это случается, изменения происходят почти незаметно.

Когда вы становитесь собой, взаимоотношения становятся подлинными. Подлинные взаимоотношения прекрасны тем, что полны жизни и смысла… Подлинные взаимоотношения имеют тенденцию к изменению, а не к статике [20, c. 59].

А.: Позволь привести мне один пример такого «естественного» поведения психотерапевта, работавшего на «телефоне доверия» для подростков и использовавшего в своей работе некоторые приемы гуманистических психологов.

Т. А. Флоренская: Л., 17 лет. Он позвонил, жалуясь на одиночество: нет друга, девушки. Потом разговор пошел о трудностях жизни – «все злые»… Консультант высказал мысль о том, что это все от бездуховности, на что Л. ответил, что над ним смеются, издеваются за то, что он «не такой, как все»: не пьет, не курит, не соблазняет девушек. Консультант высказал мысль о здоровой овце в больном стаде, а Л. справедливо заметил ошибку: «А вы с мужем счастливы и считаете, что все вокруг больные?» Его явно интересовала жизнь собеседницы, волновала именно проблема любви, семьи. Консультант, почувствовав оплошность, искренно сказала, что и у нее, как и у всех, есть трудности. Это признание вызвало волну доверия и Л. поведал, что тайком от родителей разглядывает «Плэйбой», ему это нравится… [2, c. 76].

А.: Итак, искренность психотерапевта вызвала «волну доверия» у юноши.

С.: Как же все-таки научиться «более адекватно слушать себя»? Ведь когда-то в разговоре об интроспективной психологии мы пришли к выводу, что простое «вчувствование» в свои переживания ничего не дает, главное – включенность в различные практические ситуации, а также оценки других людей, которые иногда оценивают тебя легче и правильнее, чем ты сам.

С.: Верно. А Роджерс и не предлагает ограничиться своими собственными внутренними переживаниями. Он, во-первых, говорит, что именно общение с клиентами дает ему информацию о «себе». А вот как оценивают свой опыт пребывания в группах «тренинга общения» участники этих групп…

С.: А при чем тут Роджерс?

А.: Как, я тебе еще не сказал? Роджерс – творец не только «индирективной», или личностно-центрированной, индивидуальной психотерапии. Он основоположник того варианта групповой «работы», которая называется «группами встреч» и ориентирована на «личностный рост». Одним из условий такого «роста» является информация о себе, пришедшая со стороны других участников группы. Иногда она бывает негативной, но иногда – и весьма позитивной. Вот примеры из книги известного специалиста по групповым формам работы Ларисы Андреевны Петровской, использовавшей подход Роджерса.

Л. А. Петровская: Порой открытием для участников оказывается позитивная информация, которую по тем или иным причинам он ранее не получал или не воспринимал.

Л., 21 год, курсант. Я 21 год был уверен, что наилучшая позиция для меня в общении – молчать. А сейчас с огромным удивлением вдруг обнаружил, что все наоборот, что я, оказывается, могу нравиться людям как собеседник! Я уже не говорю о том, какое это огромное наслаждение иметь возможность свободно общаться с людьми.

Д., 22 года, студент. Меня очень поразило, что ребята из группы приглашали меня на встречи с ними… Я считал себя полным аутсайдером в группе, с которым никто не захочет поддерживать отношений. Было больно… А меня вдруг пригласили, не предали забвению [22, c. 102].

К. Роджерс: Сейчас я подхожу к своему главному открытию, которое чрезвычайно важно для меня. Я бы его сформулировал так: я осознал огромную ценность того, что я позволяю себе понимать другого человека. То, как я сформулировал это, может вам показаться странным. Разве есть необходимость позволять себе понимать другого? Я думаю, что да. Наша первая реакция на высказывания других людей – немедленная оценка или суждение, а не понимание. Когда кто-то выражает свои чувства, убеждения или мнения, в нас возникает стремление оценить это как правильное, глупое, ненормальное, неразумное, неправильное. Очень редко мы позволяем себе понимать, что значат слова другого человека для него самого… Нелегко позволить себе понимать другого, эмпатически целиком и полностью войти в его внутренний мир. Это происходит редко.

…Когда я работаю с проблемами моих клиентов, я вхожу в странный мир психотика, понимаю и чувствую человека, для которого жизнь столь трагична, что уже непереносима, понимаю того, кто считает себя неполноценным и недостойным уважения… В каждом этом опыте я открываю что-то, что изменяет меня… Но, может быть, более существенно то, что мое понимание этих людей позволяет им изменяться… Когда кто-то полностью принимает твои чувства, он помогает тебе принимать эти чувства в себе [20, c. 59–60].

С.: Легко сказать – понимать другого человека! Это так трудно!

А.: Роджерс считает, что самое важное здесь сначала – так называемое эмпатическое слушание, то есть «включенность в наличные переживания собеседника… с максимальной отрешенностью от себя, своего настроения, своих установок, оценок и т. п.» [см. 2, c. 193–194]. Интересно, что начинающие консультанты-психотерапевты как бы «забывают» об этих рекомендациях и больше говорят, нежели просто эмпатически выслушивают собеседника. Для многих клиентов необходимо просто «выговориться», «выплеснуть» свои внутренние состояния наружу. Роджерс использовал для этой цели и иные приемы – создавал, например, в аудитории такую атмосферу, когда можно было открыто выражать свои чувства, в том числе и негативные, по отношению к преподавателю [см. 20, c. 60]. В ходе длительной групповой работы с использованием различных приемов [см. 22; 23] у рядовых членов группы действительно формируется способность понимать другого человека именно как другого, т. е. непохожего на тебя, и, соответственно, большая терпимость к «инакости».

Л. А. Петровская: Самоотчеты показывают, что эффекты такого рода, как правило, бывают выражены достаточно ярко.

А., 19 лет, студент. Впервые по-настоящему убедился в нашей субъективности и понял, что мне права на абсолютную объективность никто не выдавал…

Т., 35 лет, инженер. Теперь, после завершения тренинга сожалею о том, что часто вместо того, чтобы попытаться понять иного человека, посмотреть с его позиции, пыталась исправить в нем что-то, наставить на «путь истинный», почему-то решив, что я точно знаю, каков он [22, c. 109].

Проблема «советов» и «оценок» в индирективной терапии

С.: Но разве психолог не должен давать советов, как лучше поступить в том или ином случае? Разве не для того человек пришел к нему, чтобы получить совет? Разве психотерапевт не должен все-таки оценивать тот или иной поступок клиента с точки зрения добра или зла?

А.: Давай все-таки разведем две вещи: советы и оценки. С точки зрения Роджерса, ни того, ни другого в процессе психотерапии, которая поэтому и называется «индирективной» (то есть, так сказать, без «указующего перста»), быть не должно.

К. Роджерс: Чем больше я открыт тому, что происходит во мне и в другом человеке, тем меньше во мне стремление к «фиксированным точкам». Когда я пытаюсь прислушиваться к себе и к тому, что происходит во мне, тем больше я пытаюсь прислушиваться к другим людям и тем больше уважения я испытываю к сложному процессу жизни. Я все менее склонен стремиться… ставить цели, воздействовать на людей, манипулировать ими и толкать их на путь, по которому, мне кажется, они должны идти… Парадоксальный аспект моего опыта состоит в том, что… чем больше я хочу понимать и принимать себя и другого, тем больше изменений происходит [20, с. 61].

А.: Конкретно в практике консультирования это означает, что консультант добивается в диалоге с клиентом осмысления кризисной ситуации самим клиентом, которое в ходе последующих бесед может смениться переосмыслением данной ситуации и нахождением возможных путей выхода из нее. Да, можно «вооружить» клиента информацией, техниками «общения», допустим, с разными членами семьи, но это было бы «внешнее» знание, не продуманное, не прочувствованное самим клиентом.

Т. А. Флоренская: В диалоге возникают и такие моменты, когда консультант высказывает свое мнение, а собеседник откликается на него не просто согласием, а радостным удивлением: «Я и сам в глубине души так думал»…«Вы просто читаете мои мысли»… Психолог сыграл роль «повивальной бабки» (Сократ), вызвав это знание из глубины души и подтвердив его правильность. Если бы это знание было не собственным, а внешним, оно вызвало бы… протест и негативные реакции. Только такое внутреннее знание может быть действенным и преображающим личность [2, c. 64–65].

А.: Позже ты узнаешь о тех многочисленных приемах индивидуальной и групповой терапии, которые призваны «создать» такие условия для самопознания клиента. А теперь – относительно оценок. Здесь наблюдаются существенные различия между пониманием роли оценок в концепции Роджерса и в «отечественной школе диалога» [см. 2, c. 100]).

Индирективная терапия К. Роджерса и отечественная диалоговая терапия: связь и различия

К. Роджерс: Я увидел, как много мне дает принятие другого человека. Я увидел, что принимать другого человека и его чувства действительно легко, не труднее, чем понимать его [20, c. 61].

А.: Это означает безусловное принятие всех проявлений индивида, «безусловную положительную оценку» всего опыта индивида как важнейшее условие его самораскрытия и самореализации. Однако эта позиция критикуется некоторыми отечественными практическими психологами, использующими идеи отечественных философов Михаила Михайловича Бахтина, Павла Александровича Флоренского, а также Алексея Алексеевича Ухтомского, который был, оказывается, не только выдающимся физиологом, но и философом.

Т. А. Флоренская: Сам принцип содержит в себе в нерасчлененном виде два различных подхода: один – положительно оценивать все переживания, весь опыт индивида; другой – положительно оценивать самого индивида (что возможно и при отрицательной оценке отдельных его переживаний)… В развивающейся личности необходимо поддерживать, а не нейтрализовать ее собственную отрицательную оценку своих отдельных проявлений, основанных на переживаниях совести [2, c. 102–103].

А.: Вот конкретный пример из практики Тамары Александровны Флоренской. Описываемая история произошла в конце 80-х годов XX века.

Т. А. Флоренская: М. – …мать двоих детей, любима мужем… М. начала с жалоб на то, что ей «все надоело», что ей не хочется жить и приходят мысли о самоубийстве. Затем она с раздражением говорила о постоянной нехватке денег, о неустройстве жизни, возмущалась «советскими буржуями», которым все достается даром, а ей приходится целый день просиживать на скучной работе, а потом бежать в магазин, а потом возиться на кухне… А на кухне – соседка: «вредная старуха», у них постоянные скандалы. Соседка больна раком, и когда М. переезжала в эту квартиру, ей сказали, что «старуха долго не протянет». Но вот уже второй год они живут в общей квартире. «Почему я и мои дети должны страдать из-за нее?!» Один незнакомый посетитель канцелярии… не то в шутку, не то всерьез посоветовал: «А вы подсыпьте ей в кастрюлю…» М. – «не такой я человек…», но эта мысль навязчиво преследует ее… У М. чувство отчаяния и безысходности. Свою злобу и раздражение она вымещает на муже, на детях…на посетителях канцелярии. Радости в жизни – никакой [2, c. 191–192].

С.: Но что здесь посоветовать?

А.: Опять советы?! Помнишь, что гуманистические терапевты говорят о «внешних» знаниях? Клиент сам должен осознать свое собственное внутреннее состояние и…

Т. А. Флоренская: Сочувствие к М. у меня возникло не по поводу ее наличных нужд, связанных с желанием смерти соседки; оно было вызвано ее страданием и понимаем того, что сама она не живет, а мучается, убивает в себе жизнь, которая может быть полной и счастливой; убивая своим поведением тяжко больного человека, она сама страдает от неосознаваемого ею внутреннего конфликта.

Но мое принятие М. относится не к этим недобрым чувствам, которые неприемлемы для меня равно как в себе, так и в ней. Мое безусловное принятие относится к тому человеку, который мучается и которому нужно помочь выйти из тяжкого душевного состояния [2, c. 196].

С.: Неужели помогла?

Т. А. Флоренская: На взволнованный «крик души»: «Ну скажите, что мне делать?!» – я после долгой паузы сказала, что она сама знает, что нужно делать… В ответ я услышала возмущенно-протестующее: «Но это же невозможно! Я же не могу!»… «Не хочу…», – поправила я. Мы вполне понимали друг друга, хотя постороннему слушателю было бы непонятно, что речь идет о том, чтобы изменить отношение М. к своей соседке. Протест постепенно сменялся желанием слушать и понять [2, c. 197–198].

А.: Итак, здесь представлена принципиально иная позиция в плане оценивания поведения клиента: оценки имеются и критерием оценивания является здесь нравственная позиция психотерапевта.

Т. А. Флоренская: В нашем диалоге с М. я старалась помочь ей осознать нравственный конфликт, в котором она находится: только осознав его, она может совершить нравственный выбор. Моя задача – выразить и подтвердить императив совести, заглушенный собственнической, потребительской доминантой. На ее стороне – голос случайного посетителя, посоветовавшего отравить соседку. Этот голос поддерживает враждебное отношение М. к ней. Голос этот навязчив, вопреки сознательному неприятию его, он отвечает насущной потребности, вступая в конфликт с совестью. Эта внутренняя раздвоенность М. – источник ее душевных мучений, чувства безнадежности, безысходности. Желание смерти соседки… сопряжено с мыслями о самоубийстве. И, в сущности, жизнь М. является таким самоубийством: отравляя жизнь другому человеку, она отравляет жизнь себе и своим близким. Она не живет настоящим, а стремится к будущему; и ее вещные цели не могут дать радости и полноты жизни. Мебель, квартира, деньги – из средств жизни превратились для нее в цель. И именно эта жизненная установка заглушает голос совести, побуждает идти на любые средства и подтверждает их правомерность [2, c. 198–199].

А.: Но в то же время психотерапевт стремится не «дать совет», как ты говоришь, а «подвести» клиента к осознанию этого конфликта.

И здесь тоже наблюдается некоторое различие между двумя терапиями в понимании позиции по отношению к клиенту. Если у Роджерса терапия основана на позиции «эмпатического понимания», то Флоренская придерживается позиции, вытекающей из мыслей Бахтина: во внутренний мир другого человека «нельзя вчувствоваться», необходима «напряженная и любящая» вненаходимость [см. 2, c. 103]).

С.: Опять новое понятие, за которым стоит, наверное, целая система психотерапевтических воздействий!

А.: Верно. Но подробности нет возможности обсуждать. Всего только несколько слов об этой позиции «вненаходимости» в рассматриваемом нами случае.

Т. А. Флоренская: Поскольку я видела свою задачу не в том, чтобы убедить М. в неправильности ее жизненной позиции и поведения, а в том, чтобы помочь ей осознать причину ее состояния, я и в беседе придерживалась принципа «вненаходимости» – эмоциональной нейтральности, тона спокойного разъяснения с намеками-подсказками, безразличия к ее эмоциональным «взрывам» и «нажимам». «Смотрите сами» – такова была тональность моих слов [2, c. 199].

С.: Тогда, насколько я понимаю, наблюдаются и определенные различия в понимании самой личности и задач психотерапевта в общении с клиентом у Роджерса и в отечественной «школе диалога»?

А.: Абсолютно верно. Главная задача Роджерса – согласовать между собой «реальное Я» (какой я есть в моих представлениях и оценках, зависящих от моего индивидуального опыта и оценок окружающих) и «идеальное Я» (каким я хочу быть). Психотерапевты, работающие в отечественных традициях, считают главным согласование «наличного Я» (уникального своеобразия психических черт и особенностей личности, которое человек осознает в себе, которое «обращено» к другим и несет в себе как истинные черты человека, так и «маску» его) и «духовного Я». Духовное Я – это «голос вечности в душе человека, его творческое призвание, перспектива становления» [2, c. 52], «самое человеческое в человеке», которое у разных авторов называется по-разному: совесть, моральные нормы, Сверх-Я и так далее. Причины его формирования в человеке также называются различные: Флоренская убеждена, что эта «инстанция» в человеке, в его душе присутствует с рождения, она – от Бога. Сеченов, как мы помним, считает совесть «интериоризированными» социальными нормами. Этой же позиции придерживаются сторонники деятельностного подхода к психике человека. Однако всех их объединяет одно: признание необходимости в диалогах с клиентами «достучаться» до их «духовного Я» и, соответственно, нравственная позиция психотерапевта.

Мысль о том, что «духовное Я» есть тот идеал, к которому стремится личность, в принципе не была чужда и Роджерсу.

К. Роджерс: Мой опыт говорит мне, что людям свойственно развиваться в позитивном направлении. Глубочайший контакт с клиентами в процессе терапии, даже с теми, проблемы которых были наиболее разрушительны, поведение наиболее асоциально, чувства почти аномальны, показал мне, что это не так. Когда я верно понимаю чувства, которые они выражают, когда я принимаю их как людей с их правом быть самим собой, я вижу, что они двигаются в определенных направлениях. Наиболее точно эти направления описывают слова «позитивный», «конструктивный», «самоактуализирующийся»… Я очень хорошо знаю, что защиты и страхи вынуждают человека быть невероятно жестоким, незрелым, деградирующим, антисоциальным, способным причинять боль и ущерб. Одна из наиболее благодарных и вдохновляющих сторон моей практики – работа с такими людьми, открытие в них сильных позитивных тенденций, которые у них, так же как и у нас, существуют на самом глубоком уровне [21, c. 64].

C.: А что же мы не рассматриваем других представителей гуманистической психологии?

А.: Именно это я и хочу сейчас сделать. Я расскажу тебе о концепции самоактуализации Абрахама Маслоу.

Проблема самоактуализации в творчестве А. Маслоу

А. Маслоу: Мое изучение самоактуализации не было запланировано как научное исследование, и начиналось оно не как таковое. Все началось с попыток молодого интеллектуала понять двух своих учителей, которыми он восхищался, которых он любил и обожал и которые были совершенно прекрасными людьми… Мои занятия психологией не давали мне ровным счетом ничего для того, чтобы понять их. Было такое впечатление, что они не только отличаются от других людей, но что они – нечто большее, чем люди… В один прекрасный миг я понял, что эти два образа можно обобщить, что я имею дело с определенным типом людей, а не с двумя несравнимыми индивидами. Это было замечательным стимулом для дальнейшей работы. Я стал искать, можно ли найти этот образ где-нибудь еще, и находил его повсюду, в одном человеке за другим [24, c. 109].

А.: Этим типом людей были «самоактуализирующиеся люди». Кстати, одним из учителей Маслоу был Макс Вертгеймер. Итак, что же понимается под самоактуализацией?

А. Маслоу: Я опишу восемь путей самоактуализации.

Во-первых, самоактуализация означает полное, живое и бескорыстное переживание с полным сосредоточением и погруженностью, т. е. переживание без подростковой застенчивости. В момент самоактуализации индивид является целиком и полностью человеком. Это момент, когда Я реализует самое себя… Ключом к этому является бескорыстие…

Во-вторых, необходимо представить себе жизнь как процесс постоянного выбора. В каждый момент имеется выбор: продвижение или отступление. Либо движение к еще большей защите, безопасности, боязни, либо выбор продвижения и роста. Выбрать развитие вместо страха десять раз в день – значит десять раз продвинуться к самоактуализации…

В-третьих, само слово «самоактуализация» подразумевает наличие Я, которое может актуализироваться. Человек – это не «tabula rasa»…

А.: То есть «чистая доска», как когда-то говорил Локк…

А. Маслоу: …и не податливый воск. Он всегда уже есть нечто… Имеется собственное Я, и то, что мной иногда называлось «прислушиванием к голосу импульса», означает предоставление возможности этому Я проявляться. Большинство из нас чаще всего… прислушиваются не к самим себе, а к голосу мамы, папы, к голосу государственного устройства, вышестоящих лиц, власти, традиции и т. д.

В-четвертых, когда вы сомневаетесь в чем-то, старайтесь быть честными… Обращаться к самому себе, требуя ответа, – это значит взять на себя ответственность…

Пятое. …Для того чтобы высказывать честное мнение, человек должен быть отличным, независимым от других, должен быть нонконформистом. Если мы не можем отучить наших клиентов, молодых и старых, быть готовыми к независимой от окружающих позиции, мы можем сейчас же прекратить свою деятельность…

Шестое. Самоактуализация – это не только конечное состояние, но также процесс актуализации своих возможностей. Это, например, развитие умственных способностей посредством интеллектуальных занятий… Самоактуализация – это труд ради того, чтобы сделать хорошо то, что человек хочет сделать…

Седьмое. Высшие переживания – это моменты самоактуализации…

А.: Маслоу имеет здесь в виду то самое «внутреннее озарение», «радость от самопознания», «внезапное удивление от понимания», о чем мы с тобой говорили раньше.

А. Маслоу: Восьмое. Найти самого себя, раскрыть, что ты собой представляешь, что для тебя хорошо, а что плохо, какова цель твоей жизни – все это требует разоблачения собственной психопатологии. Для этого нужно выявить свои защиты и после этого найти в себе смелость преодолеть их. Это болезненно, так как защиты направлены против чего-то неприятного. Но отказ от защиты стоит того. Если бы даже психоаналитическая литература не дала нам ничего большего, достаточно уже того, что она показала нам, что вытеснение – это не лучший способ разрешения своих проблем [24, c. 111–114].

С.: Здесь чувствуется скрытая полемика с психоанализом.

А.: Она действительно существовала. Основное возражение гуманистов вызывала идея Фрейда – да и не только его – о стремлении организма к равновесию со средой как движущей силе развития личности. Один из представителей гуманистической психологии, Гордон Олпорт, писал: «Подлинные психогенные интересы всегда таковы – они заставляют нас неограниченно усложнять и напрягать нашу жизнь. “Стремление к равновесию”, “редукция напряжения”, “влечение к смерти” кажутся поэтому тривиальными и ошибочными представлениями о мотивации нормального взрослого человека» [25, c. 107].

С.: Но разве можно так абсолютизировать? Ведь, во-первых, Фрейд говорил и о «влечениях к жизни», а во-вторых, разве не наблюдаются подобные тенденции к равновесию в нашей повседневной жизни?

А.: Я думаю, ты прав. Гуманисты рассматривали, скорее, идеального человека, нежели человека, существующего в реальности со всеми слабостями и недостатками в условиях далеко не всегда здорового общества. Короче говоря, правда гуманистов о человеке была не всей правдой.

С.: Ты имеешь в виду, что гуманисты не учитывали слабости человека, его, так сказать, грехи?

А.: Наоборот. Иногда они недоучитывали как раз самое высокое в человеке. Я имею в виду представления Маслоу о строении мотивационной сферы личности. Он считал, что все потребности человека могут быть разделены на несколько групп. «Внизу» находятся физиологические потребности (в пище, воде, кислороде и так далее). Затем следуют потребности в безопасности (в том числе психологической). Еще выше – потребности в принадлежности к определенной группе и потребности в уважении. Наконец, на вершине иерархии – потребность в самоактуализации. Обрати внимание на такой парадокс: с одной стороны, потребность в самоактуализации признается присущей любому человеку, врожденной. С другой, она может проявиться только при условии удовлетворения потребностей нижележащих уровней, то есть, грубо говоря, голодному человеку не до самоактуализации…

С.: Но ведь события хотя бы в нашей стране во время Ленинградской блокады доказывают, что может быть и иначе…

А.: Этот же аргумент использует критик гуманистической психологии Виктор Франкл.

В. Франкл: Как известно, Маслоу ввел различение низших и высших потребностей, имея в виду при этом, что удовлетворение низших потребностей является необходимым условием для того, чтобы были удовлетворены и высшие. К высшим потребностям он причисляет и стремление к смыслу, называя его даже при этом «первичным человеческим побуждением». Это свелось, однако, к тому, что человек начинает интересоваться смыслом жизни лишь тогда, когда жизнь у него устроена («сначала пища, потом мораль»). Этому, однако, противоречит то, что мы… имеем возможность постоянно наблюдать в жизни: потребность и вопрос о смысле жизни возникает именно тогда, когда человеку живется хуже некуда. Свидетельством тому являются умирающие люди из числа наших пациентов, а также уцелевшие бывшие узники концлагерей и лагерей для военнопленных [6, c. 29].

А.: И наоборот: человек может иметь все – и жаловаться, что у него нет смысла жизни. И еще одно возражение Франкла: самоактуализация – это прекрасно, но…

В. Франкл: Самоактуализация – это не конечное предназначение человека. Это даже не его первичное стремление. Если превратить самоактуализацию в самоцель, она вступит в противоречие с самотрансцендентностью человеческого существования. Подобно счастью, самоактуализация является лишь результатом, следствием осуществления смысла. Лишь в той мере, в какой человеку удается осуществить смысл, который он находит во внешнем мире, он осуществляет и себя. Если он намеревается актуализировать себя вместо осуществления смысла, смысл самоактуализации тут же теряется [6, c. 58–59].

А.: Это как стремление к счастью. Если человек всеми силами стремится к счастью – у него ничего не получается. Его самоактуализация приобретает смысл только тогда, когда человек включается в значимую для других деятельность. Здесь наблюдается явная перекличка идей Франкла с идеями представителей деятельностного подхода в психологии… – но мы увлеклись. Надо завершать разговор о гуманистической психологии как одном из направлений, которое в большей степени опирается на «идиографический» подход к человеческой личности. Кстати, впоследствии Маслоу признал, что удовлетворение потребности в самоактуализации и других высших человеческих потребностей «предполагает взаимодействие с другими людьми» [42, c. 158] и «чем выше человеческая потребность, тем она менее эгоистична» [Там же]. Он также подтвердил отмечаемую другими психологами возможность «переворачивания» иерархии потребностей у человека, живущего «высшими потребностями».

А. Маслоу: При условии удовлетворения и низшей и высшей потребности последняя приобретает большую субъективную значимость для человека. Ради высшего удовлетворения человек готов терпеть лишения и идти на жертвы, готов мириться с депривацией низших потребностей. Зачастую ради принципов и убеждений человек согласен вести аскетическую жизнь, он отказывается от богатства и престижа во имя возможности реализовать себя на избранном поприще. Человек, удовлетворивший низшие потребности и познавший, что такое самоуважение и самореализация, как правило, ставит их выше сытого желудка и чувства безопасности [42, с. 158].

А.: Напоследок вот еще что. Некоторое время назад обнаружилось, что внутри гуманистической психологии в узком смысле слова выделяются два разных по сути направления – собственно гуманистическая психология (к которой принадлежат цитированные мною авторы – Роджерс, Маслоу) и так называемая экзистенциальная психология, к которой принадлежат такие авторы, как Ролло Мэй, Рональд Лэнг и другие. К экзистенциальной психологии по некоторым своим позициям примыкают также Эрих Фромм и Виктор Франкл [см. 43; 44]. Главное различие между этими двумя направлениями можно сформулировать следующим образом. Первое опирается на «личностно-центрированный» подход, который «приписывает человеку некоторые заданные потенции, некую заданную природу, позитивную по своей сути, которая актуализируется в процессе развития» [43, c. 42]. Напротив, экзистенциальная позиция основана на убеждении, что природа (сущность) человека не предзадана, человек есть то, что он сам из себя делает в результате совершаемых им в течение жизни личностных выборов. Экзистенциальная психология, таким образом, во многом базируется на идеях экзистенциальной философии, суть которых в лаконичной формуле выразил Сартр: «Существование предшествует сущности». Впрочем, предоставляю тебе возможность самому познакомиться с этими различиями.

С.: Позволь еще один вопрос: чем же все-таки закончилась та история с соседкой?

Т. А. Флоренская: Желание М. продолжить наше общение было велико, но встретиться мы смогли лишь по прошествии двух месяцев. Это было время ее самостоятельного решения.

При новой встрече первыми словами М. были: «Я и не думала, что так может быть!» Вопреки сомнениям, у нее установились мирные отношения с соседкой, скандалы прекратились. М. чувствует себя совсем иначе: мысли о самоубийстве оставили ее. По выходным дням они стали выезжать за город… У М. появились новые интересы – она посещает лекции по психологии семейных отношений… Она не только изучает психологию, но и стремится помогать другим в их душевных трудностях [2, c. 199–200].