Текст книги "13 диалогов о психологии"

«Психопатология обыденной жизни» и бессознательное

А.: Так называемые ошибочные действия. Их анализу посвящена моя любимая работа Фрейда «Психопатология обыденной жизни». Она выходила уже в 1901 году в периодике, а отдельной книгой была опубликована в 1904 году. В ней говорится об ошибках, описках, оговорках, забывании чего-либо и тому подобном.

С.: Ну уж не знаю, какие закономерности можно установить в данном случае! Мало ли причин для забывания: утомился, допустим, человек… Я тут недавно на промежуточном зачете случайно забыл имя одного психолога, а мне из-за этого оценку снизили!

А.: Но, по Фрейду, не бывает ничего случайного! «Солдату, – сказал он однажды, – нельзя забывать ничего, что имеет отношение к службе, иначе забывание покажет наплевательское отношение к ней». Разве ты уверишь девушку в своей любви, если признаешься, что забыл о свидании? Фрейд говорит по этому поводу, что в основе забывания лежит «мотив неохоты», то есть нежелание что-либо делать. Значит, ты не случайно забыл имя психолога, а просто не интересовался в должной мере его творчеством. Приведу аналогичный пример из Фрейда, который взят им из рассказа самого действующего лица.

З. Фрейд: На экзамене по философии (которую я сдавал в качестве одного из побочных предметов) экзаменатор задал мне вопрос об учении Эпикура и затем спросил, не знаю ли я, кто был последователем его учения в позднейшее время. Я назвал Пьера Гассенди – имя, которое я слышал как раз двумя днями раньше в кафе, где о нем говорили как об ученике Эпикура. На вопрос удивленного экзаменатора, откуда я это знаю, я смело ответил, что давно интересуюсь Гассенди. Результатом этого была высшая отметка в дипломе, но вместе с тем и упорная склонность забывать имя Гассенди. Думаю, что это моя нечистая совесть виной тому, что несмотря на все усилия я теперь ни за что не могу удержать это имя в памяти. Я и тогда не должен был его знать [12, c. 218–219].

А.: А в обмолвках и описках скрытые желания иногда просто-напросто открываются собеседнику…

З. Фрейд: Одна дама говорит другой восхищенным тоном: «Эту прелестную новую шляпу вы, вероятно, сами обделали (вместо отделали)?» [12, c. 240].

А.: А вот еще один случай «ошибочного действия» – действия, совершенного как бы «случайно», «по ошибке», «в задумчивости».

З. Фрейд: Я запретил своему пациенту вызывать по телефону женщину, с которой он собирался порвать, так как всякий разговор вновь разжигает борьбу, связанную с отвыканием. Предлагаю ему сообщить ей письменно свое последнее слово, хотя и есть некоторые трудности в доставке писем. В час дня он приходит ко мне и сообщает, что нашел путь, чтобы обойти эти трудности, и спрашивает между прочим, может ли он сослаться на мой авторитет как врача. Два часа он занят составлением письма, но вдруг прерывает писание и говорит находящейся тут же матери: «Я позабыл спросить профессора, можно ли упомянуть в письме его имя»; спешит к телефону, просит соединить себя с таким-то номером и спрашивает в трубку: «Г. профессор уже пообедал? Можно его попросить к телефону?» В ответ на это раздается изумленное: «Адольф, ты с ума сошел?» – тот именно голос, которого он, согласно моему предписанию, не должен был больше слышать. Он лишь «ошибся» и вместо номера врача сказал номер любимой женщины [12, c. 286].

С.: Ты что же, хочешь сказать, что бессознательное детерминирует все на свете?

А.: По Фрейду, по крайней мере, бессознательное играет чрезвычайную роль в психической жизни. Даже юмор и шутки – явления, встречающиеся далеко не у всех людей, – тоже, по Фрейду, имеют определенное отношение к бессознательному. Этому вопросу посвящена специальная работа Фрейда [13]. Но, кстати, такая роль бессознательного в жизни человека отнюдь не случайна. По Фрейду, сознание – лишь небольшой островок, омываемый океаном бессознательного. Среди бессознательных содержаний Фрейд выделяет область предсознательного и собственно бессознательного, об этом мы уже говорили. Я еще раз хочу показать их различие на конкретном примере сновидений.

Сновидение проделывает колоссальную работу, превращая скрытые желания в образы явного сновидения, но конкретная форма получившегося в результате сна во многом зависит от впечатлений дня накануне сновидения, которые субъектом в данный момент тоже не осознаются, но это предсознательное, а не бессознательное. В принципе эти содержания могут быть осознаны видевшим сон (он может вспомнить ситуацию накануне сновидения и какие-то ее детали). Но скрытые мысли сновидения, которые облекаются в образы и пользуются при этом «материалом дневных впечатлений», чтобы символически проявиться, так или иначе выразиться, остаются для субъекта бессознательными, то есть в принципе неизвестными и непознаваемыми без специальной работы по толкованию сновидения с помощью психоаналитика.

Таким образом, только особая работа над «поверхностными явлениями» человеческой психики – их толкование, то есть открытие их скрытого от сознания субъекта смысла – есть путь понимания бессознательного, овладения им и – в патологических случаях – излечения от болезненных симптомов.

С.: Неужели я все-таки не могу сам понять, что мною движет?

А.: А ты можешь сознаться, например, в желании убить соперника в любви? Или в желании убить отца и жениться на собственной матери? Или наслаждаться сексом в извращенных формах?

С.: Ну, это уж ты загнул!

А.: Но это как раз те самые бессознательные желания, которые Фрейд считал присущими каждому человеку и в которых человек боится признаться самому себе.

С.: У меня никогда не было таких желаний!

А.: Вот и пациенты Фрейда говорили то же самое. И лишь длительный глубокий психоанализ, а он мог длиться годами, открывал сознанию пациента чудовищные для него желания. Это был в подлинном смысле слова психологический анализ с использованием методики свободных ассоциаций (вспомни: клиент говорит все, что ему приходит в голову), которая применялась в процессе толкования патологических симптомов, сновидений, ошибочных действий… И все это с целью доведения до сознания клиента его подлинных, скрываемых от самого себя желаний. Чаще всего этими желаниями у пациентов Фрейда были сексуальные желания.

С.: А что здесь такого? Чего скрывать-то? Естественное влечение полов друг к другу…

Проблема сексуальных влечений в психоанализе Фрейда

А.: Во времена Фрейда они не считались «естественными», например, для «благовоспитанных девушек», детей, подростков; тем более неприлично было говорить о гомосексуализме. Кстати, в нашей стране ведь тоже было нечто подобное: в 1986 году в одной телевизионной передаче (телемост Ленинград – Бостон) прозвучала фраза одной из участниц дискуссии из СССР: «У нас секса нет, и мы категорически против этого!» Правда, речь шла об отсутствии секса в телевизионной рекламе, что эта дама тут же и подтвердила под смех окружающих, однако сама по себе фраза оказалась настолько удачной для обозначения определенных педагогических установок советского времени, что стала часто повторяться потом в искаженном варианте: «В СССР секса не было!»

С.: Неужели на Западе было нечто похожее?

А.: Представь себе. Вот как описывает эту ситуацию тот же Стефан Цвейг.

С. Цвейг: В продолжение целого столетия половой вопрос находится в Европе под карантином. Он не отрицается и не утверждается, не ставится и не разрешается, он потихоньку отставляется за ширмы. Организуется громадная армия надсмотрщиков, одетых в форму учителей, воспитателей, пасторов, цензоров и гувернанток, чтобы оградить юношество от всякой непосредственности и плотской радости… Следствием такого, целое столетие упорно длящегося заговора – прятать свое «я» и его замалчивать – является беспримерно низкий уровень психологической науки… Ибо как могло бы развиться глубокое понимание душевных явлений без искренности и честности, как могла бы распространяться ясность, когда как раз те, кто призван сообщать знание…сами являются лицемерами от культуры или неучами? А невежественность всегда влечет за собою жестокость… Мальчики-подростки, прибегающие под гнетом полового созревания и в силу незнакомства с женщиною к единственно возможному для них способу облегчения своего физического состояния, получают от этих «просвещенных» менторов… указания, что они предаются ужасному, разрушительно действующему на здоровье «пороку»… Студенты в университете (я сам еще пережил это) получают… памятные записки, из которых они узнают, что всякое половое заболевание, без исключения, «неизлечимо»… Неудивительно, что, благодаря этому планомерному насаждению чувства страха, в результате этих насильственных оттеснений колеблется внутреннее равновесие несчетного числа людей и создается целыми сериями тип неврастеника, всю жизнь влачащего в себе свои отроческие страхи в форме неизжитых задержек… Пичкают их бромом, обрабатывают им кожу электровибрацией, но никто не решается доискиваться подлинных причин [7, c. 10–11].

А.: Во времена Фрейда мысль о том, что истоки некоторых неврозов следует искать в сексуальных проблемах, высказывали отдельные психиатры. В одной из работ, описывая свой путь к психоанализу, Фрейд вспоминает поразивший его эпизод, случившийся во время пребывания Фрейда на стажировке во Франции у Шарко.

З. Фрейд: Я сидел на одном из приемных вечеров у Шарко недалеко от уважаемого учителя, который как раз рассказывал Бруарделю, по-видимому, об очень интересном случае из практики. Я не расслышал начала, но постепенно рассказ приковал к себе мое внимание. Молодая супружеская пара с далекого востока: жена – тяжелобольная, муж – импотент или очень неловкий. «Постарайтесь-ка, – слышал я, как повторял Шарко, – и я уверен, вы до этого доберетесь». Бруардель, который говорил тише, должно быть, выразил свое удивление, что такие обстоятельства могут вызвать подобные симптомы, потому что Шарко вдруг с большой живостью воскликнул: «Но в подобных случаях всегда что-нибудь сексуальное, всегда, всегда, всегда…»

При этом он скрестил руки на нижней части живота и со свойственной ему живостью подпрыгнул несколько раз на месте. Я помню, что в это мгновение я был поражен от удивления и сказал себе: если ему это известно, то почему же он никогда не упоминает об этом? Но впечатление скоро забылось [14, c. 23].

А.: Естественно, что в условиях, когда даже великие психиатры обходили молчанием некоторые темы, публичные выступления Фрейда вызвали бурю возмущения.

С. Цвейг: И как раз раздражение, им вызванное, служит ему указанием, что он бессознательно дотронулся до больного места, что первое же прикосновение привело его вплотную к нервному узлу всей проблемы… Лицом к лицу сталкиваются друг с другом две формы мышления, два метода, столь диаметрально противоположные, что между ними нет и не может быть взаимного понимания… Фрейд рассматривает как нечто благотворное как раз то, что этика старого общества объявила коренною опасностью, а именно – процесс осознания; и то, что это общество признавало благотворным, – подавление инстинктов, он именует опасным… Инстинкты может укротить лишь тот, кто извлечет их из глубинного их обиталища и смело посмотрит им в глаза. Медицине столь же мало дела до морали и стыдливости, как до эстетики и филологии; ее важнейшая задача – заставить заговорить то таинственное, что есть в человеке, а не обрекать на молчание [7, c. 13–14].

А.: И Фрейд, не обращая внимания на различные выпады в его адрес, начинает исследовать это «таинственное», то есть скрытые от сознания человека влечения, которые он первоначально разделяет на две группы: влечения к самосохранению и сексуальные влечения, то есть влечения к сохранению рода. При этом большее внимание уделяет последним; позже ты узнаешь, какие стадии сексуального развития Фрейд выделял у детей, начиная с самого рождения.

С.: Неужели и у маленьких детей?

А.: Дело в том, что Фрейд понимал сексуальное не только в узком смысле слова – как стремление к продолжению рода, но и довольно широко – как стремление к наслаждению или удовольствию от функционирования половых органов (допустим, тот же онанизм) или даже – еще шире – как наслаждение от функционирования любых органов…

С.: Например?

А.: Например, сосание младенца доставляет ему большое наслаждение: вот почему его так трудно отучить от привычки сосать большой палец. Но первым объектом его стремлений является, естественно, материнская грудь, от которой он получает не только пищу, но и удовольствие от сосания. Это так называемая оральная стадия развития либидо.

С.: Как, кстати, определяется это понятие в психоанализе?

А.: «Либидо» – ключевое понятие психоанализа, обозначает оно в целом сексуальное влечение, точнее, его неукротимую энергию. Затем идут другие стадии его развития… Я, правда, не хотел сейчас об этом говорить, но раз уж речь зашла об этом, кратко скажу. После оральной стадии развития либидо идет так называемая анальная стадия развития сексуальности, когда ребенок с особым удовольствием совершает акты мочеиспускания и испражнения…

С.: Довольно! Удивляюсь, как тебя не коробит от всего этого!

А.: Точно так же восклицали и читатели трудов Фрейда! Но и это еще не все. Затем у детей идет фаллическая стадия развития либидо, для которой характерны сексуальные исследования (дети мучают взрослых вопросами: откуда я взялся, почему у девочек «не так» и подглядывают друг за другом при раздевании) и так называемый Эдипов комплекс.

С.: А-а, про это я слышал. Мальчик испытывает влечение к матери и одновременно ненависть и ревность к отцу, которого рассматривает как соперника. У девочки наоборот: любовь к отцу и ненависть к матери.

А.: Аналогичный комплекс у девочки называется комплексом Электры.

С.: Только все это кажется мне преувеличенным…

А.: Оставлю все твои сомнения до более основательного изучения сексуального развития детей, о некоторых этапах которого я лишь упомянул, в других психологических курсах. А пока хочу подчеркнуть один важный момент: по Фрейду, ребенок должен нормально пройти все стадии сексуального развития…

С.: Что значит «нормально»?

А.: А это значит, что большая роль в этом развитии принадлежит взрослому, который не должен запугивать ребенка, придумывать всякие небылицы относительно рождения и прочего, не считать его «испорченным» или «извращенцем»: как раз различные отклонения, по Фрейду, возникают у взрослого человека из-за нарушенного хода нормального сексуального развития, из-за «застревания» на какой-либо его стадии. Вообще в сексуальном воспитании так много факторов, оказывающих на него влияние, что воспитателю необходимо учитывать каждую мелочь; по крайней мере, не следует чинить препятствий нормальному развитию либидо, как это было принято тогда во многих «образованных» семьях европейских стран.

С.: Так что же, долой всякую культуру и мораль – да здравствует принцип удовольствия как цель жизни?

А.: Ты как будто сам читал произведения Фрейда: действительно, по Фрейду, принцип удовольствия господствует в начале нашей жизни, в детстве; но уже тогда этот принцип сталкивается с другим – принципом реальности. Ведь ребенку приходится подчиняться нормам культуры и морали, действующим в обществе… И Фрейд обсуждает здесь одну поразительную проблему.

Влечения и культура

З. Фрейд: Большую часть вины за наши несчастья несет наша так называемая культура; мы были бы несравнимо счастливее, если бы от нее отказались и вернулись к первобытности. Я называю это утверждение поразительным, поскольку, как бы мы ни определяли понятие культуры, все же не вызывает сомнений, что все наши средства защиты от угрожающих страданий принадлежат именно культуре [15, c. 85–86].

С.: Итак, культура вредна, потому что мешает удовлетворению изначальных биологических влечений… Тогда зачем она развивалась в истории человечества?

А.: Давай послушаем, что имеет в виду Фрейд под словом «культура».

З. Фрейд: Человеческая культура – я имею в виду все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и чем она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различием между культурой и цивилизацией, – обнаруживает перед наблюдателем, как известно, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений и особенно – для дележа добываемых благ. Оба эти направления культуры связаны между собой… Примечательно, что, как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они тем не менее ощущают жертвы, требуемые от них культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты, учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задаче; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоянно поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей все то, что служит покорению природы и производству благ. Творения человека легко разрушимы, и наука и техника, созданные им, могут быть применены и для его уничтожения [16, c. 19].

А.: Таким образом, культура есть определенная «плата» отдельного человека за выгоды совместной жизни; вместе с тем культура необходима обществу как средство подавления влечений отдельного человека в интересах большинства общества. По Фрейду, люди не имеют спонтанной любви к труду и требуется определенная доля насилия над теми, кто не хочет ради труда ограничивать свои влечения.

С.: Но ведь это неверно! Разве из-за принуждения творят, например, художники свои произведения?

А.: Ты попал в самую точку. Действительно, Фрейд доводит до абсурда в общем-то здравую мысль о необходимости воспитания человека, овладения его влечениями при помощи культуры; но культура у него оказывается враждебной человеку… Правда, у него можно встретить мысль и о том, что речь идет не о культуре вообще, а только об определенных формах культурных институтов.

З. Фрейд: Новые поколения, воспитанные с любовью и приученные высоко ценить мысль, заблаговременно приобщенные к благодеяниям культуры, по-иному к ней и отнесутся, увидят в ней свое интимнейшее достояние, добровольно принесут ей жертвы, трудясь и отказываясь от удовлетворения своих влечений, как то необходимо для ее поддержания. Они смогут обойтись без принуждения и будут мало чем отличаться от своих вождей. А если ни одна культура до сих пор не располагала человеческими массами такого качества, то причина здесь в том, что ни одной культуре пока еще не удавалось создать порядок, при котором человек формировался бы в нужном направлении, причем с самого детства.

…Соответствующий эксперимент еще не осуществлен [16, c. 21–22].

А.: Подобный эксперимент, по словам Фрейда, проводился в Советском Союзе. И его слова относительно будущего этого эксперимента звучат прямо-таки пугающе пророческими…

З. Фрейд: Хотя практический марксизм безжалостно покончил со всеми идеалистическими системами и иллюзиями, он сам развил иллюзии, которые не менее спорны и бездоказательны, чем прежние. Он надеется в течение жизни немногих поколений изменить человеческую природу так, что при новом общественном строе совместная жизнь людей почти не будет знать трений и что они без принуждения примут для себя задачи труда… Но такое изменение человеческой природы совершенно невероятно…

К сожалению, ни в нашем сомнении, ни в фанатичной вере других нет намека на то, каков будет исход эксперимента. Быть может, будущее научит, оно покажет, что эксперимент был преждевременным, что коренное изменение социального строя имеет мало шансов на успех до тех пор, пока новые открытия не увеличат нашу власть над силами природы и тем самым не облегчат удовлетворение наших потребностей. Лишь тогда станет возможным то, что новый общественный строй не только покончит с материальной нуждой масс, но и услышит культурные притязания отдельного человека [17, c. 414–415].

С.: Я думаю, проблема слишком сложна, чтобы объяснять неудачу данного «эксперимента» только невозможностью изменить в течение нескольких поколений «природу человека». Тем более мне кажется неверным основное утверждение Фрейда о неизменности этой природы даже после овладения культурой: ведь человек у него по-прежнему так и остается животным, только вынужденным подчиняться культурным ограничениям.

А.: В этом ты прав. Тот факт, что человек, овладев культурой, как бы «переворачивает» отношение «биологическое – социальное» и живет – иногда даже вопреки своим биологическим потребностям – ради этого социального, – этот факт остался Фрейдом как бы незамеченным, но оказался в центре внимания – и это ирония судьбы – другого великого австрийского психолога, прошедшего школу психоанализа и отказавшегося от него, – Виктора Франкла, о котором мы еще будем говорить. Франкл познал справедливость этого «переворачивания» на собственном опыте, когда оказался в концлагере…

С.: Но ведь мы ведем разговор о другом, более спокойном времени, когда пациенты Фрейда мучились совсем иными проблемами, чем люди новой эпохи.

А.: Верно. Фрейда как раз и упрекали в том, что он абсолютизировал закономерности, найденные им на довольно ограниченном материале – сексуальных неврозах людей состоятельных и респектабельных… Но еще Выготский показал, что практически любая школа в психологии проделывает примерно тот же путь. Сначала происходит открытие в довольно узкой области, затем найденные в ней закономерности кладутся в основу всей психологической системы школы, претендуя на универсальность. То же произошло и с Фрейдом. В последующий период своего творчества, то есть примерно в 1906–1918 годах [см. 18, c. 147], Фрейд распространяет найденные им ранее закономерности на понимание явлений литературы, искусства, истории и культуры. Конечно, возможно, что какие-то сексуальные проблемы детства играют роль в становлении художников, но видеть в творчестве гениальных творцов типа Леонардо да Винчи [19], Достоевского [20] только «переодетый пол», как выражался Выготский, считать искусство результатом сублимации сексуальной энергии…

С.: Сублимации?

А.: Да, то есть социально приемлемых форм «применения» либидо. Так вот: видеть во всем «переодетый пол» – это, конечно же, упрощение сложной проблемы. Позже и этнографами были признаны неверными гипотезы Фрейда относительно происхождения тотемизма, высказанные в его работе «Тотем и табу» [21]. На этой же почве наметилась трещина и во взаимоотношениях Фрейда с его учениками, которые стали обвинять его в пансексуализме… Правда, другим его ученикам и друзьям импонировала как раз непреклонность Фрейда в этом вопросе.

Ф. Виттельс: Уже на… конгрессе в Нюрнберге поднялся один из учеников Фрейда, швейцарец, и сказал, что не следует всегда выдвигать на первый план сексуальность: это вызывает лишь возражения, и успех был бы гораздо больше, если бы к сексуальности подходили описательным путем. Фрейд горячо возражал. Железная последовательность, с которой Фрейд отстаивал голую сексуальность как фундамент своего учения о неврозах, всегда особенно импонировала мне [8, c. 116–117].

С. Цвейг: Как только он постиг и открыто признал какую-либо идею, она входит ему в плоть и кровь, становится органической частью его жизненного существования, и никакой Шейлок не в состоянии вырезать из его живого тела хоть частицу ее.

Это твердое отстаивание своих взглядов противники Фрейда с раздражением именуют догматизмом; порою даже его сторонники жалуются на это. Но эта категоричность Фрейда неотделима от его природы… Эта магия интуитивного прозрения, не поддаваясь выучке, не терпит и никаких наущений; упорство гения в отстаивании однажды и навсегда им увиденного – это не упрямство, а глубокая необходимость [7, c. 22].

С.: Но, кажется, кто-то сказал: это не слишком умно – не менять своих убеждений в течение жизни.

А.: А кто тебе сказал, что Фрейд не менял их? В конце 10-х – начале 20-х годов XX века выходит ряд его работ, в которых Фрейд формулирует совершенно новые идеи. В частности, в работе «По ту сторону принципа удовольствия», вышедшей в самом конце 1920 года, Фрейд разделяет все влечения на две другие группы, чем ранее, а именно – на влечения к жизни и влечения к смерти… С.: Это что такое?!