Текст книги "13 диалогов о психологии"

Факты бессознательного психического в доказательстве несостоятельности метода интроспекции

А.: Критики интроспекционизма приводят, наконец, еще одно доказательство несостоятельности метода интроспекции: этим доказательством является наличие бессознательной психической жизни, которую интроспекционисты отрицали. Об этом у нас будет особый разговор. Здесь же ограничусь некоторыми примерами бессознательных процессов, которые свидетельствуют о том, что очень многое в человеческой психике ускользает от самонаблюдения. Такие примеры приводит, например, Модсли.

Г. Модсли: Сознание не дает никакого отчета о существенных материальных условиях, которые лежат в основании каждого душевного явления и определяют его характер: при уничтожении деятельности оптических бугров человека болезнью или каким-нибудь другим путем он не сознает, что сделался слепым, пока опыт не убеждает его в этом… Известны другие случаи, подобные случаю со служанкой… Служанка эта в бреду горячки повторяла длинные тирады на еврейском языке, которых она не понимала и не могла повторить в здоровом состоянии, но которые она слышала, когда жила у священника, который громко читал их… Сознание не открывает ничего относительно того процесса, которым одна мысль вызывает к деятельности другую… Изобретения даже самим изобретателям кажутся делами случая, счастья;…самые лучшие мысли автору всегда являются так неожиданно, что удивляют его самого; и поэт в минуты творческого вдохновения пишет не сознательно, а как бы под диктовку [9, c. 14, 16, 18, 20].

А.: Очень много примеров того, как «вдруг» приходят различные идеи в голову, содержится в небольшой работе математика Жюля Анри Пуанкаре по психологии математического творчества.

Ж. А. Пуанкаре: В течение двух недель я пытался доказать, что не может существовать никакой функции, аналогичной той, которую я назвал впоследствии автоморфной. Я был, однако, совершенно не прав; каждый раз я садился за рабочий стол, проводил за ним час или два, исследуя большое число комбинаций, и не приходил ни к какому результату.

Однажды вечером, вопреки привычке, я выпил черного кофе; я не мог заснуть; идеи теснились, я чувствовал, как они сталкиваются, пока две из них не соединились, чтобы образовать устойчивую комбинацию. К утру я установил существование одного класса этих функций, который соответствует гипергеометрическому ряду; мне оставалось лишь записать результаты, что заняло только несколько часов…

В этот момент я покинул Кан, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии. Перипетии этого путешествия заставили меня забыть о моей работе. Прибыв в Кутанс, мы сели в омнибус для какой-то прогулки; в момент, когда я встал на подножку, мне пришла в голову идея без всяких, казалось бы, предшествовавших раздумий с моей стороны, идея о том, что преобразования, которые я использовал, чтобы определить автоморфные функции, были тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии. Из-за отсутствия времени я не сделал проверки, так как, с трудом сев в омнибус, я тотчас же продолжил начатый разговор, но я уже имел полную уверенность в правильности сделанного открытия. По возвращении в Кан я на свежую голову проверил найденный результат [17, c. 359–360].

С.: Да, теперь мне действительно ясно, что метод интроспекции не может выступать научным методом изучения сознания; интроспекция «просматривает» ряд интересных фактов; это очень субъективный метод, который к тому же рассчитан на изучение какого-то лабораторного человека; из мозаики ощущений невозможно собрать восприятие – в этом меня убедили противники интроспекционизма. Но, значит, были какие-то альтернативные варианты психологического исследования?

Бихевиоризм как альтернатива интроспективной психологии

А.: Один из этих вариантов таков. Наука может изучать только то, что объективно наблюдаемо и регистрируемо; переживания же – это нечто субъективное, которое научно изучаться вообще не может (пусть литература занимается этими переживаниями, описывает их и так далее). Поэтому сменим предмет психологии; психология должна изучать поведение человека и животных, под которым следует понимать совокупность внешне наблюдаемых и регистрируемых объективно реакций на определенные воздействия (стимулы) из внешней среды. Психолог должен заниматься выяснением вопроса, на какой стимул следует та или иная реакция и какие стимулы нужны человеку, чтобы воспитать из него полезного члена общества (то есть отвечающего «нужными» обществу реакциями)… В этой системе интроспекции вообще не было места.

С.: Логично. Ты только что доказал мне, что самонаблюдение в психологии не может быть научным методом. А что это за направление?

А.: Это направление было основано в начале 10-х годов XX века американским психологом Джоном Уотсоном и называется оно «бихевиоризм» (от английского слова «behavio(u)r» – поведение).

С.: Мне кажется, что теперь я склоняюсь к позиции Уотсона. Долой самонаблюдение из психологии как ненаучный метод!

А.: А теперь я буду защищать необходимость самонаблюдения в психологии!

С.: Ты меня совсем запутал. Я уже вроде бы согласился, что интроспекция – метод ненаучный.

А.: Интроспекция и самонаблюдение – не совсем одно и то же. Сейчас я попытаюсь показать разницу между ними. Но я немного слукавил, не рассказав тебе о других вариантах интроспекции; может быть, ты не столь скоро отказался бы от прежней точки зрения.

С.: А какие это варианты?

Метод «систематической интроспекции» в Вюрцбургской школе и исследования процессов мышления

А.: Один из них был предложен в Вюрцбургской школе, которая занималась изучением мышления человека методом «систематической интроспекции».

С.: Значит, представителями интроспекционизма изучались все-таки не только элементарные, но и высшие процессы?

А.: Да, но в исследованиях Вюрцбургской школы были получены результаты, которые не состыковывались с представлениями школы Титченера о сознании. Послушаем основателя Вюрцбургской школы Освальда Кюльпе.

О. Кюльпе: Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредственно после опыта полные и беспристрастные данные о течении душевных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения прежних понятий и определений. Было обнаружено существование таких явлений, состояний, направлений, актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а представлениям во внутреннем мире отводили лишь подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали общую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплывающих при этом чувственных представлений. Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают, понимают ли они предложение: «Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сияния и услужливо окружает камень своим блеском». В протокол после того вносится: «Вначале я обратил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перенесла меня вообще на человеческие отношения с намеком на порядок ценностей. В заключение я имел еще что-то вроде взгляда на бесконечную возможность применения этого образа». Здесь описан процесс понимания, который происходит без представлений, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка… Мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с той же определенностью, как и о чувственных впечатлениях… [18, c. 22, 25].

А.: Может быть, ты не все понял в этом отрывке – не беда, исследования мышления в Вюрцбургской школе ты будешь изучать специально в других курсах. Я же хочу выделить для тебя следующую основную мысль. В экспериментальных исследованиях Вюрцбургской школы на первый план выступила активность сознания, его процессуальность. Кюльпе не раз повторяет, что в его школе «заговорили на языке жизни», то есть попытались посмотреть на сознание не через призму абстрактных его «элементов», а ухватить его процессуальную, действенную сторону, – в частности, понять мышление как акты различного типа: понимание, суждение, установление отношений, схватывание общего смысла… И все это изучалось в этой школе путем метода все той же интроспекции, но интроспекции определенного типа, названной «методом систематической интроспекции», которая была направлена на выделение и изучение отдельных фаз процесса мышления.

С.: А ты говорил, что методом интроспекции ничего не получишь, кроме элементарных вещей!

А.: Это, кстати, ты говорил, а не я.

С.: Догадываюсь, что за изменением характера интроспективного изучения сознания в конкретных исследованиях Вюрцбургской школы лежит иная точка зрения на сознание и методы его изучения.

Брентано против Вундта: альтернативная программа построения психологии как самостоятельной науки. Функционализм и структурализм

А.: Ты зришь в самый корень. Действительно, эти исследования имеют определенное отношение к программе построения психологии как самостоятельной науки, которая была – как альтернатива Вундтовской – предложена австрийским философом, в прошлом священником, Францем Брентано. Его труд «Психология с эмпирической точки зрения», в котором изложена эта программа, вышел в 1874 году.

С.: Брентано вводит какое-то свое понятие сознания?

А.: Его понимание сознания восходит к Аристотелю, который в свое время дал, как мы с тобой говорили, «функциональное определение» души: душа есть совокупность наиболее существенных функций живого тела. Для Брентано душа была субстанциальным носителем психических процессов, или актов, но он призывал изучать не ее, а эти акты, причем так же интроспективно. Но посмотри, в чем различие понимания сознания и методов его изучения у Вундта и у Брентано.

Вундт говорил о сознании как «совокупности сознаваемых нами состояний», то есть явлений, содержаний, которые, как на сцене, сменяют друг друга; Брентано же считал, что то, что Вундт называет состояниями сознания, вовсе не являются таковыми. Содержания ощущений, восприятий и тому подобное принадлежат внешнему миру, тогда как то, благодаря чему эти содержания появляются в сознании, а именно – акты представления, суждения, чувствования – это, несомненно, акты психические.

С.: Признаюсь тебе, я мало что понял.

А.: Поясню эти общие рассуждения конкретным примером. Допустим, ты как исследователь-психолог даешь интроспективный отчет: «Я вижу зеленое». Что здесь собственно психическое? По Вундту, психолог должен изучать ощущение «зеленого», по Брентано, – сам акт видения, восприятия («вижу»). При этом различались взгляды Вундта и Брентано на методы исследования сознания: Вундт в своей лаборатории культивировал метод интроспективного анализа сознания с выделением прежде всего простейших его «элементов» и связей между ними, Брентано считал необходимым изучать сознание как единство всех духовных актов методом так называемого «внутреннего восприятия», то есть непредвзятого и «непосредственного» восприятия всего того, что совершается в сознании. Вундт стоял за эксперимент, Брентано отрицал возможность такового в психологии.

Многие идеи Брентано получили свое дальнейшее развитие в разных психологических школах. Вюрцбургская школа взяла у него идею активности сознания, понимание психических функций как актов, направленных на внешний мир, но пыталась, в отличие от Брентано, изучать эти функции экспериментально. В целом Вюрцбургская школа входила в состав заметного течения в психологии, которое и шло от Брентано, течения, альтернативного структурализму, – функционализма. Среди функционалистов были не только австрийцы и немцы, но и американские психологи. Вильям Джемс, о котором мы сегодня говорили, считается даже родоначальником американского функционализма [см. 19, c. 322], хотя, как утверждается, он и не создал новой программы психологии в соответствии с ним [27, с. 203]. Но это уже тонкости, я же просто хотел, чтобы ты уже сейчас, встречая в литературе слова «структурализм» и «функционализм», представлял себе, что это такое.

Итак, пользуясь своим вариантом интроспекции, Вюрцбургская школа смогла получить интересные результаты, раскрывшие особенности мышления, например, такие, как его целенаправленность, целесообразность и безо́бразность.

С.: А другие варианты интроспекции? Ты говорил о нескольких.

Метод «феноменологического самонаблюдения» в гештальтпсихологии

А.: Верно. Был еще и третий вариант метода интроспекции, который был назван методом феноменологического самонаблюдения. Этот метод использовался в психологической школе, которая называлась гештальтпсихологией. О ней у нас речь впереди. Гештальт-психологи с особой силой протестовали против «лабораторного человека» Титченера. Послушаем одного из основателей гештальтпсихологии, немецкого исследователя Курта Коффку.

К. Коффка: Главным слабым местом экспериментальной психологии была ее оторванность от жизни. Чем более работали психологи-эксперименталисты, тем менее пригодными оказывались результаты их работы для разрешения ряда задач… Историка и филолога, педагога и психопатолога беспрестанно одолевали психологические проблемы, которыми пренебрегала или, как казалось, с которыми не в состоянии была справиться экспериментальная психология… Может показаться, как будто бы самонаблюдение и было причиной неудачи [20, с. 123–124].

А.: Обрати внимание, Коффка не считает, что причиной неудачи титченеровских исследований было самонаблюдение как таковое. Он критикует лишь используемый Титченером вариант интроспекции и предлагает новый вариант самонаблюдения, истоки которого следует искать опять-таки у Брентано, в его идее «внутреннего восприятия».

К. Коффка: Вместо описания данного целого при помощи перечисления элементов, на которые оно может быть разделено анализом, мы придерживаемся взгляда, что целое должно рассматриваться именно как целое в его специфическом характере, и что его части – ибо целое почти всегда содержит части, – не являются отдельными частями конгломерата, а истинными органическими членами, т. е. что ряд свойств этих частей принадлежит им лишь постольку, поскольку они являются частями данного целого [20, c. 128–129].

А.: Таким образом, психолог должен встать в позицию «наивного наблюдателя» и описывать возникающие у него впечатления без специального (искусственного) членения их на отдельные элементы, которые могут быть выделены только в абстракции, а реально их свойства определяются законами целого, в которое они входят. Вот тебе классический пример. Что ты видишь на рисунке 3?

Рис. 3. Классический пример зрительной иллюзии

С: Отчетливо вижу белый треугольник на фоне другого треугольника и трех черных кружочков… Постой, но ведь никаких линий, образующих белый треугольник, тут нет, а впечатление треугольника все-таки возникает…

А.: Гештальтпсихологи и попытались вскрыть закономерности такого целостного восприятия, руководствуясь позицией «наивного наблюдателя»: описывать то, что происходит в сознании, без искусственного расчленения его на элементы. Пользуясь этим методом, они получили много интересных результатов, которые вошли в золотой фонд психологической науки.

С.: Выходит, что самонаблюдение – не такой уж ненаучный метод?

Значение самонаблюдения в психологии

А.: Я тебе более того скажу: без самонаблюдения иногда вообще невозможно получить некоторые психологические данные. Читал ли ты, как я тебе советовал, «Исповедь» Августина?

С: Честно говоря, нет.

А.: Жаль. Тогда бы ты понял, что только благодаря самонаблюдению возможны такие описания диалектики души, как у Августина. Вот как описывает Августин, как боролись в нем желание служить Богу и греховные земные вожделения и как эта борьба отдаляла окончательное решение им данной проблемы.

А. Августин: Я говорил сам себе в глубины души моей: «Вот конец, вот-вот предел моим страданиям; и я должен, наконец, совершенно обратиться к Тебе, Боже мой!» И с этими словами я был уже на пути к Тебе. Я видел себя почти у пристани своей цели, и хотя не достигал еще ее, но и не возвращался уже вспять, а с новыми силами стремился вперед; еще немного – и я там. Но увы! Я еще остановился на… пороге истинной жизни, не решаясь умертвить в себе все то, что составляет истинную смерть… Меня останавливали крайнее сумасбродство и крайняя суетность – эти старинные подруги мои; они не переставали действовать более всего на бренную и немощную плоть мою и нашептывать мне подобные следующие любезности: «И ты нас покидаешь! И с этой минуты мы должны расстаться с тобой навеки! И с этой поры тебе нельзя уже будет наслаждаться такими-то и такими-то благами, и навсегда!» И что же они рисовали моему воображению под этими словами «такими-то и такими-то благами», какие предметы и в каких образах пробуждали они в моей душе, Боже мой? О, да изгладит воспоминания о них милосердие Твое из души раба Твоего и да избавит меня от них! Как они мерзки, как отвратительны! Я не внимал уже им и наполовину того, как я слушался их прежде; они потеряли уже надо мною силу свою. Не смея явно выступать против меня, они только перешептывались позади меня и как бы из-за угла негодовали на меня, и, видя меня, отвергающего их, они как бы украдкой издевались надо мною, чтобы заставить меня хоть оглянуться на них [21, c. 227–228].

А.: Послушай же еще: «Какое тяжелое настроение, что-то давит на душу. Порой безумно хочется в кого-нибудь, как это говорится, влюбиться, так хочется ласки. Такие глупые мечты. Залитая луной комната, я сижу у него на коленях, прижавшись к его груди головой, его рука ласково скользит по моим волосам, так хорошо чувствовать его нежного, чуткого около себя, но все это мечты и гонит их суровая жизнь прочь, – ты одна, одна…»

С.: Что это?

А.: Слушай дальше. «Я живу в мире поэтических грез и чудных мгновений. Почему я так безумно люблю театр? Потому, что театр помогает мне найти красивое в жизни… Какое прекрасное время этот переход из девочки в женщину. Но этот переход очень опасен, в этот период нужна особенная любовь со стороны родных, нужно иметь разумный труд и здоровый отдых. В этот период душу охватывает смутное желание, какое-то брожение. Тут нет ничего определенного, просто нарастание силы. Но нужно помнить, что силы еще не сформировались. В этот период девушке совсем не хочется половой жизни; повторяю – она еще не сформировалась, а смутные желания можно утолить лаской матери, хорошими подругами, разумными развлечениями…»

С.: Что же это все-таки?

А.: Это дневник одной 15-летней девочки, которая писала его в 20-х годах XX века, девочки, живущей трудной жизнью: с родителями она не нашла общего языка, близких подруг у нее не было, к тому же человек, которому она отдалась телом и душой, перестал с ней встречаться… Она все это очень остро переживает и придумывает себе воображаемого друга Сандро, с которым ведет разговоры на страницах своего дневника: «Милый дневничок, я думаю вести переписку с Сандро. Какой же это Сандро? В реальности его нет, но он мой идеал, и тот мужчина, которого я полюблю, будет читать эти письма потому, что они к нему будут относиться. Мой Сандро, я ищу тебя; вот иду по улице – как будто ты, твои милые черты, но вгляжусь, нет, не ты, и печально мне становится; когда ты придешь? Мне надо уроки делать, а я пишу тебе. Сегодня мне что-то не по себе, если бы ты был, на твоей груди я бы забыла все сомненья и тревоги и была бы бодрой, бодрой, но тебя нет, я одна»…

С.: Это твоя прабабушка?

А.: Нет, это психологический материал, который использовался одним нашим отечественным психологом, Моисеем Матвеевичем Рубинштейном, для книги по психологии юности [см. 22, c. 200–242]. Имя это практически забыто в нашей психологии, а ведь данное исследование очень интересно именно тем, что Рубинштейн использовал дневниковые записи, то есть фактически описания молодыми людьми своих внутренних состояний, переживаний и тому подобное. Очень трудно было бы составить портрет юности без этих самонаблюдений и самоописаний. Но это еще не все. Самонаблюдение используется как особый прием в разных психотерапевтических практиках, например в практике той же гештальттерапии. Вот, к примеру, один из таких приемов: руководитель психотерапевтической группы дает задание членам группы закрыть глаза и сконцентрироваться на внутренней зоне. Свое осознание внутренней зоны члены группы начинают словами: «Сейчас я осознаю…» – и заканчивают сообщением об ощущениях, возникающих в коже, суставах, мышцах, желудке [см. 23, c. 153].

С.: Я уже ничего не понимаю. То ты был, насколько я помню, против интроспекции, а теперь что, за нее?