Текст книги "13 диалогов о психологии"

Но действие тут же осложняется. Выслушав часового, вождь сразу же зовет остальных… Часть войск не отвечает ему и все по той же причине: эта часть отсутствует… Тогда он поворачивается к тому же часовому и говорит ему: «Иди на другой конец лагеря и расскажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи ему, чтобы он подошел ко мне». Вождь дает ему поручение.

Поручение – это обычно приказ, но приказ особого рода: это приказ совершить акт памяти [Там же, с. 90–91].

А.: Итак, по Жане, память возникает в условиях совместной жизни, когда необходима именно социальная реакция на какое-либо событие. Она возникает с целью объединения людей, призыва выполнить какое-то действие… И здесь Жане развивает очень важную мысль. Сначала такой приказ – запомнить – идет «со стороны», затем человек начинает уже приказывать самому себе. Появляется, таким образом, произвольная память, которую Жане считает родственной речи, поскольку такая память есть память-рассказ, а не реминисценция, простое воспроизведение имевших место в прошлом действий. Здесь в слитном виде присутствуют идеи, которые практически одновременно стали высказываться в культурно-исторической теории происхождения высших психических функций человека, к рассмотрению которой мы сейчас перейдем.

С.: Ты имеешь в виду Выготского?

Творческий путь Л. С. Выготского. Источники культурно-исторической концепции

А.: Именно. Наконец-то мы сможем поговорить об этом удивительном человеке, которого американский историк науки Стивен Тулмин назвал «Моцартом в психологии» [28]. Очень подробно биография Выготского освещена в книге его дочери Гиты Львовны Выгодской, написанной ею вместе с Тамарой Михайловной Лифановой [29]. Я остановлюсь только на отдельных моментах его жизни и творчества.

Выготский родился в небольшом тогда белорусском городе Орша в семье банковского служащего. Семья была большая: восемь человек детей. Лев Семенович был вторым ребенком. С детства он обнаружил незаурядные способности, главным образом к предметам гуманитарного цикла. Он знал несколько иностранных языков: немецкий, французский, английский, древнегреческий, латинский и древнееврейский, изучал даже эсперанто.

В Гомеле, куда семья Выгодских переехала, когда Льву Семеновичу исполнился год, она стала культурным центром города на многие годы. Кстати, фамилия отца была «Выгодский» с буквой «д»; потом, став взрослым, Лев Семенович сменил букву «д» на «т». По одной из версий, для того, чтобы его не путали с его двоюродным братом Давидом Исааковичем, который стал публиковать свои работы по филологии примерно в то же время, что и он [см. 9, с. 14]; по другой – более распространенной – версии, он предполагал, что фамилия Выготский имеет отношение к местечку Выготово в Белоруссии, где раньше жили его предки. Есть и третья версия смены буквы Выготским – чтобы его фамилия не ассоциировалась со словом «выгода». Выгодский-отец явился основателем публичной библиотеки в Гомеле, сам Выготский после нескольких лет учебы в Москве преподавал в школах, на рабфаке, в консерватории, в педагогическом техникуме…

С.: Какие же предметы?

А.: Русский язык и литературу, эстетику и теорию искусств, логику и психологию… Одновременно он работал литературным редактором издательства, был одним из создателей литературного журнала «Вереск», писал рецензии на спектакли известных театров, приезжавших в Гомель на гастроли [30]. Литературоведение и театр – вот что занимало Выготского в эти годы, вот чему он страстно отдавался…

С.: Подожди. Значит, у него было филологическое образование?

А.: И филологическое тоже.

С.: А какое еще?

А.: После окончания с золотой медалью гимназии Выготский поступает в Императорский Московский университет, сначала – по желанию родителей – на медицинский факультет, а затем буквально через месяц переводится на юридический факультет университета.

С.: Почему же он не поступил на какой-нибудь филологический факультет, раз его так привлекали эти науки?

А.: Да, сделанный им выбор, к сожалению, не соответствовал в общем и целом желаниям Льва Семеновича. Что-то похожее на судьбу Фрейда. Тому тоже не удалось стать ученым-физиологом, как ты помнишь. И у Выготского значительную роль играли национальные причины. Ему, еврею по национальности, было бы трудно после окончания историко-филологического факультета поступить на государственную службу, тогда как карьера адвоката была ему не заказана [см. 9, с. 14]. Тем не менее Выготский параллельно с учебой на юридическом факультете университета учится еще и на историко-философском отделении так называемого народного университета Шанявского. Университет этот – куда принимали безо всяких ограничений национальности, пола и возраста – был основан на средства либерального генерала Шанявского. Хотя диплом о его окончании и не признавался властями [см. 10, с. 23], университет давал прекрасное образование, поскольку там преподавали мощные научные силы, которые покинули Императорский Московский университет после исключения из него студентов-забастовщиков.

Там-то Лев Семенович и получил хорошее филологическое образование, был в курсе всех дискуссий того времени в языкознании и литературоведении. Здесь-то он и «входит» в одну из важнейших проблем философии, филологии и языкознания того времени – проблему знака, которая сыграла чрезвычайную роль уже в его последующей психологической деятельности…

С.: Постой, но как же тогда Выготский пришел в психологию?

А.: Это очень увлекательная история. Его приход в «официальную» психологию был стремительным и ошеломляющим для многих. Вот как описывает это событие Карл Ефимович Левитин со слов Александра Романовича Лурии, который в то время – а это был январь 1924 года – был сотрудником Психологического института, возглавляемого Корниловым. Речь идет о проходившем в Ленинграде II Всероссийском съезде по психоневрологии.

К. Е. Левитин: На трибуну вышел молодой человек – Выготскому в то время не было еще 27 лет…

А.: Небольшая ошибка – Выготский родился в ноябре 1896 года и, стало быть, ему недавно исполнилось 27 лет… Но послушаем дальше.

К. Е. Левитин: Он говорил более получаса – ясно, четко и логически безукоризненно – о том значении, которое имеет научный подход к сознанию человека, к процессу его развития, об объективных методах исследования этих процессов. В руке Выготский держал маленькую бумажку, на которую изредка бросал взгляд, но когда после выступления Лурия подошел к нему, то увидел, что на ней ничего не написано…

Доклад, сделанный Выготским, настолько потряс Лурию, что он, несмотря на молодость лет бывший тогда ученым секретарем Института психологии, сразу бросился убеждать Корнилова, тогдашнего директора института, немедленно, сейчас же, этого никому не известного человека, приехавшего в Ленинград из Гомеля, переманить в Москву. Лев Семенович предложение принял, и его поселили прямо в институтском подвале [цит. по: 9, с. 13].

С.: С чем же приехал Выготский на этот съезд?

А.: С результатами нескольких психологических исследований, которые он провел в 1922–1923 годах в организованной им в Гомельском педагогическом техникуме психологической лаборатории и описания которых «кишат» еще рефлексологическими и реактологическими терминами и формулировками. Став «научным сотрудником 2-го разряда» (то есть младшим научным сотрудником, по-нынешнему), Выготский выступает с несколькими докладами на научных конференциях Института, в которых тоже звучат рефлексологические и реактологические термины. Но это только видимость. В старые термины Выготский стремился вложить новое содержание. Ведь именно в это время у него начинает складываться совершенно иной подход к объективному изучению человеческого сознания.

А. А. Леонтьев: Алексей Николаевич Леонтьев говорил мне, что первую схему своей «культурно-исторической» концепции Выготский набросал в разговоре, который состоялся то ли в самом конце 1924, то ли в самом начале 1925 г. [9, с. 40].

А.: Примерно в то же время, то есть в середине 1920-х годов, Выготский пишет ряд крупных работ. Некоторые из них были опубликованы еще тогда, другие – лишь после его смерти и то уже в 60-е или даже в 80-е годы XX века. Я имею в виду его работы «Педагогическая психология» (ее он писал еще в Гомеле; опубликована в 1926 году [11]), «Психология искусства» [12], которую Выготский писал как своего рода кандидатскую диссертацию, однако тогда ученые степени не присуждали и результатом «защиты» должен был стать перевод Выготского из сотрудников 2-го разряда в научные сотрудники 1-го разряда, что и было сделано (работа была впервые опубликована лишь в 1965 году), а также мою любимую работу «Исторический смысл психологического кризиса», опубликованную только в 1982 году [13].

С.: Слушай, но ведь это уже сложившийся психолог! Откуда же Выготский мог почерпнуть так много сведений о психологии?

А.: Сам Выготский писал по этому поводу: «Научные занятия по психологии начал еще в университете. С тех пор ни на один год не прерывал работы по этой специальности» [цит. по: 9, с. 19]. Речь идет об университете Шанявского, где учителем Выготского был психолог и педагог Павел Петрович Блонский.

С.: Я о нем ничего не знаю.

А.: Это замечательный человек и ученый. О нем надо рассказывать отдельно. Здесь же я лишь скажу о его идеях, возможно, как считал Алексей Алексеевич Леонтьев, повлиявших на Выготского [см. 9, c. 19–21]. Блонский любил повторять, что человек есть «homo socialis» и «homo technicus», то есть он является общественным существом, использующим орудия труда [см. 14, с. 31].

П. П. Блонский: Отсюда ясно, в чем видеть ключ к разгадке поведения человека. Этот ключ – техническая деятельность человеческого общества. Общественное производство является тем базисом, на котором основывается поведение человечества [Там же].

А.: Для культурно-исторической концепции Выготского, в свою очередь, характерна аналогия между орудиями и знаками в поведении ребенка. Под знаками понимаются прежде всего слова человеческой речи, которая есть средство организации собственного поведения, подобно тому как орудие есть средство воздействия на внешний мир и средство его организации. Впрочем, подобная идея встречалась нам еще раньше.

С.: Когда же? Что-то не припоминаю.

А.: А у Фрэнсиса Бэкона. Помнишь его высказывание относительно «голой руки» и предоставленного самому себе разума, которые не имеют большой силы, и аналогию между орудиями труда и умственными орудиями [см. 15, c. 12].

С.: Помню.

А.: Соответствующую цитату из Бэкона можно встретить во многих работах Выготского, в частности в его статье «Проблема культурного развития ребенка», где он впервые в более или менее развернутом виде дал очерк своей «культурно-исторической концепции» [16].

Еще одна идея объединяла Выготского с Блонским: историзм в подходе к изучению поведения. Это означало, во-первых, реальное прослеживание формирования той или иной психической функции и сознания в целом, а во-вторых, сравнительно-генетические исследования сознания человека и психики животных, сознания взрослого человека и психики ребенка, психической жизни человека, допустим, европейской культуры и психики первобытных народов, сознания здорового и больного человека.

Путь Выготского в психологию проходил еще и через увлечение языкознанием и искусством. Не случайно его первые работы были посвящены этим областям. Вот как, по мнению известного методолога науки Георгия Петровича Щедровицкого, происходило постепенное смещение интересов Выготского с эстетики и филологии на психологические проблемы.

Г. П. Щедровицкий: Мне представляется, что Выготский первоначально видел свою судьбу в науке как занятия эстетикой и филологией. Но постепенно занятия эти привели его к категории сознания. Он полагал, видимо, что категория эта в его филологических и художественно-эстетических штудиях послужит объяснительным понятием и принципом. Он вынужден был обратиться к психологическим представлениям, для того чтобы объяснять странные для него явления художественного и эстетического восприятия. Но этот выход, казавшийся ему первоначально побочным, в каком-то плане – инструментальным, привел его к постановке нового вопроса: а что такое сознание?…И тут Выготский окунулся в новый для него, но крайне интересный мир со своими сложными и увлекательными проблемами – как это часто бывает, с надеждой, что он быстро во всем разберется и вернется назад. Но «вернуться» ему было не суждено – проблема сознания захватила Льва Семеновича до конца его дней [цит. по: 10, с. 58].

А.: Как раз то, что Выготский не был, что называется, психологом по образованию, то есть не находился под влиянием какой-то конкретной психологической теории, не работал в русле какой-либо психологической школы и тем самым не был вынужден развивать ее идеи, сыграло чрезвычайно важную роль в становлении его как великого психолога современности. Выготский смог непредвзято посмотреть на имеющиеся теории в психологии и выработать свою собственную «философию человека».

Г. П. Щедровицкий: Задача, которая стояла перед ним, не могла быть решена ученым-специалистом. Ведь последний может работать только в уже сформированном научном предмете. А научного предмета для анализа и описания сознания не было. И тогда Л. С. Выготский вынужден был осуществить следующую сдвижку проблем. Требовалось сформировать предмет исследования, а это уже дело философской и методологической работы. Так, с моей точки зрения, Выготский вынужденно стал методологом психологии или, точнее, сначала психологической теории сознания. А от установки на создание психологической теории сознания был уже всего один шаг до постановки вопроса, а что же такое вообще современная ему психология, в каком она находится состоянии?

Мне представляется, что сначала Лев Семенович стал читать одну за другой новые книги по психологии в надежде найти быстрые ответы на свои вопросы, а так как работал он быстро, то сумел просмотреть множество трудов. Перед ним веером разворачивались во всей их сложности и противоречивости проблемы тогдашней психологии. Работа эта привела к тому, что в 1926 г. Выготский написал свой труд об историческом смысле психологического кризиса. А это и означало, что он стал в методологическую позицию относительно всей сферы психологии, относительно всех ее идей и ее практики. Он как бы стал «оператором» всей психологической сферы, он стал обсуждать вопрос о судьбе ее, о путях ее дальнейшего движения, а это и есть специфически методологическая позиция. Его интересовало, что есть психология на фоне всех культурных явлений, куда она идет и чем может стать в будущем. Разумеется, такой подход вовсе не мешал ему забираться «внутрь» психологии, т. е. становиться также теоретиком-психологом и обсуждать проблемы сознания, мышления, знака [Там же, с. 58–59].

А.: Я думаю, что в этом обращении к методологии сыграл свою роль еще один источник, о чем сейчас принято как-то стыдливо умалчивать. Я имею в виду философию марксизма. Сейчас модно выставлять марксизм как совершенно утопическое учение, но в марксизме было так много интересного и полезного для психологии, что пройти мимо столь крупного явления человеческой мысли Выготский явно не мог. Сейчас много говорят о том, что психологи 1920-х годов использовали марксизм вынужденно, поскольку он был объявлен официальной идеологией «победившего пролетариата». Но я думаю, ты уже понял, а может быть, поймешь впоследствии, что Выготский совсем не был конъюнктурщиком, в отличие от некоторых других психологов той поры. Он иронизировал над попытками написать учебник психологии «с точки зрения диалектического материализма», где вся работа сводилась к тому, чтобы показать, например, что в основном психофизическом законе Фехнера проявляется диалектический закон «перехода количественных изменений в качество», или, допустим, широко цитировались работы Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова о психике и сознании, а потом тут же обосновывалась теория, в фундаменте которой содержалось субъективистское понимание сознания, как это было, например, у Корнилова. Выготский же совсем иначе относился к марксизму.

Л. С. Выготский: Надо знать, чего можно и должно искать в марксизме… Надо найти теорию, которая помогла бы познать психику, но отнюдь не решения вопроса психики, не формулы, заключающей и суммирующей итог научной истины. Этого в цитатах Плеханова нельзя найти по одному тому, что ее там нет. Такой истиной не обладали ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов. Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение. Такая формула вообще не может быть дана наперед, до научного изучения психики, а явится в результате научной вековой работы. Предварительно можно искать у учителей марксизма не решение вопроса, даже не рабочую гипотезу (потому что они создаются на почве данной науки), а метод ее построения. Я не хочу узнать на даровщинку, скроив пару цитат, что такое психика, я хочу научиться на всем методе Маркса, как строят науку, как подойти к исследованию психики [13, с. 421].

А.: Естественно, путь создания новой психологии, по Выготскому, должен был быть иным, нежели путь, предлагавшийся в то же самое время Корниловым: не синтез субъективной и объективной психологии, а путь создания новой «философии психологии», абстракций «среднего уровня», связывающих собственно философские построения с конкретными, частными результатами или фактами данной конкретной науки. Вспомни, кстати, идеи Бэкона об этом же, о так называемых средних аксиомах, посредниках между философскими категориями и эмпирическими описаниями.

Наконец, еще один источник будущей конкретной психологии самого Выготского: это работы философского и семиотического характера, которые выходят в то время по проблеме знака и его роли в жизни человека. Это работы, например, философа Эрнста Кассирера, который рассматривает человека именно с этих позиций. Вот из этих источников выросла оригинальная концепция Выготского, в которой не только были обобщены имеющиеся знания о сознании и психике человека, но которая вобрала в себя его собственные конкретно-психологические исследования, выросшие, в частности, из работы Выготского в качестве дефектолога, то есть психолога, занимавшегося изучением и коррекцией психического развития слепых, глухих и умственно отсталых детей.

С.: Как же он все это успевал?

А.: Да, этот гений работал, как выразился Стивен Тулмин, «лихорадочно» во всех смыслах слова: он спешил, торопился завершить задуманное дело, потому что знал о своей близкой смерти [см. 10, c. 47]. Поэтому многие его работы выглядят, может быть, не очень причесанными, но всегда содержательными.

Итак, ты теперь знаешь, что Выготский нетрадиционно подошел к созданию новой теории в психологии – как методолог. Для него было ясно, что нельзя объяснять явления сознания из самого сознания, как это было в современной ему субъективной психологии (кстати, и объективная психология сохраняла принципиально то же понимание сознания). Нужно было искать другой объяснительный принцип этого сознания в какой-то принципиально иной реальности, вне сознания. Вот как характеризует эту основную идею Выготского Александр Романович Лурия.

А. Р. Лурия: Чтобы понять внутренние психические процессы, надо выйти за пределы организма и искать объяснение в общественных отношениях этого организма со средой. Он любил повторять: тот, кто надеется найти источник высших психических процессов внутри индивидуума, впадает в ту же ошибку, что и обезьяна, пытающаяся обнаружить свое отражение в зеркале позади стекла. Не внутри мозга или духа, но в знаках, языке, орудиях, социальных отношениях таится разгадка тайн, интригующих психологов [цит. по: 9, с. 41]

А.: Известный отечественный психолог Василий Васильевич Давыдов несколько иначе характеризовал детерминирующий сознание слой реальности: у Выготского, согласно Давыдову, сознание предстает как момент трудовой деятельности человека [см. 10, с. 64]. Именно такое «деятельностное» рассмотрение сознания имеет своим следствием идею «психологических орудий», аналогичных орудиям человека.

С.: Так где же все-таки искать этот детерминирующий сознание слой реальности: в знаках и социальных отношениях или в деятельности?

А.: Сам того не зная, ты затронул довольно долгий спор относительно роли Выготского в становлении и развитии деятельностного подхода в психологии в варианте Алексея Николаевича Леонтьева. Но мы поговорим об этом чуть дальше, когда ты узнаешь о конкретных взглядах Выготского на психические процессы и их развитие и сможешь судить сам, кто был прав в этом споре. Вместе с тем взгляды Выготского не были застывшим образованием, в разное время он обращался к исследованию различных проблем, и поэтому трудно дать некий «гештальт» его концепции.

С.: Но ты все-таки попробуй!