Текст книги "13 диалогов о психологии"

Творческий путь А. Н. Леонтьева

С.: Кое-что ты мне уже рассказал. Леонтьев был сотрудником Выготского, его учеником, который затем пошел своим путем.

А.: Верно. Однако ты еще не знаешь, что приохотил его к психологии не кто иной, как Челпанов, который читал психологию на философском отделении факультета общественных наук Московского университета [см. 15, c. 7]. Как ты помнишь, в то время (а это был конец 10-х – начало 20-х годов XX века) Челпанов возглавлял Психологический институт. По воспоминаниям Владимира Петровича Зинченко, Леонтьев, ставший сотрудником Челпанова, много раз «говорил о нем с большим пиететом. Более того, А. Н. Леонтьев рассказывал мне, что, когда Георгий Иванович вынужден был уйти из созданного им института, он пришел к нему и сказал, что уйдет вместе с ним. На что Челпанов ответил: “Вы еще молодой человек, у вас впереди вся жизнь, и вы еще не созрели для того, чтобы принимать сознательные решения”. Леонтьев остался в институте. Если бы он ушел, то едва ли стал бы учеником и сотрудником Л. С. Выготского» [16, c. 82].

Вместе с тем в официальных книгах и интервью Леонтьева встречается столь обычный в советское время эпитет в адрес Челпанова – «идеалист», который «возглавлял институт, весьма отсталый, подражательный и глубоко провинциальный по своим исследованиям». Зинченко же считает, что по культуре психологического исследования и «размышлений о душе» институт Челпанова не знал себе равных ни в то время, ни много позже, в конце XX века, когда, к сожалению, психологическая культура в нашей стране «катастрофически упала» [см. 16, c. 82–83]. Вообще о Леонтьеве существует много воспоминаний в том духе, что он был скорее «партийно-государственным функционером», послушно проводившим в психологии официальные идеологемы. Но этот образ, как пишут его ученики и близкие, очень далек от истины.

A. А. Леонтьев, Д. А. Леонтьев: Да, Леонтьев в определенной мере был «удобен» власть имущим тем, что был марксистом по своим убеждениям – марксистом искренним, не декларативным, а глубоко знавшим и понимавшим новаторские философские идеи Маркса… Нельзя, однако, не сказать, что принятие марксизма как единственной методологической и идейной основы даже при самом творческом отношении к нему неизбежно ограничивало, сужало концептуальные возможности деятельностного подхода. Идейная несвобода при искренней приверженности марксизму не могла не сказаться на личности и сознании самого А. Н. Леонтьева… Но Леонтьев шел на это сознательно. «При Леонтьеве» психологи, работавшие под его началом, были, как ни парадоксально, свободны от идеологического контроля в той мере, в какой это вообще было возможно. Он брал на себя выяснение отношений с идеологией, жертвуя своей свободой научного творчества, чтобы обеспечить эту свободу другим. Он был буфером между идеологией и психологической наукой [17, c. 84].

B. П. Зинченко: Размышляя об «официальности» А. Н. Леонтьева, невольно задаешься вопросом: а что же лучше – официальность или свобода? Абстрактный ответ, конечно, ясен и без размышлений. Но когда вспоминаешь конкретные условия его жизни, то все оказывается вовсе не так однозначно. А. Н. Леонтьев был блестящим экспериментатором, проницательным практиком и умудренным теоретиком. Безусловно, в условиях свободы ему удалось бы сделать много больше. Но нельзя забывать, что его «официальность» дала возможность относительно свободно развиваться всей школе Л. С. Выготского… В А. Н. Леонтьеве, когда он играл роль большого администратора, всегда было что-то от подростка, чувствовалось – это не всамделишное, а как бы понарошку. Когда он переставал играть, перед нами неизменно оказывался настоящий А. Н. Леонтьев – серьезный и большой ученый, умный человек, добрый советчик, легко увлекающийся интересной идеей, легко втягивающийся в обсуждение экспериментальных замыслов и результатов [16, c. 88].

А.: Таков был Алексей Николаевич Леонтьев – человек, благодаря которому был создан факультет психологии Московского университета в 1966 году, благодаря которому в психологии сохранился дух школы Выготского, благодаря которому традиции Выготского не были забыты…

С.: Как же можно было забыть идеи такого гениального психолога, «Моцарта в психологии»!

А. Н. Леонтьев и Л. С. Выготский. Деятельность Харьковской группы психологов

А.: Теперь это кажется странным, но в свое время Выготский был, так сказать, «условно забыт». Его идеи связывали с запрещенной «буржуазной» наукой педологией, поскольку и в этой области у него имеется ряд работ. Его труды не переиздавались, и во многом благодаря Леонтьеву и Лурии были вновь изданы или впервые опубликованы многие произведения Выготского, правда, уже после смерти Сталина. Столь же мало известным оставалось рукописное наследие Выготского, которое весьма велико; замечу, кстати, что уже в XXI веке отдельные не опубликованные ранее тексты и заметки Льва Семеновича неоднократно издавались как у нас в стране, так и за рубежом [см., например, 81].

Вернемся, однако, к Леонтьеву. Именно благодаря усилиям Алексея Николаевича и его ближайших соратников произошло то, что, как пишет Алексей Алексеевич Леонтьев, не было ни одного положения, ни одной мысли Выготского, которые не получили бы отражение и развитие в работах школы Леонтьева. Но сначала казалось, что эти исследования идут по совершенно иному пути, что это именно альтернатива идеям Выготского, самостоятельная линия исследований, а не развитие его идей.

С.: Ты имеешь в виду харьковскую группу?

А.: Именно так. Сначала представлялось, что эта группа – а в нее входили Алексей Николаевич Леонтьев, Петр Яковлевич Гальперин, Александр Владимирович Запорожец, Лидия Ильинична Божович, Петр Иванович Зинченко и другие – работает в совершенно ином направлении.

Еще до смерти Выготского разногласия между ним и его «выросшими» учениками обнаружились и дискутировались «на внутренних конференциях». Как пишет Алексей Алексеевич Леонтьев, харьковчане не согласились с тем, что значение – демиург сознания, а общение – демиург значения. Судя по записям, оставшимся в архивах Леонтьева, слушателей выступлений Выготского не удовлетворял «словоцентризм» его системы. Они спрашивали его: «Где же действительные отношения к миру?» и не могли удовлетвориться его «абстрактным» ответом: «За сознанием» (в другом варианте – «за сознанием лежит жизнь») [см. 18, c. 125].

В 1935 году Леонтьев прямо скажет: «Нужно понять само сознание как деятельность, понять, что деятельность человека опосредствуется в идеальном отображении ее предмета в сознании…» Или вот еще: «Прежде всего человек действует по-человечески, а лишь затем в результате этого процесса человек начинает и сознавать по-человечески» [цит. по: 18, c. 124]).

Интересно, что и сам Выготский остро переживал отъезд Леонтьева и других своих учеников в Харьков и «отход» от своей парадигмы исследования. Леонтьев вспоминал, что программа, которая начала разрабатываться в Харькове, была Выготскому не близка, однако «всё, что делалось в Харькове, он, конечно, понимал. Он вообще понимал всё и без всякого труда» [82, c. 15]. Но вот чем кончается его письмо Леонтьеву в Харьков (это 1933 год).

Л. С. Выготский: Знаю и считаю верным, что ты внутренно в два года проделал путь (окончательный) к зрелости. Желаю тебе от души, как пожелал бы счастья в решительную минуту самому близкому человеку, сил, мужества и ясности духа перед решением своей жизненной линии. Главное: решай – свободно [цит. по: 18, c. 50].

А.: А вот еще несколько строк из другого письма Выготского Леонтьеву, которое было написано незадолго до кончины Льва Семеновича…

Л. С. Выготский: Пока хотел бы двигаться в том направлении, в котором мы сговорились с тобой, твердо ведя внутреннюю линию на полное смыкание наших исследований [83, c. 40].

А.: А дальше происходит самое интересное. Одни исследователи считают, что деятельностный подход, который, по документам, начинает развиваться в группе Леонтьева в самом начале 30-х годов XX века, есть альтернатива «недеятельностному подходу» Выготского [3], что нельзя говорить о единой школе «Выготского – Леонтьева – Лурии». Другие утверждают обратное – что школа Леонтьева развивала «деятельностные идеи» самого Выготского [18]. Наконец, третьи считают, что мы имеем дело с двумя научными парадигмами: культурно-исторической психологией и психологической теорией деятельности в рамках одной школы: обе эти парадигмы исследования человека «создавались одними и теми же учеными, которые последовательно или параллельно работали и в том, и в другом направлении, сознательно или неосознанно обогащая оба» [8, c. 43]. Мне представляется, что школу Выготского – Леонтьева – Лурии следует рассматривать как единую школу-направление, внутри которой были разные школы-научные коллективы со своими программами [см. 65, с. 126–130]. Кто прав в этом споре – я думаю, рассудят время и будущие историки психологии. Однако совершенно не случайно в начале XXI века появился термин «культурно-деятельностная психология» [84; 85; 86; 87 и др.], который, по мнению Александра Григорьевича Асмолова, «бросает вызов несуразным дискуссиям об оппозиции между культурно-исторической психологией и деятельностным подходом» [85, с. 90].

Как бы то ни было, уже в начале 1930-х годов Леонтьев откликается на призыв времени, отчетливо сформулированный чуть позже Рубинштейном: принцип единства сознания и деятельности, вытекающий из философских идей Карла Маркса относительно человеческой деятельности, открывает подлинную возможность «как бы просвечивать сознание человека через анализ его деятельности, в которой сознание формируется и раскрывается» [12, c. 30]. Оказалось, однако, что этот принцип может быть использован не только при анализе собственно человеческого сознания, но и в филогенетических исследованиях психики животных и при решении одной из величайших загадок природы – возникновения психического отражения.

Принцип единства психики и деятельности в филогенезе

С.: Как это может быть? Ведь Маркс и Рубинштейн говорили о человеческой деятельности?

А.: Верно. Однако Леонтьев распространяет этот принцип и на исследования животной психики, и его в этом случае можно назвать «принципом единства психики и деятельности». За это, кстати, Леонтьев был подвергнут критике со стороны учеников Рубинштейна: ведь деятельность животных и деятельность человека, как ты понимаешь, не одно и то же. Однако при всех различиях нельзя не отметить, что в понятии «деятельность животных» Леонтьев хотел подчеркнуть активность животных в процессе приспособления их к окружающему миру, активный характер их поведения в мире в противовес «реактивному» пониманию этих реальностей в бихевиоризме и других «поведенческих» концепциях. Итак, мы с тобой переходим теперь к рассмотрению «конкретного воплощения» «абстрактного» принципа единства сознания (психики) и деятельности, чего ты, наверное, давно ждешь.

С.: Верно.

А.: Итак, филогенетический аспект разработок данного принципа получил свое освещение в работах Леонтьева конца 1930-х годов и последующих, опубликованных в 1940-х годах и вошедших затем в книгу «Проблемы развития психики», первое издание которой вышло в 1959 году и которая была впоследствии удостоена Ленинской премии. Задача, которую поставил перед собой Леонтьев, была поистине грандиозна: хотя бы приблизиться к решению вопроса о возникновении психического отражения в ходе эволюции живой материи, то есть проблемы, которая волновала многие славные умы на протяжении всей истории развития человеческой мысли.

С.: И что же, он приблизился?

А.: Суди сам. Леонтьев рассматривает сначала разные точки зрения на проблему возникновения ощущений (более точно – чувствительности) как элементарной формы психического.

А. Н. Леонтьев: Существует целый ряд попыток принципиального решения проблемы возникновения психики. Прежде всего это то решение вопроса, которое одним словом можно было бы обозначить как решение в духе «антропопсихизма» и которое связано в истории философской мысли с именем Декарта. Сущность этого решения заключается в том, что возникновение психики связывается с появлением человека: психика существует только у человека. Тем самым вся предыстория человеческой психики оказывается вычеркнутой вовсе…

Другое, противоположное этому, решение дается учением о «панпсихизме», т. е. всеобщей одухотворенности природы. Такие взгляды проповедовались некоторыми французскими материалистами, например Робине. Из числа известных в психологии имен можно назвать Фехнера, который тоже стоял на этой точке зрения.

Между обоими этими крайними взглядами… существуют и взгляды промежуточные… В первую очередь, это тот взгляд, который можно было бы обозначить термином «биопсихизм»… Психика признается свойством не всякой вообще материи, но свойством живой материи. Таковы взгляды Гоббса и многих естествоиспытателей… В числе представителей психологии, державшихся этого взгляда, можно назвать В. Вундта.

Существует и…четвертый способ решения данной проблемы: психика признается свойственной… только таким организмам, которые имеют нервную систему. Эту точку зрения можно было бы обозначить как концепцию «нейропсихизма». Она выдвигалась Дарвином, Спенсером [19, c. 15–16].

А.: Далее Леонтьев приводит ряд собственных рассуждений, на основании которых делается вывод о том, что ни одна из данных точек зрения не отвечает «современному состоянию науки».

С.: Интересно. Значит, он не признает психики у растений? Я тут читал, что многие растения чувствуют, что хозяин в отъезде, и вянут, а также реагируют на человека, подошедшего к ним, если до этого он ломал их…

А.: А как же ты определишь, есть ли ощущения у растений или нет?

С.: Да, ты задал сложный вопрос. У растения или у животного (допустим, какой-нибудь амебы) не спросишь же, чувствует ли оно что-то или нет.

А.: Прекрасный ответ! Итак, субъективный критерий – а именно о нем ты сейчас сказал – при определении наличия ощущений у других, кроме человека, организмов неприменим (иногда, правда, и человек не может дать отчет, чувствует он что-либо или нет, так как его ощущения остаются за порогом сознания, а по другим признакам мы можем судить о наличии чувствительности у него).

С.: Какой же критерий здесь применим? Объективный?

А.: Именно.

С.: Значит, о наличии ощущений мы можем судить по внешним признакам?

А.: Не всегда. Один из зоопсихологов, Роберт Йеркс, предложил считать критерием наличия чувствительности у организма наличие подвижности. Но всегда ли движения органов сопровождаются ощущениями? Допустим, поворачивание подсолнуха за солнцем? Есть здесь ощущение?

С.: Так как же все-таки решает эту проблему Леонтьев?

А.: Пойдем путем рассуждений Леонтьева. Сначала он более широко ставит вопрос и рассматривает отличие живой материи от неживой, исходя опять-таки из диалектико-материалистического понимания мира, которое стало разрабатываться в марксизме и не только в нем. Как известно, в рамках этого миросозерцания взаимодействие рассматривается конечной причиной вещей. Взаимодействия в живой и неживой природе отличаются друг от друга, в частности, тем, что живое тело обнаруживает по отношению к окружающему миру активность: оно определенным образом «учитывает» в своей жизнедеятельности воздействия из внешней среды, реагирует на них изменением этой жизнедеятельности. На определенной стадии эволюции живого, когда в «первичном бульоне» плавали простейшие живые организмы, они прямо получали «питательные вещества» из этого бульона. Им надо было только усваивать эти вещества, необходимые для поддержания их жизни. Для этого им нужна, как пишет Леонтьев, только простая раздражимость, или способность организма отвечать специфическими процессами на то или иное жизненно значимое воздействие, то есть такое, которое прямо и непосредственно определяет процесс поддержания их жизни. Таков также свет у хлорофилловых растений, который прямо и непосредственно используется в построении тканей растений. Таким образом, раздражимость организмов по отношению к некоторым элементам среды есть проявление простейшей активности организма, его деятельности. Итак, Леонтьев дает здесь «расширительную трактовку» деятельности как специфических процессов, которые осуществляют то или иное жизненное, то есть активное, отношение субъекта к действительности [см. 19, c. 49]. Деятельность организма направлена на тот или иной предмет, поэтому отдельные виды деятельности здесь и далее в творчестве Леонтьева выделяются по различию их предметов.

С.: Значит, и у растений есть деятельность?

А.: В этом смысле да – как процессы, реализующие активное отношение организма к среде. Но по сравнению с протоорганизмами и растениями, пошедшими в эволюции по пути развития раздражимости как низшей формы отражения организмом внешних агентов в живой природе, у многих животных в ходе эволюции наблюдается развитие форм деятельности и появление новых отношений со средой.

А. Н. Леонтьев: Деятельность организмов качественно изменяется: возникает качественно новая форма взаимодействия, качественно новая форма жизни.

…Организмы становятся раздражимыми и по отношению к таким воздействиям, которые сами по себе не в состоянии определить ни положительно, ни отрицательно… обмен веществ с внешней средой [19, c. 53–54].

А.: Леонтьев приводит такой пример. Шорох для лягушки есть такой стимул, энергия которого прямо не входит в процессы обмена веществ в ее организме, однако он является определенным сигналом для лягушки: она поворачивается к шороху, надеясь найти в траве шуршащее насекомое. Эту раздражимость по отношению к сигналам подобного рода Леонтьев называет чувствительностью. Именно чувствительность есть собственно способность ощущения. Итак, ощущение, по Леонтьеву, появляется там и тогда, когда появляется способность организма реагировать на «нейтральные» для жизни самой по себе стимулы, но которые приобретают для организма сигнальное значение, то есть свидетельствуют о наличии в окружении значимого для жизни. В ходе эволюции это происходит при переходе к жизни организма в «вещно оформленной среде»…

С.: Значит, если я реагирую на стимул, биологически нейтральный, который явно не входит в процесс обмена веществ, я одновременно его ощущаю? Откуда же это видно? Леонтьев «спрашивал» об ощущении ту же жабу?

А.: Не иронизируй. Леонтьев спросил людей, которые участвовали в проведенных им и его сотрудниками экспериментах. Результаты этих экспериментов как раз и доказали сформулированную Леонтьевым гипотезу о возникновении чувствительности как «сигнально-опосредствованной» деятельности. Для этого надо было организовать эксперименты таким образом, чтобы в их ходе некий «биологически нейтральный» для испытуемого раздражитель из неощущаемого стал ощущаемым. И подобная ситуация была организована.

Как ты думаешь, может ли человек ощущать свет кожей ладони?

С.: Какой-нибудь экстрасенс, конечно, может.

А.: Леонтьев решил проверить, сможет ли обычный, «нормальный» человек приобрести в ходе эксперимента способность ощущать кожей ладони. В принципе уже существовали отдельные исследования, доказывающие возможность этого после долгой упорной тренировки. Однако там не было ответа на интересующие Леонтьева вопросы. Исследование было организовано следующим образом. Рука испытуемого ладонью вниз помещалась на столе, в котором имелся вырез, периодически подсвечивающийся снизу зеленым светом, а чуть дальше – затопленный в крышку стола ключ типа телеграфного, на котором испытуемый должен был держать свой палец (вся конструкция была закрыта для испытуемого черной материей, так что и свою руку он тоже не видел). Свет падал прямо на ладонь испытуемого, однако сам испытуемый про это не знал (его просили закрыть глаза перед «установкой» его руки экспериментатором; принимались все возможные меры к тому, чтобы устранить все иные, кроме светового, воздействия: тепловые, шумовые и прочие эффекты). Испытуемому сообщалось, что исследуется электрокожная чувствительность. Его задачей было держать палец на ключе; почувствовав же удар электрического тока – снять палец с ключа и вновь положить его обратно, не сдвигая при этом руку. Но перед ударом электрическим током следовало освещение ладони зеленым светом в течение 45 секунд, о чем испытуемый, как я уже говорил, не знал. Были получены следующие результаты: даже после большого числа сочетаний света с ударом тока (порядка 400) у испытуемых не образовалось условного рефлекса на свет…

С.: Немудрено. Они же его не ощущали. Ты не замечаешь, что получен фактически отрицательный результат: ведь свет имеет для испытуемых жизненно важное значение и биологически нейтрален, он сигнализирует о том, что вот сейчас будет ток, а ощущения его не возникает.

А.: Значит, отсутствует какое-то условие, которое может привести к появлению ощущения. И Леонтьев нашел его. Вторая серия экспериментов была построена практически так же, только перед экспериментом испытуемый получил инструкцию, в которой говорилось: перед ударом током будет очень слабое раздражение, ощущение которого позволит вам избежать удара током, – ведь вы заранее сможете снять палец с ключа…

С.: Неужели что-то изменилось?

А.: Представь себе. В конце серии и после гораздо меньшего числа сочетаний, чем в первом случае (у некоторых испытуемых – после 40), у испытуемых появилось ощущение света. Точнее, они чувствовали какое-то воздействие на руку «вроде ветерка», «волны» и тому подобного. Отсюда Леонтьев делает важный вывод: «Необходимым условием возникновения исследуемых ощущений является наличие определенной направленной активности субъекта, которая в данных опытах имеет своеобразную, возможную только у человека, форму внутренней “теоретической” поисковой деятельности» [19, c. 86]. Вот тебе наглядное проявление принципа сознания и деятельности, точнее деятельности и психического. Чтобы ощущение появилось, необходима специальная ориентировочно-исследовательская деятельность, а появляющиеся ощущения играют существенную роль в приспособительной деятельности организма в среде. Здесь отчетливо выявилась справедливость утверждения «деятельностно ориентированных» психологов школы Леонтьева, что психическое отражение само есть процесс ориентировочной деятельности субъекта в окружающем мире. Образ окружающего мира – всего лишь результативное выражение этой деятельности.

С.: Что-то я не понял. Выходит, психическое в понимании школы Леонтьева – это не только образ, но и процесс его построения?

А.: Ты абсолютно прав, мой друг. Аналогичное рассмотрение психики как образа и психики как процесса представлено и в трудах Рубинштейна, вот только природа самого процесса в школе Леонтьева и школе Рубинштейна понимается существенно по-разному. Но мы вернемся к этому вопросу позже.

Представив определенное решение проблемы возникновения психики, Леонтьев выделил определенные стадии психического развития в филогенезе.