Текст книги "13 диалогов о психологии"

Психика как функция деятельности

С.: Это в какой же?

А.: А в его кандидатской диссертации, написанной и защищенной еще в Харькове. Обрати внимание на то, что в этой работе Гальперин вовсе не утверждает, что психическое возникает в результате интериоризации внешне-практической деятельности; напротив, он подчеркивает, что одна форма осмысленной деятельности просто превращается в другую ее форму.

П. Я. Гальперин: Мы приходим к отрицанию разума не только в качестве единой, но и вообще самостоятельной способности…в качестве конкретной формы деятельности мышление впервые образуется (и формируется) в столкновении с известным материалом по его образцу и по образцу практической деятельности, от которой оно здесь неотделимо [60, с. 72].

А.: Таким образом, в своих ранних работах Петр Яковлевич фактически говорит о тех формах ориентировки, которые осуществляются вовсе не в «плане образа», поскольку этот последний еще не построен, то есть об ориентировке, которая выступает в буквальном смысле слова как функция практической деятельности субъекта. Эта последняя (ориентировка посредством практических действий) как раз и нужна для построения образа ситуации, чтобы затем, на новом этапе деятельности, ориентироваться уже «в плане» построенного образа, или, по Гальперину, «идеально»! Замечу, что Гальперин в этой ранней работе как будто заранее отвечает на будущие критические замечания Леонтьева в его рецензии на книгу «Введение в психологию» («а что в основе образа?»). В основе образа – практическое действие, выполняющее – наряду с исполнительной – еще и ориентировочную функцию.

Впрочем, и в некоторых более поздних работах, например, в тексте доклада, представленного к защите в качестве докторской диссертации, вопреки иным своим высказываниям о психике как особой форме деятельности, Гальперин утверждал нечто похожее.

П. Я. Гальперин: Психические процессы не составляют самостоятельной действительности, но включены в осмысленную деятельность индивида и должны изучаться в системе этой деятельности, в зависимости от нее… В разъяснении этих вопросов большую роль сыграли, в частности, исследования А. В. Запорожца и Д. Б. Эльконина, которые на разнообразном материале показали, что общая функция психики заключается в ориентировке предметной деятельности и что самый процесс ориентировки формируется сначала как внешний и лишь затем начинает выполняться «про себя», как внутренний [61, c. 4].

С.: О каких исследованиях идет речь?

А.: Ну вот пример, приводимый Александром Владимировичем Запорожцем.

А. В. Запорожец: Система ориентировок, соответствующая свойствам объекта, складывается первоначально у младших детей как система тактильно-двигательных ориентировочных реакций. Хотя глаз участвует во всех действиях малыша, однако на первых порах лишь ощупывающая рука может выявить действительные особенности объекта. Очень ярко это обнаружилось в опытах А. Г. Рузской (1958), которая вырабатывала у детей-дошкольников дифференцированные двигательные реакции в ответ на экспозицию различных геометрических фигур. На первых порах дети могут справиться с задачей лишь в том случае, если им дают возможность обвести пальцем контуры фигуры, вырезанной из картона и наклеенной на бумагу. Дифференцировать фигуры на расстоянии, с помощью зрительной ориентировки, младшие дошкольники еще не могут. Позднее наблюдается переходный момент, когда дети ориентируются в фигурах уже на расстоянии, но производят еще обводящие движения пальцем, не прикасаясь к предмету. Наконец, глаз, следовавший все время за рукой и аккумулировавший ее опыт, приобретает способность выполнять ориентировочную функцию уже самостоятельно и без посторонней помощи прослеживать контуры экспонируемой фигуры [34, c. 231].

А.: Таким образом, можно говорить о процессе ориентировки, происходящем посредством материальных действий и имеющем своим результатом построение образа, на основе которого затем происходит новый, более адекватный «виток» деятельности в мире. Замечу, кстати, что даже в книге «Введение в психологию», где чаще всего и приводятся известные формулы Гальперина о психике как ориентировке в плане образа [25, с. 68, 74, 78 и др.], также встречаются утверждения о том, что и материальное («внешнее») действие может называться ориентировочным. При этом в данной книге очень красочно описывается именно такое действие, имеющее своей функцией ориентировку. Речь идет об опытных лошадях, которые по горным опасным тропам двигались следующим образом…

П. Я. Гальперин: Они ставили сначала одну переднюю ногу очень осторожно, затем слегка нажимали на нее, затем нажимали сильнее, но еще не передвигая туловища; только убедившись в прочности опоры, лошадь переносила на эту ногу тяжесть туловища и совершала очередной шаг» [Там же, с. 97].

А.: И Гальперин делает вывод, что подобные движения животного только «внешне» похожи «на элемент походки, передвижения», поскольку это движение имеет своим назначением не перемещение, а выяснение степени прочности опоры. Таким образом, резюмирует ученый, эти действия являются наглядными примерами «ориентировочно-исследовательских действий материального, физического порядка, действий, которые явственно имеют назначение выяснить свойства объектов предстоящего исполнительного движения» [Там же]. Так почему же тогда прямо не назвать эту функцию внешней деятельности психикой?

Я думаю, ты уже понял: размышления Гальперина бьются в тисках противоречия между пониманием психического как особой формы деятельности или же как ее (деятельности) особой функции, и это противоречие в рамках его творчества, на мой взгляд, не нашло однозначного разрешения.

С.: А оно, это решение, существует в школе Леонтьева?

Разрешение противоречия: психика как функция двух форм деятельности (внешней и внутренней)

А.: Да. Обсуждаемое нами противоречие может быть разрешено в духе школы Алексея Николаевича Леонтьева только в том случае, когда психическое признается функцией любой формы деятельности – как внешней, так и внутренней. Это решение в наиболее эксплицированном виде было дано Даниилом Борисовичем Элькониным все в той же примечательной дискуссии 1969 года.

Д. Б. Эльконин: Мы представляли себе дело так, что мы имеем дело с так называемой умственной деятельностью, с деятельностью в образах, посредством логических операций, т. е. таким образом «психической», т. е. всякую внутреннюю умственную деятельность мы представляли себе как психическую деятельность и, главным образом, думали в то время над отделением ее от этой внешней практической деятельности, пытаясь выяснить ее возникновение. Мы предполагали, что всякая внутренняя деятельность по отношению к внешней составляет ее ориентировочную часть… В свете того, что мы сделали за последние годы, мне представляется такое положение неправильным [18, с. 168].

А.: Согласно Эльконину, психическое не следует отождествлять с «внутренним», и во внутренней деятельности вовсе не всё может быть названо психическим. Последнее составляет лишь ориентировочную «часть» (составляющую) любой формы деятельности – как внешней, так и внутренней, о чем он говорит в той же дискуссии. Я бы использовал здесь более точную терминологию: психика является функциональным органом деятельности [62; 63], а именно, согласно Алексею Алексеевичу Ухтомскому, временным сочетанием сил, выполняющим определенную (в данном случае – ориентировочно-регулирующую) работу. Или, короче, но более упрощенно – психика есть функция деятельности.

С.: Поподробнее, пожалуйста.

А.: Мы уже с тобой начали обсуждать это, говоря о взглядах Лурии, помнишь? Функциональный орган – это временное сочетание сил, способное совершить определенное достижение. Так определял это понятие Алексей Алексеевич Ухтомский, хотя и использовал при этом другие термины – подвижный орган, летучий орган и тому подобные. Будучи прежде всего физиологом, он имел в виду главным образом сочетание различных «физиологических сил», при осуществлении, например, такой важнейшей жизнедеятельности живого организма, как дыхание.

Если мы распространим это определение на психологию, то в свете ранее сказанного мною можно утверждать, что психика оказывается временным сочетанием деятельностных сил, способных совершить ориентировочно-регулирующую работу. В школе Леонтьева уже в 1930-е годы пришли к выводу, что в деятельности можно различать два таких функциональных органа, отвечающих, соответственно, за исполнение и ориентировку. Обрати внимание: Эльконин подчеркивает в дискуссии 1969 года, что в процессе интериоризации, когда возникает собственно внутренняя (умственная) деятельность, этому процессу – интериоризации – подлежат обе составляющие деятельности – исполнительная и ориентировочная. При этом если умственная деятельность в целом имеет какой-то «экстериоризированный» продукт (в виде, например, продукта техники или культуры или какого-либо «внешнего» эффекта), то собственно психика как функциональный орган не только практической, но и «умственной» (теоретической) деятельности не имеет такого продукта.

Д. Б. Эльконин: Ее продукт есть лишь ориентировочная сфера, т. е. само движение исполнительной части [18, с. 168].

А.: Именно поэтому психика оказывается столь «неуловимой» для исследователей, ведь ее результат – лишь «совершенство» исполнения как во внешней, так и во внутренней форме последнего. Таким образом, в ходе интериоризации вовсе не происходит рождение «собственно психического процесса», как утверждал во многих своих работах Гальперин: одна форма существования психического – во внешней деятельности (как ориентировки посредством нее) – переходит в другую, внутреннюю, его форму. Именно поэтому я настаиваю на том, что говорить о психике как форме, а не как функции (функциональном органе) деятельности, было бы некорректно именно с фундаментальных позиций школы Леонтьева.

С.: Теперь я, кажется, понял разницу между пониманием психики как формы или как функции деятельности.

А.: Кстати говоря, Эльконин утверждал в том же выступлении, что предметом психологии должна являться не вся умственная деятельность, а только ее ориентировочная часть. Соответственно, это означает также и то, что предметом психологической науки не может быть вся деятельность – ни в ее практической, ни в ее теоретической форме. Правда, я немного забегаю вперед, касаясь вопроса о предмете психологии с позиций школы Леонтьева, но не могу не привести сейчас слова главы этой школы, в которых также проводится мысль, что предметом психологии является не деятельность как таковая, а ее особая функция, а именно функция «полагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности» [32, с. 92].

С.: Ты второй раз уже произносишь эту фразу, но я опять ее не понимаю.

А.: Тебя просто смущают некоторые слова в ней, тогда как мы постоянно только и говорим о том, что заключено в этой фразе. Согласно Леонтьеву, психическое отражение (если, конечно, здесь уместно это слово, поскольку речь идет не о буквальном отражении субъектом мира как такового, а о вычерпывании им из мира того, что ему потребно) происходит посредством деятельности, прежде всего практической. Именно посредством нее субъектом устанавливается, например, отношение между тем-то и тем-то (например, между биотическим и абиотическим стимулами), то есть выделяется смысл одного в отношении к другому. Смысл – это всегда смысл чего-то для кого-то, не уставал повторять Леонтьев. Поэтому психика не находится в «единстве» с деятельностью, она есть – повторю еще раз – определенная функция этой деятельности, ее функциональный орган.

Именно поэтому Гальперин в той же дискуссии 1969 года и заметил, что знаменитый принцип единства сознания и деятельности, выдвинутый Рубинштейном, надо пересмотреть: «Тут не единство. Первоначальная формула Алексея Николаевича приближала к истинному смыслу – к тому, что психика живет в деятельности. Она есть какой-то аппарат в этой деятельности» [18, c. 166].

П. Я. Гальперин: Подлинной сферой психической жизни является не некоторый внутренний мир, а предметная осмысленная деятельность; психическая деятельность является, так сказать, каким-то аспектом, каким-то аппаратом внешнего предметного поведения [Там же].

C.: Теперь наконец я понял, в каком смысле ты давно еще говорил, вслед за Гальпериным, что тут не единство.

А.: Думаю, сейчас ты глубже понимаешь и высказывания Анны Павловны Стеценко, которые я приводил тебе в прошлый раз, о том, что строение сознания следует рассматривать не в соотношении со структурой деятельности, а как само строение деятельности [cм. 83, c. 31]. А вот еще некоторые ее мысли на этот счет: деятельность «внутренняя» отличается от «внешней», но она не есть нечто другое; «она есть та же самая “внешняя” деятельность, только обладающая рядом особых характеристик» [Там же, с. 27].

Именно поэтому Леонтьев и говорил о необходимости введения в психологию таких единиц анализа, которые несут в себе психическое отражение в его неотторжимости от порождающих его и им опосредствуемых моментов человеческой деятельности [см. 32, c. 12–13]. Можно вспомнить и другие его слова.

А. Н. Леонтьев: Сознание человека… не аддитивно. Это не плоскость, даже не емкость, заполненная образами и процессами. Это и не связи отдельных его «единиц», а внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную жизнь индивида в обществе. Деятельность человека и составляет субстанцию его сознания [32, c. 157].

С.: Прекрасно сказано: «деятельность – субстанция сознания»! Явно видна «деятельностная» природа сознания!

А.: Поэтому и представляется оправданным введение в психологию таких «деятельностных» единиц анализа, как «действие», «операция», «живое движение» [см. 33].

С.: Однако какие же жесткие дебаты происходили внутри школы Леонтьева!

А: Я тебе еще не все раскрыл. Вот еще одна линия дискуссий между Петром Яковлевичем Гальпериным и Алексеем Николаевичем Леонтьевым, которая затрагивает проблему соотнесения мотивационной обусловленности и операционально-технического состава психической деятельности. По мнению Гальперина, операционная сторона психической деятельности игнорировалась Леонтьевым как в теории, так и в экспериментах [см. 18, с. 161].

С.: Ты можешь привести пример?

А.: Все в той же дискуссии 1969 года Гальперин сам приводит ряд примеров: это, в частности, исследование Леонтьева относительно возникновения ощущений. Ты его, конечно, помнишь.

П. Я. Гальперин: Как вы помните, опыты сводились к тому, что если субъекту дается указание, что…предметы могут находиться под током и что об этом он будет предупрежден каким-то сигналом, испытуемый начинает искать этот сигнал и тогда эти неощущаемые воздействия начинают как-то ощущаться… Но на этом исследование было закончено, а, собственно говоря, оно с этого должно было бы начинаться. Потому что это был вновь установленный факт, который говорил о чрезвычайно большой роли активного поиска в таком чрезвычайно важном, можно сказать, скачкообразном событии. Но ведь дело в том, что весь механизм этого процесса остался совершенно не раскрытым… Ведь суть дела состояла не в том, что имеется поиск. Это суммарное указание, а дело в том, что этот поиск был совершенно не расшифрован, т. е. не было показано, что такое этот поиск, как он происходит, с помощью чего, каким образом он ведет к снижению абсолютного порога чувствительности… А так как этого не делалось, получалось соскальзывание к теории факторов, т. е. получалось, что имеет значение этот фактор… этот фактор… и этот фактор и т. д…Природа самой психической деятельности по-прежнему оставалась неизвестной и поэтому, несмотря на все разговоры об осмысленной деятельности субъекта, для объяснения этих психических процессов сплошь и рядом обращались к физиологическим процессам [18, с. 157, 160].

А.: Об этом «невнимании» Алексея Николаевича к операционной стороне деятельности – в отличие от мотивационно-смысловой – говорили и другие критики теории деятельности [64; 65; 66]. Владимир Петрович Зинченко, в частности, писал: Гальперин был прав в том, что «исследование операционной стороны психической деятельности и сегодня остается задачей будущего» [66, с. 400]. Вместе с тем, сетовал он, сам Гальперин «не захотел заметить, что этот его вызов уже приняла когнитивная психология, создающая зонды для прощупывания структур внутреннего» [Там же].

Однако, в свою очередь, Петр Яковлевич в дискуссии 1969 года занимался не только критикой Леонтьева и тех его последователей, которые, по его мнению, не сделали предметом исследования операционную сторону деятельности, но и самокритикой.

П. Я. Гальперин: Я про себя мог сказать с таким же упреком, что до недавнего времени мы таким же безразличным образом относились к мотивации. Мы считали: неважно, каким образом я заставлю ребенка решать задачу – буду ли я ему обещать конфетку или вызову его на соревнование с другим и т. д., и т. д. – важно, чтобы он решал. Мотивация ведь присутствовала [18, с. 163].

А.: Однако потом Гальперин учел то обстоятельство, что ориентировка в различных ситуациях всегда «находится под контролем процессов мотивации, порой решающим образом сказывающихся на способе разрешения ситуаций» [см. 67, с. 39]. В своих лекциях по психологии, читавшихся Петром Яковлевичем на философском факультете МГУ позднее, в частности, в 1972/73 учебном году, их автор представил структуру ориентировки субъекта в единстве ее мотивационной и операционной составляющих и подробно описал «компоненты» последней [59].

Между тем все тот же Эльконин еще раньше диалектически разрешит и эту проблему, за что я так люблю его творчество. В своих дневниковых записях от 20 октября 1967 года он заметит, что развитие интеллекта как «операционально-технической стороны» деятельности изучать, безусловно, необходимо, но «ведь главная задача не в этом, вернее, эта задача должна решаться внутри более широкой и более важной. Развитие теоретического мышления возможно только тогда, когда возникнут такие задачи, а они могут появиться только в расширенном мире» [68, с. 488]. В практике школьного обучения, например, это означает необходимость организации такой деятельности учащихся, в которой усваиваемые ими знания приобретут для них смысл.

Отсюда следует, на мой взгляд, весьма обоснованный вывод о том, что если понимать, в соответствии с духом деятельностного подхода школы Леонтьева, психику как функцию всей деятельности, то никакого противопоставления «мотивационной» и «операционально-технической» составляющих психического даже и не может быть, они всегда существуют в единстве и поэтому просто невозможно изучать одну в отделенности от другой.

С.: И все-таки я не понял, как определяется предмет психологии в школе Леонтьева. По-моему, мы ушли куда-то в сторону.

А.: Вовсе нет. Говоря о природе психики, мы, напротив, близко подошли к решению вопроса о предмете психологии с позиций рассматриваемой нами школы. Только опять предупреждаю: и здесь будут определенные разночтения в дефинициях предмета психологии…

Предмет психологии – деятельность или психика?

С.: Опять дискуссии внутри школы?

А.: Ты, безусловно, прав, однако эти разночтения встречаются и в работах самого Алексея Николаевича Леонтьева.

С.: Как так?

А.: Вот так. Для того, чтобы понять это, давай сделаем небольшой исторический экскурс. А именно: посмотрим, как сам глава школы определял предмет психологии в работах разных лет. Причем я предлагаю двигаться не от ранних работ – к поздним, а наоборот.

Итак, в уже многократно цитированной мною последней книге Леонтьева, вышедшей впервые в 1975 году, психология определяется как конкретная наука «о порождении, функционировании и строении психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь индивидов» [32, с. 12]. Это определение мы найдем в предисловии к данной книге. В том же году в статье «Психология» в Большой Советской Энциклопедии, написанной Леонтьевым в соавторстве с Михаилом Григорьевичем Ярошевским, дается определение предмета психологической науки, в котором участвуют две категории – отражение и деятельность: «Психология… – наука о законах порождения и функционирования психич<еского> отражения индивидом объективной реальности в процессе деятельности человека и поведения животных» [69, с. 193]. Однако в рукописи «Методологические тетради» (созданной, скорее всего, на рубеже 1930–1940-х годов) психология определяется Леонтьевым как наука, имеющая своим предметом «деятельность субъекта по отношению к действительности, опосредствованную отображением этой действительности» [49, с. 178]. Причем это последнее определение признается Алексеем Николаевичем в указанные годы самым адекватным, в отличие от определения психологии как науки об «отображении» мира.

С.: То есть предметом психологии Леонтьев сначала объявлял деятельность, а потом стал говорить о психике как отражении реальности?

А.: Не спеши. Давай сначала разберем, почему автор «Методологических тетрадей» увидел недостаточность определения предмета психологии через категорию отображения (отражения).

С.: Почему же?

А.: А потому, что, по его мнению, понимание психики лишь как образа (переживания) может привести к ее пониманию как эпифеномена физиологических процессов [cм. Там же, с. 184–185].

C.: Так вроде он сам так и определял психику как отражение мира, которое на один шаг как бы отстает от деятельности. Мы с тобой об этом говорили в прошлый раз.

А.: Верно, но Леонтьев сам же и опровергал такое узкое понимание психики лишь как образа реальности, говоря о психике как о функции деятельности, посредством которой и происходит собственно психическое отражение. И вот смотри, как интересно. В предисловии к книге «Деятельность. Сознание. Личность», как я уже говорил, предмет психологии определяется через категорию отражения, но в третьей главе той же книги имеется совершенно иная дефиниция предмета психологии, которая, казалось бы, противоречит той, которая дана в предисловии.

С.: И какая же?

А.: Леонтьев пишет в этой третьей главе своей монографии, что деятельность изучается множеством различных наук (а именно социологией, логикой, экономикой, физиологией, равно как и психологией), поэтому деятельность является их общим объектом, тогда как в предмет психологической науки деятельность входит только в ее особой функции, а именно в функции «полагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности» [32, с. 92]. На протяжении всей нашей беседы я тебе пытался показать, что, строго говоря, это и есть психика. Однако, кажется, эту цитату я привожу уже в третий раз!

С.: Ну я только теперь начинаю понимать ее смысл. А ты вроде говорил еще, что внутри самой школы Леонтьева были дискуссии по поводу предмета психологии.

А.: Да, хотя, честно говоря, тут больше различий именно в дефинициях, а не в сути дела. Но попробую показать, в чем же эти различия заключаются.

В книге «Введение в психологию», о которой мы тоже уже неоднократно говорили, Петр Яковлевич Гальперин определяет объект и предмет психологии иначе. Он считает, что объектом психологии выступают психические процессы или функции, тогда как предметом – ориентировочная их сторона.

Проиллюстрируем эти положения на примере мышления. По мнению Гальперина, мышление как психический процесс изучается множеством наук и поэтому является общим для них и психологии объектом.

П. Я. Гальперин: Разве мышление изучает только психология? Мышлением занимается и логика, и теория познания, можно изучать развитие мышления в истории человеческого общества, особенности мышления в разных общественных формациях, развитие мышления ребенка, патологию мышления при разных локальных поражениях головного мозга и различных душевных заболеваниях. Мышлением занимается также педагогика, и, конечно, можно и должно изучать те процессы высшей нервной деятельности, которые составляют физиологическую основу мышления. Существуют проблемы этики мышления и мышления в этике, эстетики мышления и роли мышления в искусстве [25, с. 93–94].

А.: Так что же изучает в мышлении именно психология, то есть каков ее предмет при изучении мышления? Психология изучает в нем, по мнению ученого, «только процесс ориентировки субъекта при решении интеллектуальных задач, задач на мышление, как содержание этих задач раскрывается субъекту и какими средствами может воспользоваться субъект для обеспечения продуктивной ориентировки в такого рода задачах» [Там же, с. 94]. Проанализировав далее таким же образом чувства и волевые процессы, Гальперин резюмирует: «Если, следовательно, все психологические функции представляют собой разные формы ориентировочной деятельности субъекта, то, с другой стороны, только ориентировочная деятельность и составляет предмет психологии в каждой из этих функций» [Там же, с. 96], поэтому психология есть «главная наука об ориентировочной деятельности» [Там же, с. 100].

П. Я. Гальперин: Психология во всех так называемых психических процессах или функциях изучает именно эту их ориентировочную сторону. Это значит, что неправильно было бы сказать, что психология изучает мышление, чувства, воображение, волю и т. д., неправильно прежде всего потому, что психология изучает вовсе не все стороны (аспекты) мышления, чувства, воли и других психических процессов [25, c. 93].

С.: Что-то я не пойму. Если психика называется ориентировочной деятельностью, то какие тогда еще могут быть у нее «стороны» или аспекты?

А.: В этом отношении я на стороне Эльконина, который считал, что корректнее было бы говорить о деятельности вообще, которая имеет как исполнительную, так и ориентировочную функции, и именно последнюю следует называть психикой.

Однако в книге Петра Яковлевича имеются и другие формулировки предмета психологии.

П. Я. Гальперин: В качестве общего заключения нужно сказать, что психология изучает вовсе не всю психику, не все ее «стороны», но вместе с тем и не только психику; психология изучает и поведение, но и в нем – не все его «стороны». Психология изучает деятельность субъекта по решению задач ориентировки в ситуациях на основе их психического отражения… Процесс ориентировки субъекта в ситуации, которая открывается в психическом отражении, формирование, структура и динамика этой ориентировочной деятельности… – вот что составляет предмет психологии» [Там же, с. 102].

А.: Таким образом, по Гальперину, получается, что предметом психологии выступает, с одной стороны, психическое «отражение», с другой стороны – деятельность (или поведение), взятая (или взятое) с ее (его) ориентировочной «стороны», и эта ориентировка осуществляется на основе (или – иначе – с использованием) явлений психического отражения. Разрыв между этими последними и «поведением» (деятельностью) сохраняется как в определении сущности психики, так и в определении предмета психологической науки.

С.: А ведь подобное было в свое время и у Леонтьева, как мы совсем недавно говорили.

А.: Но ведь именно за это когда-то (еще до войны) сам Гальперин в личном письме критиковал Леонтьева, считая, что в его докторской диссертации, посвященной проблемам развития психики (и создаваемой в то время на ее основе книге), несмотря на исходное понимание психики как деятельности, «явственно проступает параллелизм сознания и поведения», поскольку «четко разделяются внутренний план сознания и внешний план поведения» [70, с. 4].

П. Я. Гальперин: Что же касается переживаний, то нет ничего более опасного для понимания существа психической деятельности, чем эти субъективные картины… Сами по себе субъективные явления – не актуальная, а только бывшая психика [Там же, с. 5–6].

А.: К аналогичному выводу, как мы тоже с тобой уже говорили, пришел в своих «Методологических тетрадях» и Леонтьев.

С.: Так что же мы имеем в результате?

А.: Мы имеем доказанную в школе Леонтьева необходимость разведения объекта и предмета психологии и попытки определить психику через категорию деятельности, а также подчеркиваемое в рассматриваемой нами школе субстанциальное тождество деятельности и психики в том смысле, что психика не является отдельной от деятельности реальностью, а выступает как функция этой деятельности как своей субстанции. Однако в ряде трудов как Леонтьева, так и Гальперина происходит своеобразное «соскальзывание» со столь нетривиальных определений психики на довольно стандартную ее дефиницию как субъективного образа объективной реальности, что имеет своим следствием и более тривиальные определения предмета психологии.

У ученицы Леонтьева Юлии Борисовны Гиппенрейтер представлена попытка выйти за пределы данного традиционного определения предмета психологии, а именно: предмет психологии определяется как психически управляемая деятельность [1, с. 127]. Однако в таком случае предмет и объект психологии совпадают: для меня совершенно ясно, что «психически управляемая деятельность» – это объект множества наук. И в чем тогда заключается специфика собственно психологического исследования «психически управляемой деятельности»?

С: Так как же нам быть?

А.: Я хочу предложить тебе, как мне представляется, возможное непротиворечивое определение предмета психологии в духе школы Алексея Николаевича Леонтьева. Разделяя точку зрения на необходимость выделения в любой деятельности ее ориентировочной и исполнительной «составляющих» («функциональных органов» деятельности), я бы – в развитие идей этой школы – определил бы психику как ориентировочную функцию (или, точнее, функциональный орган) любой деятельности субъекта, которая (функция) может осуществляться как «в плане образа» [25], так и в форме вполне внешних материально-практических действий [34, с. 233; 71, с. 178]. В этом смысле практическое действие может одновременно с исполнительной функцией иметь и ориентировочную функцию, то есть выступать со своей «психической» стороны. Подкреплю свое мнение еще одной цитатой.

А. В. Запорожец: Процесс зрительного восприятия представляет собой сокращенное ориентировочное действие, которое первоначально складывается на основе развернутой практической деятельности с предметом в тесной связи с ее исполнительной частью и лишь постепенно приобретает свою относительную самостоятельность и свою идеальную форму» [71, с. 90].

А.: Как мы с тобой убедились, вслед за Элькониным, такую же ориентировочную функцию может иметь и так называемая «внутренняя деятельность», поскольку и в ней, согласно Эльконину, следует выделять собственно исполнение и ориентировку.