Текст книги "13 диалогов о психологии"

«Рефлексологический» этап в творчестве Бехтерева. В. М. Бехтерев и И. П. Павлов

А.: На следующем этапе своего творчества, то есть примерно с 10-х годов XX века, Бехтерев говорит о рефлексологии как «преемнице» объективной психологии.

В. М. Бехтерев: Для рефлексологии… нет ни объекта, ни субъекта в человеке, а имеется нечто единое – и объект, и субъект, вместе взятые в форме деятеля, причем для стороннего наблюдателя доступна научному изучению только внешняя сторона этого деятеля, характеризующаяся совокупностью разнообразных рефлексов, и она-то и подлежит прежде всего объективному изучению, субъективная же сторона не подлежит прямому наблюдению и, следовательно, не может быть непосредственно изучаема [15, c. 149].

С.: А опосредствованно?

А.: Бехтерев считал, что путем самонаблюдения можно получить лишь словесный отчет, который в любом случае должен быть «скорректирован» с объективными данными. Критики рефлексологии, однако, справедливо отмечали, что у Бехтерева метод словесного отчета назван «больше для красоты» и фактически не используется в рефлексологии, поскольку объект исследования рассматривается как «бессловесный»: «Раз сознание исключено, какой же смысл изучать неразрывно связанное с ним слово» [16, c. 160].

Так меняется отношение Бехтерева к «субъективным процессам»: если вначале он говорил о том, что «в природе нет ничего лишнего, и субъективный мир не есть только ненужная величина или бесплодное качество в общей нервно-психической работе» [14, c. 12], то на этапе рефлексологии он склоняется к мысли о том, что психические (субъективные) явления появляются только как сигнал более напряженного рефлекторного процесса в центральных участках мозга, как, так сказать, «субъективная окраска» этого процесса, но в самом рефлекторном процессе эти явления никакой роли не играют. Более подробно об изменении взглядов Бехтерева на всех этапах его творчества (а некоторые авторы выделяют пять таких периодов) ты можешь узнать, в частности, из вступительной статьи к двухтомнику избранных работ Бехтерева [35].

С.: А ведь это значительное отступление от сеченовского понимания рефлекса!

А.: И от собственных деклараций тоже. В работах Бехтерева неоднократно декларировалось изучение человека как деятеля, но на самом деле все свелось к изучению человека как объекта, а не субъекта, как своего рода машины, реагирующей рефлексами на различные раздражители!

Кстати сказать, в 20-е годы XX века, когда рефлексология приобретает большую популярность как «сугубо материалистическое» учение, рефлексологи стали выступать против существования психологии как особой науки; по работам Бехтерева видно, что он старательно избегает «субъективных» терминов вроде «психический», «нервно-психический», а больше говорит о «соотносительной деятельности организма».

С.: Что-то вроде того, что проделывал Иван Петрович Павлов в своей лаборатории, как я слышал: он, кажется, штрафовал своих сотрудников за употребление «субъективной» терминологии: собака «подумала», собака «захотела», и требовал использовать в речи только физиологические термины.

А.: Да, довольно похоже, только Павлов, в отличие от Бехтерева, считал, что, исследуя физиологию высшей нервной деятельности, он вовсе не занимается психологическими проблемами, и не претендовал на реформирование психологии. Известно, что в свое время Павлов горячо приветствовал создание Психологического института под руководством Челпанова и вообще с уважением относился к Георгию Ивановичу. Сохранилось письмо Павлова Челпанову, в котором он приветствовал открытие нового института.

И. П. Павлов: После славных побед науки над мертвым миром, пришел черед разработки и живого мира, а в нем и венца земной природы – деятельности мозга. Задача на этом последнем пункте так невыразимо велика и сложна, что требуются все ресурсы мысли: абсолютная свобода, полная отрешенность от шаблонов, какое только возможно разнообразие точек зрения и способов действий и т. д., чтобы обеспечить успех. Все работники мысли, с какой бы стороны они ни подходили к предмету, все увидят нечто на свою долю, а доли всех рано или поздно сложатся в разрешение величайшей задачи человеческой мысли.

Вот почему я, исключающий в своей лабораторной работе над мозгом малейшее упоминание о субъективных состояниях, от души приветствую Ваш Психологический Институт и Вас, как его творца и руководителя, и горячо желаю Вам полного успеха [17, c. 100].

А.: Известно, как строго придерживался Павлов именно физиологической точки зрения, как держал себя и своих сотрудников в «рамках» физиологических исследований, как осторожно относился к психологии [см. 18, c. 51].

С.: Я предполагаю, что между Павловым и Бехтеревым наверняка были какие-нибудь научные дискуссии.

А.: Это не то слово. Между ними вообще были сложные отношения. Во-первых, спор о приоритете открытия и исследования явления, которое у Павлова называлось условным рефлексом, а у Бехтерева – сочетательным рефлексом. Во-вторых, спор о приоритете в вопросе «объективного изучения поведения животных и человека». В-третьих, Павлов не принимал рефлексологию, по словам Бехтерева, потому, что рефлексологи занимались не только высшей нервной деятельностью, как сам Павлов, но и изучали «влияние социальных факторов» на поведение человека и зачастую отвлекались от сугубо физиологических вопросов. Но Павлов ведь и не претендовал на изучение нефизиологических проблем и очень осторожно относился к попыткам на данном этапе развития физиологии и психологии соединить их в одной науке, хотя и предполагал, что когда-нибудь в будущем оба эти аспекта изучения рефлекторной деятельности будут соотнесены друг с другом.

С.: Ну, и как разрешился спор?

А.: История распорядилась следующим образом. Бехтерев внезапно умер в 1927 году – очень неожиданно для всех. Есть версия, что умер не случайно – за несколько дней до смерти он был приглашен на консультацию к Сталину, и после этого на вопрос своего собеседника, где он был, буркнул нечто вроде: «Смотрел одного сухорукого параноика». Может быть, этими словами и объясняется его столь внезапная смерть, неожиданная для всех его друзей и близких: несмотря на 70 лет Бехтерев отличался отменным здоровьем и великолепной работоспособностью.

После смерти Бехтерева возникает так называемая «рефлексологическая дискуссия». Это происходит в 1929 году. Многие ученики Бехтерева довели до логического конца его идею о невозможности научного познания субъективных явлений и буквально повторили идею Александра Ивановича Введенского о непознаваемости чужого Я [см. 19, c. 480–481]. Опять-таки здесь был поставлен знак равенства между переживаниями субъективного явления и его научным познанием. Как справедливо заметил Выготский, это совпадение было предопределено с самого начала: «Бехтерев предполагает Введенского, если прав один, прав и другой» [20, c. 327], потому что в основе обеих концепций лежит принципиально общее понимание сознания как «совокупности сознаваемых только мною состояний». В этом смысле рефлексология была весьма эклектичным построением и не могла дать позитивной программы развития психологических знаний. По словам Ярошевского, рефлексология была колоссом на глиняных ногах и в начале 30-х годов XX века исчезла с психологического горизонта [19, c. 518].

Творчество Бехтерева и эволюцию его психологических взглядов нельзя оторвать от общего развития мировой психологии в ту эпоху. А это развитие шло по линии жесткой критики интроспективной психологии и стремления ввести объективные методы изучения в психологию. Наибольшую известность из всех направлений «объективной психологии» приобрел американский бихевиоризм, который многие зарубежные историки психологии прямо отождествляют с объективной психологией. Мы же видим, что «объективная психология» – гораздо более разностороннее явление.

С.: Мне уже что-то не хочется изучать это направление. Наверное, такая же механистичность в понимании человеческого поведения.

Поведение как предмет психологии в бихевиоризме Дж. Уотсона

А.: В этом ты прав, однако ты не представляешь себе масштабов влияния бихевиористской стратегии познания человека! На несколько десятилетий (а он возник в начале 10-х годов XX века) бихевиоризм определил облик практически всей американской психологии. И хотя за это время бихевиоризм претерпел определенную эволюцию и не рассматривается сейчас как преобладающая стратегия исследования в американской психологии, тем не менее позиций бихевиористов и необихевиористов придерживаются до сих пор некоторые социальные психологи, психотерапевты, теоретики и практики разных видов обучения и так далее.

Поэтому я все же изложу тебе программу построения психологии с точки зрения бихевиоризма. Основоположник бихевиоризма американский психолог Джон Уотсон неоднократно подчеркивал общность своих взглядов с идеями Павлова и Бехтерева. Действительно, после нашего рассмотрения взглядов Бехтерева вряд ли стоит много говорить о понимании сознания в бихевиоризме. Это было такое же «интроспективное» его определение, и, естественно, Уотсон вычеркивает сознание из явлений, которые должна изучать психология, если она действительно хочет быть наукой.

С.: Что же остается?

А.: Остается все то же «внешне наблюдаемое». В одной из своих статей Уотсон весьма лаконично формулирует программу новой психологии: «Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение». Поведение как совокупность внешне наблюдаемых реакций субъекта на воздействия внешней среды. Уотсон, таким образом, отвергает как структурализм Титченера, так и альтернативную структурализму функциональную психологию, которая использовала все то же субъективистское определение сознания.

Дж. Уотсон: Я сделал все возможное, чтобы понять различие между функциональной психологией и структурной психологией, но не только не достиг ясности, а еще больше запутался. Термины «ощущение», «восприятие», «аффект», «эмоция», «воля» используются как функционалистами, так и структуралистами. Добавление к ним слова «процесс» (духовный акт как целое и подобные, часто встречающиеся термины) служит некоторым средством удалить труп «содержания» и вместо этого дать жизнь «функции». Несомненно, если эти понятия являются слабыми, ускользающими, когда они рассматриваются с точки зрения содержания, они становятся еще более обманчивыми, когда рассматриваются под углом зрения функции и особенно тогда, когда сама функция изучается с помощью интроспективного метода [21, c. 24].

А.: Сам пройдя школу функционализма (Уотсон обучался в Чикагском университете у функционалиста Джеймса Энджелла), Уотсон отвергает его за сохранение «ненаучных» субъективных терминов, за индетерминизм в понимании психических функций; однако в то же время он заимствует у американского функционализма свойственную ему идею о приспособительном характере реакций и действий животного и человека. Но в описании этих реакций Уотсон полностью отказывается от субъективистского их истолкования.

Дж. Уотсон: С точки зрения бихевиоризма, подлинным предметом психологии (человека) является поведение человека от рождения до смерти. Явления поведения могут быть наблюдаемы точно так же, как и объекты других естественных наук. В психологии поведения могут быть использованы те же общие методы, которыми пользуются в естественных науках. И поскольку при объективном изучении человека бихевиорист не наблюдает ничего такого, что он мог бы назвать сознанием, чувствованием, ощущением, воображением, волей, постольку он больше не считает, что эти термины указывают на подлинные феномены психологии… Наблюдения над поведением могут быть представлены в форме стимулов (С) и реакций (Р). Простая схема С – Р вполне пригодна в данном случае. Задача психологии поведения является разрешенной в том случае, если известны стимул и реакция. Подставим, например, в приведенной формуле вместо С прикосновение к роговой оболочке глаза, а вместо Р мигание. Задача бихевиориста решена, если эти данные являются результатом тщательно проверенных опытов. Задача физиолога при изучении того же явления сводится к определению соответственных нервных связей, их направления и числа, продолжительности и распространения нервных импульсов и т. д. Этой области бихевиоризм не затрагивает [22, c. 35–36].

А.: Таким образом, Уотсон еще больше сужает задачи «новой психологии» по сравнению с программой Бехтерева: из нее исключаются все физиологические исследования.

С.: Здесь приведена лишь простейшая реакция. А как же быть со сложными реакциями человека в общественной и личной жизни? Неужели Уотсон предполагал, что, например, такое чувство, как любовь, может быть описано в терминах «стимул – реакция»?

А.: А он не предполагал, он просто описал…

С.: Как?

А.: Смотря что ты имеешь в виду под словом «любовь». Следуя своей программе, Уотсон понимал под этой эмоцией, как он говорил, реакцию «улыбки» на поглаживающее прикосновение…

С.: Ну и ну! Любовь – это… это…

А.: По Уотсону, все сложные реакции человека образуются из простейших врожденных реакций с помощью механизма обусловливания, то есть путем формирования условного, по Павлову, и сочетательного, по Бехтереву, рефлекса.

С.: Из каких же это реакций?

А.: Я упомяну только три из них, которые Уотсон называет эмоциями (гнев, страх и любовь), но понимает он их не как внутренние переживания, а как вполне внешне наблюдаемые реакции. Гнев как «реакция громкого плача, сжимания тела» возникает на стимул «препятствующее движение» (например, сжатие ребенка в руках); страх (вздрагивание, плач) возникает всего на два исходных стимула: потерю опоры и громкий звук; любовь как «реакция улыбки» возникает на поглаживающее прикосновение. Всё. Наблюдая за новорожденными детьми, Уотсон установил, что никаких других реакций, возникающих с самого рождения на строго определенные (безусловные) стимулы, у ребенка нет. Есть еще, правда, целый класс безусловных рефлексов типа чихания или глотания, но я думаю, они тебе менее интересны.

С.: Конечно.

А.: Тогда давай рассмотрим реакцию, например, страха на стимул, который этой реакции первоначально не вызывает. Допустим, у ребенка нет боязни пушистого белого кролика. Как экспериментально вызвать у него страх?

С.: Очевидно, сочетая показ этого кролика с потерей опоры или резким звуком.

Проблема обусловливания

А.: Абсолютно верно. Это и называется обусловливанием. При однократном или многократном сочетании безусловного раздражителя с условным реакция начинает вызываться уже и условным раздражителем, или стимулом. Соответственно, можно избавить человека от страха путем размыкания образовавшейся условной связи. Любопытные подробности об этих экспериментах Уотсона и других сторонников бихевиоризма ты можешь найти в весьма живо написанной книге по истории современной психологии [см. 36, c. 296–297]. Там, в частности, описывается знаменитый случай 11-месячного Альберта, которого приучили бояться белого кролика, но которого Уотсон так и не смог отучить от этого страха (в то время как в других руководствах по истории психологии результаты этого эксперимента часто описываются совсем иначе), и приводится другой случай, когда мальчик по имени Питер избавился от естественно возникшего у него страха перед кроликом благодаря усилиям не самого Уотсона, а подруги его второй жены Мэри Ковер Джонс. Я же воспользуюсь другим примером, приведенным в одной из работ Джона Уотсона.

Дж. Уотсон: У ребенка 1,5 лет была выработана условная отрицательная реакция: при виде сосуда с золотыми рыбками он отходил либо убегал… С какой бы быстротой он ни шел, он замедляет шаг, как только приблизится к сосуду на 7–8 шагов. Когда я хочу задержать его силой и подвести к бассейну, он начинает плакать и пытается вырваться и убежать. Никаким убеждением, никакими рассказами о прекрасных рыбках, о том, как они живут, движутся и т. д., нельзя разогнать страх… Испробуем другой способ. Подведем к сосуду старшего брата, 4-летнего ребенка, который не боится рыбок. Заставим его опустить руки в сосуд и схватить рыбку. Тем не менее младший ребенок не перестанет проявлять страх… Попытки пристыдить его также не достигнут цели. Испытаем, однако, следующий простой метод. Поставим стол от 10 до 12 футов длиной. У одного конца стола поместим ребенка во время обеда, а на другой конец поставим сосуд с рыбками и закроем его. Когда пища будет поставлена перед ребенком, попробуем приоткрыть сосуд с рыбками. Если это вызовет беспокойство, отодвинем сосуд так, чтобы он больше не смущал ребенка. Ребенок ест нормально, пищеварение совершается без малейшей помехи. На следующий день повторим эту процедуру, но пододвинем сосуд с рыбками несколько ближе. После 4–5 таких попыток сосуд с рыбками может быть придвинут вплотную к подносу с пищей, и это не вызовет у ребенка ни малейшего беспокойства… Прежний страх преодолен, произошло размыкание условной связи, и это размыкание стало уже постоянным. Я думаю, что этот метод основан на вовлечении висцерального компонента общей реакции организма; другими словами, для того чтобы изгнать страх, необходимо включить в цепь условий также и пищеварительный аппарат [22, c. 42–43].

А.: Подобным же образом объясняется Уотсоном и то, что один человек значит для нас много больше, чем другой: все это происходит благодаря сочетанию стимула, вызывающего безусловную приятную эмоцию, с условным.

С.: Кошмар какой-то, такое упрощение проблемы!

А.: Представь себе, такое «упрощение» играет определенную роль в столь любимой тобой психотерапии. Кажется, ты в начале наших бесед сказал, что у тебя есть ксерокопия какой-то работы по бихевиоральной терапии?

С.: Признаюсь тебе, я еще не открывал ее.

А.: Теперь у тебя есть хороший повод это сделать. Открой ее, и ты убедишься, что такими весьма простыми приемами излечиваются очень многие нервно-психические расстройства, например: истерические параличи, истерические же глухота, слепота, ночное недержание мочи, различные страхи (или, как их называют психиатры, фобии), половые извращения и тому подобное [см. 23, c. 113–114]. Конечно, арсенал используемых методик с тех пор существенно расширился, но в основе их лежит все то же обусловливание и «размыкание» условных связей.

Так, например, используется прием, заключающийся в демонстрации больному, испытывающему какую-то фобию (боязнь животного или полета на самолете), «иерархии обстоятельств», вызывающих страх, то есть создаются специальные ситуации, которые выстраиваются в «цепь» по силе их способности вызвать страх у больного, и каждая из этих ситуаций переживается им. Это может быть организовано как в реальности (но технически осуществить это очень сложно), так и в представлении больного.

С.: То есть?

А.: Больной последовательно воображает себя в одной из предлагаемых ситуаций в течение какого-либо времени (например, в течение 15–40 секунд), затем представляет себе другую, успокаивающую ситуацию и достигает состояния релаксации (расслабления). Затем он представляет себе еще более волнующую ситуацию – и вновь воображает «успокоительную» и так далее. Тем самым происходит торможение реакции страха за счет размыкания связи между ней и объектом, ее первоначально вызывающим [см. 23, c. 114].

С.: Послушай, но это ведь не бихевиористская схема: испытуемый ведь пользуется уже воображением, то есть вызывает образы, которые Уотсон отвергал как предмет изучения.

А.: Я рад, что ты это заметил. Действительно, в данных приемах поведенческой терапии чувствуется влияние уже не классического бихевиоризма, а необихевиоризма, который представляет собой развитие идей Уотсона путем «обратного» введения в арсенал исследователя отвергаемых в классическом бихевиоризме понятий «образ», «познание», затем «потребность», «цель» и так далее. Но об этом – чуть позже, а пока вернемся к Уотсону. На основе врожденных реакций формируются приобретаемые в течение жизни привычки, мышление и речь.

Образование привычек изучалось Уотсоном на материале обучения стрельбе из английского лука, где испытуемым был сам Уотсон. В каждой попытке фиксировалась точность попадания в цель. Обнаружилось, что вначале, естественно, точность стрельбы невелика, затем быстро увеличивается, после чего улучшение результатов происходит не столь быстро, пока наконец не достигается предел достижений для данного лица в данном виде деятельности: кривая выравнивается. Из этих экспериментов Уотсон сделал вывод, что образование навыков и – шире – привычек идет механическим образом, постепенно, без осмысления происходящих при этом процессов. Несколько позже отечественным ученым Николаем Александровичем Бернштейном было показано, что в данных экспериментах была представлена лишь «внешняя» сторона образования навыка; на самом деле происходит скрытое от глаз внутреннее преобразование навыков, то есть, как любил говорить Бернштейн, «повторение происходит без повторения». Но бихевиористы, игнорируя внутреннюю сторону поведения, считали, что в основе любого заучивания (приобретения привычки) лежат данные механические законы.

С.: Неужели эти довольно скучные вещи тоже нашли какое-то применение в практике?