Текст книги "13 диалогов о психологии"

Проблема объективности исследования в рамках гуманитарной парадигмы. Классический и неклассический идеалы рациональности

А.: В рамках гуманитарной парадигмы существуют две противоположные точки зрения на этот счет. Одни авторы, например Флоренская, отрицают объективность проводимых исследований, как ты только что слышал. Другие считают, что речь должна идти просто о другом понимании объективности в рамках неклассической парадигмы научного исследования (причем эта неклассическая парадигма существует и в естествознании тоже).

А. П. Стеценко: В XX в. представления о реальности (природе), об идеалах и нормах познания меняются. Не имея возможности полностью реконструировать здесь историю возникновения нового, неклассического естествознания, напомню лишь, что первый «кирпичик» в ее фундамент был положен еще в конце XIX в., когда была создана теория электричества, затем важную роль сыграла специальная и общая теория относительности, но решающим моментом явилось создание и разработка принципов квантовой механики. Оказалось, для того чтобы понять законы существования элементарных частиц, нельзя абстрагироваться от тех процедур познания, с помощью которых мы получаем сведения о них. Каждый акт наблюдения как один из этапов познания вызывает изменения в поведении частицы столь принципиального характера, что говорить о ее поведении вне зависимости от процесса наблюдения невозможно. Физики, задумывавшиеся над философским значением этого факта, отмечали, что он знаменует собой отказ от того способа описания природы, который был в ходу на протяжении столетий и который еще несколько десятков лет назад считался само собой разумеющейся целью всего точного естествознания (Н. Бор, В. Гейзенберг и др.). Конечно, принятие новой парадигмы и новой цели научного познания не было одномоментным и простым актом. Для многих ученых оказалось слишком трудным принять тот факт, что до измерения объект не обладает какими-либо свойствами, т. е. что свойства объекта впервые возникают при измерении; что никакое элементарное явление, по сути дела, нельзя считать явлением до тех пор, пока оно не наблюдалось, а от решения субъекта зависит, каким будет исследуемый объект (например, волной или частицей). Однако постепенно все больше утверждались новые идеалы и нормы описания и объяснения реальности. Центральной идеей при этом становилась идея исследовательской деятельности как существенного, определяющего компонента изучаемого явления, который конституирует его, превращая в элемент физической (или какой-либо иной) реальности. Вопросы о том, какими свойствами объект обладает «сам по себе», каковы законы его «естественного», не зависящего от деятельности познающего субъекта, развития перестали считаться осмысленными [12, c. 53–54].

А.: Тем более это относится к исследованию таких реальностей, как сознание, культура, жизнь общества. Вот что писал об этом философ Мераб Константинович Мамардашвили.

М. К. Мамардашвили: То, что мы называем законами и к чему раньше приклеивался эпитет «вечные» и «неизменные», в действительности должно рассматриваться как функция некоторого более широкого целого, как функция самой деятельности, в континууме которой становится возможной связь, которую потом мы называем законами. Вернее говоря, нечто не предустановлено в виде закона, а устанавливается в виде закона. И, кстати, это является и условием появления нового – новообразования, изменения, преобразований, в том числе и в области культуры, – появления новых культур на месте старой и т. д. Короче говоря…здесь важно следующее: важен отказ от посылки существования некоторого предустановленного мира с готовыми законами и сущностями. Не в том смысле, что мира нет вне нас, а в том, что мы для анализа некоторых проявлений человеческого сознания и деятельности должны анализировать мир иначе… Не существует никакой предсуществующей познанию способности познания. Способность к познанию установится в актах познания. Правило, закон установятся в реальных актуализациях движений, и нет никакой их предданности, как в экономике нет предданной экономической природы человека, а она установится в зависимости от того, как пошли [13, c. 63–65].

С.: Здесь очень много рассуждений о познании вообще. А все-таки, как преломляется данная стратегия познания в исследовании самого сознания?

А.: Помнишь, мы говорили о понимании психической реальности в данной парадигме как реальности «целезависимой», определяемой поставленными самим человеком целями?

С.: Помню.

А.: Но существует, согласно представителям данной парадигмы, и другая целезависимость психического: от целей и задач той научно-познавательной деятельности, в контексте которой происходит изучение того или иного фрагмента психической реальности [см. 7, c. 47]. Отсюда психологическое исследование определяется как исследование именно и только конструктивное [см. Там же, с. 48]).

А. П. Стеценко: Рассмотрение психологии как науки конструктивного типа означает, что при изучении психической реальности… наблюдение над ней вне конкретных задач преобразования, планирования, совершенствования, овладения, управления и т. п. оказывается вообще не имеющим статуса объективного научного факта [Там же].

А.: Еще с большей силой эта идея о том, что сам факт получения знания об объекте приводит к изменению законов его функционирования, звучит в работе Андрея Андреевича Пузырея о Выготском, которую я однажды уже цитировал: сознание есть нечто такое, что «только благодаря и в ходе исследования и анализа впервые вообще приводится к своему существованию» [10, c. 95]; «исследование тут является своего рода “ловушкой для сознания” и, стало быть…“захватывает” (“ловит”) нечто такое, чего до этого “захватывания” не существовало, но что лишь благодаря самому этому захватыванию, т. е. построению и срабатыванию ловушки впервые только и приводится к своему существованию» [Там же, с. 100].

С.: Но это же неверно! Точнее, верная мысль о необходимости формирования сознания и необходимости исследования, в котором может осуществляться такое формирование, доведена, на мой взгляд, до абсурда! Кстати, когда ты рассказывал мне об исследовании мышления в гештальтпсихологии и в связи с этим о разном понимании объективности, у меня возникло какое-то неясное еще для меня возражение идеям, которые ты излагал. Теперь я могу сформулировать его яснее. Во-первых, как ты только недавно показал, высшие психические функции (ВПФ) формируются у ребенка благодаря взаимодействию со взрослым человеком – у обычного ребенка благодаря совместной деятельности с обыкновенным взрослым человеком, а вовсе не исследователем, который «ловит» сознание, – и тем не менее оно формируется. Во-вторых, те же ВПФ формируются при обычных условиях у каждого ребенка, а это означает, что все-таки есть какие-то закономерности их формирования, которые существуют уже до данного конкретного случая. В-третьих, у меня всегда возникает протест – я думаю, он обусловлен не только эмоционально, но и интеллектуально – против признания всевластия экспериментатора и определяемости «продукта формирования» целями, которые он поставил. Да, действительно, в экспериментах по изучению творческого мышления в гештальтпсихологии, например, ход решения задачи испытуемым зависит от диалога с экспериментатором. Но сколько раз решает человек творческие задачи вне этого диалога или, может быть, в диалоге с самим собой! Считать ли тогда этот диалог естественным событием? Тем более, что всегда существуют некие границы возможностей формирования «нужных» (формирующему) качеств психики другого человека. Данное расширительное толкование исследования в психологии только как конструктивного чем-то напоминает мне недавний оптимизм советских ученых по поводу возможностей формирования «нового человека». Однако этот оптимизм оказался необоснованным – в реальности формирование натолкнулось на сопротивление материала и само в той или иной степени подчинялось-таки объективным законам, то есть законам, действующим независимо от желания «психологического скульптора». Да, объективность в психологии следует понимать иначе, поскольку процесс познания другого человека неизбежно включает познающего в диалог с ним, но сам этот диалог развертывается не по произволу исследующего и не согласно «свободе воли» исследуемого – в самом диалоге есть какие-то «предзаданные» правила, некие объективные его контуры, которые наполняются живым, конкретным содержанием здесь и теперь. В этом смысле мне гораздо больше импонирует формула Франкла, которую ты недавно приводил: «Человеческая свобода – это конечная свобода.

Человек не свободен от условий. Но он свободен занять позицию по отношению к ним» [6, c. 77].

А.: Послушал бы тебя кто-нибудь из твоих преподавателей! «Отлично» обеспечено!

С.: Ты думаешь?

А.: Ты рассуждаешь вполне логично и так, будто уже прошел обучение на факультете. Я лично научился так обосновывать свои высказывания сравнительно поздно. Но представители неклассической парадигмы в психологии, кстати, и не отрицают необходимости иных, «старых» методов исследования психики, только в ограниченных пределах.

Т. А. Флоренская: Из того, что было сказано относительно объективных методов в психологии, может сложиться впечатление, что они отрицаются как таковые. Но все негативные высказывания по поводу этих методов связаны с их неадекватностью в познании и диагностике личности. Однако в человеке есть и «объектные» характеристики и «механизмы» психики, в изучении которых психология достигла многого. Человеку полезно знать о своих индивидных особенностях, сильных и слабых свойствах психики, подобно тому, как не мешает знать и о возможностях своего организма, и о состоянии здоровья. Ко всем этим «объективным данным» он может отнестись с той или иной степенью разумности и активности как к условиям своей жизни, которые могут быть им так или иначе изменены или использованы. Но ошибочно относиться к ним как к «гороскопу», претендующему на предсказуемость. Объективная психология может быть полезна и интересна, если она занимает свое место и не претендует на познание «глубин» человеческой души, недоступных и неподвластных ей (кстати, то же относится и к гороскопу) [2, с. 21].

С.: Значит, Богу – богово, а кесарю – кесарево? Значит, существование двух психологий оправданно?

Гуманистическая психология в узком и широком смыслах слова

А.: Это сложный вопрос. Судя по этим словам, да. Но это фактически предполагает две различные психологии со своими предметами и методологией… Впрочем, почему предполагает? Они и так существуют, о чем я уже говорил. Яркий представитель гуманитарной парадигмы в психологии – гуманистическая психология. К ее довольно общему рассмотрению мы сейчас и перейдем. Кстати, на ее примере отчетливо видно еще одно отличие гуманитарной парадигмы в психологии от естественнонаучной: самоцелью здесь является не познание, а помощь другому человеку. А теперь поговорим более содержательно о том, как те или иные аспекты соответствующей парадигмы реализуются в рамках гуманистической психологии.

Итак, к направлению, называющему себя гуманистической психологией, принадлежат Карл Рэнсом Роджерс, Абрахам Маслоу, Шарлотта Бюлер, Гордон Олпорт и другие. С 1957 года некоторые из представителей гуманистической психологии стали проводить регулярные семинары по различным проблемам психологии. В 1961 году на основе семинаров возник «Журнал гуманистической психологии», а затем и ассоциация «За гуманистическую психологию», ставшая в 1970 году Международной. Однако сами гуманистические психологи считают, что многих других психологов, даже совершенно разных ориентаций, можно называть гуманистическими, если они в той или иной степени придерживаются некоторых постулатов. Вот что сообщал известный наш психолог Олег Константинович Тихомиров, описывая свои впечатления о встречах с некоторыми представителями этого направления, в том числе знаменитым Роджерсом, приезжавшим в Московский университет с чтением публичных лекций.

О. К. Тихомиров: Я спросил некоторых представителей этой школы о признаках гуманистической психологии. Мне были названы такие признаки. Первое. Гуманистическая психология – психология антиэкспериментальная, ее представителей объединяет отрицание экспериментов – любых, бихевиористских, когнитивистских и т. д. Второе. Это – психология, которая вырастает и питается определенным направлением психотерапии – не связанным с идеями модификации поведения. Связанная с модификацией поведения терапия в какой-то степени выросла из бихевиористских разработок. Поэтому мы видим здесь скрытый антибихевиоризм. Третье. Гуманистическая психология делает акцент на человека, на его возможности и в этом смысле противопоставляет себя религии. Такое противопоставление, как ни парадоксально, есть: религия видит основной фактор, регулирующий поведение, в Боге, а гуманистический психолог – в самом человеке. Личность должна все делать сама, но ей важно помочь. Критерии этого довольно размытые. Я спросил, включать ли, например, Д. Брунера, у которого есть много исследований по развитию ребенка, выполненных неэкспериментальными методами, в гуманистическую психологию. «Конечно», – ответили мне. У Л. С. Выготского есть много идей, связанных с развитием в контексте педагогической психологии. Нужно ли Выготского относить к гуманистическим психологам? «Мы его так и относим», – сказали мне. Наконец, сделали обобщение. Гуманистическим является тот психолог, который считает себя гуманистическим, т. е. в основе – характеристика его самосознания. Нет четких границ, но есть основные идеи – ориентация на целостного человека, на его развитие, раскрытие его потенциала, на помощь и устранение барьеров в этом развитии [14, c. 48–49].

С.: Значит, можно сказать, что есть гуманистическая психология в узком и широком смыслах слова?

А.: Я думаю, можно, если сами «гуманисты» так говорят. Но давай вычленим все же специфику гуманистической психологии в узком смысле слова. Это тоже будет нелегко, поскольку отдельные ее представители существенно отличаются по своим взглядам друг от друга [15; 16]. И начнем мы, пожалуй, с концепции индирективной психотерапии Роджерса. Хочу сразу предупредить: может быть, многое из того, что ты услышишь, покажется тривиальностью, но одно дело – говорить о гуманизме, а совсем другое – воплощать в конкретных приемах психотерапевтической работы гуманистическое отношение к человеку. Познакомимся же с некоторыми положениями «философии человека», лежащей в основе психологической теории гуманистической психологии и ее психотерапевтической практики, по ряду работ на русском языке. В последнее время их стало выходить в нашей стране так много, что я едва ли мог уследить за всеми новыми публикациями. Поэтому я пользуюсь ранее опубликованными текстами, а ты можешь при желании обратиться к новым книгам [cм., например, 37; 38; 39; 40; 41; 42].

«Философия человека» в индирективной психотерапии К. Роджерса

А. Б. Орлов: Исходную оппозицию традиционным психотерапевтическим, педагогическим, политическим и прочим практикам и идеологиям составляют три базальных гуманистических принципа или убеждения: люди по своей природе свободны и добры; пациенты, учащиеся, представители политических партий, социальных классов и т. д. – это прежде всего люди; конструктивное (дающее облегчающий, лечащий, обучающий, развивающий, умиротворяющий и т. п. эффект) взаимодействие с людьми возможно только в том случае, если психотерапевту, учителю, политику удается войти с ними в человеческие (а не медицинские, педагогические или политические) отношения. Важнейшее научное открытие К. Роджерса заключается в том, что он установил «необходимые и достаточные» условия гуманизации любых межличностных отношений, обеспечивающие конструктивные личностные изменения. Эти три условия – безоценочное позитивное принятие другого человека, его активное эмпатийное слушание и конгруэнтное (т. е. адекватное, подлинное и искреннее) самовыражение в общении с ним [17, c. 55–56].

С.: А если поконкретнее?

А.: Послушаем Жо Годфруа.

Ж. Годфруа: По Роджерсу, в каждом человеке от рождения заложено стремление полностью реализовать себя, и он наделен силами, необходимыми для развития всех своих возможностей. Однако воспитание и нормы, установленные обществом, более или менее эффективно принуждают его забыть о собственных чувствах и потребностях и принять ценности, навязанные другими.

Роджерс утверждает, что при таком положении вещей личность развивается совсем не так, как следовало бы в идеале. В этом отклонении и кроется источник неудовлетворенности и аномалий поведения, которыми страдают многие люди [18, c. 77].

А.: Отсюда главная задача психотерапии – согласовать между собой «идеальное Я» человека, то есть некий образ себя «в идеале», и «реальное Я», которое формируется на основе собственного опыта человека в контексте его социального окружения, то есть оценок окружающих.

А теперь послушаем самого Роджерса.

К. Роджерс: Каждое направление в психологии имеет свой подразумеваемый философский взгляд на человека… Для бихевиориста человек представляет собой сложную, но тем не менее доступную изучению машину, которую можно научить работать со все большим и большим умением до тех пор, пока она не научится думать мыслями, двигаться в определенных направлениях, вести себя сообразно обстоятельствам. Для фрейдиста человек является нерациональным существом, поведение которого определяется его прошлым и продуктом этого прошлого – бессознательным.

Для того чтобы заявить о существовании третьего направления, нет необходимости отрицать тот факт, что в каждой из этих теорий есть своя доля правды. Выделяя экзистенциальную направленность человека, его феноменологические внутренние отношения, эта теория рассматривает его не как машину и не как зависимого полностью от бессознательных мотивов, а как личность, постоянно создающую себя, осознающую свое назначение в жизни, регулирующую границы своей субъективной свободы. Человек может чувствовать себя одиноким в сложном окружающем его пространстве, может быть составной частью этого пространства, но при этом оставаться способным преобразовать в своем внутреннем мире это материальное пространство, давать оценки своей жизни, которые нельзя полностью и адекватно передать, описывая только его состояние или его бессознательное… Человек в течение долгого времени ощущал себя в жизни марионеткой, сделанной по шаблону экономическими силами, силами бессознательного или же окружающей средой. Но он последовательно выдвигает новую декларацию независимости. Он отказывается от удобств несвободы. Он выбирает себя, пытается в самом сложном и часто трагическом мире стать самим собой – не куклой, не рабом, не машиной, но уникальным, индивидуальным «Я» [19, c. 227–228].

А.: Иное представление о человеке требует и иного представления о способах его познания.

Три пути познания человека, по Роджерсу

К. Роджерс: Разрешите мне раскрыть… три способа познания, хотя должен подчеркнуть, что существуют также и другие взгляды на процесс познания… Эти три способа познания прямо не связаны с тремя течениями в психологии. Правильнее сказать, что в этой работе о познании делается попытка раскрыть некоторые из фундаментальных проблем, лежащих в основе всех трех психологических направлений…

Я могу «знать», что я люблю и ненавижу, ощущаю, воспринимаю, понимаю, обратясь к моей индивидуальной внутренней «системе координат»… Таким образом, я могу проверить свою гипотезу, спрашивая себя: «Действительно ли я ненавижу его?» Если я обращусь к моему опыту, то пойму, что испытываю к этому человеку в большей мере чувство зависти, чем ненависти… Или возьмем другой пример. Психолог приглашает меня войти в темную комнату, где хорошо видно маленькое световое пятно. Меня спрашивают, движется ли оно или стоит на месте. Я обращусь к моему опыту, связанному с подобной ситуацией, и отвечу, что пятно движется. (Хотя объективно оно остается на месте.) Таким образом, я формирую внутреннюю гипотезу, опираясь на мой личный опыт… Этот тип познания является основным для повседневной жизни…

…Теперь обратимся к…пути познания, которое рассматривается как объективное. В познании этого типа гипотезы формируются на основе внешней системы связей и проверяются с помощью как внешне наблюдаемых операций, так и эмпатических заключений, выражающих мнение сплоченной референтной группы, чаще всего группы коллег [19, c. 202–205].

С.: Сколько незнакомых слов!

А.: Что касается эмпатии, то дословно этот термин означает «вчувствование», но подробнее Роджерс сам разъяснит, что это такое; референтной же группой называется группа людей, на оценки и мнения которой человек ориентируется в своем поведении и познании. Роджерс имеет в виду, что этот тип познания «переводит все изучаемое в категорию объекта» [19, c. 206], то есть имеет дело со всем «внешне наблюдаемым»…

С.: Так это, по сути, противопоставление субъективного метода интроспекции «объективному» методу познания бихевиористов?

А.: Я думаю, что можно и так сказать. Но Роджерс замечает, что только этих двух методов для познания человека недостаточно.

К. Роджерс: Где-то между этими двумя видами познания… логически вписывается третье направление, связанное в основном с познанием человека и высших организмов, которое за неимением лучшего термина я называю «межличностным познанием». При этом типе познания я «познаю», что вы испытываете обиду на мое замечание или презираете себя… Эти и подобные им знания являются гипотезами. Но способ проверки гипотез в данном случае требует определенного мастерства, и эмпатическое понимание заключается в проникновении в чужой мир, умении релевантно войти в феноменологическое поле другого человека, внутрь его личного мира значений и увидеть, правильно ли мое понимание.

Я могу просто спросить у вас, верна ли моя гипотеза, но часто этот метод проникновения во внутренний мир другого человека неадекватен. Я могу изучить ваши жесты, слова, модуляции голоса и отсюда делать выводы о вашем внутреннем мире. Также я могу – и в этом суть моего метода – создать на психотерапевтическом сеансе атмосферу, которая тонко и щадяще позволила бы раскрыть вашу внутреннюю систему ориентаций. В течение сеанса вы начинаете понимать, что можете переносить на меня ваши нереализованные желания, отвращение к себе, вашу систему убеждений или любой другой аспект вашего мира личных значений. В психотерапии этот путь познания мы находим самым плодотворным. Относясь с эмпатией к клиенту, сверяя свои гипотезы с его внутренним миром, мы получаем знания, которые приводят к формулировке психологических принципов личностных изменений [19, c. 209].

А.: Итак, вот те самые «диалоговые» формы познания, о которых мы говорили. В одной из своих работ Роджерс выделяет те приемы работы психотерапевта с клиентом, которые, по его опыту, могут привести к большей эффективности понимания другого человека и – соответственно – помощи ему.