Текст книги "13 диалогов о психологии"

«Рефлексы головного мозга» Сеченова и проблема физиологических механизмов произвольного поведения

А.: О, это целая история. Вот что писал один современник Сеченова: «Осенью 1863 г. появились в “Медицинском вестнике” “Рефлексы головного мозга” (они в 1866 г. вышли отдельной книгой)… Не одна молодежь, но и люди более зрелых поколений прочли “Рефлексы” с самым серьезным вниманием; номер “Медицинского вестника” переходил из рук в руки, его тщательно разыскивали и платили большие деньги. Имя И. М. Сеченова, доселе известное лишь в тесном кругу ученых, сразу пронеслось по всей России. Когда через 3 года я очутился в Сибири и прожил в ней с лишком восемь лет, мне даже и там пришлось встретить людей, не только с большой вдумчивостью прочитавших “Рефлексы”, но и усвоивших те идеи, к которым они логически приводили… Не обходилось и без комических проявлений, указывавших, однако, на широкую популярность “Рефлексов”; так, в Енисейске одна купчиха любила повторять: “Наш ученый профессор Сеченов говорит, что души нет, а есть рефлексы”» [цит. по: 2, c. 14–15].

C.: Что-то напоминает об ажиотаже вокруг работ Ламетри…

А.: Ты прав, работы Сеченова, как и Ламетри, тоже называли «богохульными».

Х. С. Коштоянц: 4 апреля 1866 г. в Петербургский цензурный комитет было представлено напечатанное в виде отдельной книги первое издание «Рефлексов головного мозга», отпечатанное в количестве 3000 экземпляров, без предварительной цензуры, 7 апреля Совет главного управления по делам печати вынес постановление о наложении ареста на книгу, а 9 июня 1866 г. было возбуждено судебное преследование против автора книги… Возбуждая судебное преследование против Сеченова, Петербургский цензурный комитет сообщил прокурору окружного суда ряд мотивов обвинения и среди них следующие: «Сочинение Сеченова объясняет психическую деятельность головного мозга. Она сводится к одному мышечному движению, имеющему своим начальным источником всегда внешнее, материальное действие. Таким образом, все акты психической жизни человека объясняются чисто механическим образом… Эта материалистическая теория, приводящая человека, даже самого возвышенного, в состояние простой машины, лишенной всякого самосознания и свободной воли, действующее фаталистически, ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений, отнимает у наших поступков всякую заслугу и всякую ответственность; разрушая моральные основы общества в земной жизни, тем самым уничтожает религиозный догмат жизни будущей; она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет положительно к развращению нравов. И поэтому… книга Сеченова… подлежит судебному преследованию и уничтожению как крайне опасная по своему влиянию на людей, не имеющих твердо установленных убеждений». В обвинении приводится и тот мотив, что книга стоит дешево (80 коп.) и что это указывает на намерение автора «сделать свою теорию наиболее доступной для публики» [2, c. 15–16].

C.: То, что любая материалистическая работа в чем-то подрывает религиозные догматы, мне более или менее понятно. Настораживает другое: Сеченов действительно сводил всю психику к физиологии, то есть к рефлексам?

А.: Вот что значит изучать чьи-то идеи не по первоисточнику: действует механизм «испорченного телефона». Давай же обратимся к самой работе Сеченова, чтобы понять его позицию.

В ней описывается прежде всего открытое Сеченовым явление «центрального торможения». До того было известно всего два-три случая тормозящего влияния нервов на функционирование органов. В 1845 году два немецких физиолога – братья Эрнст и Эдуард Веберы открыли тормозящее влияние раздражаемого блуждающего нерва на частоту сердечных сокращений, да чуть позже немецкий же ученый Эдуард Пфлюгер открыл подобное действие одного из нервов симпатического отдела вегетативной нервной системы на перистальтику кишечника. Сеченов же обнаружил, что раздражение некоторых центров в головном мозгу (он использовал химическое раздражение поверхности мозга лягушки поваренной солью) оказывает тормозящее влияние на деятельность спинного мозга, задерживая, например, движения конечностей. Этим, казалось бы, сугубо физиологическим открытиям Сеченов придал «широкий жизненный смысл» [3, c. 277]. Сеченов увидел в данном явлении материальный механизм произвольного (волевого) поведения, которое объяснялось ранее и в современной ему психологии исключительно из принципа свободной воли. Если элементарные психические процессы еще рассматривались в парадигме детерминистского способа объяснения, то уж произвольные действия считались выпадавшими из всеобщей детерминистской связи. Эту позицию, как бы вытекавшую из «здравого смысла», хорошо выразил однажды Лев Толстой: «Вы говорите, я не свободен. А я поднял и опустил руку. Всякий понимает, что этот нелогический ответ есть неопровержимое доказательство свободы» [4, c. 331]. Сеченов впервые сказал, что и кажущиеся свободными – в смысле ни от чего не зависящими, кроме свободного волеизъявления человека, – акты подчиняются определенным объективным законам. Так что всеобщий принцип детерминизма (всеобщий, конечно, для материалистической философии) торжествует и здесь.

С.: Значит, опять выведение механизма работы сознания из работы мозга?

А.: Ты хочешь сказать, что Сеченов свел всю психическую деятельность к физиологической работе мозга?

С.: А разве не так?

А.: Что ты называешь физиологической деятельностью мозга?

С.: Ну, все эти рефлексы.

А.: А что такое рефлекс?

С.: Физиологическое явление.

А.: Оно такое же физиологическое, как и психологическое. Это в нашем обыденном языке оно стало отождествляться с сугубо физиологическими явлениями. Но ведь слово «рефлекс» означает «отражение», отражение каких-то условий, прежде всего внешнего мира, которые организм учитывает в своих реакциях на них. Да, действительно, Сеченов проводит аналогию психической деятельности с элементарными рефлексами типа безусловных рефлексов чихания или глотания…

С.: И ты хочешь сказать, что это правильно?

А.: Ты не дослушал до конца. Аналогия, кстати, еще не означает отождествление. К тому же, чтобы ее понять, надо основательно поработать с текстами.

Попробуем это сделать. Итак, рефлекс – это всегда процесс, происходящий, кстати, в реальном пространстве и времени, процесс отражения каких-то свойств внешнего мира. Под этим же углом зрения мы можем взглянуть и на психическую деятельность, что и делает Сеченов в «Рефлексах головного мозга». Впоследствии эти же мысли получат свое развитие в 1873 году в работе «Кому и как разрабатывать психологию», ставшей, как я уже говорил, новой программой построения психологии как самостоятельной науки.

Смысл понимания Сеченовым психической деятельности как рефлекторной

И. М. Сеченов: Мысль о психическом акте как процессе, движении, имеющем определенное начало, течение и конец, должна быть удержана как основная… Мысль о психической деятельности с точки зрения процесса, движения, представляющая собою лишь дальнейшее развитие мысли о родстве психических и нервных актов, должна быть принята за исходную аксиому, подобно тому как в современной химии исходной истиной считается мысль о неразрушаемости материи [6, c. 30].

А.: Точнее будет сказать, что эта мысль представляет у Сеченова не аксиому, а вполне доказанное положение.

С.: Несколько похоже на функционализм. Представители его тоже говорили о психической деятельности.

А.: Верно. Но у них речь шла о сугубо духовной деятельности, актах души, которые неизвестно откуда берутся и никак с позиций детерминизма не объясняются. У Сеченова речь идет о психической деятельности как вполне реальной деятельности живого организма, «вписанной» во всеобщую взаимосвязь явлений действительности. Пойдем же за Сеченовым в доказательстве этого его основного положения.

Во-первых, в любой психической деятельности есть «начало», то есть, как и в элементарном рефлексе, «возбуждение чувствующего нерва». Как правило, это происходит благодаря стимулу из внешнего мира. Сеченов предположил, что без стимулов извне психическая жизнь вообще невозможна (что было впоследствии подтверждено, в частности, чрезвычайно редкими и жестокими «экспериментами природы»: люди, лишенные почти всех чувств, круглые сутки спали и просыпались только при прикосновении к «чувствующему нерву»). Такое же возбуждение, по Сеченову, всегда можно отыскать в любом кажущемся самым что ни на есть произвольном и свободном психическом акте.

И. М. Сеченов: Мой противник говорит: «Я в эту секунду имею мысль, хочу согнуть через минуту палец руки и действительно сгибаю его…; при этом сознаю самым непоколебимым образом, что начало всего акта выходит из меня, и сознаю столько же непоколебимо, что я властен над каждым моментом всего акта. В доказательство выхождения всего акта из себя он приводит, что то же самое может повторить во всякое время года, днем и ночью, на вершине Монблана и на берегах Тихого океана, стоя, сидя, лежа и т. д., одним словом, при всех мыслимых внешних условиях… Отсюда он выводит независимость хотения от внешних условий…

Я постараюсь, насколько возможно, показать читателю, что мой почтенный противник, несмотря на столько доводов, говорящих в пользу его мнения, сгибает, однако, свой палец передо мной машинообразно… [5, c. 132–133].

А.: То есть рефлекторно.

И. М. Сеченов: Во-первых, разговор мой с противником о бесстрастном хотении не может начаться ни с того ни с сего, ни в Лапландии, ни в Петербурге, ни днем ни ночью, ни где бы, ни когда бы то ни было. Всегда причина такому разговору есть. Мне возразят: но ведь разговор в воле вашего противника: он может говорить или нет. На это ответить легко; для обоих этих случаев должны быть особенные причины…

Заговоривши же раз, он может говорить о занимающем нас предмете и без всякого дальнейшего внешнего влияния, может закрыть глаза, заткнуть уши и пр…

Но какая причина тому, спросят меня теперь, что он мысль свою выразил именно сгибанием пальца, а не другим каким-нибудь движением. На это ответить я могу лишь в самых общих чертах… Люди, разговаривающие с азартом, только в крайних случаях двигают ногами, руками же всегда. Ясно, что рука скорее подвернется для выражения мысли, чем нога. В руке… кисть опять-таки имеет преимущество подвижности и частоты употребления перед прочими частями… Стало быть, пояснить мысль, подобную разбираемой, движением пальца, и именно сгибанием, как актом наиболее частым, в высокой степени естественно. А что значит естественно? То, что за мыслью движение пальца следует само собой, т. е. невольно…

Итак, противник мой действительно обманут самосознанием; весь его акт есть в сущности не что иное, как психический рефлекс, ряд ассоциированных мыслей, вызванных первым толчком к разговору и выразившийся движением, вытекающим логически из мыслей наиболее сильных [5, c. 133–135].

А.: И Сеченов делает из этого следующий вывод: «Первая причина всякого человеческого действия лежит вне его» [Там же, с. 136], то есть любое человеческое поведение есть рефлекторное явление.

С.: Да, первая причина, может быть, и лежит извне, но ведь есть и вторая, третья и так далее причины, которые, что называется, «внутренние»: голос моей совести подсказывает мне, что в том или ином случае я должен поступать так-то и так-то, несмотря на все соблазнительные внешние влияния…

А.: В том-то и дело, что Сеченов и то, что ты называешь «внутренними» причинами, считал производными от первоначально внешних причин. Сеченова поэтому можно рассматривать как родоначальника идеи интериоризации в психологии… О ней у нас будет особый разговор, а пока вот суть данной идеи: то, что было внешним, стало внутренним, то есть, в данном случае, «голос совести», кажущийся внутренним, был когда-то внешним «голосом», а затем подвергся интериоризации, или, как любил говорить Выготский, который разрабатывал эту идею далее, «вращиванию внутрь».

С.: Как это?

А.: Сеченов пытается доказать это положение рядом наблюдений за психическим развитием ребенка, что было одной из первых попыток ввести в психологическую науку объективно-генетические исследования.

И. М. Сеченов: Мы приучаемся вкладывать в я не только причину и возможность как совершающихся в данную минуту, так и всех вообще знакомых нам действий, но относим к я, как к причине, даже самое бездействие (я хочу и делаю, хочу и не делаю…)… Легко понять, что воля ребенка здесь ни при чем, он не делает того, что ему велено, потому что голос более сильный зовет его в другую сторону… В этом периоде жизни мочь положительно – значит для человека следовать слепо тем голосам, которые его манят в поле, на луг, бегать, играть, бросать камнями в прохожих, гоняться за собакой, а мочь отрицательно – увернуться от назойливого голоса матери или учителя. Но вот в душе школьника начинает происходить какой-то перелом: голоса первого рода начинают бледнеть, на место них промелькнет в голове то образ Александра Македонского в латах и шлеме, о котором он слышал в школе, то рассказ, как живет муравей, пчела, то картинка из книги, и рядом с этим из голоса матери и даже учителя начинают как будто исчезать докучливые тоны, хотя они продолжают по-прежнему приказывать. Это – период крайне важный в жизни, эпоха, когда в душу всего легче вложить такие голоса, как чувство долга, любовь к правде и добру. Вкладывание это как следует совершается, к несчастью, лишь в редких случаях, а еще реже те – когда вкладывание длится через всю юность. Но зато при таких исключительных условиях и развиваются те прелестные типы, которые совсем забывают, что они могут не делать того, что говорит им разум или сердце, и делают поэтому всякое доброе дело непосредственно, легко, без усилий, с полнейшим убеждением, что дело иначе и быть не может [6, c. 72–74].

А.: Сеченов, несомненно, имел в виду своих замечательных современников, с которыми неоднократно сводила его судьба, а это были Дмитрий Иванович Менделеев, Александр Порфирьевич Бородин, Сергей Петрович Боткин, а также крупнейшие русские писатели XIX века, в творчестве которых нашла определенное отражение гласная или негласная полемика с его научными идеями. О Сеченове неоднократно с уважением упоминает в своих очерках Салтыков-Щедрин, полемику с его идеями ведет герой романа Льва Толстого «Анна Каренина» Лёвин, с ним спорят герои Достоевского, а сам Достоевский посвящает Сеченову много строк – причем часто далеко не хвалебных – в своих записных книжках; Сеченовым интересуются Александр Николаевич Островский и Иван Сергеевич Тургенев. По преданиям, прототипом героя романа Чернышевского «Что делать» Кирсанова послужил не кто иной, как Сеченов. Да и сам Сеченов был примером такого «прелестного типа» личности, ученого-подвижника, обладающего страстью учить любого человека, причем часто совершенно бескорыстно (среди его учениц, кстати, была и математик Софья Ковалевская). Сеченов неоднократно читал бесплатные публичные лекции, «принципиально бесплатно», как подчеркивает современный его биограф, преподавал на бестужевских курсах и учительницам в Москве, бесплатно перевел с немецкого языка и издал объемистую книгу по медицине одного немецкого исследователя, чтобы таким образом выразить благодарность «приютившему на старости лет» Сеченова Московскому медицинскому факультету [см. 7, c. 44]. И столь же трогательно звучат строки из его завещания, в котором 6000 рублей из всего своего капитала в 10000 рублей он завещает крестьянскому обществу села, где родился.

А. М. Брагин: 6000 рублей – это именно та сумма, которую при отказе Сеченова от прав на имение ему вручили братья и на которую он смог три года стажироваться в научных центрах Европы. Желая вернуть долг крестьянам, Иван Михайлович копил эту сумму из пенсии и редких гонораров за статьи, экономя на многом (один только вид сеченовского рабочего халата, аккуратно заплатанного и заштопанного, свидетельствует о подчеркнутой бережливости профессора) [7, c. 47–48].

А.: Но мы несколько отвлеклись. Разберем теперь третью, завершающую часть рефлекторного процесса. В любом рефлексе (в том числе в психической деятельности) есть окончание, которое выражается либо движением, либо его «торможением» (задержкой), что имеет место, например, в случае мыслительного акта.

С.: А-а, я слышал формулу Сеченова: «Мысль есть заторможенный рефлекс».

А.: Давай послушаем, что он этим хотел сказать.

И. М. Сеченов: Что такое в самом деле акт размышления? Это есть ряд связанных между собою представлений, понятий, существующий в данное время в сознании и не выражающийся никакими вытекающими из этих психических актов внешними действиями. Психический же акт… не может явиться в сознании без внешнего чувственного возбуждения. Стало быть, и мысль подчиняется этому закону…

Мысль есть первые две трети психического рефлекса. Пример объяснит это всего лучше.

Я размышляю в эту минуту совершенно спокойно, без малейшего движения: «колокольчик, который лежит у меня на столе, имеет форму бутылки; если взять его в руку, то он кажется твердым и холодным, а если потрясти, то зазвенит»… Разберем главные фазы развития этой мысли с детства.

Когда мне было около года, тот же колокольчик производил во мне следующее: смотря на него, или смотря и беря его вместе с тем в руки, или, наконец, просто беря без смотрения, я махал руками и ногами, колокольчик у меня звенел, я радовался и прыгал пуще. Психическая сторона цельного явления состояла в ассоциированном представлении, где сливалось зрительное, слуховое, осязательное, мышечное и, наконец, термическое ощущение.

Через два года я стоял на ногах, тряс в руке колокольчик, улыбался и говорил динь-динь. Здесь рефлексы со всех мышц тела перешли лишь на мышцы разговора. Психическая сторона акта ушла уже далеко вперед: ребенок узнает колокольчик и по одной форме, и по звуку, и по ощущению его в руке… Все это продукты анализа.

Ребенок развивается дальше: способность задерживать рефлексы явилась вполне, а между тем и интерес к колокольчику притупляется больше и больше (…всякий нерв от слишком частого упражнения в одном и том же направлении устает, притупляется).

Приходит время, когда ребенок позвонит колокольчиком даже без улыбки. Тогда он, конечно, уже в состоянии выразить мою мысль, поставленную в начале примера, и словом. Здесь мысль выражается словом – рефлекс остается лишь в разговорных мышцах…

Когда говорят, следовательно, что мысль есть воспроизведение действительности, т. е. действительно бывших впечатлений, то это справедливо не только с точки зрения развития мысли с детства, но и для всякой мысли, повторяющейся в этой форме хоть в миллион первый раз, потому что… акты действительного впечатления и воспроизведения его со стороны сущности процесса одинаковы [5, c. 117–118].

А.: Сеченов пытается, таким образом, показать, что мысль есть «свернутое» («укороченное») действие, формирующееся в процессе вначале вполне внешнем, выражающемся вполне реальными движениями.

Наконец, остановимся на характеристике «середины» рефлекторного акта в простом рефлексе и в собственно психическом акте.

И. М. Сеченов: Но ведь в сравниваемых нами явлениях, кроме начала и конца, есть еще середина, и возможно, что именно из-за нее они и не могут быть приравнены друг другу. Если в самом деле сопоставить друг с другом, например, мигание и… случай испуга, то можно, пожалуй, даже расхохотаться над таким сопоставлением. В мигании мы… не видим ничего, кроме движения, а в акте испуга, если его приравнивать к рефлексу, середине соответствует целый ряд психических деятельностей… Но есть очень простое средство убедиться, что и в нормальном мигании есть все существенные элементы нашего примера испуга, не исключая и середины. Дуньте человеку или животному потихоньку в глаз – оно мигнет сильнее нормального, а человек ясно почувствует дуновение на поверхность своего глаза. Это ощущение и будет средним членом отраженного мигания. Оно существует и при нормальных условиях, но так слабо, что не доходит, как говорится, до сознания. Значит, чувствование является средним членом уже в крайне элементарных, простых случаях рефлексов, и наблюдения дают повод думать, что у нормального, необезглавленного животного вообще едва ли есть в теле рефлексы, которые при известных условиях не сопровождались бы чувствованием [6, c. 15].

А.: Тем более это относится к сложным рефлексам.

И. М. Сеченов: Достаточно будет напомнить читателю в виде примеров позыв на выведение мочи и кала, как момент, определяющий опорожнение пузыря и прямой кишки; голод и жажду, как обеспечение периодического поступления в тело пищи и питья, чувство насыщения, как момент, определяющий величину пищевого прихода, и пр. При полном отсутствии сознания все эти акты невозможны, и, следовательно, сознательный элемент является в самом деле необходимым фактором [Там же, с. 16].

А.: Таким образом, Сеченов заранее отвечает своим оппонентам, которые заявляли об отождествлении им физиологических и психических процессов: психические процессы – не эпифеномен, а необходимая сторона всего целостного процесса отражения.

И. М. Сеченов: Спросите любого образованного человека, что такое психический акт, какова его физиономия, – и всякий, не обинуясь, ответит вам, что психическими актами называют те неизвестные по природе душевные движения, которые отражаются в сознании ощущением, представлением, чувством и мыслью. Загляните в учебники психологии прежних времен – то же самое: психология есть наука об ощущениях, представлениях, чувствах, мысли и пр. Убеждение, что психическое лишь то, что сознательно, другими словами, что психический акт начинается с момента его появления в сознании и кончается с переходом в бессознательное состояние, – до такой степени вкоренилось в умах людей, что перешло даже в разговорный язык образованных классов. Под гнетом этой привычки и мне случалось иногда говорить о среднем члене того или другого рефлекса как о психическом элементе или даже как о психическом осложнении рефлекторного процесса, а между тем я, конечно, был далек от мысли обособлять средний член цельного акта от его естественного начала и конца [6, c. 20].

А.: Но что может быть противоестественнее, пишет далее Сеченов, данной операции: «Остановясь на какой-нибудь отдельной форме психической деятельности, разорвать из-за ее внешнего вида на части то, что связано природой (т. е. оторвать сознательный элемент от своего начала, внешнего импульса, и конца – поступка), вырвать из целого середину, обособить ее и противопоставить остальному как “психическое” ”материальному”?» [Там же, с. 21]. Таким образом, Сеченов, не отождествляя «психическое» и «материальное», в то же время видит их природное единство, причем под «материальным» понимается не только сугубо «телесное», но и такие внешние выражения мысли, как «письмена и речь», как вся внешняя деятельность человека, выражающаяся поступками [см. Там же, с. 20].

Резюмируя, скажу: психическое понимается Сеченовым как процессы, имеющие начало, середину и конец, материально (объективно) воплощенные в процессах деятельности организма, иногда бессознательные, иногда сознательные, подлежащие вполне детерминистскому объяснению, рефлекторные по своей природе, то есть отражающие значимость тех или иных раздражителей для организма, претерпевающие определенные изменения в ходе формирования.

С.: Теперь я вижу, что Сеченов совершенно иначе, чем Вундт и Брентано, определяет психическую деятельность. Очевидно, их программы тоже резко различаются.