Текст книги "13 диалогов о психологии"

С.: Вот видишь! Значит, в каждом подходе есть своя психологическая правда!

А.: Разве я тебе этого не говорил? Но «своя правда» содержится и в направлениях, в основе которых лежит номотетический подход к человеку…

Номотетический подход к человеку в когнитивной психологии. Когнитивная психология в узком и широком смыслах слова

С.: Ты говорил уже о бихевиоризме, гештальтпсихологии…

А.: Верно. А теперь поговорим о более поздних школах и направлениях, которые используют тот же подход в изучении познавательных процессов и личности. Я имею в виду прежде всего когнитивную психологию. Уже из названия видно, что в центре ее внимания находятся главным образом познавательные процессы. Интересно, что судьба когнитивной психологии в чем-то схожа с судьбой гуманистической несмотря на разницу подходов: она возникла примерно в то же время – на рубеже 50–60-х годов XX века – и представляет собой столь же неясное по очертаниям направление.

С.: В каком смысле?

А.: Как и в случае гуманистической психологии, различают когнитивную психологию в широком и узком смыслах слова, причем это делают сами создатели когнитивной психологии в узком смысле слова, например Ульрик Найссер. Он весьма расширительно трактует когнитивную психологию как направление, задачей которого является доказательство решающей роли знания в поведении субъекта [см. 26, c. 164]. По этой логике к когнитивной психологии следует отнести такие довольно далекие друг от друга направления, как генетическая психология Жана Пиаже, концепции Джерома Брунера и Джеймса Гибсона. В узком смысле под когнитивной психологией понимаются исследования ряда главным образом американских авторов, которые противопоставили себя господствовавшим тогда в США (на рубеже 50 – 60-х годов XX века) бихевиоризму и психоанализу.

С.: Своего рода «четвертая сила», если третьей называли гуманистическую психологию?

А.: Я думаю, что когнитивные психологи как раз больше претендовали и претендуют на роль «третьей силы». Но не это главное. Главное, что в когнитивной психологии в центре внимания опять оказались процессы, которые были «изгнаны» классическим бихевиоризмом. Это произошло не без влияния Толмена и гештальтистов, а также Курта Левина, который в США стал заниматься процессами «групповой динамики» и существенным образом повлиял на «когнитивный подход» в социальной психологии.

С.: Я жду, что ты мне опять «по пунктам» распишешь концепцию когнитивной психологии.

А.: А ее нет. Точнее, их много. Кстати, многие из них будут представлены в других курсах, поэтому ограничусь лишь общими характеристиками когнитивных исследований и некоторыми примерами для наглядности.

Из какой «философии человека» исходили когнитивные психологи при создании данного направления? Человек – это своего рода компьютер, занятый получением, переработкой, хранением и использованием информации. И одной из важнейших причин появления когнитивной психологии стало широкое распространение в этот период компьютерной техники.

У. Найссер: Дело не только в том, что ЭВМ облегчает проведение экспериментов и делает возможным тщательный анализ получаемых результатов. Оказалось, что операции, выполняемые самой электронно-вычислительной машиной, в некоторых отношениях аналогичны когнитивным процессам. ЭВМ получает информацию, манипулирует символами, сохраняет в «памяти» элементы информации и снова их извлекает, классифицирует информацию на входе, распознает конфигурации и т. д…Появление ЭВМ послужило давно уже необходимым подтверждением того, что когнитивные процессы вполне реальны, что их можно исследовать и даже, может быть, понять. Вместе с ЭВМ появился также новый словарь и новый набор понятий, относящихся к когнитивной деятельности; такие термины, как информация, вход, переработка, кодирование и подпрограмма, стали обычным делом. Некоторые теоретики начали даже утверждать, что все психологические теории должны быть явным образом сформулированы в виде машинных программ. Другие не соглашались с этим и продолжают не соглашаться, никто, однако, не сомневается в важности аналогий с компьютером для современной психологии [27, c. 27–28].

А.: Итак, целью нового направления в психологии стало проследить, какие изменения претерпевает информация, поступившая на «вход», то есть на органы чувств человека, в различных «блоках» ее последующей переработки. При этом было изобретено множество методик, позволяющих производить точную регистрацию во времени процессов предъявления информации и соответствующих ответов, что «породило опьяняющее чувство прогресса… Умножение этих остроумных и в научном отношении безупречных методов создавало впечатление, что когнитивная психология сумеет избежать все те ловушки, в которые попала старая психология» [27, c. 28].

Как ты понимаешь, имелась в виду интроспективная психология, которая занималась «внутренними процессами», но старым, субъективным методом. А тут – вполне объективные данные! При этом объективность понималась в старом смысле слова, традиционном для естественных наук. Когнитивная психология – типично номотетическое направление, которое видит свою задачу в обобщении получаемого фактического материала и установлении законов. Тем не менее уже с самого начала стала очевидна ограниченность такого подхода. Во-первых, это, как и в случае интроспективной психологии, была психология «лабораторного человека». Во-вторых, человек выступал больше как Думатель, чем как Деятель, то есть практически исключалась активность субъекта [см. 28, c.10]. В-третьих, опять возрождались постулаты элементаризма: возможность «собрать» целостный образ познания человека из разрозненных процессов и «блоков» переработки информации. В-четвертых, отдельные концепции и частные теории оказались плохо согласованными друг с другом и не имеющими единой объединяющей их основы.

С.: Ну и какая же «правда» в таком новом членении человека?

А.: И все-таки она есть. Давай в качестве примера рассмотрим один из типичных экспериментов в когнитивной психологии. Он изложен в одном из руководств известных «когнитивистов», переведенном на русский язык еще в начале 70-х годов XX века.

Некоторые экспериментальные исследования в когнитивной психологии

П. Линдсей, Д. Норман: Эксперимент Сперлинга… В одном из основных экспериментов карточку, на которой изображено 9 букв, расположенных в три строки по 3 буквы в каждой, предъявляют на тахистоскопе в течение 50 мс. Обычно испытуемому удается прочитать только 4 или 5 букв из 9. Даже если увеличить число букв в карточке или изменить длительность ее предъявления, испытуемый почти неизменно называет примерно 4–5 букв [29, c. 316].

С.: Да это же эксперимент Вундта!

А.: Верно, сходство просто бросается в глаза. Не случайно Найссер однажды сказал, что «постулаты, лежащие в основе большинства современных работ, посвященных переработке информации, удивительно мало отличаются от постулатов интроспективной психологии XIX в., несмотря на отказ от интроспекции как таковой» [27, c. 29]. Тем не менее развитие собственно экспериментальных методик не стояло на месте.

П. Линдсей, Д. Норман: Если мы хотим выяснить, что же в действительности может увидеть испытуемый, не следует просить его сообщать обо всем, что он видит. Возможно, что он видит все буквы, а затем забывает некоторые из них. Чтобы проверить это предположение, мы можем попросить его дать частичный отчет о предъявленных буквах. В этом случае, как и ранее, предъявим карточку с девятью буквами, но затем предъявим карточку, где прямоугольным значком отмечено место одной из них, и попросим испытуемого просто назвать отмеченную букву. До предъявления карточки с прямоугольной меткой испытуемый не знает, какая из девяти букв будет отмечена…

Если испытуемый всегда может назвать произвольно помеченную букву, это означает, что он действительно в состоянии увидеть в одной мгновение все девять букв… Таким образом, он видит больше, чем может сообщить в отчете [29, c. 316–318].

А.: Таким образом, было доказано, что после воздействия зрительного стимула образ этого стимула сохраняется в зрительной системе в течение некоторого времени после предъявления. Этот «непосредственный отпечаток» сенсорной информации был назван «иконической памятью» (от слова «икона»). Он, таким образом, хранит гораздо больше информации, чем может быть впоследствии использовано и останется в последующих системах памяти. Помнишь, речь шла об исследованиях Эббингауза и полученном при этом эффекте, названном «фактором края»?

С.: Помню. Первые и последние слова или слоги из списка запоминаются лучше всего.

А.: Когнитивные психологи объясняют факт лучшего запоминания последних слов тем, что они попадают в так называемую кратковременную память. Здесь информация хранится дольше, чем в иконической памяти. Интересно, что можно «убрать» этот эффект края очень простым способом.

П. Линдсей, Д. Норман: В 1954 году Ллойд и Маргарет Петерсоны… провели очень простой эксперимент, который, однако, дал удивительные результаты. Они просили испытуемых запомнить три буквы, а спустя 18 с повторить их. Этот эксперимент кажется совершенно незначительным. А между тем оказалось, что испытуемые не могли запомнить эти три буквы. В чем же дело? Все очень просто: в промежутке между предъявлением трех букв и моментом, когда нужно было их припомнить, испытуемые должны были проделать некоторую умственную работу: они должны были в быстром темпе вести «обратный счет тройками» [29, c. 321–322].

С.: Как это?

А.: Нужно было отнимать по одной тройке от какого-нибудь трехзначного числа. Оказалось, что такая деятельность «стирает» следы из кратковременной памяти, которые хранятся в ней около 20 секунд.

С.: А как же запомнить на более долгое время?

А.: Для этого необходимо, например, повторение данного для запоминания материала несколько раз. Этот простой прием удерживает данный материал в кратковременной памяти более долгое время и способствует его переводу в так называемую долговременную память…

С.: Которая, очевидно, отличается от кратковременной временем хранения там информации?

А.: Не только. Она организована по-другому. Но об этом ты узнаешь позже. А сейчас – пример еще одного эксперимента в когнитивной психологии. Говорят, идея его родилась, как и в случае Левина, в кафе. Может быть, это легенда, но очень правдоподобная. Представь себе, что ты сидишь в кафе за чашечкой кофе или коктейлем. Рядом с тобой сидят твои друзья и что-то обсуждают с тобой. Да еще и музыка играет. Как ты распознаешь, что тебе говорит сосед слева, если одновременно к тебе обращается и сосед справа? Сможешь ли ты одновременно следить за тем, что говорят оба?

С.: Вряд ли.

А.: Некоторые из когнитивных психологов, например Дональд Бродбент, Анна (Энн) Трисман и другие, вплотную занялись этим вопросом. Они разработали ряд интересных методик по изучению селективности, то есть избирательности, восприятия и установили, что это очень сложный процесс. Представь, что тебе дают наушники и в каждом из них звучит свое сообщение. Когнитивных психологов интересовало, как будет происходить анализ одного из данных сообщений, если на другое ухо подается, допустим, шум, речь на другом языке, речь на родном языке, но состоящая из не связанных между собой слов, осмысленная речь на родном языке, но произносимая другим голосом, и так далее. Оказывается, что анализ происходит по двум каналам сразу, тогда как самому испытуемому кажется, что он «слушает» только одно сообщение, а от другого «отстраивается».

С.: Как же это было доказано?

А.: Здесь опять были использованы остроумные методические приемы и находки. Например, по тому каналу, от которого испытуемый вроде бы «отстроился», вдруг звучит его имя. Внимание испытуемого тут же обращается на этот канал. Произошло бы это событие, если не анализировалось бы другое сообщение тоже? А если пустить по этому второму каналу продолжение сообщения первого и в это время по основному каналу начать передавать иную информацию? Испытуемый тут же «переключится» на этот второй канал. Как бы мог он это сделать, если одновременно не анализировалось бы сообщение по второму каналу?

С.: Как интересно! И как же происходит этот анализ?

А.: А вот это, а также другие многочисленные эксперименты, проведенные в рамках когнитивной психологии и внесшие свой вклад в изучение прежде всего переработки информации в психических системах, ты узнаешь позже, например, из обобщающих руководств по когнитивной психологии [45; 47]. Моей задачей было показать, что и в этом подходе, если, конечно, не считать его единственным, есть своя правда. Когнитивная психология – «номотетическое» направление, которое строится на основе «естественнонаучной» парадигмы. Даже специфически человеческое поведение, обусловленное историческими и культурными условиями, она стремится редуцировать к процессам, аналогичным процессам в компьютерах, подчиняющимся одним и тем же законам. Правда, в последние десятилетия влияние компьютерной метафоры несколько ослабло, и сейчас на когнитивную психологию активное влияние оказывают нейронауки [47], но обсуждение данного вопроса выходит за рамки наших вводных бесед. Можно только сказать, что в когнитивной науке по-прежнему сохраняется номотетический подход.

Аналогичное стремление найти «универсальные законы», управляющие человеческим поведением в социальных группах и определяющие восприятие людьми различных социальных явлений, можно найти в социально-психологических концепциях когнитивистской ориентации. В качестве источников этих теорий выступают гештальтпсихология и концепция Курта Левина. Я не буду вдаваться в детали, приведу только один пример. Речь идет о теории когнитивного диссонанса американского психолога Леона Фестингера [46]. Один из учеников и одновременно критиков Фестингера американский же психолог Эллиот Аронсон пишет об этой теории, что ее применимость доказывалась в диапазоне «от опытов с крысами в лабиринте… до формирования ценностей у детей…; от исследования голодания студентов-второкурсников… до изучения обращения в другую веру религиозных фанатиков» [30, c. 111].

С.: Что же общего можно здесь найти?

Теория когнитивного диссонанса Л. Фестингера

А.: Аронсон считает, как и Фестингер, что этим общим является феномен когнитивного диссонанса, который возникает при наличии двух когнитивных элементов, не согласованных друг с другом. А поскольку «когнитивная структура» (в старой терминологии «гештальт») стремится к устойчивости, равновесию, «простоте», непротиворечивости (так сказать, к «хорошей форме»), постольку у субъекта возникает стремление «восстановить равновесие» и преобразовать данную когнитивную структуру, устранив тем самым диссонанс. Каким образом он может это сделать? Классический пример предложен Фестингером.

Л. Фестингер: Сейчас проанализируем, как может быть уменьшен диссонанс, используя в качестве иллюстрации пример заядлого курильщика, который узнал, что курение вредно для его здоровья. Он может получить эту информацию из газеты или журнала, от друзей или даже от какого-нибудь врача. Это знание, несомненно, диссонирует с когницией, что он продолжает курить. Если верна гипотеза о том, что при этом должно возникнуть стремление уменьшить диссонанс, то чего можно ожидать от данного человека?

1. Он может просто изменить свою когницию о своем поведении, изменив свои действия, а именно – он может бросить курить. Если он больше не курит, то его когниция по поводу того, что он делает, будет консонантна с его знанием того, что курение вредно для его здоровья.

2. Он может изменить свое «знание» о последствиях курения. Это плохо звучит, но зато хорошо выражает то, что должно произойти. Он может просто прийти к мнению, что курение не имеет каких-либо пагубных последствий, или он может приобрести так много «знаний» о благоприятных последствиях курения, что вредные аспекты станут незаметными [31, c. 100].

А.: Итак, опять та же идея гомеостаза, против которой так выступали гуманистические психологи, представители иной, идиографической традиции. И опять «общие законы», пригодные для «всех времен и народов». Это не означает, что эти законы не действуют в довольно различных сферах психической жизни (иначе как объяснить, например, долгую симпатию отдельных групп населения к тому или иному политическому деятелю, несмотря на все новую и новую негативную информацию о нем?). Означает ли это, однако, неумолимость действия законов «равновесия» в каждом конкретном случае, как это предполагается естественнонаучной парадигмой исследований?

С.: Насколько я помню, в естественнонаучной парадигме исследований широко используются статистические методы, которые выделяют «общее» и отсеивают то, что представляет интерес для гуманистов, а именно – человеческую уникальность. Ты обещал дать пример такого естественнонаучного подхода к личности человека.

Номотетический подход и тестология

А.: Попробую. Вот тебе тест-опросник известного английского психолога Ганса Юргена Айзенка…

С.: Я знаю одну из его книг – «Проверьте свои способности» [32]. Я ее прочел с карандашом в руках.

А.: А теперь известный тест Айзенка на определение по крайней мере двух параметров индивидуальности… Каких – я тебе не скажу, пока ты не ответишь на все 57 вопросов теста [33]. Отвечать можно только «да» или «нет». Прочти инструкцию. Все понял?

С.: Понял. Начинаю отвечать… А спрашивать можно?

А.: Вообще-то все вопросы нужно было задавать сразу после того, как ты прочел инструкцию, то есть до начала работы с самим тестом… Но спроси, если видишь в этом необходимость…

С.: Вижу. Как мне ответить на такой вопрос: «Вы верите в удачу, считая себя везучим человеком?» Я верю в удачу, но себя везучим человеком не считаю… Или вот еще: «Путешествуя, вы охотнее любуетесь пейзажами, чем беседуете с людьми?» Но ведь это как когда. А еще два вопроса практически одинаковы по своей формулировке. А это что: «Иногда вы сплетничаете?» Какой-то странный тест. Вопросы больно многозначные, а ответы требуются только «да» или «нет». Я, пожалуй, откажусь от такого теста, так как ответы были бы неискренними…

А.: А для этого в тесте придумана так называемая «шкала лжи».

С.: Как это?

А.: Среди 57 вопросов теста есть 9, которые, по Айзенку, могут помочь отличить человека, который отвечал на вопросы искренно, от того, кто лгал. Вот, допустим, два из них: «Вы когда-нибудь опаздывали на свидание или на работу?», «Бывает ли, что Вы говорите о вещах, в которых не разбираетесь?» Вообще говоря, «как правило», человек хоть раз в жизни делал это и поэтому должен был бы ответить на данные вопросы «да». Ответ «нет» говорит в пользу лживости опрашиваемого. Половина оставшихся вопросов позволяет измерить выраженность той черты характера, которая называлась Юнгом экстраверсией (и, соответственно, интроверсией). Другая половина вопросов измеряет «нейротизм» (то есть неуравновешенность, тревожность и тому подобное) и, соответственно, «эмоциональную стабильность».

С.: Мне представляется, что в такого рода тестах, которые основаны на самостоятельных оценках испытуемым своего состояния, всегда наблюдаются искажения в сторону «желательности»: я отвечаю так, как мне представляется «нужно», для того чтобы произвести хорошее впечатление…

А.: Это верно. Подобный недостаток данного теста Айзенка неоднократно отмечался в литературе [см., например, 34, c. 121].

С.: Тогда что же, правы гуманисты, призывающие отказаться от психодиагностических процедур, от тестов вообще?

А.: Тест тесту рознь. Действительно, опросники, как правило, дают информацию только о результатах ответов опрашиваемого на вопросы, а не о процессах, которые к этим результатам привели. Ведь один и тот же ответ может быть вызван совершенно различными причинами. Тестовые «нормы» являются к тому же результатом обобщения ответов определенных групп «эталонных» испытуемых, а данный, конкретный испытуемый может «выпадать» из этого стандарта… Да мало ли еще что! Безусловно, ограничения такого типа психодиагностики есть, но это не значит, что от нее вообще нужно отказаться. Специально сконструированные тесты (и не только опросники) незаменимы в практике работы детского психолога, патопсихолога, который имеет дело с психическими нарушениями у больных, в профориентационной и профконсультационной работе и так далее.

Проблема возможного объединения двух парадигм

С.: И все-таки у меня остался еще один вопрос. Эти два подхода, о которых мы сегодня говорили, – очередные два «среза» целостной психической реальности. Не может быть, чтобы не было попыток соединить оба подхода!

А.: Ты прав. Такие попытки были и есть [4; 35]. Одно из решений данной проблемы дает Борис Сергеевич Братусь, который говорит о необходимости смены предмета исследования: изучать не готовые, сложившиеся свойства личности, а механизмы ее формирования, становления, непрекращающегося движения.

Б. С. Братусь: Тогда данные исследования (полученные или путем изучения конкретных продуктов деятельности, «вещного бытия», или анализа диалогических форм общения, или применения лабораторных экспериментов и т. п.) могут стать одновременно и объективными, и не противоречащими трансцендирующей, изменяющейся природе человека, ибо в такого рода исследованиях мы будем стремиться фиксировать, овеществлять, ставить границы и определять масштабы не развития человека как такового, которое не имеет фиксированной, заранее установленной границы и масштаба, но психологических механизмов, путей, которые опосредствуют это развитие, существенно влияя на его ход и направление. Что же касается неизбежно возникающего, движущего, а следовательно, и неустранимого противоречия между «вещным» (конечным) и «смысловым» (потенциально бесконечным), то оно в свете сказанного не есть препятствие объективному познанию личности, обходить которое надо постулированным современной академической психологией возвеличиванием осязаемого «вещного» в ущерб неясному смысловому (в противовес «понимающей психологии», феноменологическим, экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым). Следует не избегать, не маскировать это противоречие, а, напротив, выделить и зафиксировать его как первую объективную данность, как важнейший внутренний механизм личности, который подразумевает преодоление, отрицание овеществленных форм бытия через изменение смыслового восприятия, равно как изменение смыслового восприятия обусловливается изменившимися формами бытия вещного [4, c. 136–137].

А.: А вот как конкретно это делать – ты сможешь понять гораздо позже, когда изучишь множество источников, которых мы не могли коснуться в наших вводных беседах.