Текст книги "13 диалогов о психологии"

Выделение «двух психологий» на рубеже XIX и XX веков

А.: Начну немного издалека. На рубеже XIX и XX веков проблема методологии различных наук была одной из самых обсуждаемых философами и методологами проблем. Наибольшую известность в этой связи получила речь при вступлении в должность ректора Страсбургского университета немецкого философа, представителя так называемой Фрайбургской (или Баденской) школы неокантианства Вильгельма Виндельбанда 1 мая 1894 года. А называлась она «История и естествознание». Основной мыслью Виндельбанда в этой речи была идея о различении всех наук не по предмету, как это было ранее, а по методу. Одни науки отыскивают общие законы, которые имеют место «всегда», идут от частного к общему. Метод этих наук Виндельбанд называет «номотетическим» (законополагающим). Другие науки – это науки о единичных, конкретных и неповторимых событиях, которые имели место лишь однажды. Метод этих наук может быть назван идиографическим (описывающим особенное).

С.: Понимаю-понимаю. Естественные науки, то есть науки о природе, есть номотетические науки, а история, которая всегда имеет дело с конкретными единичными событиями, – наука идиографическая.

А.: Не совсем так. Виндельбанд подчеркивал, что оба подхода могут быть в рамках одной и той же науки. Естествоиспытатель тоже ведь имеет дело с историей развития органического мира и в этом смысле пользуется идиографическим (описательным) подходом, тогда как и историк стремится найти общие закономерности в ходе истории. Просто в одних науках преобладает номотетический подход (это, конечно, естественные науки), в других – идиографический (это исторические науки). Вместе с тем оба подхода, согласно Виндельбанду, абсолютно противоположны друг другу и могут лишь сосуществовать в рамках одной науки. Само по себе единичное не может быть объяснено путем апеллирования ко всеобщим законам, тогда как из общего не выведешь единичного в его уникальном своеобразии. Поэтому естественным представляется и деление психологии на две самостоятельные науки: объяснительную и описательную, или понимающую. Интересно, что обоснование такого разделения психологии на две науки было выдвинуто Дильтеем в одной из его работ в 1894 году, то есть в то самое время, когда Виндельбанд выступал со своей знаменитой речью. Значит, идея двух методологий в науках просто-напросто «носилась в воздухе».

Здесь опять вспоминается полемика Сеченова и Кавелина, а также Вильгельм Вундт, в творчестве которого соединились две тенденции: номотетически ориентированной «физиологической психологии» и идиографически ориентированной «психологии народов».

И вот с тех самых пор, то есть с конца XIX – начала XX века, идея о двух подходах в психологии или даже о двух психологиях становится очень популярна, особенно в связи с бурным развитием практической психологии, в частности психотерапии. Среди психотерапевтических практик существуют такие, которые базируются на естественнонаучном подходе к человеку, а есть и такие, которые опираются на «гуманитарный» подход.

С.: Ты все время употребляешь эти слова – «естественнонаучная» и «гуманитарная». Что же это, собственно говоря, такое? Насколько я помню, психология стала наукой, все время ориентируясь на идеалы естествознания. В свое время ты показал мне необходимость и неизбежность такой ориентации. Что же произошло впоследствии?

Различия между естественнонаучной и гуманитарной стратегиями исследования в психологии

А.: Обратимся для анализа сущности этих двух «парадигм» исследования человека, его сознания и поведения к нескольким авторам.

Итак, я формулирую первое отличие одного подхода от другого: разное представление о предмете психологии. Воспользовавшись выражением Михаила Михайловича Бахтина, мы можем говорить об изучении «вещей» в естественнонаучной психологии и «личности» в психологии гуманитарной направленности…

С.: Постой-постой! А разве в рассмотренных нами «естественнонаучных» направлениях, например в той же школе Курта Левина, не изучалась личность?

А.: Твой пример не очень удачен. Во-первых, как мы видели, некоторые авторы не считают эксперименты Левина «классическими» естественнонаучными экспериментами. А во-вторых, говорить о том, что ты изучаешь личность, не означает еще, что к личности подходят именно как к личности, а не как к вещи.

М. М. Бахтин: Точные науки – это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект – познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим [1, c. 363].

Т. А. Флоренская: Понимание «научности» в психологии ориентировано на естественнонаучную методологию, в которой человек рассматривается как объект исследования, а его субъект – исследователь – принимает всевозможные меры для устранения своего влияния на этот объект [2, c. 16].

А.: Такой «естественнонаучной» ориентации придерживались психологи самых разных школ: Вундт, Титченер, бихевиористы, гештальтисты в своих «классических» работах, а также представители еще одного направления, о котором мы еще будем говорить, – когнитивной психологии. Все они рассматривали человека как пассивный объект, в то время как в гуманитарной парадигме, в частности в гуманистической психологии, человек рассматривается как субъект, то есть активное, «говорящее» и постоянно изменяющееся, а стало быть, неоднозначное бытие.

В. М. Розин: Культура, история, язык, личность, творчество, мышление и другие объекты гуманитарных наук изменяются сами по себе (развиваются) и активно относятся к гуманитарному знанию. Они нередко изменяют свою природу, в частности, в зависимости от того, что это знание утверждает [3, c. 10].

А.: Неоднократно было отмечено, что знание исследуемого человека о сущности происходящего с ним меняет сами его психические процессы. Например, известный наш психиатр Петр Борисович Ганнушкин однажды заметил, что уже можно говорить об одержимых «болезнью Фрейда» в том смысле, что многие люди просто-напросто начинают определенным образом изменяться от неумеренного применения фрейдовского психоанализа [см. 4, c. 146]. Вспомни, что и Стефан Цвейг говорил о невозможности освободиться от «видения» мира «по Фрейду», если знаешь его учение. Известный отечественный психолог Борис Сергеевич Братусь приводит еще один пример подобного рода.

Б. С. Братусь: Молодые люди конца XVIII – начала XIX в. не просто находили в «Страданиях юного Вертера» Гёте художественное описание романтической любви Вертера к Лотте, но сами начинали страдать, думать, мучиться и даже кончали самоубийством «по Вертеру» [4, c. 146].

А.: Понимание человека не как «вещи», а как «личности» предполагает еще и взаимодействие с другим человеком, в частности тем самым исследователем, который сам является субъектом и активно вмешивается в ход исследования испытуемого.

Вспомни, например, исследования Вертгеймером процесса мышления (позже ты познакомишься с аналогичными исследованиями представителя младшего поколения гештальтистов Карла Дункера): при всей естественнонаучной направленности гештальтпсихологии эти исследования были как бы «из другой оперы». Сам ход мыслительной деятельности испытуемого менялся в зависимости от взаимодействия с экспериментатором, то есть от активного диалога с ним. А в школе Левина экспериментатор выступал «и актером, и режиссером» одновременно, и его деятельность менялась в зависимости от поведения испытуемого! Разве это уже не выход за рамки жесткой естественнонаучной парадигмы?!

Представители «гуманитарной парадигмы» выделяют еще и третью особенность человека как личности: его непредсказуемость. На этом основании многие сторонники данного подхода противопоставляют детерминистский характер связей в естественных науках и иной тип взаимосвязей в «науках о духе».

Т. А. Флоренская: Принцип детерминизма лежит в основе классического научного мышления. Благодаря ему возможна повторяемость изучаемых явлений, а также их предсказуемость. Причинно-следственная связь является краеугольным камнем экспериментальной психологии.

Суть этого принципа остается той же при всех его переформулировках: «нелинейный детерминизм» современной науки, психологический детерминизм, «опосредствованный внутренними условиями», и т. п.; – всякий детерминизм противостоит непредсказуемости, основанной на свободе личности [2, c. 16].

А.: Принципу детерминизма сторонники противоположной парадигмы противопоставляют принцип «духовной свободы личности», которая, с их точки зрения, ничем не определяема и, как выражался русский философ Николай Александрович Бердяев, «безосновна» [5, c. 199]. Иначе этот принцип называют «индетерминизмом». Особенно характерно такое понимание личности для гуманистических психологов, которые выступают на этом основании против «управления» поведением личности.

Т. А. Флоренская: К. Роджерс, основываясь на своей терапевтической практике, а также на экспериментальных исследованиях, пришел к выводу, что чем дальше и успешнее идет процесс терапии, тем менее предсказуемо поведение; предсказуемое поведение характерно для психически неполноценных людей в силу их ригидности. Это заставило К. Роджерса… высказаться против общепринятого утверждения о том, что целью психологии является предсказание и контроль над человеческим поведением [2, c. 17].

А.: Имеется в виду крупнейший представитель гуманистической психологии Карл Роджерс, основатель так называемой индирективной психотерапии, «центрированной на клиенте».

Что же касается жесткого противопоставления детерминизма и индетерминизма, то мне представляется оно не совсем корректным. Одно дело – предсказуемость и совсем другое – объяснение поведения только «свободной волей» человека, который – безо всяких на то оснований – может выбрать все, «что пожелает». Свобода выбора тоже подчиняется определенным закономерностям, то есть детерминирована. Другое дело, что это – особый тип детерминации. Очень удачное различение понимания детерминизма в естественнонаучной и гуманитарной парадигмах дал австрийский психолог Виктор Франкл.

В. Франкл: Человеческая свобода – это конечная свобода. Человек не свободен от условий. Но он свободен занять позицию по отношению к ним. Условия не обусловливают его полностью. От него – в пределах его ограничений – зависит, сдастся ли он, уступит ли он условиям… В отношении проблемы свободного выбора это предохраняет от отрицания, с одной стороны, детерминистских, механистических аспектов человеческой реальности, а с другой – человеческой свободы в их преодолении. Эта свобода отрицается не детерминизмом, а тем, что я скорее всего назвал бы пандетерминизмом. Иными словами, реально противостоят друг другу пандетерминизм…

А.: То есть «всеобщий, всеохватывающий» детерминизм…

В. Франкл: …и детерминизм, а не детерминизм и индетерминизм [6, c. 77–78].

А.: Итак, детерминизм – слишком «выстраданное» понятие психологической науки, чтобы от него отказываться (вспомни, кстати, Сеченова!). Другое дело, как его следует понимать. Мне представляется, что его следует понимать широко, а не отождествлять с одним-единственным видом детерминизма – с механической предопределенностью человеческого поведения материальными условиями жизни человека, его «органическими причинами». Существуют и другие виды детерминизма как всеобщей связи явлений действительности, а причинно-следственные связи – всего лишь один тип связей. Выделяют также и целевой детерминизм, то есть обусловленность развития психики человека сознательно поставленными человеком целями.

А. П. Стеценко: В этом случае… открывается возможность понять действительный статус психической реальности как реальности целезависимой, т. е. существующей не «сама по себе», а лишь в контексте порождаемых и решаемых человеком целей и задач его жизнедеятельности. Мир психического характеризуется тем, что в нем происходит не только воспроизводство каких-либо существовавших свойств, связей и отношений, но и постоянное порождение нового, в силу чего живое существо является не столько системой, встречающей раздражения, сколько системой, преследующей цели. Этот факт и учитывается при построении онтологии психической реальности как реальности целезависимой, подчиняющейся законам не причинно-следственной, а целевой детерминации [7, c. 46].

А.: Еще одно различие между «естественниками» и «гуманитариями» в предметной области заключается в том, что «естественники» стремятся изучить как бы человека вообще, тогда как для гуманитарной парадигмы наибольший интерес представляет именно уникальность человека.

Т. А. Флоренская: Научно-исследовательская психология занимается изучением общих закономерностей психики «человека вообще»… Статистические методы в психологии «просеивают» то, что выходит за пределы «средне-статистического человека». Факторный подход к изучению личности, методы тестирования основаны на том же «средне-статистическом» подходе (так, человек высокой нравственности может оказаться «лжецом» согласно опроснику, включающему исполнение нравственных норм, потому что у «средне-статистического» человека «так не бывает») [2, c. 17–18].

С.: Интересно, что это за тесты?

А.: В свое время поговорим и об этом. А пока второе крупное противопоставление «естественников» и «гуманитариев» в психологии – по методологии познания, которая определяется описанным мною выше пониманием различия в предметах изучения.

Обратимся сначала к Дильтею, который противопоставлял объяснение в естественных науках описанию и «пониманию» как особым способам познания в психологии как «науке о духе». Первой отличительной особенностью методологии «описательной» психологии Дильтей называет целостный подход к изучению сознания и поведения личности в отличие от элементаризма «объяснительной» психологии.

В. Дильтей: Объяснительная психология… хочет объяснить уклад душевного мира с его составными частями, силами и законами точно так, как химия и физика объясняют строение мира телесного. Особенно яркими представителями этой объяснительной психологии являются сторонники психологии ассоциативной – Гербарт, Спенсер, Тэн, выразители различных форм материализма…

Первым признаком объяснительной психологии… служит… ее синтетический и конструктивный ход. Она выводит все находимые во внутреннем опыте и его расширениях факты из однозначно определенных элементов [8, c. 258, 263].

А.: Я думаю, здесь больше не нужно никаких пояснений: мы много говорили о принципе элементаризма эмпирической и экспериментальной психологии сознания, которому позже гештальтпсихология противопоставила принцип целостности. Но гештальтпсихологи работали главным образом в рамках «естественнонаучной» парадигмы. Дильтей же говорит о необходимости целостного подхода в психологии как науке о духе.

В. Дильтей: Понятие описательной и расчленяющей психологии добыто нами из самой природы наших душевных переживаний, из потребности в непредвзятом и неизвращенном понимании нашей душевной жизни…

Психология должна пойти путем, обратным тому, на который вступили представители метода конструктивного. Ход ее должен быть аналитический, а не построительный. Она должна исходить из развития душевной жизни, а не выводить ее из элементарных процессов… Предметом ее должны являться развитой человек и полнота готовой душевной жизни. Последняя должна быть понята, описана и анализирована во всей цельности ее [8, c. 266–267].

С.: В чем же разница с гештальтпсихологией?

А.: Сейчас поймешь.

В. Дильтей: Нельзя не пожелать появления психологии, способной уловить в сети своих описаний то, чего в произведениях поэтов и писателей заключается больше, нежели в нынешних учениях о душе, – появления такой психологии, которая могла бы сделать пригодными для человеческого знания, приведя их в общезначимую связь, именно те мысли, что у Августина, Паскаля и Лихтенберга производят столь сильное впечатление… К разрешению подобной задачи способна подойти лишь описательная… психология… Ибо психология эта исходит из переживаемых связей, данных первично и с непосредственной мощью [8, c. 261–262].

А.: Ключевым словом здесь является «переживание».

В. Дильтей: В переживании взаимодействуют процессы всего душевного склада. В нем дана связь, тогда как чувства доставляют лишь многообразие единичностей. Отдельный процесс поддерживается в переживании всей целостностью душевной жизни, и связь, в которой он находится в себе самом и со всем целым душевной жизни, принадлежит непосредственному опыту. Это определяет также природу понимания нас самих и других. Объясняем мы путем чисто интеллектуальных процессов, но понимаем через взаимодействие в постижении всех душевных сил…

Из всего вышесказанного вытекает дальнейшая основная черта психологического изыскания, а именно та, что изыскание это вырастает из самого переживания и должно постоянно сохранять в нем прочные корни для того, чтобы быть здоровым и расти [8, c. 268–269].

С.: Опять возврат к переживанию, а не опосредствованное познание, которое только и является научным, как ты мне недавно доказывал. Когда-то ведь и я говорил, что переживание – это и есть истинное знание: тот, кто не любил никогда, не поймет, что такое любовь…

А.: Смотря как понимать «переживание». В рамках гуманитарной парадигмы в психологии, действительно, были попытки возврата к старому понятию переживания как непосредственного познания свойств своей психики. Но ведь можно понимать переживание иначе: как особый способ познания человеком других, самого себя и человеческих отношений в ходе постоянных диалогов друг с другом. И здесь мы затронули уже второе различие двух парадигм в области методологии. Опять воспользуюсь выражением Бахтина: он говорит о своего рода «заочной правде» о человеке в естественнонаучной психологии, которую можно «подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли» [9, c. 255]. Однако «правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т. е. заочная правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью, если касается его “святая святых”, т. е. “человека в человеке”» [9, c. 256].

Вот пример «гуманитарного» (диалогического) подхода к человеку, приводимый самим Бахтиным, когда он анализирует творчество Достоевского.

М. М. Бахтин: В «Идиоте» Мышкин и Аглая обсуждают неудавшееся самоубийство Ипполита. Мышкин дает анализ глубинных мотивов его поступка. Аглая ему замечает:

«А с вашей стороны я нахожу, что все это очень дурно, потому что очень грубо так смотреть и судить душу человека, как вы судите Ипполита. У вас нежности нет: одна правда, стало быть – несправедливо»…

Аналогичный мотив недопустимости чужого проникновения в глубины личности звучит в резких словах Ставрогина, которые он произносит в келье Тихона, куда пришел со своей «исповедью»:

«Слушайте, я не люблю шпионов и психологов, по крайней мере таких, которые в мою душу лезут» [9, c. 256].

С.: Так что же означает здесь понимание: вчувствование, вживание в другого человека, так сказать, понять – значит «встать на его место»?

А.: Нет, это именно понимание в диалоге с другим человеком, а не вживание в него, понимание его «правды» в контексте «моей правды», в соотнесении с ней.

М. М. Бахтин: Достоевский никогда не оставляет ничего сколько-нибудь существенного за пределами сознания своих ведущих героев (т. е. тех героев, которые равноправно участвуют в больших диалогах его романов); он приводит их в диалогическое соприкосновение со всем существенным, что входит в мир его романов. Каждая чужая «правда», представленная в каком-нибудь романе, непременно вводится в диалогический кругозор всех других ведущих героев данного романа. Иван Карамазов, например, знает и понимает правду Зосимы, и правду Дмитрия, и правду Алеши, и «правду» сладострастника – своего отца Федора Павловича. Все эти правды понимает и Дмитрий, отлично понимает их и Алеша.

В «Бесах» нет ни одной идеи, которая не находила бы диалогического отклика в сознании Ставрогина [9, c. 258].

С.: Но это в литературе. А как отражается данный подход и видение человека в конкретных исследованиях представителей гуманитарной парадигмы?

А.: Сошлюсь на опыт практических психологов, которые работают в рамках данной парадигмы. Одной из ключевых проблем является проблема передачи опыта организации практик стимуляции творчества или психотерапевтических практик от одного человека к другому. Ты, кажется, мечтал стать психотерапевтом и накупил уже кучу руководств по психотерапии? И много тебе дали эти руководства?

С.: Какое-то общее знакомство с предметом – не более того.

А.: Немудрено. Здесь нужен иной путь познания.

А. А. Пузырей: Основной, если не единственной реальной формой воспроизводства практик стимуляции творчества в пространстве и во времени, а вместе с тем и накопления и «передачи» опыта организации этих практик является своеобразное «оспособление» отдельных людей через непосредственное, живое их участие в «сессиях» или «стажах», поначалу в качестве рядового «участника» этих групп, затем «ассистента» и, наконец, «ведущего». Описание же этого опыта, которое обычно дается в специальной литературе по стимуляции творчества, оказывается недостаточным даже для того, чтобы составить хоть сколько-нибудь ясное и полное представление о соответствующих практиках, тем более для того, чтобы обеспечивать их воспроизведение. Это описание может «заговорить» только для того, кто уже имел опыт участия в группе…

Со сходным положением мы можем встретиться и в других сферах современной психотехнической практики, например в сфере так называемого «социально-психологического» тренинга общения. До тех пор, пока мы не побывали в группе и не получили непосредственного опыта участия в ней, никакое, даже самое лучшее описание его… не дает нам возможности представить адекватно, что такое группа и процесс в группе [10, c. 25].

А.: Таким образом, понимание сути многих сложных вопросов человеческого бытия невозможно без непосредственного участия человека в различных формах этого бытия.

С.: Но это ведь иной тип деятельности: это ведь уже психологическая практика, то есть «приложение» известных сведений о человеке к решению прикладных задач…

А.: Если бы тебя услышал защитник этой второй парадигмы! Он-то как раз убежден, что истинные знания о человеке только и возникают в процессе психотерапевтических практик. Например, один из известных представителей гуманистической психологии Абрахам Маслоу сказал однажды, что «большая часть нашего знания о человеческой мотивации получена не психологами, а практикующими психотерапевтами» [цит. по: 11, c. 140]. И он в общем недалек от истины. Действительно, столь любезные твоему сердцу проблемы высших человеческих страстей, смысла жизни, смерти и бессмертия, тонких невыразимых словом процессов душевных переживаний впервые были подняты в рамках подобного рода практически ориентированных направлений.

Т. А. Флоренская: Практическая психология не является производной от психологии «объективных исследований» – ни по происхождению, ни по содержанию. Следовательно, ее нельзя считать «прикладной» отраслью академической психологии. Это – самостоятельная гуманитарная наука со своей методологией [2, c. 39].

С.: Подожди-подожди… Значит, в гуманитарной парадигме вообще отрицается объективность проводимых исследований?

А.: А что ты понимаешь под «объективностью»?

С.: Независимость свойств и законов функционирования объекта от его познания исследователем.

А.: Но ты же убедился, однако, что так понимается объективность в тех науках, которые считают, что объект их изучения действительно независим от его исследования. Но возможна ли такая ситуация в условиях изучения человека как субъекта?

С.: Тогда, выходит, мы вообще должны отрицать объективность получаемых результатов в той же практике? Тогда какая же это наука?

А.: А многие практикующие терапевты и не считают, что практическая психология имеет какое-либо отношение к науке, говоря о ней, скорее, как об искусстве.

С.: А другие?

А.: А другие все-таки считают возможным смотреть на практическую психологию как на отрасль психологической науки.

С.: Как же тогда быть с объективностью, которая всегда, как мне кажется, была эталоном научного исследования?