Текст книги "13 диалогов о психологии"

Макроструктура человеческой деятельности

А.: Собственно, мы начали рассматривать конкретную реализацию этого принципа в исследованиях онтогенеза. Но еще одного ты не заметил: на примере изложенных исследований и размышлений я рассказал тебе о структуре, или, как говорят, «макроструктуре» человеческой деятельности: деятельность – действие – операция, которым соответствуют: мотив – цель – задача (цель, данная в определенных условиях). Каждая из «единиц» деятельности обладает своими свойствами, однако они при определенных условиях могут переходить друг в друга. Это так называемая «трехчленка» Леонтьева представляет собой всего лишь схему строения деятельности, которую, как справедливо отмечали и сторонники, и противники теории деятельности в варианте Леонтьева, не следует абсолютизировать [cм., например, 8, c. 44–45]. Тем не менее в ней обнаруживаются многомерные связи собственно практической деятельности и сознания как образа действительности. В последних своих работах Леонтьев уделял этому аспекту сознания особое внимание. Здесь изучение «образного» аспекта превратилось в концепцию «образа мира», контуры которой были намечены Леонтьевым [cм. 25] и которая развивалась далее рядом его учеников и последователей [см. 26, 27, 28].

С.: Только один вопрос. Ты говорил о «макроструктуре» человеческой деятельности. А что, есть и «микроструктура»?

А.: Сам Леонтьев считал, что следующей, более «элементарной», чем операция, единицей деятельности являются «психофизиологические функции». Другие авторы, например Владимир Петрович Зинченко, считают, что при выделении единиц подобного типа не следует переходить к «физиологическому языку», необходимо остаться в пределах психологического способа видения деятельности. А для этого вводится новое понятие «функциональный блок», который и представляет собой единицу психологического анализа деятельности более низкого уровня. Представление деятельности человека, а более узко – деятельности, например, его восприятия в виде различных функциональных блоков, в которых осуществляется определенное отражение отдельных свойств реальности, определенная переработка информации о мире, и есть, собственно, изучение «микрогенеза», «микроструктуры» деятельности. Однако это тема особого разговора, тем более что при таком микрогенетическом изучении обнаруживаются параллели с исследованием сознания человека в когнитивной психологии. Но ты же помнишь, что это направление строится на совершенно иных методологических основах, поэтому требуется еще специальный анализ этих параллелей. Очевидно, это во многом дело будущего.

А теперь обратимся к анализу структуры сознательного «образа мира».

Структура «образа мира». «Чувственная ткань» и значения

С.: Очевидно, в эту структуру входят ощущения всех модальностей, которые есть у человека.

А.: Не только. В нее входят такие в принципе «амодальные» вещи, как значения, о которых мы уже говорили, и такие образования, которые называются личностными смыслами. Сам Леонтьев, рассматривая эту проблему, выделяет следующую структуру сознания как «образа мира».

А. Н. Леонтьев: Развитое сознание индивидов характеризуется своей психологической многомерностью.

В явлениях сознания мы обнаруживаем прежде всего их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т. д.

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту… Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания – как объективное «поле» и объект его деятельности [22, c. 171–172].

С: Подожди. Но ведь, кажется, в интроспективной психологии говорилось, что самое реальное – это мои ощущения, а вот в реальности внешнего мира я могу сомневаться… Да и гештальтпсихологи говорили о полной непохожести моих ощущений и стоящего за ними мира…

А.: В теории деятельности Леонтьева подчеркивалась именно отражательная характеристика ощущений, то есть ощущения рассматривались как связь субъекта с внешним миром, а не в качестве перегородки между ним и миром. Были получены и конкретные доказательства этого, казалось бы, общего философского утверждения о представленности в ощущениях мира именно как объективной реальности, хотя и познаваемой субъектом посредством его деятельности в мире. В частности, некоторые данные были получены во время Великой Отечественной войны. В это время многие психологи работали в госпиталях и занимались изучением психологических механизмов восстановления движений у раненых. У некоторых из них были ампутированы кисти обеих рук, к тому же они были лишены зрения. При довольно массивных поражениях обнаруживалось, что эти больные утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. Это приводило к необычным симптомам.

А. Н. Леонтьев: Несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний предметный мир постепенно становился для них «исчезающим». Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. «Я обо всем как читал, а не видел… Вещи от меня все дальше», – так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, «то как будто и человека нет» [22, c. 173].

А.: Аналогичные явления возникают и в специальных искусственных условиях.

А. Н. Леонтьев: Еще в конце прошлого столетия… Страттон в своих классических опытах с ношением специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке, отмечал, что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира [Там же].

А.: Интересно, что, если надеть такие очки обезьянам, это полностью разрушает их поведение и они впадают на длительный период в неподвижное состояние [см. Там же, с. 174]. У человека же после некоторого периода растерянности, вызванной тем, что он видит вещи одним образом, а мыслит их другим образом, то есть новая «чувственная ткань» полностью противоречит тому, что стоит за ней, а именно – «предметной отнесенности», как говорит Леонтьев, наблюдалось следующее. Сам Джордж Стрэттон (Страттон) отмечал в своем дневнике: «Когда я принялся быстро ходить по комнате, я почувствовал себя в визуальной картине, как дома, в большей степени, чем когда-либо прежде. Имела место полная реальность моего зрительного мира, и я относился к нему без недоверия, и в моем сознании не было ни одного факта рассогласования с тем, что я видел» [цит. по: 29, c. 215]. Таким образом, у человека обнаруживается в этих экспериментах две составляющие сознания или – в данном случае – сознательного восприятия окружающего мира: чувственная ткань, которая вначале «отвязывается» от стоящего за ней предметного содержания образов, и само это предметное содержание. В ходе эксперимента происходит сложный процесс «восстановления предметного содержания зрительного образа в его инвертированной чувственной ткани» [22, c. 174]. Здесь отчетливо проявляется феномен предметности сознания, которая в данном случае «восстанавливается» благодаря активной деятельности субъекта (перемещению испытуемых в пространстве комнаты, ощупыванию и манипулированию различными предметами в поле зрения и так далее). Вот тебе еще одно доказательство «работы» принципа единства сознания и деятельности. Образ мира во всех его измерениях строится у человека в процессе его предметной деятельности в мире.

Впоследствии в работах Владимира Петровича Зинченко и других авторов [см., например, 67; 68] была обоснована необходимость выделения еще одной составляющей сознания – биодинамической ткани как «материи» движений и действий, которая принимает столь же активное участие в построении сознания, что и чувственная ткань. Ведь именно благодаря живым движениям и действиям субъект «вычерпывает» из мира нужное ему и строит образ своего мира. Это наиболее очевидно в особых случаях формирования сознания у слепоглухонемых детей с резко обедненной чувственной тканью.

С: Итак, у человека есть и иные, амодальные составляющие сознания?

А.: Да, я уже говорил об этом. По Леонтьеву, «мир в его отдаленности от субъекта амодален» [25, c. 257]. Этими «амодальными» составляющими сознания, отражающими «амодальность» (объективность) мира, являются прежде всего системы значений, о которых мы уже упоминали. Иногда Леонтьев для их обозначения использует термин «смысловое поле» [см. Там же, с. 253].

С: Ты тут как-то все смешал. Одно дело – восприятие предмета, другое дело – человеческое предметное восприятие. Разве животное не воспринимает предметы именно как предметы своей деятельности в мире, пусть даже эта его деятельность и отличается от человеческой?

А.: Верно. Леонтьев специально останавливается и на этом вопросе. Действительно, и у животного есть образ «его» мира, особенности которого определяются экологией данного животного. И для животного на определенной стадии психического развития предмет не складывается из отдельных сторон: «он выступает… как единое непрерывное; прерывность есть лишь его момент. Возникает явление “ядра” предмета. Это явление и выражает предметность восприятия. Процессы восприятия подчиняются этому ядру» [25, c. 260]. Однако предмет для животного и предмет для человека, как ты правильно заметил, не одно и то же. У человека «предметный мир выступает в значении, т. е. картина мира наполняется значениями» [Там же]. Впрочем, о значениях мы довольно говорили ранее; добавлю только, что в последнее время развитие исследований значения в рамках деятельностной парадигмы идет по нескольким линиям: во-первых, рассматриваются, наряду с собственно языковыми, другие типы значений, вроде предметных и операциональных [23]; во-вторых, проводятся исследования психосемантики сознания, то есть изучение функционирования систем значений в рамках индивидуального сознания [см. 30; 31; 32; 33; 69 и др.]. В последнем случае встает проблема согласования деятельностной парадигмы изучения значений с иными парадигмами, распространенными в зарубежной психологии. Отметим еще один интересный факт: значение не есть просто то, что «стоит» за чувственной тканью; иногда оно может даже изменить чувственную ткань.

С.: Как это?

А.: Позднее ты познакомишься с так называемыми псевдоскопическими экспериментами, когда испытуемому дается прибор вроде обычного стереоскопа, но для левого глаза подается информация, которая в обычных условиях подавалась бы правому глазу, для правого – наоборот. С помощью этого псевдоскопа испытуемый рассматривает различные предметы. Что он видит, как ты думаешь?

С.: Наверное, удаленные предметы приближаются, а ближние отдаляются. Нам учитель анатомии об этом когда-то рассказывал.

А.: Однако так происходит не всегда. Если человек смотрит не на маску, которая может быть выпуклая и вогнутая, а на живое человеческое лицо, ощущение «вывернутости» в этом случае не возникает. Знание того, что «вогнутым» лицо не может быть, в буквальном смысле слова изменяет чувственную ткань и человек видит так, как это диктуют усвоенные им предметные значения.

Однако перейдем к характеристике третьей, последней в работах Леонтьева, составляющей сознания. Это – личностный смысл.

Проблема соотношения значений и смыслов в социогенезе сознания

А. Н. Леонтьев: В своей объективности, т. е. как явления общественного сознания, значения преломляют для индивида объекты независимо от их отношения к его жизни, его потребностям и мотивам. Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он хватается, все же сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка – пусть только иллюзорно – приобретает в этот момент для него смысл спасающей его жизнь…

В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего «надындивидуального», своего «непсихологического» существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.

…В индивидуальном сознании значения «психологизируются», возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологическую категорию, является то, что, функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смысла… Психологически, т. е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную деятельность, побуждаемую мотивом, потребностью…

Воплощение смысла в значениях – это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментно происходящий процесс [22, c. 182–183].

А.: Итак, ты понял, что личностный смысл определяется мотивами и потребностями данного человека. Начиная с 90-х годов XX века изучение личностных смыслов и других смысловых образований оказалось в центре исследований сознания в русле деятельностного подхода [см., например, 34; 35; 70; 71]. Так, обсуждается, например, проблема возможного «надындивидуального» существования личностных смыслов и о несколько иных критериях разделения значений и личностных смыслов [72], однако однозначного решения последней проблемы до сих пор не существует.

В то же время тот самый «интимный» процесс воплощения смысла в значениях остается, по-моему, недостаточно исследованным. Здесь существует одна серьезная проблема.

А. Н. Леонтьев: Не исчезает, да и не может исчезнуть, постоянно воспроизводящее себя несовпадение личностных смыслов, несущих в себе интенциональность, пристрастность сознания субъекта, и «равнодушных» к нему значений, посредством которых они только и могут себя выразить. Поэтому-то внутреннее движение развитой системы индивидуального сознания и полно драматизма. Он создается смыслами, которые не могут «высказать себя» в адекватных значениях; значениями, лишенными своей жизненной почвы и поэтому иногда мучительно дискредитирующими себя [22, c. 184–185].

С.: Например?

А. Н. Леонтьев: Картину, в которую художник вкладывает все свое мастерство, он вынужден писать для того, чтобы превратить ее в деньги, в вещь, ничего общего с живописью не имеющую. Тем не менее эта картина сохраняет свой действительный смысл для разбогатевшего промышленника, который ее покупает. Может быть, она приобретает для него смысл вещи, в которую он хочет с выгодой поместить часть своих денег, может быть, смысл вещи, свидетельствующей о процветании его фирмы… Эта двойственность извращает самые элементарные чувства человека. «Стекольщик, – писал Фурье, – радуется граду, который перебил все стекла». Даже любовь оказывается способной приобретать самые уродливые формы. Мы уже не говорим о любви к деньгам, которая может становиться настоящей страстью.

Проникновение этих отношений в сознание и находит свое психологическое выражение в «дезинтеграции» его общего строения, характеризующейся возникновением отношения чуждости друг к другу тех смыслов и значений, в которых преломляется человеку окружающий мир и его собственная жизнь [21, c. 329–330].

А.: Этот и другие примеры дезинтеграции значений и смыслов ты можешь найти, в частности, в книге Леонтьева «Проблемы развития психики», где он характеризует сознание в условиях классового – в данном случае капиталистического – общества. По Леонтьеву, дезинтеграция сознания в данном случае неизбежна при наличии социальных групп с несовпадающими (или даже противоположными) интересами при «общей» для всех системе значений, циркулирующих в обществе…

С.: Как будто при нашем социализме не было этой дезинтеграции!

А.: Во-первых, еще большой вопрос, называть ли построенную в советское время общественную структуру социалистической. Во-вторых, никто и не утверждает, что тогда была «интеграция» личностных смыслов и значений, – значения навязывались человеку «извне» с помощью средств массовой информации, «идеологической» работы в школе и на работе, а они не имели для него смысла, поскольку часто противоречили его собственному индивидуальному опыту в различных системах общественных отношений. Отсюда – известные разговоры и споры «на кухне», а на работе – всё в полном «согласии» с системой «общепринятых» значений. Разве это не отягощает психологически жизнь человека, который хотел бы говорить то, что думает? Впрочем, эта проблема практически не исследуется, к сожалению, в нашей психологии. Исторический подход к анализу психики человека в социогенезе, то есть в процессе развития общества, разрабатывается больше в трудах историков, философов, социологов (смотри, например, материалы сборников под названием «Одиссей», посвященные этому вопросу [36; 37]), а в психологии отдельные аспекты социогенеза сознания рассматриваются в трудах деятельностно ориентированных ученых за рубежом, в частности в ФРГ. Например, проведен и опубликован цикл исследований по проблеме дезинтеграции смыслов и значений на конкретном материале безработных западных стран, установок женщин на «работу» и «на семью» и так далее [38].

Так что деятельностный подход в применении к развитию сознания в истории человечества еще ждет, мне представляется, своих адептов. Зато онтогенетические разработки принципа единства сознания и деятельности очень многочисленны. Но вспомним сначала об исходном – и довольно условном – разделении в теории деятельности «сознания-образа» и «сознания-деятельности». То, что мы говорили о структуре сознания как единства чувственной ткани, значений и личностных смыслов, относится прежде всего к характеристике сознания-образа. Ты видел, в чем проявляется принцип единства сознания и деятельности при таком «образном» понимании сознания. Между тем сознание может пониматься, с точки зрения А. Н. Леонтьева, и как «внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности» [см. 15, c. 32].

Очень часто Леонтьев подчеркивал, что внутренняя деятельность имеет то же строение, что и «внешняя». Здесь, правда, возникает весьма сложный вопрос, следует ли отождествлять сознание и психическое вообще с «внутренней» деятельностью, но его мы коснемся позже. Не будем мы подробно рассматривать и так называемые взаимопереходы составляющих деятельности – в любой ее форме – друг в друга, а именно переходы операции в действие и наоборот, действия в деятельность и наоборот. Скажу лишь о том, что мотив деятельности, очень часто (или даже как правило) неосознаваемый, может при его осознании стать мотивом-целью. В свою очередь цель может приобрести самостоятельную побудительную силу и стать мотивом (последний процесс называется в теории деятельности «сдвигом мотива на цель»). Но оставим эту диалектику взаимопереходов и обратимся к характеристике теории формирования умственных действий Петра Яковлевича Гальперина. На ее примере ясно видно, что имеется в виду под понятием «внутренняя деятельность», имеющая такое же строение, как и «внешняя».

С.: Новая теория?

Принцип единства сознания и деятельности в онтогенетических исследованиях

А.: Но очень «практичная». Скажи мне, как ты научился решать, допустим, алгебраические уравнения?

С.: Я помню, что учитель объяснил нам, как это делать, разок показал; когда же я пришел домой, то оказалось, что все это забыто и мне пришлось несколько раз читать учебник. Но и потом я постоянно что-то забывал сделать: то перенести в левую часть члены уравнения, содержащие неизвестное, то поменять при этом знак на противоположный.

А.: А происходило это из-за отсутствия у тебя, как говорил Гальперин, полной «ориентировочной основы действия», то есть точного и четкого представления об алгоритме решения задачи. Ты приобрел его сам в ходе своих «проб» и «ошибок» в течение долгого времени. А вот при применении на практике теории планомерно-поэтапного формирования умственных действий (или, сокращенно, ТПФУД) это достигается в течение более краткого периода, к тому же при правильном выполнении заданий на всем протяжении процесса формирования соответствующих умственных действий.

С.: Как это может быть?

А.: В теории Гальперина четко разделяется собственно ориентировочная часть действия и его исполнительная часть: «Именно ориентировочная часть в первую очередь отвечает за ход обучения и качество его результатов» [39, c. 6]. Чтобы сформировать у ребенка представление о том, что и в какой последовательности нужно делать, необходимо сначала составить полный «алгоритм» выполнения заданий, то есть схему ориентировочной основы действия, и дать ее ребенку в форме не только «устных указаний и объяснений», как это обычно бывает, а во внешней, «материализованной» форме: например, в виде карточки, на которой это все расписано.

С.: И требовать, чтобы ребенок заучил этот алгоритм?

А.: Ни в коем случае. Ребенок должен не заучивать нужные формулировки, а научиться правильно выполнять действие по этому алгоритму. Собственно «заучивание» придет само, даже незаметно для ребенка. Как осуществить это научение? Итак, ребенок при выполнении нужного задания (надо решить, допустим, арифметическую или алгебраическую задачу) сначала активно пользуется карточкой, в которой записана «перспектива выполнения» всего действия: что делать, как именно и что должно получиться в результате.

С.: Своего рода шпаргалка?

А.: Только эта шпаргалка используется не так, чтобы «учитель не заметил», а наоборот – при активной роли учителя, который следит за правильностью выполнения каждого отдельного действия и, что называется, «отрабатывает» его у каждого ученика с использованием специально подобранного материала. В данном случае это алгебраические и арифметические задачи, а также различные наглядные схемы, рисунки, модели изучаемой реальности (например, при изучении структуры слова она представляется в виде квадратиков, в которых имеются соответствующие обозначения) и тому подобное. Действие на этом этапе максимально развернуто и выполняется фактически с опорой на внешние вспомогательные средства, то есть в материальной или материализованной форме. Более наглядно можно представить себе материальную форму выполнения действия на житейском примере. В различных журналах для детей иногда даются «лабиринтные задачи»: нужно провести какого-нибудь героя по лабиринту из одного места в другое, чтобы при этом его «никто не съел». Ты не замечал, как дошкольники решают подобные задачи?

С.: Я сам это хорошо помню: я водил пальцем по этому лабиринту…

А.: А взрослому достаточно «простого взгляда» на лабиринт. И он еще удивляется, как это его сын «не видит» этот путь! Ведь его перцептивное действие уже сформировалось из такого вот материального ориентировочного действия, которое для ребенка оказывается единственно доступным. Сама ориентировка, а не только исполнительная часть действия происходит путем движения пальца по лабиринту, то есть «внешним» образом. У взрослого же то же действие носит уже преобразованный характер: по форме его действие становится собственно перцептивным. То же происходит и в рассмотренном нами случае решения задач. Через некоторое время для ребенка внешнее средство перестает быть нужным: он заучил последовательность своих действий, причем не просто в словесных формулировках, а на уровне понимания смысла каждого из них. На этом этапе учитель требует от ребенка предварительного проговаривания вслух каждого «шага» решения задачи (этап громкой речи). Оказывается, если пропустить этот этап, ребенок будет делать ошибки при решении задачи без опоры на карточку. Собственно внутреннее действие у него пока еще не сформировалось, и проговаривание вслух служит необходимым средством такого формирования. Далее следует этап «внешней речи про себя», когда ребенок проговаривает про себя всю последовательность необходимых действий, и, наконец, этап «действия в скрытой речи», или собственно «умственного действия», когда кажется, что для выполнения задания уже ничего не нужно, кроме как «подумал и решил». На самом деле, как ты убедился, за умственным действием лежит целый ряд процессов его длительного и поэтапного формирования, причем действие претерпевает изменения по ряду параметров. С помощью такого поэтапного формирования могут быть приобретены не только навыки решения задач, но и навыки чтения чертежей, грамматического анализа, опознания сложных объектов и тому подобное, что имеет самое непосредственное практическое применение [см. 40].

Конечно, то, что я тебе сказал, – не более чем «скелетная схема» ТПФУД, а в реальности следует учитывать массу условий при проведении формирования умственных действий по этому принципу.

С.: Но ведь речь идет об овладении учащимися «готовыми» способами решения задачи, которые дает им учитель. А как же быть с решением творческих задач, когда необходимо найти способ их решения?

А.: Ты прямо как настоящий критик данной теории! Именно за это некоторые исследователи упрекали Гальперина. Но ряд его учеников показали, что ТПФУД применима и при решении так называемых творческих задач. При этом происходит формирование своеобразной «дисциплинированности» мышления, устраняется эффект «броуновского движения» мысли, который выражается в том, что испытуемые, только что познакомившиеся с текстом задачи, беспорядочно перебирают способы решения, некритично относятся к своим действиям, не осознают ошибок и тому подобное [см. 41].

Таковы одни результаты разработки принципа единства сознания и деятельности в онтогенетических исследованиях. Но существует еще один мощный поток исследований, связанный с понятием «ведущая деятельность». Я имею в виду прежде всего работы еще одного представителя школы Выготского – Леонтьева – Лурии, а именно Даниила Борисовича Эльконина. Это весьма яркая личность в отечественной психологии. Впрочем, очень многие представители деятельностного подхода отличались, мне кажется, ярким своеобразием. Но лично для меня Эльконин более близок.

С.: Чем же?