Текст книги "13 диалогов о психологии"

«Тренинг умений» в бихевиоральной терапии

А.: Представь себе. Да, бихевиористы «не видели» случаев научения буквально «с ходу», но ведь в некоторых ситуациях научение происходит и путем постепенного внешнего «прилаживания», внешнего подражания без специального анализа или даже особого привлечения внутренних условий. На этом строятся формы поведенческой терапии при обучении навыкам социального поведения. Лучше всего это происходит в специальных группах «тренинга умений».

К. Рудестам: К видам жизненных умений, которым обучают в группах, относятся: управление тревогой, планирование карьеры, принятие решений, родительские функции, коммуникативные умения и тренинг уверенности в себе… В группах пациентов с тяжелыми нарушениями тренинг умений может касаться развития элементарных навыков, таких, например, как есть, не проливая [24, c. 287].

С.: Я не совсем понял, как это происходит.

А.: Используются, например, приемы «подражания» образцу, то есть действиям руководителя группы или какого-то ее участника; эти действия могут быть записаны и на видео; происходит репетиция поведения, то есть «проигрывание» возможных действий в различных житейских ситуациях: выражение просьбы или отказа, умение вступить в разговор и выйти из него, умение общаться с различными группами населения и должностными лицами (продавцами, таксистами, начальником, подчиненными). Что при этом думает или чувствует человек – в данных группах не столь важно: важно «отработать» лишь «внешний рисунок» поведения. По оценкам, это не столько собственно терапия, сколько обучение определенным навыкам поведения.

С.: Что же, это тоже нужно для жизни.

А.: И, наконец, мышление и речь также рассматриваются в бихевиоризме как приобретенные навыки.

Проблема мышления и речи в бихевиоризме

Дж. Уотсон: Мышление есть поведение, двигательная активность, совершенно такая же, как игра в теннис, гольф или другая форма мускульного усилия. Мышление также представляет собой мускульное усилие и именно такого рода, каким пользуются при разговоре. Мышление является просто речью, но речью при скрытых мускульных движениях [22, c. 43].

С.: Значит, мышление – это беззвучная речь?

А.: Не совсем так, хотя у бихевиористов можно найти и эту формулу.

Дж. Уотсон: Бихевиористы в настоящее время считают, что всякий раз, когда индивид думает, работает вся его телесная организация (скрыто), каков бы ни был окончательный результат: речь, письмо или беззвучная словесная формулировка. Другими словами, с того момента, когда индивид поставлен в такую обстановку, при которой он должен думать, возбуждается его активность, которая может привести, в конце концов, к надлежащему решению. Активность выражается: 1) в скрытой деятельности рук (мануальная система реакций); 2) чаще – в форме скрытых речевых движений (вербальная система реакций); 3) иногда – в форме скрытых (или даже открытых) висцеральных реакций… [Там же].

С.: Каких-каких?

А.: Висцеральных. Так называются реакции внутренних органов, например кишечника.

Дж. Уотсон: Если преобладает 1-я или 3-я форма, мышление протекает без слов. Бихевиористы высказывают предположение, что мышление в последовательные моменты может быть кинестетическим, вербальным или висцеральным (эмоциональным)… Эти соображения показывают, как весь организм вовлекается в процесс мышления; они доказывают, что мы могли бы все же каким-то образом мыслить даже в том случае, если бы не имели вовсе слов. Итак, мы думаем и строим планы всем телом [22, c. 44–45].

С.: А я всегда считал, что мышление невозможно без слов.

А.: В курсе психологии мышления ты узнаешь, что существует и так называемое «наглядно-действенное» мышление, которое совершается посредством действия; существует и образное мышление, когда человек «мыслит образами»; существует мышление и других типов, но о них мы еще очень мало знаем. Бихевиористы при всей их механистичности защищали идею различных типов мышления, которая, кстати говоря, не всеми психологами признавалась. Заслуживает внимания и то, что любое мышление, согласно бихевиористам, всегда представлено в физиологических процессах, которые можно уловить с помощью приборов; нет такой «чистой» мысли, которая не была бы облечена в скрытые физиологические – или, может быть, физические – процессы, что было подтверждено в ряде последующих трудов, в том числе отечественных психологов [25].

С.: Значит, и в бихевиористском подходе есть своя правда.

«Молярный» (когнитивный) необихевиоризм Э. Толмена

А.: Конечно, только это, как всегда, лишь часть правды. Очевидная механистичность классического бихевиоризма вызвала попытки его «дополнения» у так называемых необихевиористов. Одним из них был Эдвард Чейс Толмен, учение которого носит название «молярного» (то есть «целостного») и «когнитивного» бихевиоризма. Уже из названия видно, что Толмен счел возможным вернуть в бихевиоризм отвергаемые Уотсоном переменные вроде «образа» или «цели». При этом остроумные эксперименты Толмена на белых крысах (а крысы вообще были излюбленным объектом исследования бихевиористов, не делавших принципиальной разницы между поведением человека и животного) доказали, что далеко не все в поведении крысы может быть объяснено схемой «стимул – реакция». Например, крыса научалась путем проб и ошибок находить корм в одном из отделений лабиринта (на рисунке 4 обозначено буквой H). Через некоторое время она запускалась в лабиринт, где привычный ей ход наглухо закрывался, но зато было открыто множество других ходов (рисунок 5).

Что должна была делать крыса в этом случае, если руководствоваться теорией образования привычки в классическом бихевиоризме?

С.: Путем проб и ошибок формировать привычку прохождения лабиринта по другому пути.

А.: Но как раз именно этого она и не делала! После кратковременного исследования начальных отрезков нескольких новых ходов крыса выбирала тот самый «диагональный» ход, который приводил ее к корму самым кратчайшим путем, и ей вовсе не требовалось для этого новое долгое обучение! Иногда, правда, крысы ошибались и выбирали ход, обозначенный на рисунке 5 буквой В, но это были «хорошие ошибки»: крысы «помнили», что проходили участок лабиринта именно в этом направлении. Толмен предположил поэтому, что нельзя обойтись при объяснении поведения крысы без понятия «когнитивная» (то есть познавательная) карта, или план, под которым понимался целостный образ ситуации, сложившийся у крысы в ходе предшествующего обучения. Благодаря наличию этого плана крыса действовала не путем слепых проб и ошибок, а вполне целесообразно и разумно.

Рис. 4. Схема эксперимента Э. Толмена (1-я позиция)

Рис. 5. Схема эксперимента Э. Толмена (2-я позиция)

Э. Толмен: Мы согласны с другими школами в том, что крыса в процессе пробежки по лабиринту подвергается воздействию стимулов и, в конце концов, в результате этого воздействия появляются ее ответные реакции. Однако вмешивающиеся мозговые процессы являются более сложными, более структурными, и часто… более независимыми, чем об этом говорят психологи, придерживающиеся теории «стимул-реакция». Признавая, что крыса бомбардируется стимулом, мы утверждаем, что ее нервная система удивительно избирательна по отношению к каждому из этих стимулов… Поступающие стимулы не связываются с ответными реакциями с помощью простого переключателя по принципу «один к одному». Скорее, поступающие стимулы перерабатываются в центральной управляющей инстанции в особую структуру, которую можно было бы назвать когнитивной картой окружающей обстановки. И именно эта примерная карта, указывающая пути (маршруты) и линии поведения и взаимосвязи элементов окружающей среды, окончательно определяет, какие именно ответные реакции, если они вообще имеются, будет в конечном счете осуществлять животное [26, c. 66–67].

А.: Таким образом, классическая схема «стимул – реакция» обнаружила свою несостоятельность: Толмен выступил с требованием «вставить» между этими переменными другие, промежуточные. Таковы у него «когнитивный план, или карта», «гипотеза» и подобные им. Другие необихевиористы, в частности автор «гипотетико-дедуктивного» бихевиоризма Кларк Леонард Халл, вводили иные промежуточные переменные, например: «потребность», «редукция потребности». Были и другие варианты необихевиоризма, о которых ты узнаешь позже. Самое главное, что сделали необихевиористы, – это показали, что понять поведение без допущения некоторых недоступных прямому наблюдению переменных невозможно. Вместе с тем остались те же ограничения концепций необихевиористов, что и у классического бихевиоризма: построение психологии по образцу естественных наук, принципиальное игнорирование специфики психологии человека. Но бихевиористская «философия человека» до сих пор существует – не только в сугубо академических исследованиях, но главным образом в виде конкретных ее приложений к решению прикладных задач. Существуют, например, социально-психологические разработки на основе этой стратегии, соответствующие теории обучения…

С.: Ну и какое же обучение может идти таким механическим путем? Какая тут может быть еще и теория обучения?

А.: Одна из них предложена американским же психологом, создателем «оперантного бихевиоризма» Берресом Фредериком Скиннером. Этот вариант бихевиоризма оказался гораздо ближе к уотсоновскому классическому бихевиоризму, чем к новым направлениям, допускающим промежуточные переменные. Скиннер возвращается к классической схеме «стимул – реакция – подкрепление», правда, вносит в нее одно существенное изменение [см. 27, c. 306–316; 28].

С.: Какое именно?

«Оперантный бихевиоризм» Б. Скиннера и проблема программированного обучения

А.: Скиннер считал, что Джон Уотсон (как, кстати, и Павлов) исследовал так называемое респондентное поведение, то есть изучал, какой стимул вызывает какую реакцию. При этом, чтобы вызвать ту или иную реакцию, использовалось подкрепление стимула, а не самой реакции. Скиннер же исследовал так называемое оперантное поведение, то есть действия и движения (операнты), возникающие как бы спонтанно, среди которых, однако, некоторые подкрепляются естественно (полезным для организма результатом) или искусственно (дрессировщиком или экспериментатором) и поэтому закрепляются. Таким путем происходит отбор первоначально спонтанных движений и поведение формируется в нужном направлении.

С.: Кому нужном?

А.: Дрессировщику, например, который (давая лакомство животному за случайно выполненное им действие) подкрепляет нужные ему движения и получается искусный цирковой номер. Таким образом, кстати, работал наш знаменитый дрессировщик Владимир Дуров. Полезным этот способ может быть и для учителя, который обучает ученика по определенной программе (кстати, именно с бихевиористской традицией связаны первые системы программированного обучения). В конечном счете, по мнению бихевиористов, это нужно обществу, в котором живет человек. Не зря бихевиористы еще на заре своего движения стремились превратить это психологическое течение в «лабораторию общества».

Еще несколько слов о практическом применении идей Скиннера в процессе программированного обучения. Основные задачи такого обучения заключаются, по Скиннеру, в получении правильных реакций и их закреплении путем подкрепления. Информация, подлежащая заучиванию, разбита на мельчайшие порции (называемые кадрами или фрагментами). Они настолько малы, что все учащиеся без особого труда могут усвоить требуемое определение или идею. Для проверки правильности выполнения (усвоения) того или иного шага существует определенная система контроля (она, впрочем, может различаться в разных типах программ). Например, она состоит в наличии «ключей» (правильных ответов), с которыми учащийся может сверить свой ответ. Совпадение ответов, по Скиннеру, само по себе является хорошим подкреплением и тем самым условием закрепления нужной реакции. Иногда подкрепление (особенно при работе с компьютерным вариантом программы) дается в виде появляющихся на экране слов одобрения, похвалы и тому подобное. Для закрепления нужных реакций используются и так называемые «подсказки», причем с каждым разом они все менее и менее подробны. Допустим, сначала предъявляется полный текст необходимого фрагмента, который нужно заучить. В следующий раз этот же текст дается с небольшим пропуском, а еще позже – уже со значительными пробелами, которые нужно заполнить. Тем самым сторонники такого варианта программированного обучения считают, что человека можно обучить безошибочно воспроизводить нужные ответы на любой вопрос на экзамене.

С.: Мечта любого экзаменатора и студента! Вот бы такой учебник по психологии мне! Я так мечтаю о безошибочном ответе на экзамене!

А.: Открой учебник по психологии для начинающих канадского психолога Жо Годфруа [27] – и ты найдешь кое-что для себя. Например, пользуясь этим учебником, я могу, скажем, проверить твои знания, которые ты должен был усвоить в ходе наших первых бесед. Ты готов?

С.: Конечно.

А.: Итак, твоя задача – заполнить пробел в утверждениях, которые приведены здесь для проверки твоих знаний. Начнем: «Одно из первых объяснений функционирования разума сводилось к идее о некой… заключенной в теле».

С.: Душе!

А.: Верно. «Для Аристотеля разум (психика) – это одна из… тела».

С.: Функций!

А.: Верно. «По мнению Декарта, действия организма определяются… находящимися в головном мозгу».

С.: Не помню.

А.: Откроем подсказку: «животными душами».

С.: А-а, это имеются в виду «животные духи», что ли? А почему здесь написано «душами»?

А.: Вероятно, неточность перевода… Но двигаемся дальше. «По представлениям философов-эмпириков XVIII в., ощущения комбинируются по… принципу».

С.: Ассоциативному!

А.: Верно. «В XVIII в. изучение души заменяется изучением… и…».

С.: Явлений сознания и функций сознания.

А.: Откроем подсказку: здесь написано «мыслительной функции», «сознания».

С.: Но ведь это не совсем так. Во-первых, можно говорить об эмпирическом изучении сознания уже в XVII веке, а потом: почему только «мыслительной функции»? Ведь мы знаем, что как раз в XVIII веке, да и в XVII тоже, изучались и другие функции, например аффекты.

А.: Продолжим пока далее. «Эмпирики считают, что любое знание может быть приобретено лишь…».

С.: Эмпирическим путем!

А.: Откроем подсказку: «экспериментальным путем».

С.: Опять неверно. А Брентано с его «Психологией с эмпирической точки зрения», который отрицал эксперимент! А эмпирическая психология до возникновения экспериментальной!

А.: «Первая лаборатория психологии была основана… в…г.».

С.: Вильгельмом Вундтом в 1879 году.

А.: «Метод… состоит в том, что испытуемый описывает ощущения, возникающие у него при воздействии того или иного стимула».

С.: Я полагаю, речь идет об интроспекции и самонаблюдении, но такой ответ слишком общий и не раскрывает особенностей каждого из вариантов интроспекции и тем более не показывает специфику именно интроспекции как особого метода в отличие от простого самонаблюдения. Так что краткий ответ на этот вопрос будет по сути неверным.

А.: Я специально дал тебе возможность убедиться в ограниченности такого способа приобретения и проверки знаний. Во-первых, речь идет о простом заучивании неких готовых формул, которые кажутся верными, как правило, лишь для составителя подобных программ. Во-вторых, здесь принципиально исключается момент более или менее глубокого понимания того или иного положения, а это может привести к механическому задалбливанию готовых формул без осмысления путей их вывода. Но данная система обучения может быть использована в других случаях: ты, например, осваиваешь компьютер, и подобная программа, где тестируются твои раз и навсегда определенные, необходимые навыки, была бы весьма полезна. Однако не стоит забывать и об ограничениях данного способа обучения.

Впрочем, нам пора завершать разговор о том довольно разнородном конгломерате школ и направлений, который называется «объективной психологией». Упомяну еще лишь одного автора, который пытался создать свой, казавшийся ему оригинальным, вариант «объективной психологии». Это был русский психолог Константин Николаевич Корнилов. Как только произношу это имя, сразу же всплывают две ассоциации: «марксизм» и «реактология».

С.: Почему марксизм?

«Реактология» К. Н. Корнилова

А.: Потому что как раз Корнилов в январе 1923 года на Первом Всероссийском съезде по психоневрологии сделал некий «программный» доклад, который был тогда назван «программой построения психологии на основе марксизма». На самом деле в этом докладе и последовавших после него событиях отразилась вся драматичность российской истории того периода и ее противоречивость. Сам этот съезд был организован ведущими психологами дореволюционного периода: уже известными нам Челпановым и Нечаевым [см. 18, c. 12]. Корнилов в то время был сотрудником Психологического института, возглавляемого Челпановым. После этого доклада, в котором он порадовал власти стремлением строить психологию на «единственно научном фундаменте марксизма», бывшего официальной идеологией, Корнилов был назначен директором института вместо отстраненного Челпанова. Челпанов ведь «звал назад», к «реакционной идеалистической психологии», а Корнилов был пионером новой, невиданной еще, но заранее объявленной единственно научной и потому верной советской психологии. И не было замечено тогда, что идеалист Челпанов дал более глубокий анализ марксизма в своей работе «Психология и марксизм», вышедшей в 1924 году [29], чем это было сделано Корниловым в его докладе и последующих трудах.

Не анализировался и тот факт, что знаменитейший Павлов обратился не к кому-нибудь из новых психологов, а именно к Челпанову с предложением об организации психологического отдела в Колтушах. Много лет спустя известный психолог Владимир Петрович Зинченко скажет по этому поводу: «Видимо, И. П. Павлову для дальнейшего развития исследований высшей нервной деятельности человека понадобилась психологическая культура, и он искал ее не в обещанной новой марксистской психологии (она ведь еще только должна была быть построена), а в той психологии, которая ему была известна и к которой он относился с уважением» [30, c. 83]. Более того, не могу не упомянуть здесь один интересный эпизод, который произошел с Алексеем Николаевичем Леонтьевым в то далекое время, когда он был сотрудником нового директора института психологии Корнилова и его вместе с Лурией отправили в командировку в Ленинград для изучения работы павловских лабораторий в Институте экспериментальной медицины.

А. Н. Леонтьев: Я явился в институт, и Фурсиков, ассистент института – по-теперешнему заместитель директора по науке – представил меня Павлову. До этой торжественной минуты я участвовал в обходе им лабораторий, успел поразиться принятому там стилю работы – как Павлов обращается с сотрудниками, как консультирует различных исследователей, как разговаривает со множеством врачей, которые сидели по всем углам и – я снова пользуюсь терминологией тех лет – «отсасывали собачий сок». Одним словом, к тому моменту, когда Фурсиков сказал, что из Москвы приехал наш молодой коллега, который некоторое время побудет у нас, я уже несколько осмотрелся в институте. И. П. Павлов охотно сказал что-то вроде «да-да», мы пожали друг другу руки, и тут он спросил меня: «А как поживает Георгий Иванович?»

Я был молод и неопытен, а потому страшно смутился. «Иван Петрович, – сказал я, – Георгий Иванович у нас в институте более не работает, наш директор теперь – Константин Николаевич Корнилов, в институте многое переменилось – мы культивируем теперь объективные методы исследования психики, и вот почему я командирован к вам». Реакция была незамедлительной, даже мгновенной. Так как мы стояли очень близко друг к другу, поведение Павлова было особенно демонстративным: он, не сделав ни одного шага, повернулся ко мне спиной и, бросив фразу:

«Сожалею, молодой человек, сожалею», отмаршировал прочь [Там же, с. 99–100].

А.: Но самое главное, в тот момент не поняли, что Корнилов, провозгласив марксизм новой «философией психологии», был весьма далек от формулирования действительной программы построения психологии на новой основе. Он предлагал примерно то же, что в свое время, в дорефлексологический период своей деятельности, Бехтерев, – соединить субъективную эмпирическую психологию сознания с «объективной психологией» (бихевиоризмом, рефлексологией). Они, по его мнению, как элементы должны войти в марксистскую психологию [см. 31]. Уже из этого ясно, что при соединении могла получиться только эклектическая конструкция, которая никак не могла оказаться марксистской именно потому, что в последней совершенно иначе понималось и сознание, и поведение. Заслуга Корнилова, пожалуй, только в одном: он привлек внимание психологов к действительно значимым положениям в марксистских философских книгах, которые могли сыграть свою роль в становлении новой психологии. Но у Корнилова они такой роли не сыграли.

С.: Догадываюсь.

А.: Да, собственная психологическая концепция Корнилова, которую он называл «реактологией», была как раз такой эклектической конструкцией, где от марксизма ничего не было. Основным понятием этой концепции было понятие реакции, которое, по Корнилову, отличалось от такового в бихевиоризме.

К. Н. Корнилов: Тем-то отличается акт реакции от рефлекса и психического состояния, что тогда как первое есть лишь узкофизиологическое, а второе – узкопсихологическое понятие, абстрагированные из проявлений живого организма, реакция есть акт биологического порядка как выявление всех функций организма во всей их целокупности, где есть и физиологическая сторона, и ее «интроспективное выражение»… Совокупность-то этих реакций… и составляет предмет науки о поведении человека, строящийся в полном согласии с методологическими предпосылками диалектического материализма [цит. по: 18, c. 38].

А.: В результате реактологических исследований не было выявлено никаких конкретных психологических закономерностей, кроме очень незначительных сведений о скорости протекания элементарнейших реакций человека. Правда, Корнилов считал, что открыл новый закон, названный им «законом однополюсной траты энергии», который заключался в следующем. Чем больше энергии тратится на мыслительные процессы, тем меньше ее остается для проявления движений вовне, то есть, грубо говоря, умственные и физические проявления обратно пропорциональны друг другу. В принципе эта связь была известна очень давно, обсуждалась, кстати, тем же Сеченовым, но только Корнилов сделал отсюда сверхобобщающие выводы. Впрочем, во многих своих высказываниях ему пришлось раскаиваться.

С.: Что ты имеешь в виду?

А.: Я имею в виду резкую критику Корнилова во время так называемой реактологической дискуссии, которая проводилась в самом начале 30-х годов и отражала не только научные споры. Подробности ты можешь прочесть в разных публикациях [18; 32; 33 и др.]. Эклектичность научной позиции Корнилова просто бросалась в глаза, но из этого были сделаны далеко идущие политические «оргвыводы». Вот что, допустим, было сказано в резолюции общего собрания ячейки ВКП(б) Государственного института психологии, педологии и психотехники (так назывался в то время Психологический институт имени Щукиной) от 6 июня 1931 года: «Только что закончившаяся дискуссия по реактологической психологии с полной ясностью показала, что в области психологии мы имеем классово враждебные влияния, в основном в виде механистических взглядов. Эти механистические взгляды, переплетающиеся с идеалистическими теориями, особенно опасны потому, что они протаскивались как якобы подлинно диалектико-материалистические… Возникшая как эклектическое сочетание совершенно различных психологических школ, имеющих свои корни в буржуазной философии и социологии, реактологическая психология некритически и без переработки перенесла к нам чуждые стране строящегося социализма буржуазные учения, их методы и методики… Отсутствие партийности, отсутствие основного политического стержня, который бы превращал психологию в одно из научных орудий социалистического строительства, приводило реактологическую психологию к ряду неверных и порой вредных для практики социалистического строительства положений» [33, c. 2–3, 5].

С.: Значит, Корнилова в основном критиковали не за эклектизм, а за «вредность»?

А.: Именно так. Он и сам жаловался на это.

К. Н. Корнилов: Наша психологическая дискуссия пошла совершенно по иному пути. Вместо принципиальной постановки вопроса о том, какими же путями возможно психологам включиться в социалистическое строительство, дискуссия приобрела узкоперсональный характер и нацело сосредоточилась только на разборе моих психологических воззрений… Понятно, что так ультраперсоналистски проведенная дискуссия… должна была отличаться… «крепостью слов» взамен «крепкой аргументации» [34, c. 45].

А.: Корнилов думал, что «крепость слов» вызвана только персоналистской, а не идеологической направленностью дискуссии… Время показало, что стояло за этой «крепостью слов». Возможно, новая публикация ставших библиографической редкостью работ Корнилова [37] даст будущим историкам психологии материал для более объективного исследования советской психологической науки той поры в целом и творчества Корнилова в частности.

С.: Давай подведем итоги нашего обсуждения сегодня.

А.: Итак, направление, называемое «объективной психологией», стремилось прежде всего изучать то, что может быть, по мнению представителей данного направления, действительно объективно наблюдаемо. Под словом «объективно» они имели в виду, однако, внешнее наблюдение доступных для этого реакций, включая физиологические процессы, на стимулы из окружающей среды. «Внутренние» же психические явления должны были либо изучаться дополнительно, под контролем объективных методов исследования, либо быть изгнанными из «научной психологии». В связи с этим понятно, что интроспективная и «объективная» психологии росли из одного корня, как говорил Выготский. В них сохранялось принципиально то же интроспективное понимание сознания. Вот почему на этом фоне по-иному выглядит концепция Сеченова, которая, хотя по названию и может быть отнесена к «объективной психологии», на самом деле подразумевает под объективностью совершенно иное, а именно опосредствованное изучение психических процессов, определяемых антиинтроспекционистски. Позже мы познакомимся с иными вариантами именно так понимаемой «объективной психологии» (с концепцией Выготского и различными вариантами деятельностного подхода в психологии).

А в следующий раз мы будем заниматься главным образом психоанализом, в котором в своеобразной форме тоже отразилось это требование времени: опосредствованное и объективное изучение психической жизни человека.