Текст книги "Душа моя – Эвридика. Почти подлинная история"

ДОЛГИЕ СЧЕТЫ

Утро пришло, и застало жителей деревни в растрепанных чувствах. Вчерашний день помнился отчетливо, а лучше бы не помнился совсем. И вообще – лучше бы его не было. Не то, чтобы они считали себя глупцами, затеявшими нечто ненужное или позорное – это нет, но вот подготовиться следовало получше. Ведьму надо было прикончить, а они, мало того, что упустили её, так еще и двоих убитыми потеряли. Женская родня погибших голосила, не переставая, перемежала плач проклятиями – и в адрес Эвридики, и в адрес тех, кто вернулся живым. Не очень-то это приятно слушать, но понять их можно, по-человечески, и мы бы даже поняли, если б только не так громко выли эти вдовы и сироты. Ну что они, право, ведь вокруг тоже люди, и чем мы виноваты, что вернулись целехоньки? И кстати, не так уж мы невредимы – руки-ноги сучьями изодраны, лица ветками исхлестаны, Акаст вон ногу свернул, хромает, последним плелся, хорошо Менандр-силач рядом был – всю обратную дорогу буквально тащил его на себе. Гилас, бедняжка, когда неизвестный швырнул в них тело убитого им Никтея, навзничь повалился, и затылком – прямо об кочку моховую, что у ручья во множестве. А под кочкой-то валун! Еле поднялся, голова, говорит, теперь кругом идет, как глаза закрою. Засыпать, говорит, боюсь, а спать ужас как хочется. Двое, которые внутрь крыльца провалились – Хрис и Пентей, такие глубокие ссадины получили, что до сих пор кровь то и дело идти начинает. Хорошо, хоть не переломы, – на волоске от этого были. Гнилье, а не доски! Ведьма проклятая, не иначе как специально подстроила! Ну, ничего, вернется она к дому, тут-то ей и конец. Будем сторожить, второй раз не упустим. А если не вернется, значит – сгинула и без нашей помощи.

Дом Орфея они сторожили и раньше, это им было не впервой. Не только из дружеских чувств и соображений добрососедства, но и радея о собственном кармане. И, в общем-то, ничего не изменилось. Орфея в доме нет – но чужакам это знать необязательно. Раньше ведь тоже бывало, что они приводили любопытных к дому в те часы, когда хозяева отлучались, но у дома был жилой, обихоженный вид, было понятно, что в нем живут люди. До первой отлучки Орфея они часто приходили к нему, а их жены и дочери – к Эвридике. Дети – те бегали сюда постоянно. Потом когда он ушел на поиски жены, они блюли дом, ухаживали за садом – как могли, и изредка, когда уж очень просили – показывали его любопытным. Они не видели в этом ничего плохого – хозяев не было, в дом и в сад они чужаков не пускали. Кому первому пришло в голову взять за показ деньги – уже забылось. Путники сказали бы, что с них взяли, а жители села – что им дали, причем буквально всучили, насильно, в знак признательности. Но, как бы то ни было, лиха беда начало – и через некоторое время для сельчан это стало таким же источником дохода, как торговля в базарный день или как любое из ремесел, будь то кузнечное дело, ткачество или лепка горшков. Когда Орфей вернулся, они, конечно же, ему об этом рассказывать не стали, просто дом с садом теперь показывали только издали, так чтобы не заметили хозяева. И, как и прежде, не видели в этом ничего предосудительного. Они же не наглели – на глаза не совались, не шумели, не мешали, небылиц и баек о нем не рассказывали, только восхваляли наперебой, и надувались от гордости за такое соседство. Сейчас разница была лишь в том, что нужно было поселить здесь кого-нибудь, на случай если вернется Эвридика. Караул оставлять в доме не стоило – это могло ее спугнуть, и она не стала бы подходить к дому. Лучше было поселить женщину, но в этом случае возникало так много «но», что потребовалось два дня, чтобы все обговорить и утрясти. Кандидатур было много, на сходке чуть не передрались всем миром, но потом остыли и почти единодушно выбрали маленькую Авгу, «сияющую», названную так в честь царевны из Аркадии, родившей сына знаменитому Гераклу. Сын этот, по слухам, был похож на своего отца как две капли воды. Совсем ничего от матери, говорили досужие языки, вылитый папаша, только бороды не хватает, палицы из дикой оливы да львиной шкуры.

Тезке аркадской царевны было уже почти тринадцать, и она и вправду была похожа на маленький огонек, на удивление резвый. Иногда казалось, что её пламенная, ярко-рыжая шевелюра находится сразу в нескольких местах. Она была сметлива, рассудительна не по годам, и не боялась никакой работы. В довершение ко всему, она обладала невероятной памятью, и столь же невероятным любопытством, за которое неоднократно была драна за уши отцом, зажиточным торговцем, владельцем самого богатого постоялого двора и самого превосходного винного погреба во всей округе. Этот погреб и был Авге убежищем в ее вылазках; сидя внизу, она с наслаждением слушала всё подряд – деревенские сплетни, непристойные байки, дедовские предания, песни о героях и богах и свежие сводки с полей сражений. Несмотря на свойственную всем девчонкам живость и болтливость, в серьезном деле на Авгу всегда можно было положиться. Если отец говорил ей: «об этом – никому», то это было именно «никому». Отцовские взбучки носили скорее ритуальный характер – для острастки, и просто как напоминание о том, что «вообще-то подслушивать нехорошо». По-другому между ними и быть не могло, ведь он порой извлекал немалую выгоду из любопытства этого постреленка. Авга частенько прислушивалась к деловым переговорам, которые вели между собой торговцы, заглянувшие сюда, чтобы обмыть сделку или обсудить чью-то неудачу. Эти разговоры запоминать было непросто, но именно за них отец прощал ей всё остальное.

Итак, Авга переселялась в дом Орфея. Ей поручалось домашнее хозяйство, припасы ей привезут, крыльцо починят. Огня в доме велено было пока не разводить, месяц-другой, пока не очень холодно, подождать, а за это время уже всё бы встало на свои места. Договорились, что будут приходить её проведать, но только ближе к ночи, и не к самому дому, а несколько в стороне, тогда и горячего поесть можно будет. А просто воды нагреть – можно и на костре, только подальше от дома, чтобы не видно было издалека. Договорились, что как только Авга увидит Эвридику, она должна немедленно бежать в деревню, но сначала нужно обязательно убедиться, что ведьма её не заметила. В противном случае, следовало сначала уверить Эвридику в добрых намерениях односельчан. Вот, мол, одумались и заботимся о твоем доме, навещаем, присматриваем, видишь, даже крыльцо починили, – и только потом, когда та окончательно в это поверит, прибежать за помощью. И так даже лучше, потому что надежнее. Впрочем, очень подробными инструкциями Авгу не нагружали – все знали, что девочка умна не по годам, да всего и не предусмотришь. Насчет крыльца думали-думали и решили всё же починить, больше из-за Авги – зазевается и сломает себе что-нибудь. Тем, кто опасался, что ведьму это может насторожить, и тогда она сразу уйдет, ответили, что наоборот, это будет расценено ею как жест доброй воли со стороны сельчан. Уверенность в том, что Эвридика может вернуться, имела под собой основания, ведь, как ни крути, выжить в одиночку – сложная задача даже для сильного мужчины, а для женщины это и вовсе невозможно. То, что она будет искать мира с теми, кто чуть не убил её – было вовсе не бесспорно, но простая логика подсказывала: если вернулась, значит, хочет и дальше жить в этом доме, иначе зачем возвращаться. Это тоже понятно – идти-то ей некуда. А если хочет здесь жить – значит, готова искать пути к примирению или надеется, что конфликт можно разрешить. На самом деле, логики во всем этом было немного, ясно было только одно – если она вернется, придется или убить её, или позволить жить рядом с ними. В глубине души все надеялись, что Эвридика больше не появится – сейчас, на трезвую голову, пачкать руки в крови не хотелось никому. Очень надеялись, что либо звери съедят, либо наемник тот с собой прихватит, либо подастся ведьма в соседние деревни – и прикончит её кто-нибудь по дороге. Главное, чтобы без них, и так уж муторно на душе. Присматривать за домом не подходя близко – это было им не впервой. Что же до девочки, девочка пусть там живет, выгодный бизнес терять не след. Вырастет – получит за свою работу дом с садом, с таким приданым можно и в знатную семью войти. Именно поэтому с такой ожесточенностью, чуть ли не до крови, спорили, кому там сейчас сидеть, ведьму поджидать.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Три дня в пещере измучили Эвридику до полусмерти. Уютное, обжитое местечко, где так весело было проводить время, пока было куда возвращаться, теперь стало Обителью Страха и Слез. Да-да, именно так, когда она мысленно проговаривала эти слова, они так и виделись ей – огромными буквами, и обязательно, каждое слово – еще и с заглавной. И дело было не в склонности к дешевой патетике, этим Эвридика никогда не отличалась, дело было в лихорадке неизвестности, в этом пронзительном, до звона в ушах и уколов в сердце, чувстве бесприютности и отверженности. Она пыталась спастись хозяйственными хлопотами – сделала из еловых лап веник, начисто вымела пол в пещере, обмела стены, и даже камни. И те, которые использовала как стол и постель, и те, которые она никак не использовала, а просто мимо проходила ежедневно. Несколько раз ходила за водой, даже и без особой надобности, запасать её все равно было негде, но она упрямо шла к ручью, собирая по дороге ягоды и съедобные травы. Вечером разводила костер, стараясь, чтобы он не дымил, готовила себе еду в старом котелке, припрятанном в одном из уголков своего тайничка. Нашла одеяла, распорола одно из них, из тонкой, крашеной в темный цвет, овечьей шерсти, сшитое вдвое, чтобы было потеплее и, вырезав ножом куски ткани, проделала по краям вдоль полотен дырки. Узкие полосы, оставшиеся от раскроя, нарезала тоненькими полосочками, и, продев полосочки в дырочки, получила вполне элегантное платье. Темная ткань полностью скроет её фигуру в сумерках. Конечно, в нем было жарковато, но завязки по бокам худо-бедно обеспечивали вентиляцию, и в любом случае, она же не планировала носить его повседневно. Это было временно – только дойти до дома. К тому же она решила идти ночью, а по ночам было уже прохладно, осень в горах приходит раньше, чем на равнинах. Задача была непростой – пусть лунный свет ярок, но в лесу от него мало толку. Диких зверей она не боялась, как правило, они избегают человека, к тому же у неё теперь был нож, большой воинский нож, с длинным, широким у рукояти, лезвием и острым, как шило, кончиком. Ножом Дики владела великолепно – жизнь на отшибе обязывает, да и Орфей научил её некоторым хитрым приемам. Певец-то он певец, но в путешествие с аргонавтами команду набирали из людей, хорошо знавших воинское ремесло, это было первым и необходимым условием.

Наконец, тоска по дому и по мужу пересилила все её страхи и колебания, и ранним вечером, как только зажглись первые звезды, и легкая дымка затуманила очертания деревьев, Эвридика отправилась в путь. Ничем особенным этот момент отмечен не был. Вот только что она сидела, перебирая в пальцах орехи, прикидывая – сколько съесть сейчас, а сколько оставить на утро, а в следующий миг уже шла к выходу из пещеры, прихватив по пути узелок с припасами, который лежал на камнях, справа от центрального прохода. Никаких мыслей «вот сейчас я встану и пойду», или – «сейчас положу орехи, отряхну руки и пойду – сколько можно тут сидеть» – у нее не было, только одна змейкой скользнула где-то по краю сознания: « лучше утром…».. Но она вспыхнула и умчалась, а через несколько мгновений Эвридика уже стояла на ногах, отряхивая пальцы от ореховой скорлупы. Еще мгновение, и она шла к выходу – ровным, несомневающимся шагом, словно какая-то неведомая сила вздернула её на ноги и отправила в дорогу. За два дня пути она не встретила ни единой живой души – птицы и мелкое зверье, понятное дело, не в счет. Пока Эвридика шла в слабом свете луны через кустарник и прогалины, пока пробиралась между тесно росшими деревьями, воспоминания о былых счастливых днях занимали её ум настолько полно, что стоило только подивиться, как она не свернула себе шею по дороге. Тропинки все шли под уклон, были они кривые, заросшие, еле заметные и при дневном-то свете, оступиться было легче легкого, но её словно оберегал кто-то, под локоток поддерживал. Днем она пряталась в зарослях вдоль берегов ручья, спать хотелось ужасно, но Дики крепилась. Один раз она все же задремала, но ей удалось выдернуть себя из сонной ловушки, до того как сознание успело скользнуть туда и расположиться со всеми удобствами.

Она разговаривала сама с собой, очень тихо, почти на грани беззвучия, это позволяло не поддаваться сну. Она говорила с мужем, вспоминала все их заветные минутки, нежные прозвища, смешные словечки, оговорки, всю ту милую чепуху, что составляет истинное счастье влюбленных. Она шептала сама себе о своей любви к нему, сама себе рассказывала о том, как жили-были Орфей с Эвридикой, и они были счастливы, пока не случилось ужасное несчастье. И снова и снова рассказывала она себе ту историю, которую поведал ей Орфей – о своем походе в Подземное царство, о том, как пел перед Аидом и Персефоной, и о Кербере, который оказался большим любителем музыки. Интересно, как это выглядело со стороны: три головы жуткого пса Преисподней, торчащие в разных окнах, кивающие восхищенно, но не в такт – почему-то ей казалось, что он обязательно должен кивать не в такт, в этом была для нее какая-то трогательность, незащищенность, ведь был же он когда-то маленьким щенком, ластившимся к матери. Она представляла себе эти головы – огромные, покрытые жесткой шерстью, и чудовищные клыки, оскаленные в широчайшей улыбке и налитые кровью глаза, прижмуренные в блаженстве. И ещё Эвридику почему-то ужасно интересовало – как выглядит Персефона? Она произносила тихонько, нараспев, «Пер-се-фо-на», и вслушивалась в звучание – ей ужасно это нравилось, нравилось, как звучит имя Богини Подземного Царства. Ей казалось, что супруга Гадеса должна быть обязательно блондинкой, с тонкими чертами лица, хрупкой, немного печальной, разумной, и очень доброй. А ещё она должна иметь много своих тайн от мужа – ведь она его не любит, говорят, что он украл её, и не хотел отпускать. Наверное, она тогда любила другого и не хотела быть с Гадесом, а потом смирилась со своей участью, или может быть она теперь любит другого, и поэтому живет на два дома – и на земле, и под землей. Ведь богиня Деметра, её мать, вынудила тогда великого Зевса вмешаться, и тот повелел, чтобы Персефона проводила в Аиде только три месяца в году, а всё остальное время жила на поверхности. Наверное, поэтому Аид такой суровый – он просто скучает по своей жене и страшно злится, что её нет. Поэтому он и отпустил Эвридику – ему хорошо знакома тоска по той, кого любишь. Эвридика вдруг подумала, что если бы она встретилась с Аидом – им было бы о чем поговорить.

Мысли перескочили к событиям недавним. Всеблагие боги, что сделала она этим глупцам, какое зло причинила? В чем провинилась? Её ссоры с мужем – а какое собственно им всем дело до этого? Она же не вмешивается в их семейные дрязги и не дает им советы. Сама не вмешивается и их не пускает. А может быть в этом и дело? Что она – не как все? И розы не как у всех, и привычки, и речь, и внешность, и муж особенный, и дом на отшибе. Но Орфею его особенность они прощали, а ей – нет. Просто потому что она женщина? Мужчинам – можно, а нам – нельзя? Его тайные слова – достойны славы и преклонения, а мое тихое слово, которое не имеет ничего общего с тайной – костра и холодной стали, вогнанной в сердце? Ведь нет в моих словах ничего волшебного, сад мой держался только на заботе да ласке. Важны только знания, да руки, да опыт, а слова – глупости, больше для себя ведь говорила всегда, просто чтобы не так скучно было, делаешь то все время почти одно и то же – полить, вскопать, подрезать, пересадить. А иногда такие забавные рожицы видятся в цветочных чашечках, или листья они сложат, как будто руки у танцовщиц, или ветки перекрестят, смотришь и думаешь – вот бы такой узор на платье. И потом, они же живые, утром венчики откроют, вечером закроют, растут, к солнцу тянутся, друг друга отталкивают – как есть живые, как же не поговорить? Выйдешь, скажешь – доброе всем утро, и как ветер подует, кажется, что они тебе улыбаются и кивают – и тебе доброе утро, Эвридика! Вот и вся тайна!

За два дня пути никто не помешал ей добраться до той опушки, где стоял их дом. Она остановилась у кромки леса, и долго перебегала с место на место, прячась за деревьями и внимательно вглядываясь в знакомый пейзаж. У нее ушел не один час, чтобы все внимательно изучить. И ей хотелось понять – есть кто-то в доме или нет. Сад цвел безмятежно, фруктовые деревья сгибали ветки под тяжестью плодов, все казалось нетронутым. Окно было по-прежнему загорожено щитом, как она его тогда закрыла, так все и осталось, но дверь в дом была закрыта. Значит, они возвращались сюда. Они не тронули дом, не тронули сад, они даже починили дверь. Внезапный взрыв надежды оглушил её. Может быть, удастся договориться? Может быть, она всё-таки сможет остаться? Мысль о том, что это ловушка не пришла ей в голову. Она ожидала увидеть пепелище, а нашла заботливо отремонтированное жилье и ни единой души вокруг. Даже дыма от очага не было. Тишина.

Солнце шло уже к закату. Скоро вечер. Она колебалась – разведать всё до темноты, или пересидеть здесь, в лесу, и подобраться к дому, после того как спустятся сумерки. Нетерпение гнало её вперед. С ножом в руках, она теперь меньше страшилась встречи с теми, кто мог быть в доме. Даже если они оставили охрану, вряд ли там было больше двух человек, иначе она бы уже заметила их присутствие. Если подойти со стороны маленького окошка, её могут не заметить. К тому же, пользоваться огнем ей нельзя, а найти захоронку в темноте она не сможет. Сейчас главное – подобраться к дому. Там, чуть в стороне от маленького окна, выходившего в сад, был тайный лаз в подвал, надежно укрытый зарослями розовых кустов. И если пойти сейчас, можно оставить дверь лаза открытой, тогда в подвале будет не так темно. Она вынет захоронку и перепрячет её где-нибудь в лесу, в укромном месте, а уже потом вернется и осмотрит дом более тщательно. Если там кто-то есть, может быть, ей удастся, договориться с ними или припугнуть. Вряд ли они вооружены, они бы и в ту ночь пришли бы с оружием в руках, а у них кроме палок и камней ничего с собой не было. Она вдруг вспомнила, что в подвале должно лежать что-то из оружия, принадлежавшего Орфею – и ей стало легче дышать. Прорвемся как-нибудь. Главное, понять – сможет она здесь жить или нет? И понять это до того, как будет отрезан путь к лесу и свободе.

ДОГОВОРЕННОСТИ

Эвридике удалось пробраться в подвал незамеченной, а может быть, и впрямь кругом не было ни души. В доме было тихо. Она аккуратно отгребала кончиком ножа землю от камня в кладке, чтобы расшатать его и вынуть из стены. За ним, в нише, лежал мешочек с деньгами и украшениями. Она так погрузилась в это занятие, что не услышала, как сдвинулась одна из досок, закрывавшая вход в подвал из дома, и легкие босые ноги ступили на первую перекладину узенькой лестницы, ведущей вниз.

Эвридика лихорадочно ковыряла стену, камень не поддавался, она боялась сломать нож, лезвие скребло кладку, срывалось, она вздрагивала, но не оглядывалась. Она услышит их, если они начнут спускаться. Мужские ноги, обутые в тяжелые, прочные сандалии производят много шума. И вряд ли они будут скрываться и осторожничать. Они никого не ждут с этой стороны, решат что хорек или ласка. Она их услышит.

А босые ноги тем временем добрались уже почти до предпоследней ступеньки, и вот здесь их ждала незадача – доска оказалась такой же гнилой, как и та, в крыльце. Хозяева знали об этом и на неё никогда не вставали. Менять было ни к чему, проще спрыгнуть. Не так уж высоко тут и было. Если нужно было поднять что-то тяжелое, Эвридика отправляла мужа, будет неудобно подниматься – скорее починит, но Орфею было проще перемахнуть через пару ступенек, и поэтому так всё и оставалось. И точно также, как и несколько дней назад, гнилая доска подломилась, и не ожидавшая такого поворота Авга, потеряв равновесие, кубарем слетела на земляной пол. Грохот падения и крик, который сопровождал его, словно подтолкнули руку Эвридики, лезвие наконец-то зацепило камень и вывернуло его из кладки. Движение оказалось столь резким, что камень рухнул на ногу Дики. Она отскочила, еле сдержав свой собственный крик, и развернулась, держа нож наготове и шипя от боли в отбитых пальцах. Перед ней на полу сидела девчонка в коротком хитоне, босая, рыжие волосы собраны в пучок и перехвачены медной заколкой, круглое личико перемазано соком от ягод. Она неотрывно смотрела прямо в глаза Дики, и медленно, отталкиваясь дрожащими руками, отодвигалась назад, под прикрытие лестницы. Уткнувшись, наконец, в неё спиной, девчонка замерла, кажется, она даже дышать перестала, только огромные темные глаза жили на застывшем от страха лице.

– Ты кто?

– А-а-вга… – промямлила девчонка.

Эвридика выразительно пошевелила ножом. Девчонка откашлялась.

– Я оттуда… снизу… – она ткнула рукой в пол, – я дочь Главка, хозяина постоялого двора, я тебя знаю, ты Эвридика, жена Орфея.

Эвридика прищурилась.

– Царская дочь. Какая честь для меня! Что ты здесь делаешь? Отвечай, быстро!

– П-почему – царская?

– Потому что папашка твой – царь всей округи. Если конечно ты не врешь про родство…. С такими деньгами и влиянием как у него, ты могла бы уже в знатном семействе жить, а ты тут по подвалам ползаешь. Откуда ты здесь? Ну, говори же!

Она сделала шаг к Авге, та ахнула и, вскочив, ринулась под лестницу в самый темный угол.

– Не трогай меня! Я всё расскажу!

Эвридика топнула ногой, отбитые пальцы незамедлительно напомнили о себе, она еле сдержала вопль.

– Так говори, чтоб тебя гарпии съели! Рассказывай!!!!!

Авга всхлипнула. Ей было страшно, и особенно потому что за время, проведенное в домике, она успела проникнуться сочувствием к жене Орфея, и кажется, даже полюбить её – если только возможно полюбить человека, которого ты видела лишь несколько раз, и то издалека, с которым ни разу не разговаривала, и знаешь о нем только самое плохое. Когда Авга пришла сюда, она была полна чужих злых мыслей и слов, она знала, что будет жить в домике и ждать возвращения ведьмы, что она должна быть храброй и терпеливой, соображать, как молния, и так же быстро бегать. Душу Авге перевернул сад Эвридики. В её понимании, у ведьмы, злобного чудовища, причиняющего людям одни беды, просто не могло быть такого прекрасного сада. Когда Авга первый раз прошла по всем его уголкам – в заросли она, конечно же, не полезла, ей хватило и прогулки вдоль дорожек, покрытых мягкой травой, которые прихотливо вились среди невысоких фруктовых деревьев – ей показалось, что она попала в сказочную страну. Здесь были яблони, груши, небольшие гранатовые деревца и коренастые смоковницы, у которых в пышной, темно-зеленой кроне, между широкими, разлапыми листьями прятались сочные розово-фиолетовые плоды. Под ними яркими пятнами были разбросаны клумбы с самыми разными цветами. Авга даже не предполагала, что их может быть так много и столько разных. Но самым прекрасным в этом саду были розы. Белые, шелковистые, свернутые в тугие бутоны, и розовые, пышные, похожие на маленькие речные волны, зажатые в кулачок. Были темно-желтые розы, с лепестками, похожими на уголки ткани. Они были как отглаженные, и чуть загибались по краям – от этого у них был невероятно гордый вид. Они словно говорили – попробуйте только тронуть меня! Уголки лепестков выглядели острыми и твердыми. Еще были пурпурные, золотистые и темно-красные – на длинных стеблях, огромными шарами насаженные на невысокие древесные стволики. Многочисленные низкорослые кусты, опушенные мелкими розочками молочного и зеленоватого оттенков, росли вдоль дорожек.

Авга была просто ошеломлена этим богатством и царившим в саду порядком. Здесь в каждом цветке, в каждом деревце были видны нежная забота и ласка. Нет, у злой колдуньи не может быть такой красоты, это невозможно. И вот теперь она стоит лицом к лицу с хозяйкой этого волшебного уголка. Она должна помочь ей, во что бы то ни стало. Но как же быть?

Эвридика шагнула ближе.

– Малышка, у меня мало времени. Я вспомнила тебя. Ты, кажется, смышленая девочка, и мне говорили у тебя доброе сердце. Расскажи мне, что ты тут делаешь?

– А ты? Я видела, как ты что-то достала из стены. Что это? Клад?

Эвридика хмыкнула. Дети – удивительные существа. Я стою напротив нее с ножом в руке, она сидит в углу, из которого ей не выбраться, если конечно кто-то не всадит сейчас мне самой нож в спину, и она допрашивает меня, не обращая внимания на мои вопросы.

– Да. Золото и деньги. Хочешь отнять их у меня?

Она ничем не рисковала. Убивать Авгу она не собиралась, но связать и заткнуть рот – дело нескольких минут. Веревка вон валяется, а тряпку она от подола своего платья оторвет.

– Ты хочешь уйти отсюда?

– Я предпочла бы остаться. Может быть, мне удастся договориться с вашими. Золото нужно всем, а я за это пообещаю как можно реже появляться в деревню.

– Они отнимут его у тебя! Они сделают вид, что согласны, возьмут твое золото, а потом все равно убьют тебя!

Это вырвалось – как молния ударила. Авга сама от себя не ожидала. Эвридика отшатнулась.

– Почему я должна тебе верить? Тебе нет и пятнадцати, ты еще ребенок, что ты можешь в этом понимать?

И Авга рассказала ей всё. О сходке, о том, как и почему было принято решение поселить здесь девочку, почти ребенка, о том, что каждый вечер сюда приходят люди из деревни – проведать её и проверить, не появлялась ли ведьма. О том, что она должна была усыпить бдительность Эвридики, если та появится, и сообщить о её появлении сельчанам. О том, что они поставили обратно дверь и починили крыльцо – не только из-за Авги, но и чтобы создать у Эвридики впечатление, будто её здесь ждут с миром. И в довершение всего, поведала о том, как зарабатывали деньги жители села, показывая их дом всем заезжим и проезжим, и каковы были расценки. Ее отец не злой человек, – заявила Авга – но он хороший торговец, и очень практичен. Он вынужден быть заодно с большинством, потому что так легче выжить. Однако, свои интересы он блюсти умеет, просто предпочитает делать это втайне от очень горластого, и столь же недальновидного большинства. Если она принесет ему это золото – она сможет убедить его не только не выдавать Эвридику, но и, пользуясь своими связями, помочь ей устроиться где-то в другом месте.

Эвридика стояла как оглушенная. Не может быть! Тогда Авга пустила в ход последний козырь, рассказав о планах общины на дом. О том, что никто не верит в возвращение Орфея. Но даже если он вернется, он не останется здесь, ведь Эвридики здесь уже не будет. Конечно, они не скажут ему, что убили его жену. Они убедят его, что она ушла. Ушла с другим мужчиной. И даже найдутся свидетели, которые видели все собственными глазами. Назовут имя, расскажут, как выглядел этот другой, придумают кучу самых разных подробностей, из тех, что ранят больнее всего. Орфей не пойдет её искать. Они ему этого не позволят. Они заставят его возненавидеть этот дом и сад, дождутся, пока он переселится в другое место, и скорее всего, будут, как и раньше, водить к дому чужаков, рассказывая байки и уверяя, что Орфей приходил совсем недавно, ушел вот только что, и ненадолго. Может быть, вот прямо сейчас он покажется из-за поворота, и кто знает, может быть, тебе, чужестранец, даже повезет познакомиться с величайшим певцом этого мира. Кто знает, может быть, ты даже услышишь, как он поет, аккомпанируя себе на лире Аполлона! Неужели за такое счастье тебе жалко нескольких монет? Нету монет? Не страшно, мы можем взять натурой – тканями, шерстью, оливковым маслом, маслом даже лучше. Нет, вином не надо, у нас тут свой погреб роскошный. Хотя, почему бы и нет, давай сюда свое вино…

Эвридика давно уже опустилась на земляной пол, подоткнув под себя мешок из грубой шерсти, лежавший неподалеку. Второй, такой же, она кинула девочке. Нож лежал рядом, она не снимала руку с рукояти, и внимательно прислушивалась к шорохам вокруг, до тех пор, пока Авга не заверила её, что опасаться нечего, она здесь одна, а сельчане придут только, когда стемнеет. Так что у них есть время спокойно все обсудить. Но даже если они придут, – сказала Авга, – я тебя не выдам. Эвридика расширила глаза, а потом засмеялась.

– Конечно, тебе же невыгодно.

Девочка выпрямилась как от удара.

– Это отцу невыгодно. А у меня другой резон.

– И какой же?

– Не скажу, – упрямо наклонила голову малышка. – Сама догадайся.

Эвридика вздохнула.

– Давай поедим что-нибудь. И глотнем воды. В горле пересохло.

– С медом – будешь?

– Буду. Или нет, давай просто воды.

Девочка надулась.

– Ну, хорошо, давай с медом.

Авга просияла и полезла наверх. Дики сделала шаг к лестнице, Авга тут же свесила вниз голову.

– Нет. Если ты поднимешься, а они вдруг придут, они могут увидеть нас раньше, чем мы – их. И я не сбегу, не бойся. Мне, как ты правильно сказала, невыгодно.

Эвридика поморщилась. Зря она обидела девочку. Но что делать, в чужую голову не влезешь, да и не до церемоний, когда речь о жизни и смерти.