Текст книги "Быть избранным. Сборник историй"

Поцелуй

Вечерняя служба закончилась, прихожане постепенно расходились, догорали последние свечи. Служки принялись шустро мыть пол. Свечница уже закрыла свою конторку, а Ирина все не торопилась покидать сумрачную прохладу церкви. Она любила именно эти минуты, когда храм пустеет, и можно без суеты и спешки обойти его весь, помолиться у каждой иконы, посидеть на лавке, сберегая внутри себя обретенное состояние покоя. Но надо было идти. Она поднялась со скамьи и, напоследок с поклоном перекрестившись, вышла на улицу.

На дворе догорали остатки обжигающе-жаркого летнего дня. Этот костер будет гореть еще долго, а потом резко, без перехода, упадет темнота. А пока, несущий прохладу вечер неслышно и мягко опускался на невысокие, раскалённые неутомимым солнцем крыши тихого южнорусского городка.

Ирина с облегчением сняла с головы платок и подставила лицо лёгкому, пропитанному душноватым ароматом трав, такому долгожданному в течение всего дня, ветерку. Освобождённые волосы волной спустились на плечи.

Городок был небольшой, без претензий, давно и весьма мудро смирившийся со своей провинциальностью. В нём были лишь два крупных строения: огромный крытый рынок и, стоящий прямо напротив него, сразу через дорогу, Троицкий собор, разрушенный в богоборческие времена. Несколько лет назад он снова вознесся на прежнем месте празднично-нарядный, весь в завитушках, словно расписной пряник, сияя золотыми куполами.

Она приезжала сюда раз или два в году навестить родню. Пока дети не выросли, с охотой ездили вместе с ней. У маленьких детей все проще. Занятия их наивны и безгрешны: шумные игры, беготня, горбушка хлеба с маслом и крупной солью, картошка, печенная в костре. Вместо коня – простецкий велик, а лучшие друзья – соседские беспородные щенки. Теперь у сыновей другие интересы, другая еда, другие кони и друзья. Муж вечно занят работой, находя в ней не просто возможность зарабатывать хлеб свой насущный, но и чуть ли не смысл жизни.

Зато Ирина могла себе позволить приезжать и гостить здесь, сколько ей вздумается. И каждый раз она с неохотой возвращалась домой. С возрастом размеренный ритм жизни маленького городка стал подходить ей больше, чем темп суматошного мегаполиса.

Церковный сторож уже ждал у двери, нарочито громко гремя тяжелыми ключами. Она кивнула ему на прощание, и стала неторопливо спускаться с высокого крыльца. Утопавший в зелени и цветах двор, был пуст. Лишь нищенка, довольно высокая, худая, неопрятно одетая женщина, копошилась у ворот, суетливо засовывая что-то в свой грязный холщевый рюкзак.

Увидев её, Ирина недовольно поморщилась. Нищих она не любила. Считала их бездельниками и пьяницами, которые просто не хотят работать, а ищут более лёгкий путь, чтобы безбедно жить. Муж полностью разделял ее точку зрения. Хотя, возможно он и был ее автором.

Для верующей христианки, каковой Ирина себя считала, такие взгляды не годились совершенно. И она это, конечно, знала. Милостыню подавать почиталось благим делом. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»[14]14
  Евангелие от Матфея, 5:7.


[Закрыть].

Ирина хотела быть помилованной Богом на Страшном Суде. Поэтому и на исповеди несколько раз каялась, и книжки умные со святоотеческими поучениями читала, но ничего не помогало. Не верила она попрошайкам, и подаяние принципиально не подавала.

Да и газеты во весь голос регулярно трубили про то, какой это прибыльный и криминальный бизнес, предостерегая доверчивых москвичей от опрометчивой щедрости. «Люди, будьте бдительны! Вас обманывают!» – внушали вполне солидные издания.

И Ирина была бдительна.

«Ага, знаю я вас, – «сами мы не местные», – ну уж нет, меня-то вы не проведёте, не обманете вашими лживыми слезливыми историями, – думала она про себя с некоторым злорадством. – Даже по телевизору предупреждают, что все эти истории дипломированные психологи составляют, профессионально работают над тем, как залезть в карман наивных добряков. А потом посмеиваются над ними, попивая дорогой коньячок».

Завидев очередного представителя нищенского клана в метро, где она изредка ездила, Ирина сердито поджимала губы, и крепко прижимала к себе сумочку, словно ожидая, что калека вырвет у неё милостыню насильно.

Честно говоря, она даже в глубине души гордилась той проницательностью, с которой мысленно разоблачала каждого попрошайку. Она бросала исподтишка острые, цепкие, всё подмечающие взгляды, стараясь не пересечься глазами с просящим подаяние. И всегда с удовлетворением находила доказательства того, что искала.

То маникюр на руках приметит, то башмаки, хоть и стоптанные, но дорогой фирмы. То культи ног недостаточно короткие, то женщина недостаточно беременная. То одежда слишком чистая – даже не потрудились одеться победнее! То наоборот неправдоподобно грязная. То по лицу видно, что пьяница или наркоман. То с ребёнком ходят. А таким подавать вообще нельзя, потому что они детей используют и всякими сонными отварами их поят, чтобы не плакали.

«Ну, вот вам, пожалуйста, – ликовала в душе Ирина, – вот вам и погорельцы с дорогим телефоном! В сандалиях «ЕССО»! И как им можно после этого верить?! Ведь я совсем не жадная? – говорила она себе в оправдание, – мне же не жаль денег, Господи, я готова подать. Но только тому, кто ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нуждается. А эти все – просто аферисты»!

Даже старичкам Ирина не подавала после того, как своими глазами увидела здоровенного детину, отбиравшего у крошечной старушки деньги. А та плакала и приговаривала: «Сынок, не пей, только не пей…»

«Вот так вот, – думала она, – дашь денег бедняжке, а сынок её бесстыжий всё отберёт и пропьёт. Да ещё с пьяных глаз её поколотит. Глядишь, я не подам, другие не подадут, денег не будет. А жить надо. Он одумается, пойдёт работать и перестанет терроризировать свою старенькую мать».

И вот получалось, как ни крути, что Ирина, не давая милостыню, творила благое дело. Можно сказать, спасала от пьянства совершенно незнакомого человека, а его несчастную мать от мучений. Это на её взгляд как раз и было по-христиански, то есть правильно.

Одна беда: очень уж напрягали все эти сложности. Всякий раз вглядываться, прислушиваться, искать какой-нибудь уловки или подвоха. Нужно было прямо таки провести мысленное дознание по каждому отдельному случаю.

Каждая потенциально пожертвованная копейка требовала невероятной душевной работы и умственного напряжения. Дать или не дать – вот в чём вопрос.

Поначалу всё это раздражало, но со временем Ирина привыкла, перестала обращать внимания, и, завидев нищего, почти сразу равнодушно отворачивалась.

Вот и теперь она совершенно не собиралась подавать милостыню, но…

То ли сердце её размякло от южного зноя, то ли уж больно благодатное настроение было после службы. То ли взыграла столичная снисходительность к бесхитростным провинциальным попрошайкам. Но рука как-то сама собой проскользнула в кармашек дорогой сумочки, туда, где хранилась мелочевка, и выудила два плоских кругляша по пять рублей.

В этот момент Ирине стало как-то неловко. Вроде бы мало для подаяния, несолидно. Подавать – так уж подавать. Но других мелких денег, она точно помнила, у неё не было. И спрятать монеты обратно тоже было бы как-то глупо.

Чувствуя лёгкое раздражение от охвативших её противоречивых чувств, Ирина постаралась положить деньги как можно незаметнее, пока женщина стояла к ней спиной. Она торопливо опустила монеты в консервную банку, приготовленную для подаяний, брезгливо опасаясь коснуться её рукой.

«Хотя бы никакой заразы не подцепить», – с опаской подумала Ирина.

На звук звякнувшей жестянки, женщина обернулась, показав усталое, изрезанное жёсткими морщинами лицо. Определить её возраст не представлялось возможным. Ей с равным успехом можно было дать и 40 лет, и 60. По лицу, по припухшим глазам было видно, что она недавно плакала. А, возможно, просто была больна. На мгновение Ирина даже испытала так давно и прочно забытое чувство жалости: «Ну, надо же, как помотало ее, бедную».

А дальше произошло нечто совершенно невообразимое.

Увидев деньги, нищенка поклонилась Ирине в пояс, потом быстрым движением, взяв её ладонь, поднесла к губам и поцеловала.

«Дай Бог, милая, чтобы ты здесь никогда не стояла, – тихо и скорбно сказала она.

Затем подхватила свой видавший виды рюкзак и тяжело потопала прочь, а ошеломленная Ирина, словно вкопанная осталась стоять на церковном дворе, растерянно глядя ей в след.

Ворчание недовольного сторожа вернуло её к действительности и заставило двинуться в сторону дома.

Она медленно брела по знакомым улицам, где во дворах затихали на ночь яркие, невероятной красоты цветы. Отводила рукой выпроставшиеся из палисадников ветви фруктовых деревьев, отяжелевшие от налитых сладким соком плодов. А в голове всё стучала, словно церковный колокол, и не давала покоя услышанная фраза. И на руке горел поцелуй.

Почему же она так сказала, эта странная женщина? «Дай Бог, чтобы ты здесь никогда не стояла». Никогда не стояла… Чтобы ты никогда… «Я? При чём здесь я? Почему я? Разве я могу там стоять?» – растерянно недоумевала Ирина.

В памяти всплыло измученное лицо женщины. И в груди снова тихой птахой трепыхнулась жалость.

«Господи, а ведь и в самом деле…она права… не зря же говорят в народе: от сумы, да от тюрьмы не зарекайся. Кто знает, почему этой женщине приходится побираться… Мало ли что могло с ней, несчастной, случиться. Ох… жалко-то как…» – неожиданно загорюнилась Ирина, и запоздалые слезы поползли по ее щекам.

Она шла и смахивала их тонкими холеными пальцами, не знавшими тяжелой работы. Ветерок играл ее волосами и шелком косынки на шее. Редкие прохожие кивали ей, словно знакомой. Мальчишки лет девяти-десяти, чинившие цепь велосипеда, еще издали чинно поздоровались. Она улыбнулась. Ответила. Все было как обычно. Как вчера и позавчера, и неделю назад. Милые уютные улочки, добротные дома, богатые на здешней плодородной земле сады и крепкие хозяйства. Глаз всему этому радовался. Только не было больше мира в душе. Того самого, ради которого она и ходила в Храм. И веки снова тяжелели слезами.

Выходит, все эти годы она была неправа? Каждому, стоявшему с протянутой рукой, она становилась и следователем, и судьей… Но разве есть у нее такое право? Откуда эта уверенность в собственной непогрешимости и превосходстве над другими людьми?

«А ведь мы все по сути – побирушки, – пронзила неприятная и неожиданная мысль. – Ведь клянчим у Бога то одного, то другого. И тоже стараемся выглядеть жалобнее и несчастнее, чем есть на самом деле. И тоже норовим обмануть, чтобы выпросить побольше. Сытые, одетые, обеспеченные. А все мало. Вместо слов благодарности снова тянем руку: подай, Господи, подай… И никогда не бываем до конца довольны. Никогда не скажем – достаточно.

Так есть ли хоть какая-то разница между теми, кто стоит с табличкой на груди у перекрестка и теми, кто проезжает мимо на дорогих авто, бросая на калек и оборванцев безразличные, порой презрительные взгляды?., как выглядим мы в глазах Бога? И кто меньше лукавит пред Ним…».

С тех пор прошло несколько лет. Ирина по-прежнему часто приезжает в город своего детства. Теперь уже с внуками. Они с малышами идут по старым тенистым улицам к Троицкому собору. И у ворот, подавая в протянутые руки деньги, она кивает и тихо произносит: «спасибо вам».

– Бабушка, – удивляется шестилетний внук, – почему же ты благодаришь?

– Потому что, Сенечка, я здесь никогда не стояла. А они стоят… чтобы не огрубели, не покрылись коркой наши сердца…

Диалоги

Отпевали пожилого нувориша. Молодая вдова со своей подругой прямо в храме, со свечами размером с бильярдный кий в руках, довольно громко с «чувством глубокого удовлетворения» обсуждают, какие прекрасные у них похороны: гроб, какой красавец – самый лучший, инкрустированный. А кружева? А обивка? А позолоченная чеканка? Бронзовые ручки? Перламутровое распятие на крышке? А Иисус– золотой вообще! Да-а, не стыдно на тот Свет провожать. А костюмчик-то? Да-а… и ботиночки. Да-а… Одним словом, точно не стыдно ни перед Богом, ни перед людьми… достойно, что и говорить… Остальная публика с ними солидарна, все кивают: истинно так, похороны хай-класс.

Отпели усопшего. Безутешная вдова интересуется у служки, куда, мол, свечи девать. Ей говорят, поставьте на канун, пусть догорают. Она с сомнением смотрит, куда ей указали, видит, что там свечки горят уж больно жидковатые, свои решает туда не ставить. Как-то несолидно. Идёт с вопросом к свечнице. Та ей ничтоже сумняшеся отвечает тоже про канун. Ответ снова не удовлетворяет. Гроб закрывают крышкой и несут на кладбище. После похорон вдова с подругой и со своими свечами вернулись в храм и затребовали священника. Тот явился на зов. Спрашивают его: «Святой отец, или как вас там, куда наши свечи с отпевания девать?» Он уже слышал, что они дважды про это спрашивали. Посмотрел на них, покачал головой и сказал с сердцем: «Что делать, что делать?.. Солью посыпьте и съешьте, вот, что делать»… С этими словами безнадежно махнул рукой и ушёл.

Прошло два дня. Мадамы явились снова в храм и очень возмущались. Они, оказывается, так и поступили… как священник сказал. Последствия для кишечника были самые плачевные. Ну, хоть по этому поводу погоревали, если уж не из-за самого покойника. Поминали его, сердечного, как минимум ещё два дня. Пока стул не наладился…

* * *

Бабуля принесла закутанного в одеяльце младенца, подошла к исповеди и говорит батюшке:

– Вот я подумала, что сама-то причащаюсь, а малыша своего дорогого не причащаю. Вот и принесла Тишу к причастию. Благословите, батюшка.

Открывает одеяльце, а там кот. Священник в недоумении чешет бороду. Бабулька масляно смотрит на своего «малыша». Объяснить ей что-то не представляется возможным. Ясно, что при прямом и резком отказе, горю ее не будет краев.

– Тиша… гм… Тимофей, значит? – спрашивает священник, и сам тянет время, надеясь на ходу что-то придумать.

– Да, батюшка. Тимофей.

– Гм… гм… Сколько годков-то ему?

– Восьмой уж пошёл.

– Отрок, значит?[15]15
  В православной традиции в отроческом возрасте уже полагается исповедоваться перед Причастием. Младенцы приступают к Чаше без исповеди. Младенческий возраст от 0 до 7 лет. Отрок от 7 до 14 лет.


[Закрыть] – с явным облегчением констатирует батюшка.

– Да, выходит, что отрок.

– Ну-у, тогда поисповедовать бы надо твоего отрока.

– Дак как же… как же поисповедовать батюшка? Он же, Тиша-то мой, он же не умеет говорить…

– Ну, матушка, так и не обессудь, – развёл руками священник, – раз не может исповедоваться, то и причастить не могу.

* * *

Бабулька с внуком у иконы Георгия Победоносца. Тщательно целует всех, кого видит на иконе и внучку, подталкивая его к аналою, говорит:

– Иди, иди, родной, поцелуй боженьку в хвостик…

* * *

Весьма благообразная старушка в церкви покупает и ставит три свечки перед иконой Георгия Победоносца: самому Георгию, коню и… змею.

На шутливое замечание молодого весёлого дьякона, мол, змею-то зачем, отвечает:

– Ой, сынок, сынок, ты-то молодой, а мне помирать ведь скоро… на том свете любая помощь пригодится… авось…

* * *

– Матушка, а как батюшку зовут? Ну, того, что молебен сейчас правил? Большо-о-ой такой. С голосом!

– Игумен Филарет.

– Ой, правда что ли? Это его же мощи в Христа Спасителя лежат?

– ??? Нет, милая, эти мощи еще пока бегают.

* * *

Девочка девяти лет несет записку в алтарь:

О здравии

Мамы Лёли

Папы Владика

Бабушки Шуры

бабы Гали № 1 (из деревни),

бабушки Гали № 2 (из храма)

братика Сени

кота Шерхана

шиншиллы Чапы

и будущих рыбок (мама обещала купить).

* * *

Записка. О здравии

Степаныча из соседнего подъезда (который прошлым летом спер у меня велосипед)

* * *

– Матушка, а за себя молиться можно?

– А как же? Даже нужно! Это наша, можно сказать, первейшая обязанность – свою душу спасти.

– Ну-у, я не зна-а-аю, – с сомнением говорит женщина, и недоверчиво качает головой. – Это как-то нескромно…

* * *

Шикарно одетая дама нервно барабанит по крышке конторки холеными пальцами в кольцах и с безупречным ярким маникюром.

– Женщина! – требовательно обращается она к свечнице. – От меня муж ушел. Что мне заказать, чтобы вернулся?!

– … Может, сорокоуст[16]16
  Сорокоуст – литургическое поминовение о живых или усопших в течение сорока дней, или сорок Литургий.


[Закрыть]… но на все воля Божья…

– Что? Какая еще воля? Чтобы вернулся, говорю!.. Так. Ладно. Хорошо! Пишите этот ваш сорокоуст… А когда наступит эффект?!

* * *

– Добрый день.

– Добрый.

– Скажите, пожалуйста, а у вас тут в храме чудотворные иконы есть?

– Есть. Вон там, напротив, по ступенечкам.

– Вот спасибо!

– Пожалуйста.

Через несколько минут возвращается в замешательстве.

– Извините, а вы не подскажете, чего у нее обычно просят?..

* * *

– Женщина, а у вас тут поблизости еще храмы есть?

– Есть. Прямо по улице еще два будут.

– Отлично! А то мне астролог сказала в семи храмах по семь свечек поставить, а ваш только четвертый. Так что надо еще до трех добежать.

* * *

– Сорокоуст сколько стоит?

– Двести рублей.

– Так ма-а-ало? – разочаровывается мужчина. – А что-нибудь подороже? Так, чтобы, знаете, наверняка пробрало!

* * *

– Матушка, вот вы знаете, извелась я вся. Бабушку кремировали, уже 9 дней прошло, а прах еще не захоронили, с местом никак не определимся. И получается, что за упокой души не молимся, раз не похоронили. Говорят, что нельзя еще.

– Почему же нельзя? Кто вам такое сказал? Вы ведь сами говорите – «за упокой души». Не за прах молимся, а за душу усопшую. К захоронению это не имеет отношения.

Женщина светлеет лицом.

– Слава Богу, что я сюда зашла! Вот прямо чувствовала, что что-то не так, а сама как-то не додумалась… Спасибо вам!

* * *

Девушка подала записки в алтарь и, получив в руки прозрачный пакетик с просфорами, в недоумении смотрит на них. Потом честно спрашивает:

– А это что такое? Поминальный пряник?

* * *

– Скажите, матушка, а вот правда ли, что у Бога нельзя просить терпения? Говорят, что тогда он посылает еще больше испытаний?

– Это у вас откуда такие сведения?

– Одна бабушка сказала… в храме… в Ташкенте…

– Бабушка сказала… Нет, Христос сказал иначе: «… просите, и будет дано вам; ищите и найдете; стучите и отворят вам…»[17]17
  Евангелие от Луки, гл. 11, ст. 9.


[Закрыть] И еще: «Разве есть среди вас такой отец, который, если сын попросит хлеба, подаст ему камень, а вместо рыбы подаст ему змею?»[18]18
  Евангелие от Луки, гл. 11, ст. 11.


[Закрыть] Не спрашивайте бабушек. Ищите ответа в Евангелии.

* * *

Пришли креститься всей семьей, отец, мать и взрослый сын. Священник говорит, что взрослому человеку креститься с полным погружением можно в водоеме – реке, озере, пруде. Женщина слушает его внимательно и начинает нервничать. Священник замечает ее беспокойство и спрашивает:

– Что случилось?

– Батюшка, а вот это… благодать-то по реке не уплывет?

* * *

– Скажите, у вас сорокоуст с выниманием частицы? – строго спрашивает женщина, по виду суперправославная.

– Да.

– Точно? С выниманием? – спрашивает еще строже.

– Да.

– Я вас последний раз спрашиваю! У вас частицу вынимают или нет?![19]19
  Речь идет о проскомидии, вынимании частицы из просфоры при совершении Литургического поминовения.


[Закрыть]

– Да.

– Безобразие! Даже ответить нормально не могут! Понасажали вас тут! Я сама, между прочим, в церковной лавке работаю. Если бы я так разговаривала с покупателями, меня бы уже уволили давно!

Поворачивается и разгневанная уходит. Прихожанка, свидетельница диалога, тихо говорит ей вслед:

– Может, и к лучшему бы было… для всех…

* * *

– Матушка, собачка у нас умерла, Чарлик наш… такой хороший был, такой лапочка… Муж себе места не находит прямо… спать не может, все о нем думает. Мы его похоронили хорошо, и даже памятник маленький поставили, но вот… как бы это сказать… Нельзя ли и в церкви как-то за него помолиться?… Мы заплатим, конечно… Может, попросите батюшку? А? Все же нам с мужем спокойнее будет знать, что и там у него все хорошо, на Суде.

Женщина заплакала.

– Не плачьте, пожалуйста. За вашего Чарлика не надо молиться.

– Почему? Он такой был замечательный, вы просто не знаете… ласковый, добрый… а встречал нас как? Только дверь откроешь, а он кинется облизывать, целовать по-своему, радуется, скачет, лает от восторга…

– Понимаете, Церковь молится о людях, то есть о грешниках, ибо нет человека, который бы жил и не согрешил. А у животных нет греха. И суда над ними никакого нет. Они не творят умышленного зла, поэтому и молиться за них нет нужды. Ваша собачка и так в раю.

– Правда?! Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Господи! Радость-то какая! Слава Тебе, Господи! Спасибо вам! Спасибо, дорогая! Побегу, мужу скажу, пусть успокоится.

* * *

– Здравствуйте, я маму похоронил.

– Царствие ей Небесное.

– Да, спасибо, надеюсь. Я вот все, что надо в церкви заказал, но вот, что хотел бы уточнить. Агент сказал, что завтра первый завтрак можно нести. А я как-то растерялся, забыл спросить, что приносить? Скажите, как правильно, пожалуйста. Мамочка очень верующая была.

– Простите… а кому завтрак?

– Так маме же?

– Гм… как бы вам объяснить… Пищу телесную потребляет тело, а оно умерло. Душа же вашей мамы в телесной пище не нуждается. Поэтому никакой завтрак нести на кладбище не нужно.

– … Вы уверены?…

– Да.

– … А можно я все-таки у священника спрошу?.. Вы не обижайтесь, я вам немножко верю, но… я не хочу, чтобы мама голодала…

* * *

– Матушка, помогите, пожалуйста.

– Слушаю вас.

– А какому тут богу молиться? У вас столько икон повсюду, что и не понять. Хожу вот, хожу… запуталась совсем…

– … Молитесь Христу, не ошибетесь.

* * *

– Извините, у вас на всех записках сверху написано «Р. ста». А что это значит? Я не поняла.

– Как это что? Родительская суббота, конечно. Чего же тут непонятного! – возмущается мужчина.

– Да? Я бы сама не догадалась. Впервые вижу такое сокращение.

– Догадливее надо быть. Все понимают, что такое «Р. ста», а она не понимает. Быстрее соображать надо, раз в церкви работаете! Тоже мне…

* * *

– А записки у вас платные?

– Да, за записки есть пожертвование.

– Ничего себе обнаглели!

* * *

– Матушка, подскажите, пожалуйста, мне бы вот с работой помощь нужна. Это какую записку писать, о зравии или об упокоении?

– … Гм… О здравии. Те, кого Господь упокоил, работу уже имеют, скорее всего…

* * *

– Матушка, вы знаете… как сказать… тут такая ситуация… Я вот ехал в метро, и так вдруг страшно стало… все эти взрывы, аварии… Захотел помолиться. Сказал про себя «Господи, помилуй» и потом усомнился… это ведь глубоко под землей… даже мобильник не ловит… а Бог там слышит? Вы вот как думаете?

– Конечно, Он слышит. Вы же там есть. И можете при этом и думать, и слышать, и молиться.

– Ну да, в общем-то… А вот мобильник не ловит…

* * *

Вечерняя служба. Шестопсалмие[20]20
  Шестопсалмие – очень важная часть богослужения. Оно читается неукоснительно во все дни года, за исключением дней Светлой Пасхальной седмицы, что свидетельствует о его особой значимости. Состоит из шести псалмов: пс. З, пс. 37, пс. 62, пс.87, пс. 102, пс. 142. В это время храм погружается в полумрак. Строго соблюдается тишина. Не положено говорить, ходить и даже креститься.


[Закрыть]. Свечи загасили. Свет выключили. Одни лампадки теплятся у икон. В храме тишина и молчание. Так положено. Это символ мира, погруженного во тьму в ожидании Рождества Спасителя.

Очередь у свечного ящика ропщет:

– Чего это? Зачем? Почему не работаете? Продайте свечей.

Самый активный мужчина пробирается вперед. Он включил на телефоне фонарик и теперь требует:

– Пиши-ка, тетя, мне сорокоуст о здравии. Я посвечу, раз вы тут электричество экономите.

* * *

– Здравствуйте, дорогая матушка божественница.

– …Здравствуйте… так меня еще не называли. Сподобилась…