Текст книги "Ход с дамы пик"

4

Ученые всерьез изучают природу сна, вычисляют, что значат те картинки, которые скрашивают нам ночной отдых от жизни. У меня есть своя теория природы сновидений. Когда отдыхающий организм перестает требовать от мозга работы, а мозг перестает отделять мысли от впечатлений, он просто зачерпывает щедрой пригоршней клеточки с информацией о том, что мы видели, слышали и осмысливали сегодня, вчера, месяц или год назад, перемешивает наподобие цветных стекляшек в калейдоскопе и рассыпает перед нашими закрытыми глазами. Вот и все.

Я проснулась на кадре просторной парадной в историческом центре и уже поняла, что проснулась, хотя перед моими глазами еще стояла панорама этой просторной парадной, усеянной телами женщин. И около каждого тела стоял убийца, около каждой жертвы – свой. Тьфу, подумала я, нет, чтобы приснилось что-нибудь приятное, создающее настроение. Хотя вполне понятно, почему калейдоскоп выкинул мне именно этот набор впечатлений.

На часах было одиннадцать, мне следовало быстро вскочить, глотнуть чая и нестись за сыном на двух видах транспорта.

Умывшись, я заглянула в чайник. Вчерашняя заварка вызвала у меня отвращение. Я открыла холодильник и минуты три тупо разглядывала полки, но ничто из имевшихся там продуктов не разбудило во мне аппетита. Ну и ладно.

До метро я добежала так быстро, что даже не успела понять, какая на улице погода. Зато ожидая трамвая, я от души нахлебалась промозглого холода и мерзкого моросящего дождя. В трамвае все пихались и орали раздражающе громкими голосами, кондуктор с немытыми волосами отпускал пошлые шутки, протискиваясь между безбилетниками. Грязная и вонючая дворняга, невесть за кем увязавшаяся в трамвай, улеглась прямо мне на ноги, похрюкивая от удовольствия, и вытерла свои непотребные космы о мои сапоги.

До дома Игоря я доехала в состоянии тихого бешенства. Войдя в подъезд, я подумала, что если лифт не работает, я просто лопну от злости. После полуторасуточного дежурства и рваного сна подниматься на шестой этаж по идиотской лестнице, которая в 137-й серии наших блочных памятников архитектуры наглухо отделена от квартир и лифтовой шахты и на которой, ежели что приключится, можно обораться, ни одна душа тебя не услышит, да еще и свет там хронически не горит, – для меня это слишком.

Но лифт работал. Нажимая кнопку звонка, я молила Бога, чтобы Игорь сдал мне ребенка молча, потому что отчетливо понимала – если он что-нибудь вякнет, я устрою такой скандал с истерикой, что мало не покажется. Как говорит моя коллега – старший следователь городской прокуратуры Корунова, мягкая и женственная мать семейства – «Я, когда домой с работы прихожу, сразу домашних предупреждаю: прячьте ножи…»

К счастью, открыл мне не бывший муж, а ребенок, мокрый и запыхавшийся.

– Собирайся, Хрюндик, – сказала я, потрепав его вспотевшие вихры. – А чего ты такой взъерошенный?

– А мы с папой играли, – объявил мне Хрюндик, завязывая шнурки на кроссовках. – Мы соревновались.

– В чем?

– В чем? Бегали. То есть я бегал.

– То есть?

– Ну, папа придумал мне такое испытание: он поднимается к нам на лифте, а я бегу по лестнице, и кто быстрее добежит.

Ну вот, пробил мой час. Я задохнулась от возмущения.

– Игорь! – заорала я не своим голосом.

– Ну что? – В дверях появился бывший супруг в халате и шлепанцах. Уже успел переодеться. Заметает следы, злорадно подумала я.

– У тебя как с головой? – голосом тихой стервы начала я.

– Что еще? – подозрительно осведомился он, отступая в глубь квартиры.

Ага, подумала я, забоялся; ничего, сейчас получишь по полной программе…

– Я хочу понять, ты полный идиот или у тебя еще есть шансы? Как у тебя ума хватило ребенка отправлять одного по этой вашей Богом забытой лестнице?! В вашем районе, где маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет?! Вместо того, чтобы глаз с него не спускать, ты… – Я не смогла продолжить, у меня навернулись слезы.

– А что такого? – искренне удивился Игорь.

– Ты действительно не понимаешь? Ты?! Подполковник милиции?

– Да что с ним может случиться? Успокойся, истеричка!

– Лучше быть истеричкой, чем болваном, которому на собственного ребенка наплевать! Гоша, собирайся! – заорала я еще громче и швырнула ребенку шапку.

Игорь покрутил пальцем у виска.

– Что, очередная любовь не удалась? Конечно, только я один мог тебя терпеть, больше дураков нет, – сказал он с иезуитским выражением лица. – Так ты на нас-то свое настроение не срывай.

Испуганный Хрюндик напялил вязаную шапку и вытянулся по стойке «смирно». Я схватила его за руку и потащила к лифту.

В лифте я, отвернувшись, тихо всхлипывала. Ребенок пытался заглянуть мне в лицо, но я закрылась рукой. Выходя из парадной, Гошка продолжал тревожно вглядываться в меня и нечаянно наступил в лужу, обдав себя и меня водой. Я накричала на него, в совершенно недопустимых выражениях требуя, чтобы он смотрел под ноги, не вел себя как свинья и не заставлял мать, и без того уставшую на работе, лишний раз стирать свои и его шмотки, поскольку он дома палец о палец не ударит, а я и работаю, и дома его обслуживаю, и т. д. и т. п. Еще до того как я закончила эту тираду, я отчетливо поняла, что веду себя и впрямь как истеричка, что ни в коем случае нельзя так поступать с ребенком, который к тому же ни в чем не виноват. Однако машинально докричала до конца. И после этого с ужасом осознала, что за неимением рядом взрослого мужчины, на котором я могу сорвать настроение, я срываю его на своем маленьком мужчине, который вынужден терпеть по малолетству. И что неизвестно, какой образ женщины в результате сложится в его неокрепшей душе и как это повлияет на его отношения с женским полом в дальнейшем. В общем, своими руками взрываю грядущее личное счастье ненаглядного сыночка… От этих мыслей я заплакала еще горше, слезы полились уже потоком. Ребенок, еще не подозревающий, что его, по моим прикидкам, ждет тоскливая судьба холостяка, обделенного женской любовью, остановился и заставил остановиться меня.

– Мама, – сказал он серьезно, – ну что ты так расстраиваешься? Ничего со мной еще не случилось. Я больше не буду бегать по лестнице. Ты из-за этого так расстроилась?

– Да, – отведя в сторону взгляд, ответила я. Хотя мой мысленный ответ был более развернутым. Про себя я сказала, что расстроилась так из-за того, что его идиот-отец поливает меня грязью за отсутствие материнского инстинкта, а сам ставит дурацкие эксперименты на ребенке да еще и не может в его присутствии удержаться от нетактичных замечаний по поводу моей неудавшейся личной жизни. Мне очень хотелось высказаться на эту тему вслух, но у меня еще осталось кое-какое самообладание. Нельзя одному родителю говорить ребенку плохо про другого родителя (хотя я не уверена, что Игорь придерживается такого же принципа).

Мой деликатный мальчик не сказал мне ни слова упрека по поводу моих непедагогичных воплей – взял меня за руку и повел к трамвайной остановке. По дороге я подуспокоилась, и только изредка шмыгала носом. Ребенок молча достал из кармана носовой платок и протянул мне. Тут я подумала, что в некоторых случаях Гошка ведет себя со мной, как взрослый по отношению к неразумному дитяте: никогда не спорит, не пререкается и не отвечает криком на крик, просто замолкает и терпеливо ждет, пока я приду в себя.

Но мне все равно не давала покоя мысль о том, что вокруг полно опасностей.

– Гошенька, – сказала я, беря его за руку перед тем как перейти дорогу к метро, – ты все равно соблюдай правила безопасного поведения…

– Да знаю я все, ма, – откликнулся он. – С незнакомыми не знакомиться, на провокации не поддаваться…

– Ни с кем из посторонних никуда не ходить, – подхватила я. – Даже если очень попросят. Ты же знаешь, сколько маньяков по городу бродит.

– Ма, ну что я, идиот, что ли? Ни с кем я никуда не пойду.

– Даже если тебе что-то пообещают?

– Даже если. А что мне могут пообещать такого?

– Ну, деньги, например. Ты же у меня мальчик прижимистый, денежки любишь.

– Ой, ну сколько денег? За три рубля я никуда не пойду.

– А если сто долларов пообещают?

– Тогда тем более не пойду. Сейчас времена такие, кто ж сто долларов просто так отдаст? Сразу понятно, что маньяк.

Заехав домой, мы забрали гитару под отчаянные вскрики ребенка: «Мама, осторожней, тут струны!», «Мама, не задень инструмент!», «Мама, не толкни меня, я же с гитарой!» и направились в сторону учительского дома. Путь наш лежал мимо осмотренного мною вчера места происшествия, и я, запихнув ребенка на урок, решила пройтись маршрутом убитой девочки. Все-таки мне не давала покоя мысль о том, где она встретилась с убийцей? Раз, по данным поквартирного обхода, в парадной никого не было, значит, злодей где-то увидел девочку и пошел за нею. Вот вопрос, где? Она вышла из дома и направилась прямиком в булочную. Эту булочную я знаю, по выходным, особенно днем, народа там практически не бывает. Надо зайти туда, спросить, не бросился ли продавцам в глаза кто-нибудь из покупателей накануне?

Погода неожиданно разгулялась, светило яркое солнышко, и совершенно не верилось, что вчера здесь произошло убийство и на каменном полу парадной лежал в крови труп, и плакали родители…

Я зашла в булочную и, воспользовавшись отсутствием покупателей, предъявила сонной продавщице удостоверение. Она без эмоций скользнула по нему взглядом, и я спросила, работала ли она вчера в три часа дня.

– Работала, – кивнула она головой, не проявляя никакого интереса к происходящему.

– После обеда много было покупателей?

– Да никого. Девочка только два бублика брала, половинку ржаного и багет.

– Это вы так запоминаете, кто что берет? – поразилась я.

– Да она каждую субботу одно и то же берет, я ее знаю.

– По имени знаете? – уточнила я.

– Да зачем мне это надо? В лицо помню. Два хвостика, пальто в клеточку, вежливая такая девочка, всегда мелочь ищет, без сдачи дает.

– Она сразу ушла, как все купила?

– Сразу.

– А кто-нибудь еще входил в булочную, пока она не ушла?

– Не-а.

– А вы не заметили, ее никто не ждал на улице?

– Никто не ждал, сразу пошла налево.

– Спасибо. До свидания.

Продавщица кивнула, глядя в пространство за моей спиной. Идеальная свидетельница, подумала я. Быстро и точно выдает информацию, сама ни о чем не спрашивает. Я вышла из булочной, соображая, стоит ли завтра посылать к ней оперативника – допросить на протокол, или махнуть рукой, ограничившись этим разговором. Все равно к раскрытию этот допрос не приведет.

Дорога от булочной до парадной, где жила потерпевшая, заняла у меня семь минут. Весьма респектабельная дорога, даже ни одной подворотни мне не встретилось. Ни одного места, где могла бы стоять кучка молодых балбесов-наркоманов или просто скучающих представителей золотой молодежи и увязаться за проходившей мимо девочкой. Ни одного места, где мог бы притаиться злодей-маньяк и откуда воспаленный взгляд его мог зацепиться за девочку с детской прической в виде двух хвостиков. Значит, ждали в парадной? Зашли туда непосредственно перед тем, как вошла Антоничева? Зачем? С целью убить ее? С целью убить кого-то другого? С целью убить все равно кого? Хотели просто ограбить, но испугались сами? Надо будет покрутиться в парадной вместе с Синцовым, поприкидывать, какова могла быть диспозиция участников этой драмы, если это было нападение с целью ограбления и если это было целенаправленное убийство. Если хотели ограбить, то должны были стоять лицом к лицу. Может, их было несколько – один стоял перед потерпевшей, другой набросился сзади? А если сразу набросились сзади, то с какой целью? На попытку изнасилования, равно как и на развратные действия не похоже; а что касается разбоя – надо подумать. Сережку все-таки из уха выдернули.

Задумавшись, я прошла мимо дома учителя музыки. Какие-то городские птицы на карнизе надрывались во всю глотку, прямо по-весеннему, и воздух был прозрачным, как весной, несмотря на то, что на дворе стоял октябрь; из открытой форточки учительской квартиры доносились робкие гитарные переборы, и это заставило меня опомниться. Посмотрев на часы, я вошла в парадную. Урок заканчивался, и мне предстояло уговорить Хрюндика на полчасика забрести в прокуратуру, где ждал меня с докладом шеф.

Сквозь терпкий запах кошачьей мочи я ощутила еще какой-то неприятный флюид, до боли напоминавший ароматы мест происшествия, когда переворачивают труп и от него несет гнилостными миазмами вперемешку с застарелым перегаром. Когда глаза привыкли к полумраку парадной, мой взгляд уперся в грузное тело, перегораживающее лестничный марш. Господи, неужели еще один труп женщины, да еще и я его обнаружила! – лихорадочно пронеслось у меня в голове. Не дав этой мысли развиться, тело заворочалось и захрюкало. Распухшая бомжиха сучила ногами в спущенных чулках, пытаясь удобнее устроиться на ступеньках и забыться алкогольным сном.

Плюнув от досады, я с трудом перелезла через эту гору пьяного мяса и, позвонив в дверь квартиры учителя, спросила, нельзя ли воспользоваться черным ходом, поскольку парадный выход на улицу блокирован спящей бомжихой. Учитель не позволил нам воспользоваться черным ходом, а просто-напросто вызвал наряд милиции, чего я, следователь прокуратуры, сделать не догадалась, и бомжиху через десять минут эвакуировали. Путь был свободен.

5

Как я и ожидала, Хрюндик не проявил энтузиазма, услышав, что мы еще должны зайти в прокуратуру.

– А что я там буду делать? – совершенно логично спросил он. Надо сказать, что мой ребенок терпеть не может проводить время просто так, ему нужно времяпрепровождение со смыслом.

– Поиграешь на гитаре, – предложила я.

– Я уже играл сегодня.

– Детуля, – заканючила я, – мне нужно немножко поработать. Совсем чуть-чуть, а потом мы пойдем домой, а по дороге купим тебе компьютерную игру.

– Торг здесь неуместен, – отрезал детуля. – И вообще, мамочка, ты когда-нибудь можешь посвятить мне выходные полностью? Или у тебя на меня времени не хватает?

Началось, подумала я. Неужели у всех мужиков это в крови, прямо с малолетства – ревновать близкую женщину к работе?

– Малыш. – Я присела перед ним на корточки, и он вынужден был остановиться, глядя на меня сверху вниз. – Я хотела бы проводить с тобой все свое время, и когда-то было именно так. Когда ты только родился, ты нуждался во мне каждую секунду. Но сейчас ты подрос и уже в состоянии занять себя сам.

– Ну и что? – хмуро спросил он.

– Если бы я бросила работу, сидела бы с тобой дома, то это была бы не я. Ты согласен на другую маму?

– Нет, – подумав, ответил он. – Уговорила. Не хочу я тащиться в прокуратуру, но ради мамы придется пожертвовать собой.

– Какой у тебя большой словарный запас, – подивилась я, внутренне возликовав.

– Весь в маму, – пробурчал мой бременский музыкант, поправляя на плече ремень гитарного чехла. – Кстати, ма. Нам вчера объявили оценки за триместр.

– Ну, и чем порадуешь? «Троек» много? – спросила я для проформы, поскольку мой мальчик учился хорошо, на «четыре» и «пять».

– Одна, – ответил он, глядя в сторону и почему-то ухмыляясь.

– Ну, и по какому же предмету?

– Ты будешь смеяться.

– Ну-ну?

– По музыке.

Мой чертенок хитро улыбнулся.

– Гоша! За что «тройка»?

– Да у нас учительница какая-то своеобразная…

– Учительница? А может, не надо на зеркало пенять, коли с лицом проблемы?

– Ма, я ценю твой юмор, только у меня в журнале стоят две «двойки» и «тройка». Так что еще спасибо, что не «пара» в триместре.

– Ага, спасибо, – машинально сказала я. – А за что же все-таки «пары»?

– Ну, я же сказал, что она своеобразная. Первая «пара» за то, что я смотрел на нее злыми глазами…

– Что?

– Ну, она так сказала.

– Так. А вторая?

– А я уже не помню. Наверное, тетрадку не принес.

Все понятно. Как говорит моя подруга Регина, у которой двое пацанов и гораздо больший опыт в общении с педагогами: «Ну что, срочно покупай большой букет – и в школу»…

– Кролик, а тебе самому не смешно? Я бы еще поняла, если бы тебе «пары» ставили за отсутствие музыкальных способностей…

– А кстати, мамочка, что у тебя было по музыке?

– У меня? «Пятерочка».

– «Пятерочка»? – хитро прищурился Гоша. – А ты все время говорила, что тебе медведь на ухо наступил.

– Наступил.

– А за что же «пятерочка»?

– А за то, что я красиво записывала в тетрадку тексты песен.

– А-а.

– Вот так-то. Делай выводы.

За воспитательными беседами и дорога до прокуратуры незаметно пролетела. Когда мы входили в прокуратурский подъезд, нам побибикала стоявшая за углом машина, в которой я не сразу признала синцовскую «шестерку». Я придержала дверь и подождала, пока Андрей закроет машину и догонит нас. Он уважительно пожал моему сыну руку, потрогал гитару, обменялся с Гошкой парой непонятных мне музыкальных терминов, и мы пошли по длинному прокуратурскому коридору, непривычно пустынному в выходной. Дверь в приемную была открыта, из кабинета прокурора доносилось радио – песни семидесятых годов.

– Гошенька, посиди в приемной немножко, мы быстренько, – заискивающе сказала я, подталкивая ребенка к секретарскому месту.

Он мрачно посмотрел на меня и вздохнул:

– Ну что с тобой поделаешь… А можно, я на машинке попечатаю?

– Конечно, птичка моя.

– А что попечатать?

– А что придумаешь.

Усадив ребенка, я заглянула в прокурорскую берлогу:

– Владимир Иванович, можно?

– Нужно.

За мной вошел Синцов. Шеф вышел из-за стола и пожал Андрею руку, потом указал нам на стулья за столом для совещаний и сам присел не на свое место, а рядом с нами. Я положила перед ним на стол листочки осмотра трупа, сопроводительных, экспертиз – уголовное дело по факту убийства несовершеннолетней Антоничевой. Шеф быстро перелистал материалы, надел на них скрепочку и отодвинул в сторону, но у меня не было сомнений, что все самое важное из этих бумаг навсегда впечаталось в его память.

– Ну что? Серия?

– Владимир Иванович, трудно сказать, – начала я, но меня перебил Синцов.

– Владимир Иванович, Швецова просто не располагает всей полнотой информации. Похоже, что действительно серия. Поэтому я предлагаю собрать дела из других районов и объединить их в производстве Швецовой.

– Мария Сергеевна, вы согласны? – повернулся ко мне шеф. Вот за что я люблю своего начальника, так это за быстроту реакции. Я растерялась.

– Я не готова сейчас ответить. Я выезжала только на один труп, об остальных убийствах знаю только со слов Синцова, да и то не обо всех, даже ОПД не смотрела…

– Зато я успел справки навести, – сказал прокурор. – Всего пять дел, в разных районах, включая последнее убийство – Антоничевой…

Синцов кивнул.

– На первый взгляд – никакого сходства, – продолжил шеф, и Синцов стал смотреть на него подозрительно. – Если объединять дела только по тому признаку, что убиты женщины, так все дела в городе можно поделить на две группы, убийства мужчин и убийства женщин.

– Да ну, Владимир Иванович, – не выдержал Синцов. – Конечно огнестрелы с ножевыми разбойными под одну гребенку не причешешь, но в этих пяти убоях можно найти общие черты.

– Например? – Шеф прищурился, и я поняла, что раз он уже навел справки и упомянул эти пять дел, он сам прекрасно знает, что общего между этими убийствами, и просто сверяет свои впечатления с синцовскими. Похоже, я знаю об этом меньше всех, а между тем, если дела объединят, именно мне придется тянуть этот воз.

– Например, все женщины убиты днем в парадных. У всех ножевые ранения. Все убиты без видимого мотива, и у всех похищены какие-то незначительные ценности, в основном украшения.

– Все? – Шеф испытующе смотрел на Синцова.

– Ну почему все? Если покопаться…

– Ну а различия имеются? Что говорит против серии?

– Различия?

– Различия, различия. Или вы на сто процентов уверены, что это серия?

Провокационный вопрос, подумала я. Если Синцов сейчас начнет клясться, что он на сто процентов уверен, шеф к нему потеряет всякий интерес. Пока мы не начали допрашивать преступников, мы ни в чем не можем быть на сто процентов уверены. Шеф нам это столько раз повторял, что я уже считаю это собственной мыслью.

– На сто процентов я буду уверен, когда мы начнем допрашивать злодеев, – не моргнув глазом, ответил Синцов, и я мысленно ему поаплодировала.

– Отлично, – шеф потер руки. – Так что с различиями?

– Ну, прежде всего возраст жертв.

– Так.

– Их внешний вид.

– Так.

– Количество ножевых ран.

– И все?

– Да, пожалуй, и все.

– Мария Сергеевна, что скажете? – повернулся ко мне прокурор.

– Владимир Иванович, ну что я могу сказать, если я достоверно знаю пока только про один труп – Антоничевой?

– Очень ответственное заявление. А теоретически?

– А теоретически мне все равно надо хотя бы розыскные материалы посмотреть. Может, я найду больше сходства или больше различий.

– Вот так, да? Кстати, учитывая вашу склонность к анализу, рекомендую обратиться к достижениям криминалистики. Вспомнить, чему вас учили на курсах ФБР.

– Это шутка, Владимир Иванович? – спросил Синцов, готовый рассмеяться.

– Да какая шутка. В прошлом году приезжали фэбээровцы, проводили недельные занятия по расследованию убийств. Мария Сергеевна даже диплом получила об успешном прохождении курса. Вот и используйте полученные знания, Мария Сергеевна. Не зря же я вам позволил тогда неделю развлекаться.

– Ничего себе! – я возмутилась. – Развлекаться! Я, между прочим, свои дела тогда никому не передавала. И несла двойную нагрузку.

– Но ведь не жалеете?

– Да нет.

– Ладно, кроме шуток, – шеф посерьезнел, – что вы думаете насчет соединения дел?

«То же, что и вы», – подумала я, а вслух сказала:

– Соединять рано. Надо хотя бы ознакомиться с материалами, и работать по нашему делу с учетом всех остальных данных.

Синцов искоса посмотрел на меня:

– Владимир Иванович, может, соединять и рано, но хорошо бы дела сосредоточить у Швецовой в производстве. Не выносить постановления о соединении…

– Конечно, – поддержал его шеф, скрывая улыбку, так как, естественно, догадался, куда клонит оперуполномоченный Синцов. – Для процессуального соединения оснований пока никаких.

– Ну да, соединить ведь можно дела по обвинению одного лица в совершении нескольких преступлений или нескольких лиц в совершении одного преступления, а у нас пока обвинение никому не предъявлено, – продемонстрировал оперуполномоченный Синцов незаурядные знания Уголовно-процессуального кодекса.

Шеф благостно кивал головой, наверняка думая о том, как приятно иметь дело с грамотными людьми.

– Но при этом, – Синцов значительно поднял палец, – вы ведь знаете, как важно, чтобы по делу работал квалифицированный следователь…

Шеф покивал головой с чрезвычайно заинтересованным видом. Мне захотелось убить их обоих. Синцов продолжил:

– Так вот, с делом Антоничевой все в порядке, в квалификации Марии Сергеевны я не сомневаюсь. Но вот с остальными делами – вилы.

– То есть?

– Владимир Иванович, следователей-то нет. В прокуратуре одни дети остались, без опыта, с одними амбициями. Они даже советов не слушают. Считают, что сами все знают лучше всех. Я же не могу за них следственные действия проводить…

– Ну, не везде же так плохо, – возразил шеф. – Вот одно из интересующих нас дел, насколько я знаю, в городской прокуратуре у опытного следователя Коруновой.

– Но у нас-то не одно, пять убийств. По одному из дел даже осмотра не было, так, участковый полстранички накарябал по поручению работника прокуратуры, язык не поворачивается его следователем назвать…

– Это где же? – заинтересовался шеф.

– Да Маша будет с делами знакомиться, расскажет вам. Экспертизы не назначены, свидетели не допрошены, а вы ведь знаете, через неделю они уже не вспомнят того, что рассказали бы сразу… В общем, еще немного и дела будут загублены навечно. Их уже никто никогда не раскроет. А если мы и раскроем, то ничего не докажем.

Синцов скорбно замолчал. В принципе свою задачу он выполнил. Прокурор обернулся ко мне и стал заглядывать в глаза, но не мог встретиться со мной взглядом, потому что я демонстративно смотрела в окно.

– Мария Сергеевна, – позвал он. – Забираем дела? А?

Так и не глядя на него, я спросила неожиданно сварливо:

– А я-то тут при чем? Вы же уже за меня все решили.

– Ну ладно, ладно, – похлопал меня по руке прокурор. – Раскрыть-то хочется?

– Хочется, – вопреки своей воле призналась я.

– Ну вот. Я допускаю, кстати, что дел в итоге окажется больше. Или меньше. Вы еще с Синцовым сводки посмотрите, надо только определиться, по какому критерию отбирать.

– Я думаю, пока – по отсутствию видимого мотива.

– У-у! – протянул Синцов. – Так знаете, сколько наберется?

– Так! – повернулась я к нему. – Ты работать хотел? Так вот, начинается серьезная работа, с квалифицированным следователем, чтоб не жаловался потом. А вообще, чем больше случаев, тем легче раскрыть, ты же знаешь.

– Ну, вот и славно, а лишнее потом само отпадет, – сказал шеф, поднимаясь из-за стола. – Прямо с завтрашнего дня и приступайте, а я с городской договорюсь насчет передачи дел. Да, Мария Сергеевна, надеюсь, вы понимаете, что остальные ваши дела скидывать некому, разве что с Горчаковым поделитесь…

– Да ну, Владимир Иванович, у меня все дела уже в такой стадии, что жалко отдавать. Сама закончу, просто новых особо не подкидывайте.

– Договорились.

Из кабинета прокурора мы вышли под звуки «Летки-енки»: «Как-то ночью по пустой дорожке»… Ребенок, забравшись с ногами на стул, увлеченно читал спецдонесение, валявшееся на столе у Зои, завканцелярией: «Труп неизвестного лица был обнаружен на чердаке под строительным мусором в состоянии сильных гнилостных изменений…»

– Юрист подрастает, – сказал Синцов, кивнув на Гошку. – Ребенок, ты хочешь быть юристом, как мама?

Гоша поднял голову и серьезно посмотрел на него:

– А есть у вас такая работа, чтобы на трупы не выезжать?

– Есть, – сказала я, – сколько угодно: судья, адвокат, помощник прокурора…

– Тогда хочу, – ответил Гоша.

– Скажи мне, Синцов, – спросила я, подняв Гошу со стула и застегивая на нем куртку, – чем объяснить, что я, дурочка, вместо того, чтобы плюнуть на тебя и на пять нераскрытых убийств и заняться личной жизнью, за что меня никто не осудит, так вот, я вместо этого прусь сюда в выходной, соглашаюсь взвалить на себя кучу лишних дел, да еще и радуюсь при этом?

– Тем, что ты дурочка, – сказал Синцов мне на ухо. И я обрадовалась еще больше.