Текст книги "Старый дом"

Факт передачи гонорара подглядела некая Куница, которая, вскоре после процедуры, заявилась к старику с требованием доли. В неравной схватке Куница по неосторожности убивает стряпчего, забирает конверт с наличностью и, заметьте, подлинным завещанием. И тут, на ее беду, в поисках сортира по коридорам мечется юный баронет. Ошибается дверью и по чистой случайности становится невольным свидетелем разыгравшейся трагедии. Баронет в страхе рассказывает все матери. Та велит ему молчать, иначе в ходе расследования вскроется подлог. Молчать и ждать, когда Куница явиться ее шантажировать. Расчеты оказались верны. Куница, потрясая завещанием, требует платы за молчание. Баронет со всей дури бьет шантажиста по черепу. Кровавое месиво вперемешку с мозгами разлетается по комнате…

Алимпия тихонько ахнула.

– Ну, это уже лишнее… – пробасил Егор, положив теплую ладонь на ее плечо.

– Ночью они перетаскивают бездыханное тело Куницы в кузницу, то есть сюда, и заталкивают в … – тут Генрих с актерским изяществом выбросил вперед правую руку, – … топку для хранения древесного угля!

– Не может быть! – ахнула Алимпия, пытаясь встать с колоды, но тяжелая рука Егора мягко опустила ее на место.

– Это еще надо проверить, – возразил он.

– Проверим! Обязательно проверим! Для этого и собрались, – пробормотал психиатр, роясь в карманах пальто. – Я конфетой угощусь с вашего позволения? Курить бросил, надо чем-то привычку отбить, да и во рту чего-то погано-препогано…

– Погано вам, доктор, от собственной мелкой сущности! Хотелось славы и денег на скорую руку, а подсели на кокаин, да в долгах увязли. Задница ваша уже мало кого интересует – в тираж выходите… вона и клинику уже заложили… – Егор говорил тихо, но так проникновенно, что от его голоса у Алимпии мурашки побежали по всему телу. Она робко взглянула на психиатра.

Насмешливым взглядом Генрих пристально смотрел на парня. Он был спокоен, слишком спокоен. Достав из плаща круглую коробочку с монпансье, он швырнул ее в лицо Кравцову. Алимпия, ахнув, пригнулась.

– Это обычные леденцы! – произнес Генрих. Он широко улыбался, но в глазах плескался гнев. – Вы можете в этом убедиться сами, господин Егор Кравцов, сын вороватого каторжника…

– Вранье, – буркнул Егор, легко принимая в руку жестянку.

– Откуда вы узнали? – тихо спросила Алимпия.

– Потому, что я профессионал, а не убогий наркоман, и моя ориентация меня нисколько не тяготит, наоборот, я получаю от своей природы непревзойденное удовольствие! А вот то, что вы, господин Краниц, так радеете за мою задницу, выдает в вас латентного гомосексуалиста, представьте себе! И хотя вы этого еще не осознали, но вас уже тянет ко мне…

Куда отлетел великий психиатр после молниеносного удара в челюсть, Алимпия не увидела – только что был перед ней, и вот его уже нет…

– Чего это он хлипкий такой?! – удивлялся Егор, с интересом разглядывая свой кулачище. – Я ж хотел в полсилы, да и замахнуться-то, как следует, не успел…

– Боже, Егор! – воскликнула Алимпия, хватая лампу. – Надо осмотреть кузницу. Куда он мог упасть?

Но ответом ей был лишь довольный гогот Егора.

– Ты чего ржешь сивым мерином? Убил человека и радуешься?! – опустила на пол лампу, кинулась на Кравцова с кулаками.

– Ты глянь лучше туда! – кивнул на наковальню.

И впрямь! С одной стороны колоды торчал докторский ботинок, с другой – его взлохмаченный чуб.

– Генрих, вы в порядке? – Липа присела на корточки, заглянула под стальную махину. Встретившись с насмешливым взглядом психиатра, слегка надувшись, произнесла:

– И как это понимать?

– Спланированная провокация, – ответил за психиатра Егор, пожимая плечами. – Вы что-то там нашли, док?!

– Кажется, нашел! – Генрих легко поднялся на ноги, сжимая в руке тонкий металлический прут в форме буквы "Г". – Какой недальновидный убийца – даже не удосужился избавиться от орудия преступления.

– Вы считаете, что это та самая кочерга? – Липа подхватила лампу.

– Вполне возможно, – уклонился от ответа психиатр, положил кочергу на наковальню. – А теперь, я думаю, самое время заглянуть в "ларчик"!

Но Липа, открыв дверцу, уже всматривалась вглубь печурки.

– Здесь ничего нет, я вижу только уголь и … ой, мамочки мои! – испугано заверещав, девушка отпрянула от горна, громко стукнула дверцей, закрывая нишу.

– Что там?! – подскочили к ней мужчины.

– Там кто-то шевелится…Куница?!

– Увы, дорогая Алимпия, – вздохнул Кроненберг, беря девушку за руку. – Принимая во внимание ваше невежество в вопросах реанимации усопших, смею заверить, что Куница вряд ли поджидала нас здесь все это время, чтобы поведать свою печальную историю…

– Должно быть, крысы… – пробасил Егор, – отойди дальше, выгоню…

Он распахнул дверцу, посвятил лампой.

– Подай кочергу!

– Но это же улика! – возмутился Генрих, но просьбу выполнил.

Надев на древко керосинку, засунул кочергу внутрь печи. Две огромные крысы, выпучив маленькие глазки, выскочили наружу.

Липа ойкнула, невольно прижалась к Генриху.

– Если там были крысы, значит, была и жратва, – пробормотал Егор, внимательно вглядываясь в топку. Закончив осмотр, повернулся к Кроненбергу:

– Там, вроде, черепушка в угол закатилась… доставать?

– Вы уверены, что это необходимо?! – приподнял брови Генрих. – Не лучше ли оставить полиции разбираться, чья это черепушка?

– Тогда хоть ботинки выгребу…

– А вот это другое дело! – съёрничал доктор. – Ботинки же полиции ни к чему – у них ведь сапоги хромовые, а нам в самый раз будут! – сменив тон, повернулся к Липе:

– А вы как думаете, Алимпия свет Аркадьевна?

– Егор! – неожиданно скомандовала девушка, очнувшись от раздумий. – Выгребай наружу все, что там есть! Генрих, а вы найдите мешок или…нет! Снимайте немедленно пальто! Живо! Завернем все в куль и снесем дяде. Мы установим личность трупа и докажем, что твой отец – не убийца!

– Эх! Правильно сказала, девка! – впечатлился Егор, закатывая до локтей рукава рубахи.

– А вот я бы не был столь оптимистичен, – пробормотал Генрих, мысленно прощаясь с любимым пальто. – Как бы вам самой под фанфары не загреметь, барышня!

Глава 18. В кабинете Карла Натановича

Сжимая пожелтевший лист дрожащими от волнения руками, он в который раз перечитывал такие важные тогда и такие бесполезные сейчас строки:

– "Я, Аркадий Маркович Брукович, завещаю… своей дочери Алимпии Аркадьевне Брукович, … до ее совершеннолетия… опекуном назначаю своего деверя Карла Натановича Мишкунова…" – крупная слеза выкатилась из-под очков, упала на выцветшую от времени бумагу. Она неплохо сохранилась, но уже не представляла никакой ценности за давностью лет.

– Дядюшка, ну не терзайте себя! Время вспять не повернуть, – Липа погладила сутулые плечи доктора. – Зато мы теперь знаем, кто убил старика нотариуса – его помощник Ираклий Дробный, он же Куница.

– Череп с вмятиной от кочерги, лоскуты одежды, и, главное, ботинок, в котором он спрятал настоящее завещание – всё тому подтверждение, – добавил Генрих фон Кроненберг, вольготно развалившись в кресле. – Ради установления истины я даже своим кашемировым пальто пожертвовал!

– Ох, не кривляйтесь, Генрих! Знаем, мы ваши жертвы, – поморщилась Алимпия, пытаясь забрать у дяди завещание. – Я уберу его в дело, там ему самое место.

– Нет! – оттолкнул ее руку Карл Натанович. – Оно не имеет никакого отношения к Кравцову и будет лежать в моем архиве.

Аккуратно сложив бумагу конвертиком, он убрал ее во внутренний карман сюртука – потом переложит, куда решил.

– Деточка, а мы с Генрихом сегодня такое важное дельце устроили, – глаза доктора радостно заблестели. – В старом душеприемном доме учредили научный институт по патологиям головного мозга, да с фармакогнозивным отделением.

– Да я уже облобызал дорогую Алимпию во все доступные места, – засмеялся Генрих, подмигивая девушке. – И высказал особое почтение ее плюшевому другу… Какушу, если не ошибаюсь?

– Верно – Какуша, – засмеялась Липа. – Только теперь на его жилетке не хватает одной бриллиантовой пуговки, придется заменить обычной. Что ж, долг платежом красен: вы помогли нам с Егором, я – вам с дядей.

И словно в подтверждение ее слов с дивана раздался раскатистый молодецкий храп. Все дружно посмотрели на спящего юношу.

– Наш друг гризли вчера щедро набрался за ужином, – захохотал Генрих, – Катерина еле успевала увертываться от него похотливых лапищ.

– Тише вы! – прижала палец к губам Липа, опускаясь на стул. – Не будите! Пусть выспится – его история закончилась. Кстати, а почему вы назвали его "гризли"? И вы так и не пояснили, на чем основывались ваши ночные умозаключения…

– Очень интересная тема! – закинув ногу на ногу, Кроненберг обратил взор на Липу. – Охотно поясняю: Ваш покойный кузен упомянул гризли в своих … гм… воспоминаниях, наряду с куницей и косулей. Я сначала не придал большого значения воспаленному воображению баронета, но после вашего визита в больницу, повторно изучив свои записи, пришел к выводу, что его фантазии имеют под собой реальную основу. Затем, уточнив у Карла некоторые детали касательно того злополучного дня, когда погиб стряпчий Кнопп, я легко воссоздал череду последующих трагических событий, произошедших в вашем доме, Алимпия. Должен признаться, что идея проверить свои догадки в одиночку меня совсем не радовала, поэтому я решил продать ее вам…

– Ага! Взамен на желтый алмаз! А если бы мы ничего не нашли?

– Но вы же нашли, – рассмеялся Генрих. – А вот "Желтого яйца" я так и не увидел…

– Вы получили значительно больше! – задохнулась от возмущения Алимпия. – Собственную клинику, о которой мечтали!

– Я и не спорю, но приступ величайшего любопытства все же истончает мои нервы.

– А почему вы решили, что "яйцо" у меня? – перебила его Липа.

Генрих деликатно кашлянул в кулак, выразительно глянул на Карла Натановича, суетливо роящегося в ящике стола.

– О, нет! Дядя?!

– А? Что такое? – Карл Натанович неохотно оторвался от ящика, поправил очки. – Да, детка, это я сказал Генриху, что "Желтая звезда Брука" существует и ты его хранительница.

– Но зачем?!

– Ну, гм…

– Вы что, любовники?! – подскочила на месте Липа, – а как же вдовушка Боголюбова?!

– Окстись, ненормальная! – замахал на нее руками доктор, пунцовея на глазах.

Генрих же, запрокинув прилизанную маслом голову, от души рассмеялся.

– О, нет, дорогая Алимпия! О таком счастье я и помыслить не могу! Ха-ха-ха! А ларчик открывался просто: ваш дядя всего лишь редкостный хвастун, что является побочным эффектом вдовьей наливочки.

Карл Натанович раскраснелся пуще прежнего. Глаза на Липу не поднимает, энциклопедией заинтересовался, вертит в руках и так, и сяк.

– Но, Генрих, неужели вы склоны верить пьяной похвальбе? – протянула удивленно Липа. – На вас это не похоже!

– И все же я хотел бы на него взглянуть, – невозмутимо ответил психиатр. – Вы ведь можете удовлетворить мое любопытство, дорогая Алимпия?

– Что ж, попробую… "Желтым яйцом" в народе называют янтарь. У тетушки Людвиги была изумительные вязальные спицы… – захлопав ресницами, зачастила Алимпия, –…она связала чудные вещицы маленькому Андрейки, я сейчас принесу, – поднявшись со стула, она направилась к двери.

– Не утруждайтесь! Меня мало интересуют детские описанные штанишки. Мне на работе их хватает, – улыбнулся Кроненберг. – Было бы неплохо взглянуть на само орудие труда.

– Так я за ним и пошла, – обернулась на пороге Липа, – вернее за ней, потому как одну спицу Людвига где-то потеряла…

– Жду с нетерпением! – проговорил Генрих вслед закрывшейся двери.

– Генрих! Но я же просил вас… – умоляюще произнес доктор, укоризненно качая головой.

– О, нет, нет! – психиатр шутливо поднял обе руки. – Я ни в коем случае не претендую на вашу святыню! Повторюсь: исключительно из чистого любопытства.

– Поверьте мне на слово, Генрих, – уцепился за подкинутую мысль Карл Натанович. Перегнулся через стол, доверительно зашептал в подставленное психиатром ухо:

– "Звезда" существует, но, боюсь, вы ее никогда не увидите! Я и сам лишь только слышал о ней, поэтому, прошу вас, не докучайте моей племяннице. Скорее она себе руку отгрызет, чем покажет кому-либо бриллиант отца.

– Вот как?! – откинулся на спинку кресла Кроненберг. – Нечто подобное я и предполагал… Что ж, будем считать, что "Желтой звезды" все же не существует, – лукаво подмигнул доктору. – Надеюсь, Алимпия будет благоразумна и не всучит мне свою откусанную конечность, – и в который раз от души рассмеялся.

НАСТОЯЩЕЕ

Пролог

Таинственное и тревожное время – полночь.

В Старом доме очень тихо. Тиканье часов на каминной полке в гостиной, да легкое трепетание занавесок на кухонном окне.

Она слишком долго сдерживала натиск этих новомодных выскочек, обдирая проводку до алюминиевого мяса. Но хозяйке, видите ли, надо было все испробовать: и новый холодильник, и посудомоечную машину, и никчемную вафельницу. А уж вертлявая йогуртница, та просто бесила ее. Сколько раз она предупреждала хозяев о своей болезни, подавала отчаянные знаки, стараясь привлечь внимание: искрила розетками, выбивала лампочки, даже щиток в подвале пару раз вырубала, но никто не услышал. Глупые женщины и маленький мальчишка – что с них взять. Пришлось пустить в расход старого сухаря–тостера. И что же?! Выкинули на помойку без зазрения совести. Поставили на его место кофейного магната-воображалу: и с пенкой он может, и без пенки он может – тьфу, противно. Зря мальчишка не выдернул его хвост из розетки, как велела мамочка, очень зря…

Маленькая искорка и сизый дымок потянулся в сторону вытяжки над электрической плитой. И вот уже язычок пламени ласкает корпус кофейного аппарата, разбегаясь оранжевыми лоскутами по столешнице кухонного гарнитура.

Короткое замыкание прогнившей электропроводки Старого дома было неизбежно.

Глава 1. Пожар в Старом доме

Кристине не спалось. Лежа на широкой кровати, она вспоминала первое появление Германа в своей жизни. Это случилось пятнадцать лет назад. Неожиданная встреча в магазине, плавно перешедшая в осмотр достопримечательностей ночного города с крыши Ратуши. Кровля оказалась неожиданно холодной. Дул неприятный ветерок. Но им было все равно. Пузырьки хмельного игристого счастья, ударившие в молодую голову, толкали ее на необдуманные поступки. Кристина тогда подхватила не только воспаление придатков, но и самого шустрого головастика Германа. А затем ее сладкий мужчина исчез так же внезапно, как и появился.

В течение четырнадцати лет Герман морочил ей голову секретными операциями в космическом пространстве и невозможностью быть с ней и сыном постоянно. Кристина не делала попыток женить его на себе, в сущности, она никогда Германа не любила, а его набеги в свой дом терпела исключительно ради Марка. Два раза в год, весной и осенью, Герман обязательно появлялся на ее жизненном пути, лучезарно улыбаясь зелеными глазами. Его улыбка была такой искренней и беззащитной, что Кристина, подавшись обаянию, прощала ему всё, даже слезы сына.

Герман Холдиш был весьма привлекательным сорокалетним мужчиной. Коротко стриженые темно-каштановые волосы и очки в тонкой оправе делали бы его похожим на школьного учителя, если б не сломанный нос. Подвижный и энергичный, раньше он увлекался боксом. Однако, пролежав после неудачного боя несколько недель с сильнейшим сотрясением мозга, он понял, что путь великого Мухамеда Али совсем не его стезя в жизни. Этот кусочек прошлого своего случайного мужчины Кристина узнала еще на крыше Ратуши. И именно он был правдой. Все остальное – красивая выдумка неудачника, которому стыдно признаться в карьерной несостоятельности. Так считала Кристина по поводу его неожиданного увлечения астрономией и успешного трудоустройства в "секретную комическую лабораторию". Герман так вдохновенно и с таким энтузиазмом рассказывал сыну о тайнах Вселенной, что невольно увлек этим не только Марка, но и соседского мальчугана, сына этой бледной мыши Хельги. И теперь частенько поздним вечером Марк пропадал на чужом чердаке.

Захотелось пить. Шлепая босыми ногами по ковру, женщина вдруг уловила запах гари. Через щели кухонных жалюзи пробивались алые сполохи. Раздвинув тонкие пластины, женщина оцепенела – горел дом Маккишей. Яркое пламя рвалось из окон на втором этажа, густой черный дым валил из-под карниза черепичной крыши.

Красные машины неслись по улице, надрывались сирены. Два пожарных расчета влетели во двор, сходу снеся ворота. И вот уже крепкие мускулистые парни в белых касках разворачивают серые рукава гидрантов, струи пенящейся воды под жестким напором бьют в горящий дом.

Кристина не могла сдвинуться с места. Завораживающая картина горящего Старого дома гипнотизировала. Внезапная мысль ударила в висок: "Марк! Где же Марк?". Она резко отвернулась от окна, больно ударившись рукой об угол стола. Это окончательно отрезвила оцепеневшее сознание. Женщина кинулась в комнату сына, отчетливо представляя, как за спиной складываются карточным домиком объятые пламенем стены соседнего дома и с грохотом рушится обгоревшая крыша.

Глава 2. Отец и дочь. 1977 год

Маленькую Хельгу Старый дом притягивал своим мрачным величием. Огромный, как ей тогда казалось, бревенчатый, с высокой мансардой под крышей, он прятался в кустах жасмина и сирени, в конце улицы, на которой они жили. И надо было пройти совсем немного, чтобы очутиться у его резной калитки, но Хельга не могла нарушить строгий наказ отца не подходить к таинственному дому.

"Там живет злая колдунья, которая заманивает к себе маленьких детей. Она превращает их в розовых поросят и на Рождество съедает", – пугал отец "страшным" голосом, но под недоверчивым взглядом дочери в миг "кололся" и прыскал от смеха. Потом они долго хохотали, дрыгая ногами на полосатом диване, пока не начинало колоть в левом боку.

На самом деле папа просто боялся за нее, ведь дом стоял на краю леса и а в таких глухих безлюдных уголках нетрудно попасть в неприятности. Но чем настойчивее отец запрещал подходить к дому, тем сильнее Хельге хотелось увидеть его. Дом ей снился, дом ее притягивал.

Глава 3. Котенок. 1977 год

В тот вечер Хельге очень захотелось встретить отца после работы.

Гувернантка Тутта, усадив девочку в мягкое кресло, включила телевизор и удалилась на кухню, откуда через мгновенье послышался ее задорный смех и глупое хихиканье поварихи Молли. Хельга слезла с высокого кресла, надела красные туфли – папин подарок, и осторожно, на мысочках, вышла на улицу.

Этот глупый серый кот сразу все испортил! Он сидел в грязной канаве на обочине дороги и жалобно мяукал. Ну и как пройти мимо?! В новых туфлях и белом платье Хельга залезла в лужу. Задняя лапа животного оказалась в капкане проволочной сетки, ограждавшей пустырь напротив дома. Освободив несчастного, она бережно прижала к себе котенка, приняв твердое решение забрать его домой. Но глупыш, не оценив душевного порыва девочки, начал царапаться и кусаться. Пришлось его отпустить. Дохромав до середины дороги, котенок принялся вылизывать пострадавшую лапку. Хельга бросилась к нему, но он неожиданно отпрыгнул в сторону и мяукнул.

"Ах, ты хочешь поиграть, глупыш! – догадалась девочка и, крадучись, начала подбираться к коту, – кис-кис-кис!"

И только она протянула руки, чтобы схватить его, как наглец вдруг юркнул в щель между досками чужого забора.

"Котик куда ты? А как же я!" – чуть не плача с досады, Хельга протиснулась вслед за котом и оказалась в кустах жасмина. От сладкого цветочного аромата закружилась голова, но настырное желание поймать кота толкало ее вперед. То ползком на животе, то на четвереньках Хельга пробиралась между кустарников, пока не выбралась на лужайку. В вечерних сумерках она вдруг увидела перед собой дом. Тот самый дом, где жила колдунья из папиных рассказов и куда ходить ей строго-настрого запрещено.

Открыв рот, девочка с интересом разглядывала Старый дом. Он был вовсе не страшным, а скорее милым и уютным, и приветливо помахивал кружевными занавесками из распахнутых окон на втором этаже. А на первом этаже окна были плотно закрыты и зашторены, маня лишь приглушенным светом.

Пологие ступени вели на широкое крыльцо к деревянной двери с цифрой "25" под металлическим козырьком. Кованые подвесные фонари освещали просторную веранду вдоль фасада, а перед ней ровным полукругом выстроились стройные деревца с ярко красными ягодами.

"Рябина! – задохнулась от восторга девочка. – Как красиво!"

Вздохнув полной грудью свежий вечерний воздух, Хельга закрыла руками лицо и зажмурилась, затаив на миг дыхание. И сквозь стрекот цикад внезапно услышала тихий грудной голос:

"Боже, помоги! Убереги его от бед и зла!"

Хельга в испуге открыла глаза – это же дом с ней разговаривает!

"Как же я могу тебе помочь?" – пролепетала едва слышно. Пуховое облако вдруг укатало ее с ног до головы и нежно опустило ее на землю.

Очнулась Хельга в незнакомой комнате на чужом диване, под колючим пледом. Заворочавшись, она нечаянно скинула плед на пол к ногам черноволосого мальчишки в синем спортивном костюмчике. Он протягивал ей кружку с горячим молоком, с любопытством разглядывая ее грязное платье.

"Мама нашла тебя в нашем саду, ты спала в жасминовых кустах", – сказал мальчик.

"А где котик?" – спросила Хельга.

"Какой котик?" – удивился мальчик.

"Серый и пушистый! Такой хо-ро-шень-ки-ий!" – девочка мечтательно прижала кулачки к груди и закатила глаза.

"Ты была одна", – насупился мальчик, и Хельга поняла, что он ей не верит.

"Я вышла из дома, чтобы встретить папу, но тут увидела застрявшего в сетке котенка, – как можно убедительнее начала девочка, – я ему помогла выбраться из сетки, а он забежал к вам в сад. Вы мне его отдадите?" – жалобно закончила она.

Мальчик в недоумении уставился на Хельгу.

"Молоко возьми… – вместо ответа, пробурчал он, – …пока не остыло".

"А еще ваш дом со мной разговаривал! – выпалила вдруг Хельга. – Он сказал: "У реки от бедного козла", но я не успела, спросить, где эта река с козлом – я уснула".

"Всё – враки! – разозлился мальчик. – Дом не может разговаривать, он не живой! И про кота ты придумала, чтобы забраться в наш сад и увидеть привидение!"

Горькая незаслуженная обида защекотала нос девочки.

"Ты-ты-ты…" – ее губы задрожали, из глаз брызнули слезы.

Она со злостью толкнула обидчика. Выплеснувшееся молоко обожгло мальчишке руку.

"А-а-а!" – завопил он, роняя кружку.

На детский крик из кухни вышла женщина, на ходу вытирая о фартук испачканные мукой руки. В ее темных волосах, собранных в простой пучок, сверкал желтый камень.

"Эдвард, в чем дело? – спросила она строгим голосом. – Почему девочка плачет?"

Позабыв про слезы, Хельга уставилась на женщину: она и вправду была похожа на ведьму.

"Меня зовут Хельга! Я заблудилась", – произнесла девочка, припомнив, что в гостях, пусть даже у ведьмы! надо всегда быть вежливой.

Не обращая внимания на хнычущего мальчика и разлитое по ковру молоко, женщина подошла к дивану. Подняв с пола плед, присела рядом с девочкой.

"А я – Берта, твоя соседка через два дома, а криворукий мальчик… – женщина улыбнулась, – мой сын, Эдвард. Ему десять лет и он очень любит яблочный пирог с молоком. А ты любишь яблочный пирог?"

"Я с удовольствием съела бы кусочек, но мне надо встретить папу. Я, пожалуй, пойду домой", – прошептала Хельга.

"Как хочешь", – качнула головой женщина, и словно вторя ей, в волосах ярко сверкнул желтый камень.

Хельга на миг зажмурилась, потом быстро спрыгнула с дивана, расправила мятую юбку и пошла к двери, но на полпути остановилась, обернулась.

"В вашем саду правда живет привидение?" – спросила робко.

"Нет, конечно! – улыбнулась Берта, вставая следом за девочкой. Она подошла к сыну, потрепала его по кудрям. – Эдвард, ты опять пугаешь гостей?"

"Потому что она глупая!" – выпалил мальчишка, отводя взгляд.

Переливчатая трель дверного звонка раздалась очень вовремя.

"А вот и твой папа, Хельга! – женщина подошла к двери, щелкнула замком. – Входите, пожалуйста!"

Папа порывисто шагнул в комнату, подхватил дочь на руки.

"Малыш! Если ты еще раз уйдешь из дома без разрешения, всех твоих Барби заберет Тутта. Ты поняла? И скажи спасибо тёте… э-э-э…" – он повернулся к женщине и замер с открытым ртом.

В комнате вдруг стало очень тихо. Хельга замерла, обхватив отца за крепкую шею. Мальчик, насупившись, обиженно разглядывал покрасневший от молочного ожога палец.

"Берта! – произнесла женщина, не отводя бархатистых глаз от папы. – Меня зовут Роберта Маккиш! А вы, должно быть, папа девочки?"

Но отец молчал, восхищенно взирая на женщину.

На кухни тренькнул колокольчик, это сработало реле таймера на плите – пирог был готов. Пауза затягивалась.

"Что ж, прошу простить…" – лукаво подмигнув девочке, Берта вышла из комнаты.

"А я – Эдвард, мамин сын! – вдруг дернул отца за рукав свитера мальчик. – Это я укрыл Хельгу пледом".

"Спасибо, дружище! – наконец-то очнулся мужчина, протягивая мальчику руку. – А я – Карл, папа этой чудесной малышки. Ты заходи к нам в гости, наш дом двадцатый, за красным забором, не потеряешься".

Из кухни вернулась Берта. Вложив в руки девочки теплый ароматный сверток, сказала:

"До свидания, Хельга! До свидания, Хельгин папа! Приятного вечера!"

"Э-э-э…простите, – покраснел вдруг отец, – меня зовут Карл Краниц, мы живем через дорогу, почти соседи, но не совсем… и я хотел бы вас попросить… э-э-э… вернее предложить… э-э-э… впрочем, наверное, в другой раз… – неуверенно промямлил напоследок, отступая к двери, – спасибо за пирог и за дочь. Пока, Эдвард! И вам приятного вечера, Берта!" – он торопливо пожал мальчику обожженную молоком руку и вышел на улицу.

Яблочный пирог, заботливо упакованный Бертой в картонную коробку, Хельга держала на коленках до самого дома. Прильнув к папиному плечу, она чувствовала, как он осторожно целует ее в макушку, и была счастлива.

Глава 4. Хельга Маккиш собирается на работу

На часах семь вечера. Надо было собираться на работу. Хельга никогда в жизни не работала. Ей, дочери владельца мебельной фабрики, это было ни к чему. Отец полностью оплачивал ее обучение в Бигровене – сначала в колледже, потом в Университете. Окончив учебу, Хельга вернулась в Ровенбрик, но на работу выйти не успела – она вышла замуж… за мальчика в синем спортивном костюмчике, за красавца Эдварда. Узнал ли он ее в той заплаканной девочке с растрепавшейся косичкой, которая пятнадцать лет назад обожгла его молоком, – Эдвард никогда ей не говорил, она и не спрашивала. Через два года родился Андрон, а через пять лет пришла беда.

Хельга в задумчивости накручивала светлый локон на указательный палец. Эдварда уволили с работы. Болезнь начала прогрессировать и окружающим стали замечать неадекватное поведение мужа. Их мальчику тогда исполнилось семь лет.

Поддержки от отца ждать не приходилось. Пристроив дочь в хорошие руки, и продав фабрику, он уехал в Бигровен, удачно женившись на заядлой коллекционерше раритетной мебели. Вырученные от продажи фабрики деньги пошли на погашение взятого кредита.

Хельга замерла на мгновенье, прислушиваясь к звукам в Старом доме. С первого этажа доносились тихие звуки грустного блюза. Это комната Берты, ее свекрови и бабушки Андрона. С годами Роберта стала немного эксцентричной, однако по-прежнему оставалась безупречно красивой, как в молодости.

Скорей всего, свекровь только что вернулась из массажного салона и, закрывшись в комнате, разглядывала свое совершенное тело в большом зеркале. Хельга знала эту ее причуду, потому что пару раз заглядывала к ней в комнату без стука и тут же в смущении удирала.

А сынок, наверняка, опять на чердаке. Интересно, Марк с ним? Хельга приветствовала увлечение сына астрономией и не возражала, когда соседский парнишка засиживался у них в гостях до позднего вечера.

Надев голубое кашемировое пальто, женщина вышла из дома. Закрыла за собой тяжелую резную дверь. Шурша опавшей листвой, медленно подошла к калитке. Оглянулась. Добротный, двухэтажный, из массивных сосновых бревен, дом снаружи выглядел крепышом, а вот планы на ремонт внутренних помещений рухнули с внезапной болезнью мужа.

– Боже мой! – Хельга невольно покачала головой.

Тяжело было вспоминать внезапные приступы ярости Эдварда, его безудержное стремление доказать всем, что он здоров, что он может работать, что его увольнение лишь вынужденная мера! Он вбивал мелом в грифельную доску непонятные формулы и цифры, пытаясь объяснить семилетнему сыну, как рассчитать индекс Доу-Джонса, совместив транспортный индекс с промышленным… Боже мой!

Женщина бросила взгляд на веранду. Скрипучее кресло-качалка, укрытое клетчатым пледом, тем самым, колючим. Старая газета со снимком нынешнего губернатора на первом полосе. Его срок заканчивался в конце года, и постепенно набирала обороты новая предвыборная гонка. Желтый березовый лист мягко спланировал на бумажную улыбку главы города.

Она подняла голову выше, на окна мансарды. Сквозь неплотно задернутый тюль отчетливо виден курносый нос любопытного сына. Хельга помахала ему рукой. Отворив калитку, вышла на улицу. Из переполненного почтового ящика торчали глянцевые листовки с лучезарными лицами кандидатов в губернаторы.

Глава 5. На чердаке. Дроня Маккиш

Просунув нос между оконными занавесками, мальчик смотрел, как мама медленно идет по двору. Вот она оглянулась на дом и послала ему воздушный поцелуй.

На чердаке было уютно, не смотря на разный пыльный хлам, заполнивший большую часть помещения.

Мальчика звали Андроном. Ему было десять лет, и был он точной копией своей мамы. Шапка светлых вьющихся волос и зеленые глаза придавали ему немного девчачий вид, но грозно сдвинутые к переносице брови предупреждали об опасности такого сравнения. Когда он был совсем маленьким, мама ласково называла его Дроня. Но даже когда он подрос, то все равно остался Дроней, потому что уже привык.

Мальчик осторожно приоткрыл дверцу старого дубового комода. Вдохнул аромат чистого постельного белья. Бабушка Берта была без ума от синих цветочков и всегда подкладывала в полотенца и простыни веточки засохшей лаванды. Старина-комод когда-то удобно вписывался в интерьер папиного кабинета. Но после смерти отца рабочие затащили его на чердак, куда обычно отправлялись все ненужные вещи. Папина грифельная доска загораживала большое треснутое зеркало из прихожей. Продавленное кресло с рваным поролоновым сиденьем придвинули вплотную к окну. Ржавую пружинную кровать разместили в самом темном углу. А уж вытоптанный прикроватный коврик следовало давно выбросить, а не укладывать на привычное место. Вот круглый стол стоит точно посредине чердака, а старый потертый чемодан кто-то неудачно бросил прямо у порога. Короткими пинками Дроня загнал его под кровать. Вернулся к комоду. Достал спрятанный от взрослых бинокль. Это была штуковина Марка, его школьного приятеля, даже скорее друга. Он был старше мальчика на четыре года и посещал семинар по астрономии. А вечерами показывал Дроне звезды и рассказывал о знаках Зодиака и малых планетах. Мальчик обожал их чердачные посиделки и всегда с нетерпением ждал новых встреч. Но сегодня друг не пришел.