Текст книги "Плененные любовью"

Глава 6

Измученный жарким августовским солнцем, Роберт уселся прямо на землю, уперся локтями в колени и раздраженно откинул со лба длинные пряди каштановых волос. Ему давно следовало уйти вот так подальше в лес, чтобы спокойно посидеть и обдумать свое незавидное положение, становившееся все отвратительнее с каждым днем. Всего полчаса назад он в очередном припадке ярости схватил ружье и выскочил из хижины, заявив, что пошел на охоту, однако увел от хижины лошадей и привязал их в укромном местечке в лесу. Он уже успел убедиться, что Аманда при первой возможности попытается сбежать. Роберт злобно фыркнул. Прошел уже почти целый месяц, а он по-прежнему не решается надолго оставлять ее одну. Ну что ж, по крайней мере ей хватает ума не соваться в лес пешком, с ребенком на руках.

Ох уж этот ребенок! Он отравлял Роберту все существование, одним своим видом будил бешеную, животную ревность. Из-за него ни он, ни Аманда не имеют возможности забыть то, что он старался заставить ее забыть и за что она по-прежнему продолжает цепляться. Роберт был уверен, что она поступает так назло, что она нарочно оживляет в памяти своего вонючего дикаря, чтобы отказаться от близости с ним, Робертом, всякий раз, когда ложится в постель. Черт бы побрал этого краснокожего! Ну как прикажешь воевать с мертвым мерзавцем?

Роберт чувствовал, как от всех этих мыслей подступают знакомые отчаяние и тоска. Ну почему, почему она не желает понять, как сильно он ее любит? Ведь он поступил правильно и справедливо, когда уничтожил настырного дикаря, а с ним и угрозу снова ее потерять! Просто в голове не укладывается, как грязный, тупой абнаки сумел околдовать эту чистую, невинную душу. Уж он-то, Роберт, отлично знал этих краснокожих – жуткое, кровожадное племя, их и людьми-то не назовешь! И как только Аманда могла терпеть близость с таким мерзавцем – а уж тем более так искренне чтить его память! Этого Роберт не понимал совершенно, как не понимал и того, какого черта она гордится своим краснокожим ублюдком! Ее милое лицо, такое холодное и замкнутое в присутствии Роберта, буквально сияет от любви всякий раз, стоит ей хотя бы посмотреть на этого недоноска! Совсем недавно Роберт вернулся из лесу незамеченным и имел возможность полюбоваться Амандой, кормившей ребенка, сидя возле хижины. Да он чуть не лопнул от злобы и ревности, глядя на то, с каким обожанием она смотрит на проклятого младенца! А она еще вдобавок принялась что-то напевать, и, судя по всему, ребенок наконец насытился – сонные глазенки слиплись, а маленький ротик приоткрылся и выпустил сосок, который он теребил с такой жадностью. Задумчиво улыбаясь каким-то своим мыслям, Аманда положила сына на колени, быстро застегнула платье, а затем подхватила младенца и понесла в дом.

Роберт, все это время не спускавший с нее глаз, чувствовал, что больше не в силах вытерпеть. Сгорая от желания и от злости, что нежность и любовь, были предназначены не ему, а еще от ревности и отчаяния, он ворвался в хижину и в приступе дикой, животной страсти стал требовать у Аманды то, чего она никогда не дала бы ему по доброй воле. При виде отвращения и ненависти, вспыхнувших на ее выразительном лице, он озверел окончательно и пригрозил немедленной расправой над беспомощным младенцем. Только тогда ему удалось получить то, что с трудом можно было назвать любовными утехами. А потом, расслабленно лежа возле нее на кровати, Роберт чуть не умер от стыда за это насилие над прекрасной женщиной, единственное преступление которой заключалось а том, что ему угодно было воспылать столь неистовой страстью. Он повернулся к ней и в бессознательной попытке снять с себя вину, свалив ее на другого, заговорил раздраженным тоном;

– Ты что же, и своего индейского любовничка доводила до того, что он не помнил себя от ярости и набрасывался на тебя как зверь?

Аманда напряженно застыла и тихо, отчетливо произнесла:

– Чингу всегда был так нежен, чуток и терпелив, он так любил меня, что я отдавалась ему с ответной любовью и охотой.

Роберт дернулся, как будто получил удар под ложечку от давно погибшего дикаря. А потом не спеша приподнялся, чувствуя, как закипает в груди ярость, размахнулся и нанес сильный удар ей в лицо. Удивленные, испуганные синие глаза широко раскрылись. Удар едва не лишил Аманду сознания, а из уголка рта потекла тоненькая струйка крови. Но как только взгляд синих глаз снова обрел былую ясность, она прошептала вес тем же тихим, отчетливым голосом, с затаенной улыбкой на побледневших губах:

– За все время, что я прожила с человеком, которого ты называешь дикарем, он ни разу не ударил меня.

На этот раз упрямое преклонение Аманды перед ее краснокожим хахалем перешло всякие границы – во всяком случае, так решил Роберт, злорадно давая волю звериному, кровожадному бешенству. Она давно уже потеряла сознание, а он бил и бил без конца. Вдруг он сам ужаснулся тому, что делает. Мгновенно злоба сменилась животным страхом, и он зарыдал, гладя Аманду по распухшей щеке.

– Аманда, дорогая, пожалуйста, прости меня! Очнись, дорогая!

Но она по-прежнему лежала неподвижно. Роберт в панике соскочил с кровати, притащил тазик с водой и стал обмывать кровь с разбитого лица. Один глаз, которому досталось больше всего, уже почернел и заплыл, на щеках алела кровь, и губы, ее дивные, мягкие губы, распухнув, кровоточили. Роберт продолжал обмывать свежей водой ее лицо, с замиранием сердца дожидаясь, пока она придет в себя. И когда веки едва заметно дрогнули и наконец слегка приподнялись, облегчение его было столь велико, что он не смог удержаться от горьких, глухих рыданий.

Все еще проводя влажной тряпкой по изуродованному лицу, он ласково повторял;

– Прости меня, Аманда! Прости меня!

В эту ночь, как и прежде, Роберт дождался, пока Аманда заснет и ее дыхание станет ровным и глубоким, и лишь после этого позволил себе обнять ее и осторожно прижать к груди. Он давно понял, что только так, не сознавая, что это Роберт держит ее в объятиях, она будет лежать спокойно и расслабленно, прижимаясь к его боку. А он покроет ее лицо легкими поцелуями, и начнет шептать в пушистые, ароматные волосы слова любви и нежности, и даже представит на минуту, будто его ласки и впрямь делают ее счастливой.

– Аманда, моя дорогая, я вовсе не хотел, чтобы все так вышло…

Роберт в который раз запустил пальцы в давно спутанные волосы. Ему стоило большого труда признаться самому себе, что он испуган, испуган не на шутку. Почему-то упорное нежелание Аманды откликнуться на его любовь будило скрытую на самом дне души жестокость. Это новое и неожиданное качество собственной натуры вызывало в нем глубокий стыл. Но гораздо сильнее стыда с каждым днем становился страх, ибо Роберт все меньше узнавал самого себя в те минуты, когда его охватывали отчаяние и ярость. Эти приступы становились все чаще и разрушительнее. При мысли о том, что он может натворить во время очередного помутнения, у Роберта стыла в жилах кровь.

Он ясно припомнил события недавней ночи, когда лежал в постели и нежно обнимал Аманду. Она вроде бы даже слегка откликнулась в этот раз на его ласки, отчего Роберт был на седьмом небе от счастья, упрямо не желая верить, что только страх за ребенка удерживает прекрасную пленницу на его ложе. Окончательно обманув себя воображаемой взаимностью, он впервые рискнул поделиться с Амандой планами « на будущее:

– Пока мы живем здесь, ты, Аманда, можешь выбрать любое место для переезда. И мы непременно переберемся гуда. У тебя будет много соседей, и ты целыми днями сможешь ходить по гостям!

– И когда же ты собираешься переезжать, Роберт? – нерешительно, но со слабой надеждой поинтересовалась она. И тогда Роберт без утайки выложил свой гениальный план, который лелеял с самого начала этой авантюры.

– Ну, ты ведь и оглянуться не успеешь, как забеременеешь от меня, Аманда, – И он воодушевленно продолжал, не обращая внимания на то, как она поперхнулась. – Когда тебе подойдет срок рожать, мы поедем в ближайшую деревню, чтобы обвенчаться. Уж к тому времени ты наверняка оставишь попытки сбежать – с большим-то брюхом! Мы задержимся в этой деревне ровно настолько, чтобы ты успела родить мне сына и оправиться после родов. А потом отправимся на новое место, где и осядем.

Но не успел Роберт вволю посмаковать «нарисованную им самим дивную картинку семейного счастья, как это хрупкое видение рассыпалось на тысячу осколков, потому что Аманда с чувством воскликнула:

– Господь не может быть столь жестоким! Он не позволит мне зачать ребенка, порожденного твоей похотью! – Не в силах больше сдерживаться, она уже почти кричала: – Нет, я не буду рожать от тебя! Не буду! Я не хочу быть сосудом для семени того, кто убил моего мужа!

И Аманда хотела выскочить из кровати, но грубая рука мигом вернула ее на место. Роберт, побелев от ярости, прижал ее к подушке и зашипел, пронзая испепеляющим взглядом:

– Но тебе придется это сделать, Аманда, и как только ты возьмешь на руки моего ребенка, ты полюбишь его – а через него и меня! Он станет той нитью, что свяжет нас воедино, и ты останешься со мной навсегда!

Но не далее как на следующее утро стало ясно, что первую победу в этом странном поединке одержала Аманда. По крайней мере на какое-то время ей можно было не волноваться. Со злорадной улыбкой она объявила о том, что у нее начались месячные.

Аманда устало сгорбилась возле стола, опершись на локти и зажав лицо в ладонях, чтобы хоть ненадолго отгородиться от мрачной, невыносимой реальности. Слава Богу, он куда-то ушел, ибо с каждой минутой все труднее было сохранять отвагу и независимый вид. Созданная ею с таким трудом оборонительная стена начинала давать трещины. Аманда боялась, что может сорваться в любой момент и тогда Роберт увидит глубину ее растерянности и отчаяния. Она была более чем уверена, что как только ее мучитель обнаружит за равнодушным, каменным фасадом хоть малейшую слабину, он непременно воспользуется своим открытием самым гнусным образом. Ненависть, предрассудки и ревность сотворили настоящее чудовище из человека, долгие годы считавшегося другом. Тот Роберт, с которым она жила сейчас в этой хижине и вынуждена была делить ложе, являлся лишь жутким, извращенным подобием прежней личности, и вызывал в ней только страх и брезгливость. Но при этом ее почти не пугала собственная участь. Аманда медленно повернулась так, чтобы видеть ребенка, который не спал, но тихо лежал в колыбели и с любопытством разглядывал окружающее своими живыми темными глазенками.

Такой крошечный, невинный младенец. Как может Роберт так ненавидеть его?

На глаза Аманды навернулись слезы, а сердце сжалось от тоски. Инстинктивно она понимала, что с каждым днем Роберт все сильнее теряет связь с реальностью и становится все опаснее, как понимала и то, что его припадки, во время которых он избивает ее так жестоко, впоследствии пугают его самого не меньше, чем ее. И самым большим, самым тайным страхом стал теперь ее страх за Джонатана – не дай Бог, однажды Роберт направит на ребенка свою ярость. Только этот страх заставлял Аманду притворяться покорной и вести себя не лучше иной шлюхи, и делать вид, будто близость с Робертом ей приятна. Ей делалось тошно при мысли о том, сколько раз на дню приходилось ложиться под Роберта и ублажать его видимостью страсти, чтобы выкупить еще несколько часов безопасности для своего сына. Она чувствовала себя старой, грязной, истасканной и впервые в жизни подумала о том, что так же, наверное, должна чувствовать себя девушка, которую изнасиловали и избили.

Как всегда, в минуту слабости к ней непрошеным явился образ Адама, отчего тоска и отчаяние только усилились. Ну почему судьба обошлась с ней так жестоко, сначала навеки разлучив с Чингу, а потом лишив последней опоры и утешения? С того дня как Адам отправился в военный лагерь, прошло уже больше месяца. И она не имела ни малейшего понятия о том, чем закончился штурм форта Карильон и что стало с Адамом. Аманда старалась думать об этом как можно меньше. Ей и без того хватало неприятностей, и прежде всего нужно было беспокоиться о сыне.

Именно этому Аманда решила посвятить все свои мысли и поступки. Неудача, сопутствовавшая Роберту в первый месяц их совместной жизни, только распалила в нем упрямство и желание во что бы то ни стало поскорее зачать ребенка. И если бы Аманда не так боялась за своего сына – кто знает, может быть, жалкие, отчаянные попытки ^Роберта завоевать ее любовь имели бы больший успех? Но стоило ей увидеть, с каким отвращением он смотрит на Джонатана всякий раз, когда она подносит его к груди, какое нетерпение и раздражение вызывает любой звук, изданный милым, невинным младенцем, – ее ненависть вспыхивала с новой силой, а страх напоминал о том чудовище, которое притаилось за обращенным на нее вроде бы душевным взглядом карих глаз.

На протяжении последних дней ее отчаяние все возрастало, и, несмотря на честные попытки утихомирить Роберта и безропотно уступать его участившимся приставаниям с напускной ответной страстью, выдержка то и дело изменяла Аманде, и наружу прорывались истинные отвращение и гнев. В ответ Роберт неизменно впадал в ярость, и всякий раз, выместив на ее слабом, беззащитном теле свою звериную жестокость, он потом приходил в ужас от того, что натворил, и мучился от раскаяния и следующие несколько дней обращался с Амандой бережно и нежно. И так продолжалось до тех пор, пока верх снова не брала его необузданная похоть.

Подошел к концу второй месяц, и у Аманды снова начались женские недомогания. На этот раз ей было не до торжества, испытанного при первом доказательстве своей победы. Нет, она по-прежнему содрогалась при одной мысли о ребенке от Роберта. Но она очень боялась, что Роберт снова придет в бешенство, узнав об очередном поражении.

И Аманда до последнего молчала о своих месячных. Вот уже настало время готовить ужин из тех немногих скудных запасов, что еще оставались в избушке. Она постаралась вести себя спокойно. Однако ночь подступала все ближе, и Роберт так или иначе должен был все узнать. Аманда не спеша накормила Джонатана и уложила его спать. Судя по нараставшему нетерпению в глазах Роберта, он вот-вот предложит ей сделать то же. Молчать дольше было нельзя, и она произнесла как можно более непринужденно, старательно избегая смотреть Роберту в глаза:

– Знаешь, у меня начались месячные.

В избушке повисла такая напряженная тишина, что даже дрова в очаге, похоже, перестали трещать. Наконец Аманда набралась храбрости и посмотрела на Роберта – оказывается, он так и застыл на месте, не донеся трубку до рта. И тогда у нее на глазах его лицо медленно исказилось от тяжелейшей душевной муки. Швырнув трубку на пол, он мгновенно оказался рядом с Амандой и схватил ее за плечи.

– И ты готова плясать от радости, верно, Аманда? – Он говорил глухо, уткнувшись лицом ей в макушку. – Целый месяц я старался убедить себя, что поверил в искренность твоих ласк, хотя знал, что все это притворство, вызванное страхом. – Он прижал ее к себе так, что она чуть не задохнулась и стала дышать часто-часто, а сам продолжал сдавленно, прерывисто, сотрясаясь от избытка чувств: – Сейчас ты снова выиграла, но ведь за этим месяцем последует еще один, и еще… И мы не ступим отсюда ни шагу, пока у тебя под сердцем не зашевелится мой ребенок и пока я не буду уверен, что владею тобой до конца.

На миг отстранившись, Роберт подхватил ее легкое тело и отнес в постель. Осторожно уложил Аманду и принялся раздевать неловкими, дрожащими руками. Обнажились пышные белоснежные груди, и Роберт задержался на секунду, чтобы покрыть их жадными, жгучими поцелуями. А затем он снова принялся раздевать ее, и Аманда испуганно охнула:

– Роберт, ты ведь знаешь, что сегодня нельзя. У меня месячные.

Однако он не обращал внимания на ее слова, пока не раздел совсем. После чего поспешил освободиться от одежды сам, забрался в кровать и привычно прижался к ней всем телом. Аманда была в отчаянии; она чувствовала, как его переполняет желание, несмотря на то что близость сегодня была невозможна. И с огромным облегчением услышала его шепот:

– Нет, Аманда, я не трону тебя. Я просто хочу, чтобы ты была рядом и я видел, что ты принадлежишь мне, только мне. – Он поколебался и все же сказал – тихо, ласково: – Я так люблю тебя, Аманда. И рано или поздно ты тоже полюбишь меня. Вот увидишь.

Незаметно подкрался рассвет, и начался новый день в том глухом лесу, что удерживал Аманду с сыном куда надежнее чугунных решеток. Роберт был верен своему слову и с молчаливым упорством стал готовиться к зимовке: коптил мясо, сушил ягоды, собирал орехи, не надеясь особо на помощь Аманды, которая открыто возражала против его намерений. И страсть Роберта ничуть не ослабела. Напротив, его приставания становились все более частыми, и выносить их было все тяжелее. А Роберту все казалось мало – он был готов без конца любоваться Амандой, прикасаться к ней и ласкать в самых интимных местах. Однако стоило попытаться избавиться от его назойливых рук – в карих глазах зажигалась еще более сильная страсть, и он буквально набрасывался на Аманду, чтобы лишний раз утвердиться в своем господстве над дивным телом. Наконец ей так надоедала эта бесконечная возня, что она попросту возвращалась к прерванной работе, стараясь делать вид, что не замечает ею рук и торжествующего, пылающего взгляда.

Как ни странно, но за время своего вынужденного сожительства с Робертом Аманда почти не изменилась внешне, и ничто не говорило о ее бесконечных муках, кроме равнодушного, неподвижного взгляда. Окончательно иссякли былые ревность и тепло, и лишь любовь к ребенку горела в сердце. Она не смела больше думать о Чингу – считала себя оскверненной настолько, что не была достойна даже вспоминать о том чистом, чуть ли не святом чувстве, что существовало когда-то между ними. Ее душу покинула призрачная надежда на свободу. Как долго ей еще удастся противостоять упрямству Роберта и не забеременеть? Пока он трудился впустую – но ведь ясно же, что без конца это продолжаться не может. Все внутри у нее было разрушено, уничтожено, убито, а отчаяние и безнадежность так велики, что от прежней живой и милой Аманды оставалась лишь пустая – пусть и по-прежнему прекрасная – бездушная оболочка.

Яркий, солнечный рассвет не принес особого тепла – ведь даже чудесные деньки в октябре уже слишком коротки и прохладны. К концу этого месяца пришло очередное свидетельство того, что Аманда все еще не успела забеременеть. Роберт встретил эту новость с угрюмым упрямством – видимо, утешался тем, что грядет долгая зима, а значит, и длинные, темные ночи. При мысли об этом Аманде делалось дурно, и она старалась держаться, думая только о сыне. Он, Джонатан, краснокожий темноглазый малыш, был единственной нитью, связывавшей ее с жизнью, омраченной бесконечным позором и унижением.

Аманда поспешила собрать свежевыстиранные пеленки и вынесла их наружу, надеясь высушить побыстрее на солнце. Роберт с самого утра ушел на охоту. По мере приближения зимы с ее долгими ночами, когда Аманда лишится возможности хоть ненадолго оставаться в избушке одной, в душе неуклонно нарастал липкий, мертвящий страх. Не желая портить нечастые минуты уединения, Аманда постаралась заглушить в себе эти мысли и сосредоточилась исключительно на мокрых пеленках и ласковом тепле осеннего солнышка.

Как ужасно эта осень не походила на предыдущую! На несколько коротких мгновений Аманда поддалась слабости и вспомнила прошлый октябрь с его открытиями, с полученными ею первыми уроками любви… Чингу! Даже теперь, когда Аманда считала, что в ее душе не оставалось места для нормального чувства, ей становилось больно от утраты. Она зажмурилась, представив ласковый, чуткий взгляд угольно-черных глаз, сверкавших на мужественном, бронзово-красном лице, и широкую, открытую улыбку, предназначенную только ей одной. Не в силах больше выдержать эту пытку и чувствуя, что может умереть от тоски, Аманда приказала себе выбросить из головы Чингу и думать исключительно о том, чем сейчас занимается.

Она так преуспела в этом намерении, что даже не обратила внимания, как зашелестели за спиной кусты, пока глубокий, звучный голос не окликнул ее еле слышно:

– Аманда!

Она ошарашенно застыла, она узнала этот голос в тот же миг! Медленно, нерешительно Аманда обернулась к кустам – и ее синие глаза встретились с такими знакомыми, такими близкими зелеными глазами! Милое, нежное лицо вспыхнуло на секунду от счастья и моментально побледнело пуще прежнего. Она задрожала и покачнулась. Адам выскочил из своего укрытия и подхватил ее на руки, не давая упасть. И так велико было счастье снова прижать к груди ее легкое, хрупкое тело, что Карстерс на миг зажмурился, упиваясь этой минутой, о которой мечтал столько месяцев. «Аманда, моя милая, моя любимая!» – повторял он про себя, а вслух бормотал какие-то бессвязные, смешные слова утешения, стараясь подбодрить испуганное юное существо, дрожавшее у него в объятиях. Ради такого вот момента он был готов снова и снова пройти через те испытания, что выпали на его долю за последнее время.

Адам довольно смутно помнил первые дни, когда в бреду метался по койке в убогом колониальном госпитале и мучился от острой, режущей боли в груди, не дававшей ему даже говорить. Впрочем, ему не было нужды позже расспрашивать кого-то о том, чем кончилась атака, – достаточно было взглянуть на окружавшие его лица несчастных, расплатившихся собственной кровью за ужасный разгром, Он снова и снова с отчаянием осматривал все закоулки комнаты в надежде увидеть единственное, самое дорогое лицо. В конце концов Адам стал утешать себя тем, что вряд ли Аманде с ребенком на руках удалось бы преодолеть целых шестнадцать миль лесной дороги от форта Эдуард, чтобы оказаться рядом с ранеными солдатами. Однако простое и резонное объяснение ее отсутствия только усилило желание поскорее увидеть Аманду вновь. Наконец Адам заметил знакомое лицо. Он окликнул доктора Картрайта, который двигался между ранеными и умирающими.

– Доктор Картрайт!

Доктор повернул свое мясистое лицо и отвлекся от очередного пациента. Увидев Адама, он двинулся к нему со смущенной улыбкой и крепко пожал руку.

– Адам, дружище! Как я рад, что тебе полегчало! Адам нетерпеливо ответил на пожатие и спросил о том, что не давало ему покоя:

– Что с Амандой, доктор? У нее все в порядке? Она знает, что я ранен? Я бы не хотел, чтобы она пугалась понапрасну.

На миг пышущая здоровьем физиономия как-то поблекла, и у Адама тревожно екнуло сердце. Врач был в явном замешательстве и не знал, что сказать.

– Что такое, доктор? С ней что-то случилось?

От тревоги Адам задыхался, а рана в груди напомнила о себе острой, пронзительной болью. Доктору стало ясно, что затянувшееся молчание только усилит беспокойство его пациента, и он с запинкой произнес:

– Нет, Аманда не знает, что тебя ранили. Потому что еще до того, как бой закончился, она исчезла из форта Эдуард вместе с Робертом Хандли!

Адам не поверил своим ушам – он решил, что это лихорадка от раны проделывает свои жестокие шутки, и хрипло прошептал:

– Вы что же, хотите сказать, что она сама, по доброй воле сбежала с Робертом Хандли?! Да я ни за что в это не поверю! Вы же знаете не хуже меня, что она его на дух не выносит!

– И тем не менее, Адам, часовой у ворот утверждает, что они уехали вместе. Она сидела в седле, не связанная, и держала на руках ребенка. Ее никто не тащил силой, и она сопровождала Роберта по доброй воле.

– Я ни за что не поверю… – начал было Адам, но захрипел, не в силах справиться с жуткой болью, сковавшей грудь и лишавшей возможности вымолвить еще хоть слово.

– Адам, лучше тебе успокоиться и не мучить себя понапрасну, – твердо сказал доктор Картрайт. Однако Адам продолжал свои отчаянные, болезненные попытки снова заговорить, и врач многозначительно добавил: – Адам, я в любом случае больше не собираюсь с тобой об этом спорить. Теперь тебе известно все, что знаю я сам о том, как Аманда исчезла из форта Эдуард. Она ни с кем не разговаривала о предстоящем отъезде, и с тех пор никто их нигде не видел. И если ты не желаешь согласиться с общим мнением о том, что она сбежала, что ж, тогда попробуй сам найти правильный ответ. – Тут Картрайт наклонился, чтобы заглянуть прямо в измученные, смятенные глаза Адама, и мягко добавил: – И если тебе и впрямь неймется отправиться на поиски, я бы на твоем месте прежде всего позаботился о своем здоровье – иначе вообще не успеешь встать на ноги до того, как наступят холода и соваться в лес станет слишком опасно.

Адам не мог не признать, что на данный, момент доктор Картрайт дал ему самый разумный совет, – он подчинился и постарался набраться терпения.

Как только его организм немного окреп, Адам отправился на поиски, и месяцы мучительных упорных блужданий вывели его наконец к этой избушке. Но стоило взглянуть на Аманду, сосредоточенную на своей нехитрой работе и не замечавшую его, стоило полюбоваться тем, как ласковый легкий ветерок перебирает пряди серебристых волос, – и он тут же решил, что не напрасно потратил на поиски все это время и не напрасно прошел через столько опасностей и разочарований. Однако уже в следующую минуту чутье подсказало Адаму, что что-то идет не так. Да, на ее лице читалось сильное потрясение – еще бы, ведь он появился так неожиданно, – но и только. Она явно не испытывала от встречи никакой радости!

Внезапный яростный окрик за спиной вырвал Адама из задумчивости.

– Даже если ты ее старый друг, нечего тебе так тискать мою жену, Адам!

– Твою жену?.. – растерянно повторил Адам. Он невольно отступил и заглянул в лицо Аманде.

В ее синих глазах вспыхнула жгучая ненависть, и она яростно выкрикнула:

– Я ему не жена!

Но Роберт самоуверенно возразил:

– Ты давно являешься моей женой по всем понятиям – исключая простую формальность. Но рано или поздно мы сумеем устранить и ее.

На глазах у Адама Аманда вся как-то сжалась и потупила глаза, что можно было счесть подтверждением слов Роберта.

– Адам, это, наверное, ты привязал свою лошадь там же, где стоит моя? – поинтересовался Роберт и, не дожидаясь ответа, подошел к Аманде и демонстративно обнял ее за пояс. – Ну что ж, так и быть, пусть постоят вместе. Заходи. Мы с Амандой будем рады похвастаться нашим гнездышком.

Адам, совершенно растерявшись от неожиданного поворота событий, машинально шагнул следом и был привлечен какой-то возней в дальнем углу. Аманда поспешила высвободиться из объятий и подхватила на руки завернутого в пеленки младенца. Только теперь, когда она с гордостью протянула Адаму своего сына, он впервые заметил что-то схожее с его прежней Амандой.

– Адам, ты только посмотри, каким большим стал Джонатан!

Адам с неохотой оторвал взгляд от ее лица и взглянул на ребенка, которого она держала на руках.

– Просто невероятно! – тут же вырвалось у него, стоило повнимательнее присмотреться к младенцу. – Как ему удалось так быстро вырасти? – Карстерс говорил вполне искренне – он действительно был удивлен той переменой, которая произошла всего затри месяца с крикливым бронзоволицым новорожденным. Теперь Адама вполне осмысленно разглядывал своими темными глазенками смешной краснощекий крепыш. Он протянул руки, чтобы самому подержать малыша, и заметил: – Он стал еще сильнее походить на отца, правда, Аманда? – Адам был целиком поглощен ребенком и не мог заметить, как судорожно скривилось лицо Роберта.

А Джонатан словно в ответ на замечание Адама вдруг просиял широкой беззубой улыбкой. И Адам еле слышно добавил при виде этой улыбки:

– И на мать. – Он вдруг наклонился и чмокнул красную бархатистую щечку, наслаждаясь странным удовольствием, с которым держал на руках этот крошечный живой комочек. – Он настоящий красавец, Аманда! – совершенно серьезно заверил Адам и вернул ребенка матери, чья милая улыбка наконец-то наполнилась прежней теплотой, а в глубине огромных синих глаз стояли молчаливые слезы.

Адама так тронула эта картина, что он на миг даже забыл о присутствии Роберта, пока тот не напомнил о себе каким-то скрипучим голосом:

– Ну что ж, Адам, ты можешь остаться поужинать с нами и даже переночевать, если захочешь.

Только лечь придется на полу у очага. В доме лишь одна кровать, на которой спим мы с Амандой.

Роберт нарочно лишний раз упомянул про кровать – пусть Адам не забывает, кто в доме хозяин. Аманда мучительно зарделась от стыда и поспешила забрать Джонатана, чтобы уложить его обратно в колыбель.

Адам лишь молча кивнул, предпочитая пока оставаться в роли наблюдателя и ни во что не вмешиваться. Остаток дня ему пришлось терпеть разглагольствования Роберта о прелестях уединенной семейной жизни. Хотя Адам надеялся улучить минуту и потолковать с Амандой наедине, но час проходил за часом, Роберт врал все вдохновеннее и все чаще демонстративно обнимал Аманду, а Аманда все глубже уходила в себя. Теперь она вообще не смела глянуть на Адама, и, когда все уселись ужинать, он едва мог добиться от нее хотя бы пары слов, неохотно слетавших с бледных непослушных губ. Наконец все насытились, Аманда встала, чтобы убрать посуду, и почувствовала, с каким вожделением поглядывает на нее Роберт. Мучительно краснея от стыда за его вызывающее поведение, она молча закончила мыть посуду, а патом взяла на руки Джонатана и ушла в угол, чтобы его покормить.

Адам не в силах был отвести зачарованный взгляд от Аманды, чье лицо осветилось удивительной любовью к сыну, которого она ласково гладила по темным блестящим волосам. Роберт долго что-то втолковывал Адаму раздраженным, сердитым тоном, пока до него дошел смысл его слов:

– Очень жаль, но мы не можем позволить тебе погостить у нас подольше, Адам. Ты ведь сам видишь, какая тесная эта хижина – здесь просто негде уединиться.

Адам предпочел не отвечать на этот откровенный намек, и Роберт встал с места и нарочно зевнул. А затем обратился к Аманде резким, не терпящим возражения тоном:

– Твой ребенок наверняка уже сыт. Поди сюда, нам тоже пора ложиться.

Аманда кинула затравленный взгляд в сторону Адама, но не посмела ослушаться. Мужчины вышли ненадолго во двор, а когда вернулись, возле очага уже было устроено ложе для гостя. Аманда стояла в одной ночной рубашке и вряд ли сама имела представление о том, как восхитительно сверкают ее густые волосы в свете очага. Роберт разглядывал ее с откровенным вожделением, и Аманда отшатнулась, понимая, что предвещает такой взгляд. А он вел себя все более откровенно, на глазах у Адама обняв ее за плечи и не спеша погладив по груди.