Текст книги "Жеводанский зверь"

XII Дочь пьяницы

Оставшись одна с Гран-Пьером, Марион поспешно укуталась в старый шерстяной плащ, свою лучшую одежду, потом вынула из старого сундука толстый сюртук отца, предполагая, что он понадобится озябшему пьянице. Слуга, стоя возле двери, опираясь на ружье, глядел на нее с нетерпением.

– Когда же вы соберетесь? – спросил он грубо и топнул ногой. – Или вы хотите продержать меня здесь до завтра, красавица?.. Кажется, правильнее было бы Жерому идти поднимать своего пьяного начальника, а не мне, ливрейному лакею из замка!

Марион остановилась среди своих приготовлений и сказала с грустным презрением:

– Если вам так неприятно идти со мной, оставьте меня, я пойду одна. Вы еще успеете догнать барышню; скажите ей, что я решила идти одна и отказалась от ваших услуг; я не стану на вас жаловаться.

– Полно, полно, не будем терять времени; я получил приказание и должен его исполнить… Но каково быть на ногах целый день, промокнуть до костей! Я умираю от голода и усталости, а теперь еще должен бегать по лесу и разыскивать пьяницу вместе с босоногой принцессой в дырявой юбке… В это время другие в замке будут хвастаться, что спасли графиню де Баржак от большой опасности; им дадут денег, сестра Маглоар, кавалер, а может быть, и сам приор наговорят им комплиментов. А какой черт позаботится спросить завтра утром, как я провел ночь?.. Но вино налито, надо его выпить… Ну, готовы вы наконец?

– Готова, – кротко отвечала Марион.

В одной руке она несла сюртук отца, в другой у нее была корзинка с полотном, корпией и всем необходимым для перевязки ушибов или ран; девушка знала по опыту, что, без сомнения, эти предосторожности не будут лишними. К своему же туалету она не прибавила ничего, кроме маленького платка, который покрывал ее голову.

Марион не погасила свечей, чтобы, когда она вернется с отцом, не блуждать по дому впотьмах, потом заперла дверь и вышла со своим спутником, который все ворчал сквозь зубы.

Ночь была темная; дождь и гром прекратились, но молния еще блистала вдали. Впрочем, слабый свет луны обещал указывать дорогу, по крайней мере пока они не войдут в чащу леса. Стояла глубокая тишина; слышался только слабый шелест ветерка, звук дождевых капель, падавших еще с листьев каштанов, да шум потоков дождевой воды, стекавших в глубину оврагов.

Марион и Гран-Пьер шли рядом, не говоря ни слова. Они направились по тропинке, пересекавшей просеку; лужи желтоватой воды то и дело появлялись на их пути. Босоногая Марион не тревожилась этим, но Гран-Пьер, принужденный беспрестанно обходить лужи, удваивал проклятия.

Девушка не отвечала, но только тихо вздыхала. Время от времени ей хотелось уговорить своего проводника оставить ее и идти в замок, но здравый смысл подсказывал, что не стоит подвергаться опасности, лишив себя защитника.

Таким образом они дошли до того места, где должен был находиться Фаржо; это были заросли кустарника в нескольких шагах от дороги; там и сям возвышались базальтовые скалы. Деревья, кусты и скалы смешивались впотьмах. Гран-Пьер с трудом мог найти дорогу. Он с ругательствами шарил в кустах и не мог найти того места, где положил пьяницу. Он звал изо всех сил, но не получил ответа.

– Боже мой! – с ужасом сказала Марион. – Не случилось ли с ним чего?

– С такими людьми ничего не случается, – грубо возразил Гран-Пьер. – Мы найдем его! Он наверняка спит где-нибудь, как старый кабан, и даже грозы не слышал. Вот, я нашел дорогу… Идите с этой стороны!

Он подошел к двум скалам почти пирамидальной формы, которые в темноте было трудно приметить, хоть они и находились недалеко от дороги. Эти скалы соединялись на вершине, а между основаниями их было пространство в несколько футов. В это-то ущелье и отнесли лесничего. Гран-Пьер наклонился к отверстию и сказал громким голосом, без церемонии:

– Эй, дядя Фаржо, вставайте!.. Довольно спать. Вставайте, говорю я вам, ваша дочь пришла отвести вас домой.

– Да, да, батюшка, это я! – сказала Марион в свою очередь. – Встаньте, сделайте милость… вам здесь должно быть не очень-то удобно… Пойдемте, не будем более задерживать господина Гран-Пьера.

В ущелье раздалось какое-то ворчание.

– Святая Дева! Господин Гран-Пьер, – спросила Марион, все более и более пугаясь, – как вам кажется: он это от боли или от недовольства?

– Он пьян и бормочет что-то во сне… Эй, дядя Фаржо, – продолжал слуга уже весьма сердито, – что же вы не выходите из вашей берлоги? Вставайте, черт побери, проспитесь дома!

Он принялся изо всех сил тормошить спавшего. Тот, по-видимому, узнал наконец этот беспрестанный зов и лениво повернулся на своем каменном ложе.

– Налей-ка мне винца, товарищ Планшон, – отвечал он прерывающимся голосом, – налей мне винца… Но не заставляй меня болтать… Дела этих знатных лиц касаются только меня одного… Давай вина, черт побери, а в награду ты услышишь песенку.

И пьяница с трудом запел старую песню.

– Вставайте! – перебил Гран-Пьер, опять тормоша его, – пойдемте с нами скорее… Вы не в кабаке Планшона, браконьера, а под скалой, и дочь пришла, чтобы отвести вас домой.

– Домой? Дочь? – повторил пьяница, который не понимал смысла того, что ему говорили, хотя его слух и улавливал некоторые слова. – Я не хочу возвращаться домой, мне там скучно… А Марион будет иметь приданое… Да, приданое, а так как она добрая дочь, она отдаст мне эти деньги… Но кто же даст ей это приданое? Приор – скряга – не попался на мою удочку, но я расскажу обо всем дворянину, и тогда приору придется несладко, а у меня будут денежки…

Гран-Пьер, взбешенный этой бессмысленной возней, может быть, прибил бы жалкого пьяницу, но Марион сдерживала его.

– Умоляю вас, господин Гран-Пьер, – сказала она, – не бейте его!.. Дайте мне лучше поговорить с ним; он узнает мой голос и, может быть, поймет нас.

Лакей отошел немного в сторону, Марион наклонилась к отверстию скалы и сказала ласковым голосом:

– Ау, любезный батюшка, не пора ли нам воротиться домой? Я должна многое рассказать вам. Во время вашего отсутствия графиня де Баржак приходила к нам; с ней и со мной случилось невероятное приключение… Но все кончилось, мы чуть не умерли от страху, но графиня была добра ко мне и приказала прийти завтра в замок; она обещала помочь нам… Как вам эта новость? Разве вы не хотите идти со мной? По дороге я вам все расскажу.

Она ждала ответа; но после минутного молчания послышался раздраженный голос Фаржо:

– Марион? Как она могла узнать, что я здесь?.. Негодная лентяйка, чего ты хочешь? Ведь я запретил тебе беспокоить меня, когда я у моего друга Планшона! Убирайся скорее! Я хочу всю ночь петь и пить!

Пьяница опять заснул. Тогда терпение Гран-Пьера иссякло.

– К черту и отца, и дочь! – закричал он. – Этот негодный пьяница не будет в состоянии тронуться с места до завтрашнего утра; какую прекрасную ночь проведем мы здесь, стоя в воде, с пустым желудком и промокшие до костей под этим холодным ветром!

– Господин Гран-Пьер, – смиренно сказала Марион, – почему бы нам не попробовать донести моего отца до дома? Я гораздо сильнее, чем вы думаете.

– Э, хоть бы у вас была сила четырех мужчин, мы и тогда не смогли бы донести до дома эту огромную ношу. Мы с Жеромом смогли только дотащить его с дороги до этой скалы, всего-то шагов тридцать… Это не человек, а бочка, да еще и полная…

– Ну, если так, – возразила девушка со слезами в голосе, но решительным тоном, – я не хочу вас задерживать; уходите, оставьте меня здесь одну… Я буду ждать здесь до завтра, раз уж пришла. В конце концов, я его дочь, а не вы. Так что идите в замок. Благодарю вас за вашу услугу.

Она села на камень и поставила возле себя свою корзину. Гран-Пьер был более вспыльчив, чем зол; он был тронут такой самозабвенной преданностью девушки.

– Я не хочу оставлять вас здесь, – сказал он с беспокойством.

– Бог защитит меня, если уж сегодня он решил оставить меня в живых, – отвечала Марион со вздохом, завертываясь в свой плащ, плохо защищавший ее от холодного ветра.

Гран-Пьер задумался.

– Я вижу только одно средство, – сказал он наконец.

– Какое?

– Сходить за помощью в деревню; туда можно дойти за полчаса. Мы пойдем к трактирщику Планшону, этому достойному другу вашего отца, и уговорим его пойти с нами, чтобы оказать услугу его лучшему покупателю. У Планшона есть неплохой осел, которого мы приведем с собой; мы трое сможем посадить вашего отца на осла и тогда добраться до вашего дома будет несложно… Ну, что вы скажете о моем плане?

– Он превосходен во всех отношениях и вы прекраснейший человек, господин Гран-Пьер! – воскликнула Марион. – Только я попрошу вас без меня сходить за помощью в деревню, а я останусь здесь. Отец сейчас совершенно беззащитен, нельзя оставлять его одного.

– Как, Марион, неужели вы останетесь здесь одна? Подумайте об этом звере, который бегает по лесу. Фаржо спокойно спит, и мы можем быть уверены, что он не проснется в ближайшие несколько часов.

– Не будем обсуждать мое решение. Я уверена, что мы с отцом дождемся вашего прихода целыми и невредимыми.

Гран-Пьер снова настаивал, чтобы девушка пошла с ним, но она оставалась непоколебима. Время шло, в конце концов желание поскорее покончить с этим делом заставило слугу согласиться пойти в деревню одному. Он пообещал вернуться как можно скорее и оставил Марион в одиночестве.

Как только он отошел на несколько шагов, Марион хотела было его позвать; стыд сдержал ее, раз уж она проявила такую непреклонность на словах, надо было проявить ее и на деле.

Прошло довольно много времени, а Гран-Пьер не возвращался. Марион, сидя на сыром камне, не смела пошевелиться и даже дышала с какой-то опаской. Малейший шум, сухой листок, упавший с каштана, шелест ветра в кустах, жужжание ночных насекомых заставляли ее вздрагивать. Но она старалась успокоиться и, чтобы занять свои мысли, прислушивалась к тяжелому дыханию спящего отца.

Два или три раза, однако, страх ее, по-видимому, имел более серьезные причины. Ей слышались шаги, странный треск в соседних кустах или стоны, слабые, как вздохи поднимались из мрака. Тогда она начинала дрожать, волосы становились дыбом на ее голове, она раскрывала рот, чтобы закричать, но потом замечала, что причиной ее ужаса был козленок, шедший на выгон, или кроткий олень, обгладывавший кору деревьев.

Марион не могла следить за ходом времени, но ей казалось, что час, определенный Гран-Пьером на путь в деревню и обратно, давно прошел. Сила и мужество изменяли девушке. Беспрерывное беспокойство истощило ее, она дрожала под своей легкой одеждой, ее босые ноги окоченели, и мало-помалу холод охватил ее сердце. Какое-то оцепенение овладело ею и походило более на смерть, чем на сон.

Но настала минута, когда кровь прилила к ее сердцу и оно снова забилось так, что готово было лопнуть. Пока Марион прислушивалась к тишине, царившей в окрестностях, поспешные шаги, уже не походившие на прихотливую легкость шагов хищных зверей, послышались в разных частях леса и все приближались. Марион лихорадочно поворачивала голову направо и налево, стараясь узнать таинственное существо, бродившее около нее; но ничто не выделялось в мрачном однообразии ночи, и когда ее взгляд направлялся в одну сторону, шум раздавался с противоположной.

Вдруг ужасное сомнение перешло в уверенность. В двадцати шагах от нее засветились во мраке два глаза.

Она не могла ошибаться: враг, подстерегавший ее, был жеводанский зверь.

Марион вскочила. Хотя свет зловещих глаз тотчас погас, она знала, что гибель ее близка, если к ней не подоспеет быстрая помощь. Вне себя от испуга, она наклонилась к ущелью, где спал Фаржо, и изо всех сил закричала:

– Батюшка, скорее ко мне!.. Здесь зверь!.. Жеводанский зверь! Ради бога, проснитесь… заговорите!.. Пусть он услышит только ваш голос и, может быть, он убежит… Батюшка, мой добрый батюшка, помогите мне!

Зевота, похожая на зевоту человека, с усилием просыпающегося, отвечала на этот зов.

В кустах послышалось угрожающее рычание. Марион схватила отца за ногу и начала трясти его из всех сил, крича с отчаянием:

– Батюшка, умоляю вас!.. Проснитесь же, иначе мы оба погибнем! Помоги мне, Боже мой, я не хочу умирать сейчас… Мне обещали, что я буду счастлива, что я не буду больше плакать. Графиня даст нам денег, я смогу выйти замуж! Батюшка, проснитесь сейчас, иначе вы никогда больше не сможете выпить ни капли вина! Проснитесь же!

Голос срывался, она закашлялась.

Пьяница, несмотря на свою тяжесть, был наполовину вытащен ею из впадины, в которой лежал. Или это движение разбудило его, или крики дочери добрались до его слуха, но он наконец зашевелился.

Но уже больше никто не тревожил его.

XIII Предложение

На другой день после этого трагического происшествия графиня де Баржак вошла в маленькую гостиную, куда сестра Маглоар и кавалер приходили каждое утро принимать ее приказания. Молодая владетельница замка выглядела утомленной, но в ее внешнем облике произошла значительная перемена. Вместо вечной амазонки из зеленой тафты и мужской шляпы, которым еще вчера она оказывала исключительное предпочтение, на ней было простое, но изящное платье, сшитое по новейшей моде; а волосы под кружевной наколкой были напудрены. Болезненная медлительность движений и меланхолия, запечатленная на лице, делали ее неузнаваемой. Вместо гордой наездницы, которая накануне скакала с ружьем на плече по Меркоарскому лесу, теперь перед кавалером и урсулинкой предстала соответствующая всем нормам этикета молодая девушка.

Ни добрая сестра Маглоар, ни честный кавалер де Моньяк не ожидали подобного превращения. Они встали, чтобы встретить свою молодую барышню и остановились в изумлении, не веря своим глазам. Но скоро удивление сменилось восхищением. Моньяк широко раскрыл глаза, забыв даже церемонно поклониться, как он всегда делал; он рассыпал на свое белое жабо щепотку табаку, которую подносил уже к носу, и бормотал про себя:

– Величественный вид… совершенное приличие… благородная осанка… лучше и желать нельзя!

Но восхищение де Моньяка было слишком почтительно для того, чтобы обнаружиться открыто. Сестра Маглоар была не так воздержанна.

– Святая Дева! Милое дитя, – сказала она, сложив руки. – Как это платье вам идет! Вы хороши, как ангел. Как вы мило оделись! Стало быть, вы уже отказались от этой ужасной амазонки, которая составляла мое мучение?

– Как вы видите, отказалась, – сказала Кристина, – теперь я буду носить костюм, который приличен моим летам и моему полу.

Она упала на диван, как будто переход из спальни в гостиную истощил ее силы; заметив испуганный вид своих собеседников, она продолжала меланхолическим тоном:

– Я удивляю вас, я это вижу; но перемена, произошедшая в моей душе, еще больше той, которая так поразила вас в моей одежде… Ах, мои добрые друзья! – продолжала она с волнением. – Уроки, которые вы столько раз давали мне и которых я не слушала, жизнь повторила мне самым жестоким образом!

Она закрыла лицо руками. Сестра Маглоар и кавалер переглянулись; они начинали опасаться, чтобы это преображение, которое так восхищало их, не слишком дорого обошлось госпоже.

– Дитя мое, – сказала сестра Маглоар, поцеловав ее в лоб. – Вчерашние происшествия не могли не задеть вашего сердца, но…

– Вчерашние происшествия случились по моей вине, – уныло закончила Кристина. – Если б я не была столь легкомысленна, я не дала бы повода… к обиде, мне нанесенной. Стоило быть благоразумнее, и всех несчастий вчерашнего дня удалось бы избежать. Все мои беды произошли от моей гордости, от моей несдержанности, от моего непослушания; но я поклялась себе покончить с этими дурными наклонностями. И я знаю, что преуспею в этом! – жестко сказала она тоном прежней Кристины, человека, не привыкшего сдаваться. – Пусть уберут из моей комнаты оружие, амазонки – все эти мужские принадлежности, которые мне уже не нужны. Сверх того, кавалер, прошу вас продать Бюшь, подарить ее – словом, чтобы ее не было в конюшне как можно скорее.

Медлительный ум Моньяка не мог следовать за порывами воли его молодой госпожи. Каждое слово Кристины все больше и больше увеличивало удивление кавалера.

– Продать Бюшь? – закричал он с жаром, взмахнув руками. – Возможно ли это? А когда вы захотите поехать верхом?

– Я не буду больше ездить верхом, любезный кавалер… И так как окрестные дороги не позволяют ездить в экипаже, я буду гулять пешком с вами, мои добрые друзья, – продолжала Кристина сентиментальным тоном, протянув руки своим менторам. – Я до сих пор была очень неблагодарна и очень зла к вам, я пренебрегала вашими благоразумными советами, я часто насмехалась над ними; простите мне… Несмотря на мое скверное поведение, я никогда не переставала вас уважать и любить.

Эти слова растрогали до слез Моньяка и монахиню. Кавалер почтительно поднес к губам протянутую ему руку. Сестра Маглоар с восторгом вскричала:

– Милое дитя, как я рада видеть в вас подобные чувства. Небо исполнило наконец мои ежедневные молитвы. Однако берегитесь, дочь моя, не налагайте на себя жертвы, которые превзойдут ваши силы. Слишком быстрые перемены всегда очень болезненны!

– Мы поговорим об этом, сестра моя, – рассеянно перебила урсулинку Кристина. – Мне хотелось бы узнать… – она в замешательстве смолкла и лишь через несколько секунд завершила вопрос: – Как здоровье раненого?

– Вы, без сомнения, говорите об этом добром молодом человеке, – спросила сестра Маглоар, – о мосье Леонсе, который вчера оказал вам такую большую услугу, который защищал вас с таким мужеством и преданностью? Мы надеемся, что волнение и утомление этого жестокого дня не будут иметь пагубного влияния на него. Какое же безумство – обмануть нашу бдительность, бегать по лесу, прежде чем силы воротились и зажила рана! Я видела его сегодня утром; плечо его заживает, и если б он мог успокоить свои тревожные мысли…

– Я очень рада, что мосье Леонс не будет сожалеть о своей преданности мне, – перебила Кристина холодно, – вчерашний день оставил во мне другие угрызения. Я желала услышать…

– Вы, вероятно, говорите о дворянине, который ранил себя по неосторожности охотничьим ножом? – спросил кавалер. – Никто более меня не желает, чтобы барон выздоровел скорее, я имею на это особенные причины, однако должен сознаться, что хирургу его рана кажется опасной.

– О, Бог не допустит, чтобы он умер! – сказала Кристина со вздохом, подняв глаза к небу. Через несколько минут она продолжила:

– Оставьте меня, мои добрые друзья, я скоро приду в гостиную, где у нас еще есть гости… Сестра Маглоар, дочь лесничего, Марион Фаржо, придет сегодня утром в замок; прикажите тотчас привести ее ко мне… Я хочу поговорить с этой девушкой; я думаю, мы с ней теперь будем часто видеться.

Когда сестра Маглоар уже подходила к двери, чтобы выйти, она вдруг остановилась и сказала:

– Ах, графиня радость видеть вас такою заставила меня позабыть одну вещь… Фронтенакский приор хотел поговорить с вами.

У Кристины на лице отразилось нетерпение, но она ответила как можно более кротко:

– Я не могу отказать приору; попросите его прийти, любезная сестра, я его жду!

Моньяк и сестра Маглоар вышли. Они были весьма рады такой благоприятной перемене в девушке, вверенной их попечению. Однако в то время как кавалер хвалил кротость и приличие Кристины, сестра Маглоар, более проницательная, качала головой:

– Подождите, кавалер; мне не нравится такое быстрое выздоровление… Будем опасаться возвращения прежнего… А возвращение болезни иногда бывает опаснее начала…

Через несколько минут приор Бонавантюр входил в гостиную Кристины. Графиня де Баржак, мрачная и унылая, сидела на диване. При виде приора она встала, церемонно ему поклонилась и указала на кресло напротив себя, не говоря ни слова.

Приор сам казался озабоченным и утомленным, после обыкновенных приветствий он сказал серьезным тоном:

– Вы испытали жестокие огорчения в течение прошедшего дня, дочь моя, и вы сами знаете, что стало их причиной… Но я не буду упрекать вас, когда вы, кажется, уже раскаялись в том, в чем были виноваты; я хотел бы помочь вам преодолеть последствия ваших поступков.

Кристина поблагодарила приора за его добрые слова и изъявила желание следовать благоразумным советам, которые ей будут даны. Приор Бонавантюр улыбнулся, и черты его несколько прояснились.

– С большой радостью, дочь моя, слышу я от вас эти слова; до сих пор, надо правду сказать, вы часто были неблагодарны и несправедливы к тем, кого отец ваш выбрал вам в покровители на своем смертном одре. Вы не так понимали их намерения; вы возмущались против законов, которые они хотели предписать вам для вашего же счастья, для вашего же достоинства. Ваше сопротивление было так упорно, что я спрашивал себя, не имеет ли оно какой-нибудь другой причины, кроме вашей отчаянной тяги к независимости. Положение католической общины в этом полупротестантском краю особенно трудно; благоденствие нашего аббатства раздражает здешних властителей. Наши враги преследуют нас, стараясь оболгать как можно гнуснее. Не дошла ли до вас эта клевета, милое дитя? Не это ли причина того, будем откровенны, отвращения, которое вы демонстрируете по отношению к нам?

Кристина ответила, что слухи о фронтенакских монахах не заслуживают внимания, потому что не подкреплены никакими серьезными доказательствами.

– Однако вы их знаете, дочь моя, – с горечью сказал приор, – и я думаю, что они произвели на вас некоторое впечатление. Что же было бы, если б эти презренные слухи основывались на фактах неоспоримых, если б их поддерживали открыто люди могущественные? Не первая ли вы бросили бы камень в ваших благодетелей, проклинали бы родительские попечения, которыми они окружили вашу юность? Следовательно, я должен предупредить вас, дочь моя, об этих опасных обвинениях; не забывайте: что бы ни случилось, фронтенакские аббаты имеют право на ваше уважение и на вашу дружбу.

Графиня де Баржак слушала с мрачным видом, как будто эти предостережения возбуждали ее недоверие, а не уничтожали его. Приор продолжал:

– Но не будем говорить о возможностях, которые никогда, может быть, не осуществятся; у меня была другая цель, когда я просил у вас свидания. Мне нельзя оставаться в Меркоаре. Обязанности, не терпящие отлагательства, призывают меня в аббатство, где недуги нашего почтенного настоятеля взваливают на меня всю тяжесть дел. К несчастью, как вам известно, мое присутствие не могло помешать вчерашним неприятным происшествиям; но так как их исправить нельзя, я намерен уехать тотчас, как только позволит здоровье моего племянника. А до моего отъезда я желаю обсудить некоторые вопросы, чрезвычайно важные для вас.

– Я вас слушаю, – отвечала графиня де Баржак со сдержанным любопытством.

Приор собирался с мыслями несколько минут.

– Дочь моя, – начал он наконец вкрадчивым тоном, – мы не можем достаточно хорошо присматривать за вами, хотя понимаем важность нашей обязанности. Доказательством служит вчерашнее происшествие – событие, о котором никто за пределами этого замка не должен узнать, иначе для вас это чревато весьма печальными последствиями. Поэтому я считаю необходимым выполнить намерение, принятое фронтенакским капитулом. Вам скоро исполнится восемнадцать лет; в этом возрасте уже надо уметь отличать хорошее от дурного. Я скажу вам без утайки: мы решились в скором времени выдать вас замуж.

При этом неожиданном известии лицо Кристины вспыхнуло.

– Право, господин приор, – сказала она решительно, – фронтенакский капитул принимает на себя излишнюю заботу. Если обязанность надзирать за мной кажется вам слишком тяжелой, откажитесь от нее. Я чувствую себя способной сама управлять собой и сама защитить себя. А что же касается мужа, которого вам угодно будет мне назначить, то я не прошу его, я совсем не выйду замуж, если не буду свободна в своем выборе.

Приор отвернулся.

– Гм, – продолжал он, – я вижу, дитя мое, что недавние огорчения не сломили вашу волю… Но можете ли вы думать, что фронтенакские аббаты, доброту и справедливость которых вы испытали столько раз, пренебрегли бы вашими чувствами?.. Они совсем не имеют этого намерения, они желают вам только счастья. Я прошу вас искренне мне ответить: не выбрали ли вы уже кого-нибудь?

Кристина отвернулась.

– Никого, – отвечала она.

– Подумайте хорошенько, дочь моя! Отвечайте мне, как отвечали бы вы матери или духовнику… Среди молодых людей, которых вы могли видеть здесь или в другом месте, нет ли кого-нибудь, кто внушил бы вам предпочтение?

– Нет, – отвечала Кристина.

– Это странно! Мне показалось, однако… Но, дочь моя, может быть, вы боитесь высказать это предпочтение, потому что оно пало на человека, которого состояние и звание ниже вашего? Подобная причина не должна мешать вам признаться; мы лучше вас можем судить о расстоянии, отделяющем вас от предмета вашего выбора. Я умоляю вас, чтобы избежать неприятных последствий, объясниться откровенно.

Он устремил проницательный взгляд на графиню де Баржак, которая не могла скрыть своего беспокойства. Она отвечала почти с гневом:

– Я не понимаю, как могла прийти вам в голову подобная мысль. Я слишком горда, чтобы унизить себя до такой степени. Если б чувство, недостойное меня, проникло в мое сердце, я имела бы довольно силы вырвать его с корнем!

Приор все смотрел на нее, как будто сомневался в той силе, которой она хвалилась. Вдруг он переменился в лице и продолжал развязным тоном:

– Я очень рад, что вы столь властны над своим сердцем, Кристина. Признаюсь, я боялся, чтобы какая-нибудь легкомысленная страсть, свойственная молодости, не овладела вами. Если я ошибся, то надеюсь, все пойдет прекрасно.

Графиня де Баржак была вне себя от удивления.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Если сердце ваше свободно, вы не будете иметь никакой причины отказаться от партии, которую мы намерены предложить вам.

– Как? Вы хотите…

– Партия такая блистательная, дочь моя, какой вы только можете пожелать. Мы выбрали молодого человека прекрасного собой, знатного, богатого, хорошо воспитанного, и, конечно, вы примете его благосклонно, когда он будет вам представлен.

Кристина вскочила.

– Вы ошибаетесь, – сказала она, – ваш прекрасный молодой человек, может быть, мне не понравится… Даже нет, я уверена, что он мне не понравится! Уверяю вас, что никогда за него не выйду!

– Но почему же, дочь моя?

– Представьте себе, что я не хочу выходить замуж, что я решила сохранить мою независимость; ваш прекрасный жених мне не понравится, я уверена в этом.

– Как вы можете это знать? Вы не спросили у меня ни о его имени, ни о его характере, ни о его положении в свете – ни о чем, что могло бы заставить вас принять такое решение.

– Что за нужда! Я не хочу его знать, я не хочу его видеть! Знайте, отец приор, и уведомьте других фронтенакских аббатов, что я никогда не выйду за молодого человека, о котором вы мне говорите.

Она разрыдалась. Приор вкрадчиво произнес:

– Будьте откровенны со мной, дочь моя. Отказывая столь завидному жениху таким решительным образом, вы, должно быть, обманули меня или обманулись сами насчет состояния вашего сердца. Признайтесь вашему другу: вы любите кого-нибудь, не так ли?

– Нет, нет, тысячу раз нет! – закричала Кристина, топнув ногой.

– Но если так, то по каким же причинам…

– Какая мне нужда до причин? Пусть это будет непобедимое предубеждение, каприз, если хотите!..

– Есть причина, по которой вы не признаетесь, дочь моя, – возразил приор со строгостью, – потому что она происходит от постыдного чувства. Несмотря на ваше отпирательство, клевета, о которой я говорил вам сейчас, заразила вашу душу и наполнила ее желчью. Если вы отвергаете план, составленный вашими опекунами для вашего же блага, то вы делаете это из ненависти к ним, из презрения к их власти. Все, что исходит от аббатства, для вас подозрительно и возбуждает ваше отвращение. Странная награда за столько забот и усилий! – прибавил приор с горечью.

Графиня де Баржак молча слушала его.

– Графиня, – продолжал приор с некоторой сухостью, – фронтенакский капитул и я не уступим тому, что, по вашему собственному признанию, всего лишь безрассудный каприз. Мы всегда обращались с вами с чрезвычайной снисходительностью, и вы видите, что произвела наша кротость. Отец ваш передал нам неограниченную власть над вами до вашего замужества, мы сумеем воспользоваться этой властью. Не упорствуйте же в том духе дерзости, который я считал укрощенным последними происшествиями; он причинил уже довольно несчастий, настало время положить этому конец. Приготовьтесь прилично принять жениха, который будет представлен вам в скором времени. Если из-за капризов, которые часто с вами случаются, вы захотите уклониться от наших приказаний, мы найдем средства заставить вас раскаяться в этом.

Может быть, приор, говоря со своей питомицей таким грозным тоном, не предвидел реакции графини. Кристина трепетала от негодования, лоб ее нахмурился, глаза сверкали, ноздри расширились. Можно было подумать, что сейчас она придет в неописуемую ярость; но сила воли преодолела эту внутреннюю бурю и, возможно, первый раз в жизни Кристина де Баржак умела сдержать, если не победить свой гнев.

– Отец мой, – сказала она голосом, несколько дрожащим, – вы предстали предо мной в новом свете – тем лучше: я предпочитаю это повелительное обращение лицемерной любви… Вас не обманули, сказав вам, что я изменилась со вчерашнего дня. Да, я глубоко, совершенно изменилась, и вы скоро увидите доказательство этому. Не бойтесь с моей стороны никакого непослушания, никакого прямого оскорбления; мое твердое желание не переступать границ того, что вы называете долгом, приличием; я буду вести себя, как подобает девице моего возраста и сословия… Только помните мои слова и передайте их фронтенакскому капитулу: никакой закон не принудит меня принять мужа, которого вам угодно будет выбрать для меня, я не приму его никогда. Никогда!

Она произнесла это слово с непоколебимой твердостью.

Приор посмотрел на нее с состраданием.

– Я должен довольствоваться пока вашим уверением, что вы будете жить как скромная девушка, – продолжал он. – Остальное придет после. Вы поразмыслите хорошенько, посоветуйтесь с вашим рассудком, и я уверен, что тогда и мужа, которого мы вам назначили…

– Я приму его вежливо, но не ожидайте ничего более. Да, я предпочту отдать мою руку последнему вассалу в моих поместьях, чем этому незнакомцу, которого я уже ненавижу!

– Согласитесь только познакомиться с ним, – сказал приор, улыбаясь. – А до тех пор удержитесь от преждевременных суждений. Но оставим этот предмет разговора, дочь моя, и перейдем к другому, который, может быть, будет не менее тягостен для вас. Несмотря на все наши усилия, не многие верят, что барон де Ларош-Боассо ранил сам себя на охоте. Люди, умеющие сложить один и один, вполне могут догадаться об истинных обстоятельствах этого дела! А для вашей репутации опасно, если пойдут слухи, вас порочащие…