Текст книги "Давно хотела тебе сказать (сборник)"

В какой-то момент, когда он перекатился с боку на бок и оказался сверху и мы вместе закачались на его раскладушке, он тихонько шепнул: «Ох, нет», высвободился, соскочил на пол и схватился за ведро с водой. Он смочил себе лицо и шею, а остатками побрызгал на меня.

– Нам нужно остыть, мисс.

Когда мы с ним окончательно прощались, я почти не расстроилась, потому что он сжал мое лицо ладонями и сказал:

– Я напишу тебе письмо. Сообщу, где я буду, вдруг ты сможешь приехать меня повидать. Согласна? Ну вот и ладно. Жди.

Помню, я уходила даже с каким-то облегчением. Мне казалось, будто он засыпал меня ворохом подарков и я не смогу насладиться ими в полную меру, пока не останусь одна.

Поначалу никто особо не забеспокоился оттого, что самолета на поле нет. Решили, что Крис повез кого-то кататься, а я не стала объяснять что да как. Доктор Пиблс днем позвонил предупредить, что у него срочный вызов, и мы сели ужинать без него. И тут Лоретта Берд просунула в дверь голову и выпалила:

– Этот, ваш-то, улетел.

– Что? – сказала Элис Келлинг и подалась назад вместе со стулом.

– Ребята еще днем прибежали, сказали, что он складывает палатку. Решил, значит, что бесполезно ему тут дальше торчать, все, кто хотел прокатиться, уже накатались. Неужто улетел не сказавшись?

– Он со мной свяжется, – сказала Элис Келлинг. – Наверное, позвонит сегодня попозже. Из-за войны он совсем разучился подолгу сидеть на одном месте.

– Эди, он тебе ничего не говорил? – спросила миссис Пиблс. – Ты ведь к нему ходила.

– Говорил, – созналась я. Пока что можно было не кривить душой.

– Так что же ты молчишь? – Все дружно уставились на меня. – Он сказал, куда полетит?

– Он сказал – может, попытает счастья в Бейфилде, – ответила я. На этот раз что-то подтолкнуло меня соврать. Сама не знаю что.

– Бейфилд – где это, далеко отсюда? – спросила Элис Келлинг.

– Миль тридцать – тридцать пять, – ответила миссис Пиблс.

– Так это недалеко. Можно сказать, почти рядом. На озере, правильно?

Я, конечно, поступила по-свински – нарочно направила ее по ложному пути. Но я хотела дать ему побольше времени. Я соврала ради него и, честно признаюсь, ради себя. Женщины должны выручать друг дружку, а не подличать, как я. Теперь я это понимаю, но тогда не понимала. Мне и в голову не могло прийти, что мы с ней можем быть чем-то похожи, что я сама когда-нибудь могу оказаться на ее месте.

Она не сводила с меня глаз: явно заподозрила неладное.

– Когда он тебе это сказал?

– Сегодня.

– Это когда ты ходила к нему с поручением?

– Да.

– Ты, наверное, там задержалась. Решила погостить подольше, поговорить по душам. – И она улыбнулась – не самой приятной улыбкой.

– Я отнесла ему пирог, – брякнула я в расчете, что если часть правды выдать, остальное можно будет утаить.

– А разве у нас был пирог? – довольно резко спросила миссис Пиблс.

– Я испекла.

– Какая заботливость! – сказала Элис Келлинг.

– А кто тебе позволил? – влезла Лоретта Берд. – Никогда не знаешь, что эти девчонки способны выкинуть – не со зла даже, а по глупости.

– Пирог не пирог, не в этом суть, – перебила ее миссис Пиблс. – Я и не подозревала, Эди, что ты настолько подружилась с Крисом.

Я не знала, что сказать.

– А я ничуть не удивляюсь, – сказала Элис Келлинг, и голос у нее зазвенел. – На нее достаточно взглянуть – все тут же станет понятно. К нам в больницу таких десятками привозят. – Она злобно вперилась в меня, хотя с ее лица не сходила странная улыбка. – Привозят рожать. Приходится класть их в специальное отделение – они все больны заразными болезнями. Малолетние деревенские потаскушки. Четырнадцать-пятнадцать лет, а туда же! Видели бы вы, кого они рожают!

– Ага, у нас в городке была одна гулящая, так у ее младенца глазки гноились, – поддакнула Лоретта Берд.

– Погодите, – вмешалась миссис Пиблс. – Что за чушь? При чем тут… Эди! Что тебя связывает с мистером Уоттерсом? У вас была интимная близость?

– Да, – сказала я, вспомнив, как мы лежали на раскладушке и целовались. Что это, если не близость? Я ни за что бы от нее не отреклась.

На минуту все притихли, даже Лоретта Берд прикусила язык.

– Ну и ну, – вымолвила наконец миссис Пиблс. – У меня нет слов. Где мои сигареты? Уверяю вас, я никогда ничего подобного за ней не замечала. – Она обращалась к Элис Келлинг, но Элис Келлинг продолжала в упор смотреть на меня.

– Распутная сучка. – У нее по лицу катились слезы. – Мелкая распутная тварь, вот ты кто! Я с первого взгляда тебя раскусила. Мужчины таких презирают. Он просто использовал тебя – и был таков, ты хоть понимаешь это? Такие, как ты, – полное ничто, отхожее место, грязные подтирки!

– Ну полно, – попыталась остановить ее миссис Пиблс.

– Подтирки! – всхлипывала Эллис Келлинг. – Грязные подтирки!

– Ой, да не убивайтесь вы так, – принялась утешать ее Лоретта Берд: ее всю распирало от восторга – как же, своими глазами увидеть такую сцену! – Мужчины все одним миром мазаны.

– Эди, я крайне удивлена, – сказала миссис Пиблс. – Я считала, что твои родители – люди строгих правил. Ты ведь понимаешь, что тебе рано заводить ребенка?

Мне до сих пор стыдно вспоминать, что тут со мной приключилось. Я совсем растерялась, прямо как шестилетняя малявка, и в голос заревела:

– От этого детей не бывает, неправда!

– Ну вот, я же говорю: у них все от глупости, – сказала Лоретта Берд.

Но миссис Пиблс вдруг вскочила, схватила меня за плечи и принялась трясти.

– Ну-ка, успокойся! Без истерик. Успокойся. Не реви. Послушай меня. Послушай! Давай разберемся: понимаешь ли ты, что значит «интимная близость»? Спокойно скажи мне. Что это значит, по-твоему?

– Это когда целуются, – провыла я в ответ.

Она убрала руки и отпустила меня.

– Ох, Эди! Прекрати. Не глупи. Все хорошо. Вышло недоразумение. «Интимная близость» – это много, много больше. Не зря я засомневалась…

– Проговорилась, а теперь изворачивается! – не сдавалась Элис Келлинг. – Да-да. Она не дура. Знает, что придется держать ответ.

– Я ей верю, – твердо сказала миссис Пиблс. – Какая отвратительная сцена!

– Что ж, есть способ выяснить все наверняка, – заявила Элис Келлинг и решительно встала со стула. – В конце концов, я медицинская сестра.

Миссис Пиблс перевела дух и сказала:

– Нет. Нет! Поди к себе, Эди. И прекрати выть! Это просто невыносимо!

Скоро до меня донесся шум отъезжающей машины. Я легла на кровать и долго пыталась унять рыдания, подавить приступы плача – они накатывали на меня словно волны, один за другим. Наконец я кое-как справилась со слезами и просто лежала без сил.

Немного погодя дверь открылась и в комнату заглянула миссис Пиблс.

– Уехала, – сообщила она с порога. – И эта балаболка Лоретта тоже ушла. Ты, полагаю, сама знаешь, что не должна была приближаться к этому человеку, тогда никаких неприятностей не случилось бы. У меня голова раскалывается. Когда придешь в себя, сходи умойся холодной водой и приберись на кухне. И возвращаться к этой теме мы не будем.

И мы действительно не возвращались к этой теме. Только много лет спустя я сумела сполна оценить, от какой беды уберегла меня миссис Пиблс. После того случая она стала относиться ко мне холоднее, чем прежде, но всегда была справедлива. Хотя «холоднее» не совсем правильное слово – это смотря с чем сравнивать. Особого тепла она и раньше ко мне не проявляла. Просто теперь ей приходилось постоянно приглядывать за мной, а это кому хочешь будет действовать на нервы.

Что до меня, я постаралась позабыть давешний скандал, как дурной сон, и стала ждать обещанного письма. Почту доставляли каждый день, кроме воскресенья, от половины второго до двух – очень удачное время, потому что миссис Пиблс после часу как раз ложилась вздремнуть. Я наводила блеск на кухне и шла к почтовому ящику у дороги, садилась на траву и принималась ждать. Само ожидание доставляло мне удовольствие. Я все выбросила из головы – Элис Келлинг, шум, который она подняла, обвиняя меня во всех грехах, то, как переменилась ко мне миссис Пиблс, боязнь, как бы она не рассказала все доктору, и физиономию Лоретты Берд, которую хлебом не корми – дай порадоваться чужому несчастью. При виде почтальона я всегда улыбалась, продолжала улыбаться и тогда, когда он вручал мне почту и я убеждалась, что сегодня письма мне нет. Почтальон был из семейства Кармайклов. Я определила это по лицу: у нас в округе много Кармайклов, и почти у всех смешно оттопырена верхняя губа. Для проверки я спросила, как его зовут (он был молодой парень, застенчивый, но добродушный, всегда охотно отвечал, о чем ни спросишь), и когда он назвался, сказала: «Я по лицу догадалась, кто ты такой!» Ему это понравилось, он всегда был рад меня видеть и понемногу перестал робеть. «Я твоей улыбки весь день ждал!» – кричал он мне на прощанье из окна машины.

Долгое время у меня и в мыслях не было, что письмо может вообще не прийти. В том, что оно придет, я была так же уверена, как в том, что утром взойдет солнце. Не сегодня-завтра моя надежда сбудется, просто нужно подождать еще денек. И вот у столба с почтовым ящиком уже зацвели золотые шары, а потом дети снова пошли в школу, и я, отправляясь встречать почту, стала надевать теплый свитер. Однажды, возвращаясь со счетом за электричество – единственный конверт, который пришел в тот день, – я посмотрела на ярмарочное поле за дорогой, на белый пух ваточника, на побуревшие шишки ворсянки – совсем осенняя картина, – и вдруг меня как молнией ударило: никакого письма не будет. Смириться с этой мыслью казалось трудно, почти невозможно. Невозможно? Как сказать. Если я вспоминала лицо Криса, когда он обещал написать мне, мысль и впрямь казалась невозможной, но если забыть его лицо и вспомнить пустой почтовый ящик, то все становится на свои места, от правды не убежишь. Я по-прежнему ходила встречать почту, но сердце как будто свинцом налилось. И улыбалась я теперь, только чтобы не расстраивать нашего почтальона: у него и так жизнь не сахар, а тут еще зима на носу.

Но в один прекрасный день до меня внезапно дошло: это же сколько женщин, везде и всюду, вот так вот гробят свою жизнь! Ждут и ждут у почтовых ящиков какого-то заветного письма. И я представила себе, что продолжаю выходить за почтой – день за днем, год за годом, а в волосах уже пробивается седина, и я подумала: ну нет, не из такого я теста сделана, с меня довольно. Я перестала выходить встречать почту. Если поделить женщин на тех, кто всю жизнь покорно ждет, и на тех, кто не ждет, а действует, то я знаю, с кем мне по пути. Даже если эти вторые что-то упускают и чего-то им изведать не судьба, все равно – по мне, пусть лучше так.

Я очень удивилась, когда однажды вечером в доме Пиблсов раздался звонок и наш почтальон попросил меня к телефону. Он сказал, что соскучился, давно меня не видел. Спросил, не хочу ли я съездить с ним в Годрич, там идет какой-то знаменитый фильм, теперь уж не помню какой. Ну, я согласилась, и потом мы два года встречались, и он сделал мне предложение. Мы обручились, и еще год я приводила свои дела в порядок, но в конце концов мы поженились. Он любит рассказывать детям, как я будто бы бегала за ним – каждый день караулила его возле почтового ящика, а я на это только смеюсь и не перечу: пускай люди думают, как им нравится, пускай живут и радуются!

Хождение по водам
Перевод Андрея Степанова

В этой части города по-прежнему жило много стариков, хотя некоторые и переехали в новые высотки за парком. Мистер Лоухид каждый день встречал тут приятелей или, лучше сказать, знакомых, то на автобусной остановке, то на набережной у моря. Они снимали квартиры или комнаты, и мистер Лоухид иногда заходил к ним поиграть в карты. Он числился в клубе игроков в боулинг на траве, а также еще в одном: его участники снимали любительские фильмы о летних путешествиях, а зимой собирались в кинозале в центре города и показывали их друг другу. Мистер Лоухид вступил в эти сообщества вовсе не потому, что так уж жаждал общения. Это была, скорее, мера предосторожности: он понимал, что если будет потворствовать своим естественным наклонностям, то скоро превратится в отшельника. За те долгие годы, что он владел аптекой, мистер Лоухид научился поддерживать разговоры с самыми разными людьми: болтаешь, делая вид, что беседа тебя увлекает, а сам думаешь о своем. Так же он общался и с женой. Всегда старался давать людям то, что они хотят, при этом оставаясь в душе одиноким и сохраняя покой. И никто, кроме, пожалуй, жены, даже не подозревал ни о чем подобном. Но теперь, когда он никому ничего не был должен, мистер Лоухид решил, что лучше иногда самому вступать в контакт с людьми. А если выбирать собеседника по душе, кто бы им стал? Только Юджин. Больше никто не подходит. Будь его воля, он бы замучил Юджина разговорами.

На прогулке по набережной мистер Лоухид и услышал про обещание Юджина.

– Говорит, что сможет пройти по воде.

Мистер Лоухид был уверен: ничего такого Юджин сказать не мог.

– Говорит, надо просто представить, что из тела улетучилась вся тяжесть. Как только представишь, все станет возможно. Его слова.

Это были мистер Клиффорд и мистер Мори. Они сидели на скамеечке, переводя дыхание после прогулки.

– Говорит, дух побеждает плоть.

Они подвинулись, приглашая мистер Лоухида присесть, но тот остался стоять. Он был высокий, худой и, когда выдерживал темп, мог долго идти не задыхаясь.

– Юджин много чего говорит в таком роде, – объяснил он старикам, – но это только абстрактные рассуждения.

Он решил не обращать внимания на тон, с которым они передавали слова Юджина, хотя чувствовал, что их ирония отчасти оправданна.

– Юджин очень толковый парень. Он вовсе не чокнутый.

– Ну, мы посмотрим, что у него получится, тогда и решим.

– Либо он чокнутый, либо я. Либо он сам Иисус Христос.

– На что это вы посмотрите? – осторожно спросил мистер Лоухид, уже предчувствуя ответ.

– Он обещал сойти с пирса Росс-пойнт и пройти по воде.

Мистер Лоухид сказал, что Юджин наверняка пошутил. Мистер Клиффорд и мистер Мори заверили его: это вовсе не шутка, а вполне серьезное намерение. (Когда старики уверяли, что Юджин настроен серьезно, они посмеивались и весело кивали, а мистер Лоухид, объявляя слова Юджина шуткой, хмурился и имел крайне неприветливый вид.)

Оказалось, что исполнить свое обещание Юджин должен в воскресенье утром. А сегодня пятница. Десять утра в воскресенье – удобное время: люди успеют в церковь после того, как состоится (или не состоится) хождение по водам. Однако, как и ожидал мистер Лоухид, никто из стариков не слышал ничего от самого Юджина – просто до них дошли слухи. Мистер Мори слыхал разговор своих приятелей, когда играл с ними в карты, а мистер Клиффорд узнал новость в читальном зале Общества англоизраэлитов.

– Да об этом все только и говорят.

– Что ж, поговорят и перестанут, – отрезал мистер Лоухид. – Юджин совсем не идиот. По крайней мере, не больший идиот, чем любой из нас.

Он повернулся и пошел своей дорогой. Точнее, сразу направился домой – более коротким путем, чем обычно.

Он постучался к Юджину – тот жил прямо напротив его комнаты.

– Войдите, – послышался в ответ безмятежный, но в то же время предупредительный голос.

Мистер Лоухид отворил дверь и чуть не отшатнулся от резкого порыва холодного ветра с океана. Окно в комнате было открыто настежь.

Юджин сидел прямо на полу у окна. Его ноги были заплетены друг за друга весьма причудливым образом. Впрочем, Юджин уверял, что такое положение для него теперь совершенно естественно. На нем были только джинсы, больше ничего. Мистер Лоухид окинул взглядом молодого человека: худощавое, даже хрупкое телосложение. Интересно, способен ли он вообще к физическому труду? Какой груз смог бы он поднять? Однако, несмотря на слабость, Юджин умеет так гнуть и растягивать свое тело, что оно принимает самые пугающие позы. Он, разумеется, уверяет, что это только приятно. Гордится своим умением.

– Садитесь, – сказал Юджин. – Я сейчас выйду.

Он имел в виду – выйду из медитации: как раз заканчивал упражнения. Юджин иногда садился медитировать, даже не закрыв дверь в комнату. В таких случаях мистер Лоухид, проходя по коридору, сразу отводил глаза. И в лицо Юджину никогда не смотрел. Интересно почему? Отчего он в такие моменты бывал встревожен, отчего приходил в смятение, словно увидел парочку, которая занимается сексом?

И такое тоже было.

На первом этаже в их доме жили трое молодых людей: Калла, Рекс и Ровер. Последнему из них – Роверу, то есть «разбойнику», – должно быть, дали такое прозвище в насмешку. Это был худосочный, болезненный паренек, с виду похожий на двенадцатилетнего мальчика, а по лицу его иногда можно было принять за пятидесятилетнего мужчину. Мистер Лоухид видел, как он спит в холле на ковре, словно собака. Рекс и Калла – тоже странные прозвища: такие больше подошли бы животному и цветку. Не могли же их так назвать родители? Мистеру Лоухиду казалось, что у этих молодых людей и не было родителей. Что они и в глаза не видели ни детских колясок, ни высоких стульчиков, ни трехколесных велосипедов. Просто взяли и выросли такими, как сейчас, прямо из земли. Наверняка они сами о себе именно так и думают.

Однажды он вошел в дом, а дверь в квартиру на первом этаже оказалась открыта. Как будто оттуда только что кто-то выбежал. В дальней части холла – не под лестницей, а на самом виду – слились друг с другом два тела. Рекс и Калла. Девушка была, как всегда, в длинной юбке, и она стояла на четвереньках, пронзительно вскрикивая и дергаясь от толчков. Юбка задрана вверх, наполовину прикрывает голову. Мистер Лоухид увидел только округлый кусок плоти, которую, как жеребец, быстро крыл стоящий за ней парень. По-видимому, он заметил мистера Лоухида, поскольку издал вопль, выражавший то ли радость, то ли изумление, а потом наклонился вперед так, что они оба – и он, и девушка – упали, и столь важная для них связь была прервана. Голоса их, однако, слились в хохоте, который показался мистеру Лоухиду не просто лишенным даже тени смущения, но насмешливым и издевательским. Смеялись, очевидно, над ним – над замешательством свидетеля совокупления.

Мистеру Лоухиду хотелось сказать им, что не так уж он и смущен. Еще школьником, когда он учился в Стоун-скул в поселке Маккиллоп, ему довелось оказаться в числе зрителей представления, которое устраивал один из братьев Брюеров и его младшая сестра. Дело происходило в туалете для мальчиков, месте грязном и вонючем. И это не была симуляция. Так что пусть не думают, будто они первыми придумали подобные вещи.

Но если он не был шокирован или смущен, тогда что же это за чувство? Сердце в груди екнуло, а в голове все потемнело и стеснилось, так что пришлось присесть. У него в ушах еще некоторое время звучал их смех, словно наяву. Он воображал, как их волосатые гениталии ритмично соединяются, распухшие и ненасытные, с хлюпающим звуком, а потом раздается этот хохот. Как животные. Нет, неправда. Животные делают свои дела, не привлекая ничьего внимания и с полной серьезностью. Что ему не нравится, сказал он тогда Юджину, что ему не нравится в их поколении, так это то, что они все делают напоказ. Зачем вопить по любому поводу? Они и морковку не могут вырастить, не похвастав перед другими.

Вот взять такой пример. Есть в городе одна лавочка, куда он часто захаживал, потому что ему нравились выставленные прямо на тротуар корзины с овощами – комковатыми, бугорчатыми, с налипшей землей. Они напоминали о детстве: тогда выставляли на улицах такие же овощи, и в погребе у них дома они лежали. Но эти молодые люди, владельцы магазина, с длинными волосами, с индейскими повязками на головах, в полосатых комбинезонах, под которыми видно дырявое белье… (А разве это не маскарад? Да ни один фермер, будучи в здравом уме, даже самый бедный, не приедет в город в таком наряде.) И их протяжные ханжеские рассуждения о садоводстве, о правильном питании – все это раздражало так, что он перестал к ним ходить. Они слишком самодовольны. Хлеб пекли до них, репу сажали и собирали тоже до них. Все их фермерство – фальшь, и в каком-то смысле даже большая фальшь, чем супермаркеты.

– Мне кажется, то, чем они занимаются, не столько фальшиво, сколько скучно, – резонно заметил на это Юджин. – Они как первые христиане. Те тоже, должно быть, казались всем скучными людьми.

– Эти долго не протянут. Их предприятие быстро прогорит.

– Возможно. Однако кое-кому удавалось основать свою практическую жизнь на определенной философской доктрине, и даже с большим успехом. Гуттеритам, например. Или меннонитам.

– Ну, у них совсем другие мозги, – ответил мистер Лоухид.

Произнося это, он как бы видел себя со стороны: старый упрямый брюзга.

Юджин вышел наконец из транса. Встал, потянулся и спросил мистера Лоухида, не хочет ли тот чаю. Мистер Лоухид ответил согласием. Юджин воткнул вилку электрического чайника в розетку и прошел по комнате, прибирая и ставя на место вещи. У него всегда было очень чисто. Спал он на матрасе, брошенном прямо на пол, но стелил простыни, причем чистые: он их стирал в прачечной самообслуживания. Книги стояли на досках, положенных на кирпичи, или просто теснились на полу и на подоконнике. У него были сотни книг, и почти все в мягких обложках. Вошедшему в комнату прежде всего бросались в глаза именно книги. Мистер Лоухид часто пробегал глазами по их названиям, испытывая при этом некоторое благоговение и чувство собственной неполноценности. «От Хайдеггера к Канту». Нет, он, конечно, знал, кто такой Кант, но никогда его не читал, только прочел кое-что о нем в «Рассказах о философии». Должно быть, когда-то давно он знал и кто такой Хайдеггер, но теперь совсем забыл. Он ведь не учился в колледже. В его время, чтобы стать провизором, надо было только пройти практику в качестве ученика, что он и сделал в аптеке своего дяди. Правда, потом у него был в жизни период, когда он взялся за чтение серьезных книг. Но не таких серьезных, как эти. Он знал достаточно, чтобы узнавать фамилии авторов, и только. Майстер Экхарт. Симона Вайль. Тейяр де Шарден. Лорен Айзли. Почтенные имена. Блестящие. И Юджин не просто собирал книги, надеясь когда-нибудь их прочесть. Нет. Он действительно читал их. Одолел чуть ли не всё, что можно, по этим самым важным и трудоемким предметам. Философия. Религия. Мистика. Психология. Наука. Юджину было двадцать восемь лет, и можно смело утверждать, что двадцать из них он провел за чтением. У него были и дипломы. Он получал стипендии и премии. Но обо всем этом он отзывался с презрением или упоминал вскользь, таким тоном, словно извинялся за подобную чепуху. Он несколько раз ненадолго брался за преподавание, но постоянной работы у него, похоже, никогда не было. Некоторое время назад он пережил сильный нервный срыв, за которым последовал длительный кризис, и он до сих пор не до конца от него оправился – так считал сам Юджин. И в самом деле, он был похож на выздоравливающего, тщательно оберегающего себя от рецидива болезни. Делал все неторопливо, размеренно, даже в его плавных движениях, даже в его беззаботности ощущалась эта неторопливость. Свои шелковистые волосы Юджин стриг на манер средневекового мальчика-пажа, глаза у него были карие, сияющие, взгляд мягкий, – весь его облик был очень привлекательным. Еще он носил усики, но все равно выглядел моложе своих лет.

– До меня дошли слухи, что ты собираешься пройтись по воде, – сказал мистер Лоухид, стараясь говорить шутливым тоном.

– Меду не хотите? – спросил Юджин и протянул большую ложку мистеру Лоухиду.

Мистер Лоухид пил чай неподслащенным, но на этот раз рассеянно взял ложку.

– Я в это не поверил, – продолжил он.

– Почему же? – спросил Юджин.

– Я сказал, что ты не идиот.

– И были неправы.

Оба улыбались. Мистер Лоухид улыбался одними губами, из вежливости, и все-таки его улыбка выражала надежду. Юджин улыбался добродушно и открыто. Но было ли это действительно природное добродушие? Или он научился так себя вести, достиг этого сознательно? Юджин хорошо разбирался в военной истории, в эзотерике, в астрономии, в биологии, мог поговорить хоть об индийском, хоть об индейском искусстве, хоть об искусстве отравления. Он сделал бы себе состояние в эпоху, когда в моде были телевикторины, – мистер Лоухид однажды сказал ему об этом, но Юджин только рассмеялся в ответ и заметил, что, слава богу, эта душевредительная мода уже миновала. И все, что делал Юджин, – любой его поступок, любое телодвижение – было осознанно, достигнуто сознательно. Он жил так, словно предстоял перед лицом кого-то высшего – того, о ком сам никогда не упоминал. Не отсюда ли его нервный срыв? Его непомерные знания? Его понимание жизни?

– Может быть, я просто что-то не так понял? – спросил мистер Лоухид. – Ты не обещал пройти по воде?

– Обещал.

– И зачем это?

– Зачем? Цель хождения по водам – хождение по водам. Если оно возможно. А вам как кажется?

Мистер Лоухид затруднился с ответом.

– Ты, по-видимому, шутишь.

– Может, и шучу, – все с тем же сияющим видом ответил Юджин. – Но это серьезная шутка.

Взгляд мистера Лоухида невольно обратился к той полке, где у Юджина стояли совсем другие книги, не философские. Здесь теснились разные пророчества и жизнеописания пророков, рассуждения об астральных телах, описания встреч со сверхъестественными явлениями, рассказы о разных жульничествах – или о магии, если кому-то угодно это так называть. Мистер Лоухид, как и другие, даже иногда брал кое-что почитать с этой полки, но всякий раз не дочитывал: мешал скептицизм. Как-то он заметил Юджину, ввернув фразу, бывшую в ходу в дни его юности: мол, все это только тень наводит. Он никак не мог поверить, что Юджин относится к подобным вещам всерьез, даже если тот прямо это утверждал.

Через несколько дней после инцидента в холле мистер Лоухид, придя домой, обнаружил, что у него на дверях появился знак: нечто похожее на цветок с тонкими красными лепестками, выведенными неумелой рукой, а между красными изгибались в другую сторону черные лепестки. В середине был красный кружок, а в нем – черный, настоящая черная дыра. Мистер Лоухид потрогал краску: уже почти подсохшая. Сейчас продают краски, которые сохнут прямо на глазах. Он позвал Юджина взглянуть на рисунок.

– Ничего страшного, – сказал тот. – Не о чем волноваться. Я этого знака не узнаю. Они его наверняка просто выдумали.

Мистер Лоухид помолчал с минуту, переваривая информацию.

– Да это и вообще не знак, – добавил Юджин.

– Не знак? – переспросил мистер Лоухид.

– Знак – это нечто… В общем, разница между этим рисунком и настоящим знаком такая же, как между бессмысленным набором слов и заклинанием, хотя оно тоже может звучать совершенно бессмысленно для непосвященного.

– Я не то чтобы беспокоился о том, что это… знак, – произнес мистер Лоухид, взяв себя в руки. – Ты ведь имеешь в виду, если я правильно понял, какой-то магический знак? Меня беспокоит, что они мне дверь испортили. Им совершенно нечего делать тут, наверху, и они не имеют никакого права рисовать у меня на двери.

– Ну, я думаю, они так шутят. Или решили сделать это на спор. Они ведь как дети. Особенно Рекс и Калла – те совсем как дети. А Ровер только кажется таким, на самом деле он в известном смысле загадка. Он, должно быть, помнит о своих прошлых жизнях.

Мистера Лоухида не интересовали прошлые жизни Ровера. Он просто не мог поверить, что вот такая штука, намалеванная на двери, может иметь серьезное значение для человека, если только этот человек не полный идиот.

– Скажи, пожалуйста, – обратился он к Юджину с нескрываемым любопытством, – а если бы ты у себя на двери обнаружил некий знак, ты бы встревожился? Неужели ты в это веришь?

– Безусловно.

– Ну, не знаю! Я в такое вряд ли смог бы поверить, – развел руками мистер Лоухид. Потом, немного подумав, вздохнул и повторил твердо: – Нет, не смог бы.

– Да, вы в трудном положении, – кивнул Юджин.

Впоследствии мистер Лоухид не раз думал, что ему следовало еще тогда осознать, до какой степени Юджин погружен во все это. Не пришлось бы теперь так удивляться.

– Мир, который мы принимаем как данность – тот, что называется внешней действительностью, – начал Юджин спокойным голосом, – на самом деле вовсе не так устоялся в своих проявлениях, как нам кажется. И способов управления им намного больше, чем принято считать. – Разъясняя что-нибудь мистеру Лоухиду, Юджин всегда использовал полные предложения, и голос его звучал плавно и мелодично. Когда же он беседовал с жившей внизу троицей, то произносил только короткие отрывистые фразы. Язык его становился невнятным и как бы экстатическим – по-видимому, чтобы юнцам было понятнее. – Его так называемые законы не завершены, – продолжал Юджин. – Вам кажется несомненным, что тело вроде этого, – тут он коснулся плеча мистера Лоухида, – не может двигаться по поверхности воды, поскольку не способно обрести невесомость.

Нет, все-таки это шутка.

– Но вы же верите, что некоторые ходят по горячим углям и не получают никаких ожогов?

– Да, я читал про такое.

– Это давно установленный факт. И фотографии вы видели, да? Значит, вы верите в это?

– Ну допустим.

– Однако при этом их ступни – это плоть. Следовательно, на коже должны остаться ожоги, да? Но их нет. Разве из этого не следует, что сознание может в определенной степени подчинить себе материю и некоторые материальные законы перестанут работать?

– Я бы посмотрел, как сознание подчинит себе силы гравитации.

– Вполне может. Вполне. Есть люди, которым удавалось отрываться от земли на несколько дюймов.

– Пока я не увижу собственными глазами, как вот эта корзина для бумаг взлетит и проплывет у меня над головой, – сказал мистер Лоухид, стараясь сохранять веселый тон, – я ни во что подобное не поверю.

– Дорога в Эммаус, – тихо проговорил Юджин.

Он знал даже Библию. Единственный человек в возрасте до сорока из всех, с кем доводилось встречаться мистеру Лоухиду, который знал Библию. Не считая, разумеется, «свидетелей Иеговы».

– Корзина для бумаг не владеет собой, она не может направлять свою энергию. Но если бы на вашем месте сидел человек, способный направлять свою энергию в нужную ему сторону…

И он принялся рассказывать об одной женщине в России, которая могла передвигать по комнате тяжелую мебель, не касаясь ее. Она утверждала, что энергия концентрируется у нее в районе солнечного сплетения.

– Но с чего ты решил, что сам обладаешь такими способностями? – спросил мистер Лоухид. – Что можешь управлять энергией, останавливать поток гравитации и так далее?

– Если я и смогу что-либо остановить, то только на ничтожный промежуток времени. На какие-то доли секунды. Я ведь всего лишь неофит. Но этого вполне достаточно, чтобы люди задумались. Да, я бы хотел выйти из тела. Мне еще ни разу не удавалось его покинуть.