Текст книги "Трон и плаха леди Джейн"

Леди Джейн Грей

Дорсет-хаус, июнь 1547 года.

Сегодня я играю с сестренкой Мэри в нашей длинной галерее. Она ковыляет ко мне своей неуклюжей походкой в просторном переднике и широком жестком воротнике, скрывающих, насколько возможно, ее уродливый горб и приземистое тело. Первое время бедняжку держали взаперти, но теперь ей разрешили ходить по дому. Я догадываюсь, что это благодаря вмешательству моего нового наставника, доктора Джона Айлмера, который, являясь также капелланом моей матушки, может говорить с ней о подобных вещах. Я уже успела его полюбить.

За последние месяцы в моей жизни произошли удивительные перемены. Когда доктор Хардинг объявил, что он возвращается в Кембридж для продолжения образования, мои родители пригласили мне в наставники доктора Айлмера.

Я знаю доктора Айлмера с рождения. Он носил меня на руках, учил правильно говорить. Он первым познакомил меня с таинствами веры, вначале простыми словами, а затем более основательно. Подобно многим своим коллегам из Кембриджа, он был среди первых сторонников религиозной реформы, и, как доктор Хардинг, только более активно и бесстрашно, сеял в моей душе семена тех идей, которые сейчас расцвели и принесли плоды у нас в стране.

На уроках доктор Айлмер шутит и смеется. Он твердо убежден, что любовь к учению в детях нужно поощрять, а не вбивать ее в них, как это часто бывает. Я люблю его, потому что он общается со мной на равных. Он дошел до того, что даже заявил, будто мы с ним находимся на одном уровне по умственному развитию. Я вся вспыхнула, услышав такую лесть. Он утверждает, что я легко постигаю труднейшие богословские положения и что мои аргументы всегда хорошо обоснованы.

Еще доктор Айлмер – великий патриот. «Бог – англичанин», – любит повторять он. Он познакомил меня с историей нашего королевства, историей, в которой, как мне иногда кажется, я призвана сыграть свою роль, пусть и скромную. В конце концов, мои родители непрестанно твердят о наших кровных связях с королевским домом.

Доктор Айлмер водит дружбу с наставником короля, доктором Чиком. Они сравнивают записи об успехах своих именитых учеников, когда батюшка берет доктора Айлмера с собой во дворец. По возвращении мой добрейший наставник хитро сообщает, что, насколько он слышал, я оставила его величество далеко позади, пусть мы и родились в один месяц. Это звучит как lese-majeste.[15]15
  Оскорбление величества (фр.).


[Закрыть]

Я думаю, от внимания доктора Айлмера не укрылось, что матушка неласкова со мной. Однажды, после одного особенно сурового выговора, он осторожно заметил, что она жестоко разочарованная женщина, преследуемая чувством вины, потому что не подарила батюшке наследника мужского пола. Благодаря ему я начинаю видеть в матушке человеческое существо с достоинствами и недостатками, как у всякого другого, а не просто деспотичную родительницу. Удивительно, но это придает мне мужества при случае оказать ей сопротивление и не позволить запугать себя.

– Лови! – кричу я, швыряя тряпичный мячик Мэри. Она, как обычно, упускает его и ползет за ним вслед. Она кроткий, флегматичный ребенок и, подобно Кэтрин, спокойно примет свою участь.

На другом конце галереи появляется матушка.

– Пора спать! – объявляет она. – Уложи ее, и побыстрей!

Отчего такая спешка? Почему она так хочет, чтобы Мэри убралась с глаз долой? Я не могу не почувствовать возмущения за свою невинную сестру.

– Позвольте ей еще немного поиграть, сударыня, – прошу я.

– Почему ты вечно мне прекословишь? – шипит миледи. – Даже по такому пустяку, как этот?

Я выдерживаю ее холодный взгляд. Впервые я не опускаю глаз.

– Спать, я сказала, – с угрозой повторяет она. Затем, поскольку я медлю, собираясь с духом, чтобы ей возразить, она дергает меня за ухо. – Я заставлю тебя слушаться, Джейн, чего бы это мне ни стоило.

– Разве я непослушная? – взрываюсь я. – Или все это оттого, что я не сын, которого вы хотели?

Это было непростительно, но я не могла ничего с собой поделать.

– Да как ты смеешь! – кричит матушка и больно щиплет меня за нежную кожу на руке.

Завтра в этом месте будет синяк, как и много раз прежде. Но мне все равно. Я слишком тороплюсь выплеснуть свои долго копившиеся обиды и гнев.

– Вы наказываете меня за малейшие проступки, даже за то, чего я не совершала! – кричу я. – Ладно я была бы дурным ребенком, но я не такая! Я очень стараюсь хорошо себя вести и держаться с почтением, но вам ведь не угодишь! Будь я мальчиком, вы бы наверняка лучше со мной обращались. Но, увы, я не мальчик. Я всего лишь нежеланная девочка.

Я потрясена собственной вспышкой, да и матушка тоже. Впервые она лишается дара речи. Но быстро приходит в себя.

– Ты, должно быть, заболела или сошла с ума, что говоришь мне такие слова, – шипит она. – Отправляйся в свою комнату. Ты будешь сидеть там на хлебе и воде, пока не раскаешься и не попросишь прощения.

Я выдерживаю два дня заключения. Со мной никто не разговаривает. Миссис Эллен, с трагическим лицом, приносит мне мою скудную порцию, но молчит, явно опасаясь вызвать гнев матушки. Наконец, я смиряюсь; я совершила поступок, достойный такого наказания. И все же почему меня надо наказывать за то, что я сказала правду?

Я не могу больше этого выносить. Я отправляюсь в комнату миледи, становлюсь на колени и прошу простить меня. Она сдержанно кивает, поджав губы, и отпускает меня. Несколько дней спустя она снова снизойдет до разговоров со мной.

Я, кажется, прощена.

– Что творится при дворе! – кричит матушка. – Генри! Джейн! Кэтрин! Вы только послушайте!

Мы спешим вслед за ней в большую комнату, где она оборачивается к нам с раскрасневшимся от возбуждения лицом и объявляет:

– Лорд-адмирал женился на королеве! Леди Хартфорд пишет, что адмирал сообщил об этом регенту, и тот ужасно разгневался. Однако ему ничего не оставалось, как только уведомить о браке совет да выразить свое осуждение, поскольку закона они не нарушали.

– Новость уже обнародовали? – спрашивает батюшка.

– Да. Люди недовольны. Общественное мнение против этого брака.

– Ничего удивительного, – замечает он. – Так скоро после смерти короля!

– Я всегда говорила, что она ничем не лучше других, – фыркает матушка. Я хмурюсь: совсем недавно она почитала за честь быть в числе друзей королевы. – По крайней мере, она не нагуляла себе пуза. Вот это был бы настоящий скандал!

– Надо думать, брак был освящен, как полагается, в присутствии свидетелей? – спрашивает батюшка. – И нет никаких подтверждений прелюбодеяния?

– Разумеется. Но кто может сказать, что там было до венчания? По-моему, такая поспешность совершенно возмутительна. Неужели нельзя было выждать положенное время? Мой бедный дядя еще не остыл в своей могиле.

Батюшка улыбается:

– Сомневаюсь, что герцогиня Сомерсетская обрадовалась этому событию. Теперь ей придется подвинуться, чтобы дать место жене своего презренного деверя. Как это для нее унизительно!

– Что меня удивляет, так это поведение короля, – говорит миледи. – Он сам написал вдовствующей королеве и поздравил ее со вступлением в брак. Но вопреки пожеланиям совета. А леди Мария страшно обиделась. Она написала лорд-адмиралу уничижительное письмо.

– Сомневаюсь, что после этого они с королевой останутся друзьями, – замечает батюшка.

– Она ожесточившаяся старая дева, – говорит матушка. – И ничего не смыслит в мужчинах и в любви.

Батюшка снова улыбается:

– Помнишь, как королю Генриху нравилось оскорблять ее невинность и как он заставлял сэра Фрэнсиса Брайана говорить при ней вольности? А она не понимала, о чем идет речь.

– Ну, она достаточно осведомлена в таких делах, чтобы беспокоиться о нравственности своей сестры Елизаветы и написала ей, советуя быстрее покинуть дом королевы. Будто это поможет. Малышка Елизавета и сама не глупа. Она знает, где ей лучше. Она поступит по своему разумению, и я держу пари, что она не уедет.

– Дурному ее там не научат! – усмехается батюшка. – Королева и адмирал сочетались законным браком и живут не во грехе. Разве что произошло это слишком скоро и она могла бы подыскать себе партию и получше, но теперь уже поздно сожалеть.

– Она его любит. – В голосе матушки сквозит презрение к подобной слабости. – Она давно на него глаз положила, еще до того, как мой дядя на ней женился. Теперь же она позволила своим чувствам взять верх над здравым смыслом. Я считала, что она мудрее.

– Что ж, они получили королевское благословение, так что к ним не придерешься. Я и не думал, что Сеймур в таком фаворе у короля. И, если задуматься, их союз может оказаться нам на руку. Вспомни о предложении адмирала. – Он поглядывает в мою сторону. – Пусть все уляжется, и тогда я пересмотрю свое решение. В конце концов, королева лучше кого бы то ни было годится на роль опекунши.

Я смутно осознаю, что разговор касается меня. Неужели адмирал предложил, чтобы я погостила у королевы в Челси? Если бы это было так и мои родители дали бы согласие, я стала бы самой счастливой девочкой на свете.

Королева Екатерина Парр

Челси, август 1547 года.

Сегодня мы ужинаем в компании милорда и леди Дорсет. Том был прав. Не успели мы объявить о нашей свадьбе, как милорд со всех ног бросился к нам с просьбой принять его дочь под нашу опеку. Он сам нас просит! И вот мы все сидим в гостиной, пьем пряное вино и обсуждаем условия сделки. Том полон воодушевления.

– Только вчера, – рассказывает он его светлости, – епископ Бейл, к мнению которого прислушивается король, сообщил мне по секрету, что он убежден: именно вашу дочь, леди Джейн, его величество желал бы взять в жены.

– А у самого короля вы спрашивали? – интересуется Дорсет.

В его глазах ясно читаются алчность и честолюбие. На мгновение я задумываюсь, куда это все нас заведет и стоит ли вообще ввязываться в столь хлопотное дело.

– Нет, но, как я уже сказал, я пользуюсь доверием тех, кто спрашивал, – витиевато ответствует Том. – Не бойтесь, милорд, его величество последует моему совету. Ему не по нраву невеста-католичка, которую ему навязывают. Обещаю, что будущий брачный союз Джейн вас полностью устроит, если вы пришлете ее к нам и назначите меня ее законным опекуном. Тогда я буду волен действовать в отношении нее по своей инициативе. А ее величество будет вашей дочери как мать.

– И с великим удовольствием, – улыбаюсь я. – Джейн – чудесное дитя. И если я смогу сделать ее хоть ненадолго счастливой, то мне будет проще смириться со своим участием в этой затее.

– Значит, вы готовы принять ее под свою опеку? – осторожно переспрашивает Дорсет, хотя едва может скрыть, как ему не терпится поскорее заключить это соглашение, которое сделает Тома законным опекуном Джейн, с правом распоряжаться всеми землями и доходом, которые она унаследует в случае смерти отца. Наверняка в мыслях он занят лихорадочными подсчетами.

– Да, готов, – говорит Том. – Назовите вашу цену.

– Две тысячи фунтов, – сразу говорит Дорсет, ни секунды не думая. – При условии, что вы устроите брак Джейн с королем и ни с кем другим.

Том притворяется, что поражен, хотя мы предполагали, что примерно такую сумму он и попросит.

– Крупная сумма, милорд.

– Но, поверьте, достойное вложение, которое пойдет во благо всем нам и нашему королевству.

– Воистину, – соглашается Том. – Скажем, пятьсот фунтов в рассрочку, пятьсот фунтов на помолвку Джейн, а остальное на ее свадьбу?

– По рукам, – говорит Дорсет, как будто речь идет о земельной сделке, а не о сумме, которую ему готовы уплатить за его дочь.

– Могу я предложить, чтобы Джейн переехала к нам после Рождества? – спрашиваю я.

– Тогда у нас будет время приготовить для нее новый гардероб, – отвечает леди Дорсет, явно довольная сделкой.

– Я уверена, что вам тяжело будет расстаться с ней, она еще так мала, – говорю я из чистой любезности, ведь я знаю, какой суровой бывает леди Дорсет со своей дочерью, – так что, пожалуйста, приезжайте навестить ее в любое время, когда захотите.

– Ваше величество очень добры, – отвечает маркиза, но у меня такое ощущение, что это я, а не мать Джейн, тревожусь об их предстоящей разлуке.

Добрейший брат милорда, герцог Сомерсет, по-прежнему гневается на него, факт остается фактом. И у него есть еще большие причины для гнева, о которых он пока не знает. Тем не менее нужно поддерживать видимость семейного согласия, ибо открытый разрыв способен подорвать политическое положение Сеймуров. И посему регент пригласил нас на совместную прогулку по Стрэнду, дабы осмотреть здание «Канцлерских Иннов», которое его светлость – несомненно, по требованию своей жены, самовлюбленной светской львицы, – планирует превратить в собственную резиденцию под названием Сомерсет-хаус.

Выйдя из кареты в три часа, мы оказываемся в том месте, где Стрэнд вливается во Флит-стрит. В этой части города расположены особняки многих лордов и епископов, с садами, спускающимися к Темзе. Среди них находится лечебница Савой, ветхая и запущенная, прибежище нищих и бедняков. Стрэнд всегда запружен людьми, пробирающимися между Сити и Вестминстером, и наши слуги расчищают нам путь, расталкивая прохожих по сторонам.

Снаружи Сомерсет-хаус облеплен каменщиками, плотниками и малярами, но внутри почти безлюден. Мы пробираемся через пыльные комнаты в завалах строительного мусора. Я приподнимаю юбки, дабы не замарать подол. Нед – как Том зовет своего брата – сокрушается, что король без воодушевления отзывается о французской невесте, которую ему прочат.

– Сегодня утром, во время заседания совета, его величество просто заснул, хотя ему отлично известно, что его долг – внимательно слушать и учиться управлять королевством. Только когда подняли вопрос о женитьбе, он проснулся. А когда мы стали расхваливать ему достоинства принцессы Елизаветы, он прервал нас и поинтересовался, богата ли она, потому что он хочет, по его словам, чтобы жена была красиво одета и носила драгоценности.

Мы смеемся. Недаром Эдуард сын своего отца.

– Разве это не самое главное в браке? – замечает Том.

Нед хмурится:

– Безусловно, но все-таки считается хорошим тоном делать вид, что это еще не все. Что нас удивило, так это прямолинейность сего заявления при всей его серьезности. Большинство лордов едва могли сдержать смех. Ну я-то, конечно, заверил его, что принцесса принесет богатое приданое – мы как раз сейчас ведем переговоры по этому вопросу. И я подчеркнул, что важнейшим преимуществом, которое принесет этот брак, для него самого и для королевства будет продолжительная дружба с Францией.

– И наверное, он это все проглотил? – фыркает Том. – Что ж, бывает, что и жук свистит, и бык летает.

Нед бросает на него уничтожающий взгляд:

– Нам нужна Франция прямо сейчас. А король все болтал, как ему не по душе религия принцессы и что французам нужно дать понять, что он собирается обратить ее в истинную веру. Якобы он, как глава англиканской церкви, не может жениться на еретичке.

На лице Тома отражается сдержанное удовольствие.

Что ж, отличная работа, ваше величество, думаю я. Невеста для вас у нас наготове.

Нед продолжает ворчать, пока мы бредем по разбитым булыжникам церковного двора.

– Тогда хитроумный лорд Уорвик сказал, что его величество обязательно переубедит ее, но его величество почуял насмешку в его голосе и посмотрел на него с осуждением. Но я знаю, чего на самом деле хочет мальчишка, он мне признавался задолго до того, как пошли разговоры об этом новом браке.

Мы с Томом заинтересованно смотрим на регента. Я догадываюсь, о чем думает мой муж.

– И чего же он хочет? – осторожно спрашивает он.

– Он хочет исполнить пожелание своего отца и жениться на Марии, королеве шотландцев. А когда я указал ему, что она обручена с французским дофином, он возразил, что обручение можно расторгнуть и мало ли что произойдет до тех пор, пока ему исполнится четырнадцать, в этом возрасте он намерен жениться. Он был воспитан с мечтою о завоевании Шотландии, которая, как он верно заметил, станет принадлежать ему, если он женится на королеве Марии.

– Французы ни за что не расторгнут помолвку, – говорю я. – Шотландия уже у них в кармане.

– Вот именно, – отвечает Нед. – Нужно трезво смотреть на вещи.

Мы с ним согласны. И уж совсем неразумно ожидать от нашего юного короля, что он примет невесту католической веры, особенно когда у него под носом имеется очаровательная невеста-протестантка.

Если все это учесть, дерзкий план Тома придется как нельзя более к месту.

Леди Джейн Грей

Брэдгейт-холл и Челси, январь 1548 года.

Рождество приходит и уходит, и мои сундуки почти готовы к отправке из Брэдгейта в Челси. Душа моя ликует. С тех пор как мне сообщили, что я переселяюсь к королеве, я все никак не могу поверить своему счастью, тому, что мое затворничество под родительской крышей скоро закончится, закончатся придирки, нападки, оплеухи, жестокость. Наконец-то я буду свободна.

Я каждый день горячо благодарю Господа за дарованную мне великую милость и позволение пожить у королевы, чье доброе сердце и мягкость побуждают меня любить ее как никого на свете. Также я молюсь высшим силам, чтобы ничто не воспрепятствовало моей поездке в Челси, который представляется мне самим раем, и чтобы Господь не счел меня недостойной столь многих благ, ибо со мною едут мои самые любимые и преданные мне миссис Эллен и дорогой доктор Айлмер.

Я не могу не задумываться о причинах, по которым меня отправляют к королеве в это время. Матушка говорит, что девочек моего положения обычно отсылают пожить в аристократических семействах, дабы они обучились хорошим манерам и завершили свое образование. И все же я странным образом подозреваю, что есть в этом и иная причина, какая-то выгода для моих родителей. Что ж, время покажет. Что бы там ни было, мне это будет во благо.

По счастью, скандал, сопровождавший брак королевы и адмирала, уже забылся, по крайней мере у нас в доме. Но адмирал, дабы развеять все сомнения на этот счет, написал моим родителям, что старая леди Сеймур переезжает к нему и станет вместе с королевой радеть о моем благополучии. А за компанию, добавил он, мне посчастливится находиться в обществе леди Елизаветы, моей августейшей кузины. Я так счастлива, что по ночам от волнения едва могу уснуть.

Когда наступает день отъезда, в мою комнату величественно вплывает матушка и требует от миссис Эллен и горничных удостовериться, что все необходимое было упаковано и ничего не забыто. Затем она оборачивается и придирчиво осматривает меня с ног до головы. Сегодня утром я попросила миссис Эллен одеть меня в простое платье черного бархата с белой парчовой оторочкой по рукавам. Мой наряд украшают несколько камней, на голове простой черный французский капор со шлейфом. Я недавно прочитала, что целомудренной протестантской деве подобает одеваться просто и скромно.

– И куда это ты собралась в таком виде? – набрасывается на меня матушка.

Я внутренне собираюсь с духом. Скоро мне не нужно будет бояться ее нападок.

– Я не вижу ничего дурного в моем наряде, миледи. Мне казалось, я одета весьма уместно.

– Ничего подобного! Твое платье похоже на траурное. Господи, да ты едешь к королеве! Из уважения к ней имей совесть, оденься прилично! Ты не такая уж ослепительная красавица, чтобы не заботиться о том, как ты выглядишь! Могла бы уже понимать!

– Совсем наоборот, миледи, я позаботилась о своем внешнем виде, – спокойно отвечаю я. – Уверена, что королева по достоинству оценит мое желание одеваться так, как подобает благочестивой протестантке. Я читала, что оборки и побрякушки – это не что иное, как папистские излишества.

Ну вот, я наконец-то произнесла их – слова, которые меня так и подмывало произнести с тех пор, как я их вычитала. Я знаю, что это оскорбление, поскольку матушка сама одета в платье кармазинного атласа с золотым шитьем и с оторочкой из разноцветного жемчуга. Кроме того, она обвешана драгоценными камнями.

Матушка залепляет мне пощечину. Я морщусь, но не издаю ни звука. Она багровеет и тяжело дышит.

– Ты попросишь за это прощения на коленях.

Я молчу.

– Ты оскорбила меня, ты, наглая девчонка! Сейчас же становись на колени и проси прощения, а затем переоденься в подходящую случаю одежду и впредь не перечь старшим в таких вещах!

– Миледи, я не буду извиняться, потому что не сделала ничего дурного.

Вторая пощечина.

– На колени! Иначе я напишу королеве, что мы передумали и ты никуда не едешь!

Этого пережить я не могу. Она загнала меня в угол, и ей это известно. Я с неохотой опускаюсь на колени и шепчу:

– Я молю вас о прощении, миледи.

– Довольно, – говорит она. – Так, миссис Эллен, платье зеленого дамаста с темно-рыжей юбкой и изумрудную подвеску.

Мы с миссис Эллен украдкой переглядываемся, но сказать тут нечего. И вот, пышно одетая и укутанная в меха от январской стужи, я спускаюсь в главный холл и снова становлюсь на колени, чтобы получить родительское благословение.

Затем я сажусь в коляску и отправляюсь со своим эскортом на юг, к свободе.

Королева Екатерина раскрывает мне навстречу объятья, когда я делаю реверанс.

– Никаких церемоний, Джейн. Добро пожаловать в Челси. Надеюсь, здесь ты будешь счастлива. – Она выпускает меня из своих теплых объятий, чтобы улыбающийся лорд-адмирал тоже мог со мной поздороваться.

– Боже, какая ты красотка, – смеется он, отступая назад, чтобы поглядеть на меня. – И как подросла!

– Немножко, милорд, – отвечаю я, понимая, что он говорит так только по доброте душевной. Я знаю, что я мала для своих десяти лет.

– Здоровый свежий воздух пойдет тебе на пользу, – говорит королева, когда мы идем с ней от пристани, где причалила моя лодка, по дорожке, что вьется меж ухоженных правильных садов в сторону веселого дворца из красного кирпича, чьи створчатые окна сияют в зимнем солнце. В главном зале, с его толстыми балками под крышей и гербовыми витражами на окнах, ждет моя кузина, леди Елизавета, которая целует меня в обе щеки и окидывает оценивающим взглядом.

В свои четырнадцать лет Елизавета гораздо выше меня, и все же между нами много сходства. У нас рыжие волосы, как у всех Тюдоров, и у обеих они разделены прямым пробором и убраны под французский капор. Мы обе очень худы, с бледной кожей в веснушках, острыми подбородками и темными настороженными глазами. У нас красивые руки и длинные тонкие пальцы. Я сразу замечаю, что Елизавета не упускает возможности, чтобы выставить их напоказ. Кузина, я боюсь, весьма тщеславна.

– Многие принцы просили моей руки, – хвастается она, когда мы с ней позже сидим у окна и ждем, пока нас пригласят к ужину. – Все думают, что однажды я сделаю превосходную партию.

– Ваше высочество наверняка пользуется большим успехом, – говорю я, хотя втайне уверена, что она преувеличивает.

– Ах, это все так досадно! – заявляет она. – Я не хочу выходить замуж и всю жизнь прислуживать мужчине. Я бы хотела быть сама себе госпожой. И мне не улыбается из года в год рожать детей. Это меня пугает.

Это что-то новенькое, если не сказать больше.

– Но наш долг выходить замуж и приносить наследников нашим мужьям, – говорю я.

– Долг! Екатерина Арагонская исполняла свой долг и рожала всех этих мертвых детей и под конец за все свои страдания получила развод. Джейн Сеймур умерла, исполняя свой долг. А Екатерина Говард… – Осекшись, она закусывает губу. Она, без сомнения, вспоминает и о своей матери. – Ладно. Когда придет время, я дам всем понять, что хочу жить и умереть девственницей.

Обернувшись, она пронзает меня взглядом.

– Вы ведь думаете, что это невозможно, кузина? Что ж, позвольте мне вам кое-что рассказать. В этом мире есть способы делать вид, что вы подчиняетесь планам других людей, пока вы на самом деле сидите тихо и тянете время. А затем время уже ушло, и вы вольны поступать так, как вам вздумается.

Я не понимаю смысла ее речей, но вяло киваю.

– Вот потому-то вы и здесь, ясно?

– Почему? Это вы о чем? – удивляюсь я.

– О том, что адмирал взялся устроить ваше замужество.

Ну конечно. Я подозревала, что меня отправили в Челси не только ради моего здоровья и счастья.

– Они вам так сами сказали?

– Ну, королева кое-что говорила, – уклончиво отвечает Елизавета. – Подробностей я, разумеется, не знаю. Но адмирал говорит, что вы лучший приз для любого мужчины. Как скаковая кобыла! – хихикает она.

– У меня было предчувствие, – бормочу я. – Разве это справедливо, что никто не спросил моего мнения?

– Ну это как всегда, – говорит Елизавета. – Мы ведь женщины. Мужчины думают, что наше мнение не в счет. Но мы не так слабы и безмозглы, какими они нас представляют. Помните об этом, Джейн. Мы также наделены силой, решительностью и умом – всеми теми качествами, что достойны восхищения. Если вам не нравится муж, которого для вас выбрали, идите на хитрость. Всегда найдется способ избежать нежеланного замужества.

Я представить себе не могу, как я могла бы такое проделать.

– И почему мы вообще обязаны выходить замуж? – продолжает Елизавета. – В одинокой жизни так много удовольствий. Книги, музыка, общество друзей и даже легкий флирт с мужчинами!

Я пораженно слушаю.

Взглянув мне в лицо, она хохочет:

– Да, Джейн! Все это можно себе позволить, если действовать с умом. Можно делать все это и ничего больше, если захотеть. Нет нужды отказывать себе в удовольствиях лишь потому, что ты не замужем.

– Миледи, откуда у вас такие идеи? – изумляюсь я.

– Я сама до этого додумалась, – небрежно отвечает она. – Идемте, пора ужинать.

Я следую за ней в столовую. Скучать мне в Челси не придется, это уж точно.

Леди Елизавета внушает мне благоговейный трепет. Она делится со мной своими смелыми и поразительными признаниями и сквернословит, как мужчина, когда никого из взрослых нет поблизости. Нет никаких сомнений в том, чья она дочь. И держится она уже по-королевски. Она чрезвычайно смышленая и остроумная, и вскоре я понимаю, что мы скорее соперницы, чем подруги. И все же я всегда оказываю Елизавете почтение, положенное ей по рангу, и, признаться, я нахожу, что ее общество меня развивает. Мы подолгу с удовольствием спорим о положениях веры или философии или соревнуемся в переводе. Еще мы соболезнуем друг другу по поводу занятий рукоделием, на которых настаивает королева. Мы одинаково ненавидим шитье.

Однако я больше дорожу обществом королевы Екатерины. Она иногда сидит у меня на уроках и затем обсуждает их со мной. Она добрая наставница. Она уверена, что уроки должны перемежаться с другими, менее серьезными занятиями. Дважды в течение этой весны она приходит в классную комнату и настаивает, чтобы доктор Айлмер отложил книги, потому что погода как раз для пикника в саду. Он не может возразить, потому что он тоже приглашен. Столы расставляют под деревьями с видом на реку, и мы, леди, вместе с нашими прислужниками смеемся и дурачимся за лакомствами. Для меня все это в новинку и очень меня воодушевляет.

Не то чтобы я не любила делать уроки. Для меня учение – это развивающее ум и воображение приключение, непреодолимый соблазн.

– Какое удовольствие вас учить, Джейн, – говорит мне доктор Айлмер.

Он, к моему смущению, не устает расхваливать меня доктору Эшему, наставнику леди Элизабет, у которого такой же подход к образованию. Между двумя наставниками идет острое, но все же дружеское соперничество, ибо каждый хочет, чтобы его ученица была первой.

– Вы воистину одарены, Джейн, – говорит Айлмер.

Я краснею, слыша это.

– Я впаду в грех гордыни, сэр!

Как я здесь счастлива! Я бы ни за что не хотела вернуться домой.