Текст книги "Летняя королева"

Пасмурный дневной свет окрасил вазу в разные оттенки белого и бледно-серого, не выявив ни одного тонкого небесного огня. Алиенора чувствовала, что в ее руках кубок уже никогда не будет прежним. Вспоминать о том, что ее любят, было очень трудно. Она всегда знала, что Сугерий в конце концов получит кубок, но какое это имело значение? Все что угодно – лишь бы Людовик смог исполнить свой долг. Если хрустальный кубок мог совершить такое чудо, значит, нужно его отдать.

– Как пожелаешь, – сказала она. – Делай все, что сочтешь нужным. – Она протянула ему кубок с той же осторожностью, как и в Бордо, но скорее безучастно, чем с надеждой на лучшее.

Людовик осторожно взял его, и на мгновение их пальцы переплелись. Затем он отстранился.

– Я собираюсь нарушить клятву и позволить Пьеру де ла Шатру занять пост архиепископа Буржа, – сказал он.

Она посмотрела на него. Уголки его губ напряженно опустились.

– Нарушить слово – великий позор для короля, но у меня нет выбора. Я сделал все, что мог, но это все равно что бить кулаками по крепкой крепостной стене, пока руки не сотрутся до кровоточащих костей.

– В обмен на это, по крайней мере, мы должны добиться снятия запрета на брак Рауля и Петрониллы, – быстро сказала она.

– Это можно обсудить, – ответил он таким тоном, что она отбросила надежду на удачный исход. – Я ожидаю, что вы тоже внесете свою лепту в это дело.

Держа кубок осторожно, будто младенца, он вышел из комнаты.

Алиенора вздохнула и поднялась на ноги. Она не станет уклоняться от того, что должно быть сделано. Возможно, Людовик и перестанет теперь молотить кулаками по стенам, но были и другие, более тонкие способы разрушения замков.

21
Париж, июнь 1144 года

Освящение обновленной и перестроенной базилики Сен-Дени, места захоронения королей Франции, состоялось 11 июня и привлекло толпы верующих со всей Франции. В маленьком городке Сен-Дени за одну ночь выросли поля палаток. Все трактиры и гостиницы едва не лопались по швам, все хижины в радиусе двадцати миль, в которых можно было снять угол, были заполнены путешественниками. Все стремились увидеть перестроенную церковь, сверкающий интерьер которой, по слухам, напоминал украшенный драгоценностями ковчег, созданный для того, чтобы вместить дух Господень. Даже строительный раствор, поговаривали, был усыпан драгоценными камнями.

Алиенора спала в доме при аббатстве, а Людовик провел ночь в бдении вместе с Сугерием, монахами аббатства и церковными иерархами, среди которых было тринадцать епископов и пять архиепископов.

Алиенора делила комнату для гостей со свекровью, которая приехала на церемонию из своих владений. Женщины общались вежливо, но холодно. Они не разговаривали после рождественского пира, и это, по крайней мере, позволяло сохранять выдержку. Аделаида посмотрела на платье Алиеноры из рубинового шелка, слегка скривив губы, словно оно показалось ей аляповатым и неприятным, но оставила мысли при себе. Не упоминала она и о Петронилле с Раулем, хотя само отсутствие этой темы зияло, будто темная дыра, посреди их разговоров. Петронилла и Рауль не приехали, потому что были отлучены от церкви и не имели права входить в аббатство.

В туманное утро, еще прохладное и сумрачно-голубое, женщины покинули гостевые покои и направились к церкви с ее новыми дверями из позолоченной бронзы, украшенными надписями из позолоченной меди. «Благородная работа ярка, но, будучи благородно яркой, она должна просветлять умы, позволяя им путешествовать сквозь огонь к истинному свету, где Христос – истинная дверь». Алиенора прочитала эти слова, а затем подняла глаза к перемычке, на которой было написано: «Прими, суровый Судья, молитвы твоего Сугерия. Позволь мне быть милостиво причисленным к твоим овцам».

Печать Сугерия лежала на всем, если не в виде самого имени, как на двери, то в сверкающем золоте, драгоценностях и разноцветном свете, льющемся сквозь сияющее стекло окон. Золотая алтарная преграда была усыпана аметистами, рубинами, сапфирами и изумрудами. На хорах возвышался великолепный крест высотой в двадцать футов, украшенный золотом и драгоценными камнями, изготовленный знаменитыми маасскими ювелирами. Тьма сияла. Алиенора чувствовала себя так, словно находилась в сердце драгоценного камня или реликвария, и была рада, что надела платье из красного шелка со всеми его украшениями, потому что в нем ощущала себя частью этой сверкающей, сияющей картины.

Людовик, в простом одеянии кающегося грешника, пронес по церкви на высоко поднятых руках серебряный ковчег, в котором покоились священные кости святого Дионисия. Сугерий и сопровождающие его священнослужители окропили внешние стены аббатства святой водой из серебряных кропильниц[13]13
  Сосуд для воды, в который обмакивают пушистую кисть – кропило.


[Закрыть], а затем вернулись к прихожанам, которые также получили благодатное окропление. Людовик положил ковчег на усыпанный драгоценными камнями алтарь и распростерся ниц, вытянувшись в форме креста. Его кожа была белой, на лице застыли тени усталости, но глаза были наполнены светом, а губы раздвинуты от восторга. Славные звуки хора поднялись ввысь вместе с ладаном и растворились в цветном сиянии, лившемся из окон.

Алиенору, к ее удивлению, церемония тронула, а ведь она не ожидала ничего особенного. Сегодня она ощутила присутствие и дыхание Господа. Слезы наполнили ее глаза, затуманив зрение. Рядом с ней Аделаида тихо вытирала глаза рукавом, а муж похлопывал ее по руке. Людовик вышел вместе с монахами в конце церемонии, вид у него был ошеломленный – он словно опьянел.

К полудню освящение закончилось, но празднования продолжались до самого полудня. Нищим раздавали милостыню – хлеб и вино. Торговцы продавали прохладительные напитки под навесами, установленными за стенами аббатства. Некоторые паломники приносили с собой еду и находили места в тени, чтобы поесть. Люди стояли в очереди, стремясь увидеть невероятное собрание реликвий и украшений, которыми Сугерий одарил аббатство, и осмотреть живописные истории в чудесных витражах.

В одиночестве, поскольку Людовик все еще был с монахами, Алиенора остановилась у аналоя[14]14
  Высокий столик с покатым верхом, на который в церкви кладут иконы или книги.


[Закрыть] в виде орла с распростертыми крыльями. Она заплатила за то, чтобы его позолотили, потому что оконечности его крыльев стерлись от постоянных прикосновений паломников и верующих, и, в конце концов, это был ее символ как герцогини Аквитанской.

Едва слышно к ней подошел монах и прошептал призыв, которого она так ждала. Сердце у нее на мгновение сжалось. Приказав своим дамам и рыцарям оставаться позади, Алиенора последовала за монахом в комнату на верхнем этаже гостевого дома аббатства. Когда он постучал в дверь и положил руку на засов, она глубоко вздохнула и взяла себя в руки.

Внутри, ожидая ее, стоял Бернард Клервоский, одетый в серовато-белую рясу из немытой шерсти. Он выглядел еще более истощенным, чем прежде, а на его скулах играл лихорадочный румянец. Хотя смотрел он на нее безмятежно, Алиенора чувствовала, что его напряжение отражает ее собственное. Они пришли сюда для переговоров, но ни один из них не хотел находиться рядом с другим.

Ей было интересно, что он думает о Сен-Дени, ведь сам он предпочитал поклоняться Господу в простоте, избегая богатства и драгоценностей. Он и раньше упрекал Сугерия за его интерес к материальным благам, но все же присутствовал на освящении. Возможно, это помогло ему почувствовать свое превосходство, а возможно, он хотел понаблюдать, чтобы написать потом об этом осуждающую проповедь.

Она сделала реверанс, а он поклонился ей, но это было похоже на обмен приветствиями вышедших на арену противников.

– Отец, я рада возможности поговорить с вами, – сказала она. – Надеюсь, сегодня мы сможем достичь большего взаимопонимания, чем раньше.

– И я на это надеюсь, дочь моя, – ответил он. – Таково и мое желание.

Красное шелковое платье зашуршало по выложенному плиткой полу, когда Алиенора прошла по комнате и села на мягкую скамью. Она увидела, как раздуваются его ноздри и кривятся губы. Он часто пренебрежительно отзывался о женщинах, которые украшают себя шерстью животных и работой червей, но ведь и его собственное одеяние было всего лишь овечьим руном. Она подумала, что Бернард боится женской власти, которая так сильно отличается от власти аскетичного мужчины.

Алиенора сложила руки на коленях и села очень прямо.

– Я пришла с миром, чтобы попросить вас использовать свое влияние и обратиться к папе Целестину с просьбой снять отлучение от церкви и запрет на брак с моей сестры Петрониллы и ее мужа, – сказала она. – В обмен на это мой муж примет Пьера де ла Шартра в качестве архиепископа Буржа и заключит мирный договор с графом Шампанским.

Он смотрел на нее молча, но молчание было красноречивым.

– В вас нет сострадания? – требовательно осведомилась она. – Подумайте об их душах и душе их дочери!

– Я полон сострадания к брошенной жене Рауля де Вермандуа, – непримиримо ответил он. – Ваша сестра и мужчина рядом с ней страдают от последствий своей похоти. Они застелили свою постель бесчестными покрывалами, но Бог все видит, и с ним нельзя ни шутить, ни торговаться.

Алиенора в досаде поморщилась. Люди всегда заключали сделки с Богом. Именно об этом и говорилось в большинстве молитв.

– Жена Рауля уже много лет не выполняет свои супружеские обязанности, – сказала она. – Их брак был мертв давным-давно, не хватало лишь развязки.

– Тем не менее их брак был заключена перед Богом и не может быть отменен, тем более такой ценой. – Его черный взгляд буравил ее. – Если король желает поступить правильно по отношению к архиепископу Буржскому, то он должен сделать это без всяких условий, и единственный способ, которым ваша сестра и господин де Вермандуа могут вернуться к Святой Матери Церкви, – это раскаяться в своей похоти и расстаться друг с другом. – Он поднял костлявую руку жестом сурового наставника. – Не мне советовать, как вам говорить с сестрой, но задумайтесь о своем поведении, когда вы с ней, и дайте понять, что ни при каких обстоятельствах не станете потворствовать неподобающим шагам.

– Я буду поддерживать сестру всеми возможными способами, – жестко сказала Алиенора. – И я никогда не поступала неподобающим образом.

В его взгляде мелькнула жалость.

– В таком случае вам следует напомнить ей о Священном Писании. Я не желаю вам зла, но глубоко обеспокоен вашим духовным благополучием, дочь моя. Если вы желаете помочь своей сестре и мужу, то перестаньте вмешиваться в государственные дела и постарайтесь вернуть вашему супругу милость Церкви.

Алиенора окинула его холодным взглядом.

– За этим я и пришла к вам: поговорить о решении, которое положит конец этой борьбе. Сестра – моя наследница, а ее дочь – следом за ней в очереди на престол. Я должна заботиться о ее благополучии, потому что это благополучие Аквитании – и Франции, ведь Рауль де Вермандуа – близкий родственник моего мужа.

– Тогда, возможно, вам следует обратиться к Богу с просьбой дать вам наследника для Франции, – сказал он. – Это, несомненно, ваш главнейший долг.

– Думаете, я не пыталась? Как я могу дать Франции наследника без помощи мужа? Ведь это и его долг? Но Господь наказывает нас, отнимая у него силы в те редкие ночи, когда он приходит ко мне. Людовик предпочитает проводить время в молитве или с Тьерри де Галераном. – Она посмотрела на свои крепко сцепленные на коленях руки. – Что же мне делать? Я не могу зачать ребенка одна.

Наступило долгое молчание. Она перевела дыхание, чтобы заговорить снова, но Бернард протянул к ней свою тонкую, бледную руку, приказывая не двигаться, его взгляд был пристальным и властным. Его губы слегка изогнулись, почти что в улыбке, и, хотя казалась она сострадательной, Бернард явно с удовольствием узнал, в чем слабое место королевы.

– Господь возвращает к себе паству разными путями, – произнес он. – Поступайте правильно, и Он примет вас в свое лоно. – Он указал на ее шелковое платье. – Если вы хотите зачать ребенка, то оставьте эти причуды, нечестивые уловки, за которые с таким упорством цепляетесь. Оставьте их и крепко держитесь за Христа, нашего Спасителя. – Бернард снял деревянный крест на шнурке со своей шеи и вложил его ей в руки. – Как Христос умер на кресте для мира людского и воскрес, так и ваша душа пусть умрет для мира наслаждений и воскреснет, обретая новую силу. Господь будет наставлять вас и испытывать снова и снова, пока не убедится, что вы – одна из Его паствы. Достойно несите Его Крест, ибо нести бремя целой страны на своих плечах нелегко – супругу вашему это хорошо известно, и вы должны быть к этому готовы. Измените свою жизнь и сделайте ее угодной Богу, и, лишь обретя плод на путях духа, вы обретете плод и в чреве своем. Чтобы создать жизнь новую, должно проститься с жизнью старой, греховной, и ревностно исполнять Божью волю. Понимаете ли вы меня?

Алиенора чувствовала себя как загнанный в угол олень перед натянутым луком охотника.

– Да, отец, я понимаю.

– Вам должно изменить свои взгляды, – повторил он. – И если так будет, я обращусь с молитвой к Господу, Отцу Небесному, чтобы он даровал вам и королю великий дар и милость – ребенка, наследника для Франции.

Она склонила голову над простым деревянным крестом в своей руке; кожаный ремешок был грязным и потемнел от прикосновения к шее святого отца. Несмотря на отвращение, на нее снизошло и смирение. Насмотревшись на роскошь и богатство, которые окружали ее сегодня, она благодаря этому предмету вернулась на землю.

– Вот и хорошо, дитя мое, – кивнул он. – Проведите три дня и три ночи в посте и молитве, чтобы очиститься от всех пагубных духов. А потом, сделав все, как я сказал, ступайте к мужу, и все сбудется.

Он призвал ее встать на колени и вместе помолиться. Алиенора закрыла глаза – пол холодил колени сквозь тонкую ткань платья. Она сжала ладони и постаралась не вдыхать кислый запах его тела. Если молитва и смирение приблизят ее к желаемому, то она сделает все, что нужно.

Вернувшись во дворец после трехдневного поста и размышлений, Алиенора подошла к окну своей комнаты и посмотрела на ослепительно-голубое небо. Голова у нее слегка кружилась, но мысли были ясными и четкими. Небо было чистым и простым, совсем не похожим на преломленный свет драгоценностей у Сугерия в Сен-Дени, и все же в его простоте было истинное чудо Господне, а все простое на самом деле было сложным. По крайней мере, в этом, если не во всем остальном, Бернард Клервоский был прав.

Отвернувшись от окна, она посмотрела на кровать с мягкими простынями и богатыми золотыми шторами, украшенными вышивкой из огненно-оранжевых завитков. Она любила красоту, но теперь поняла, что с ней не так.

– Разберите постель, – приказала она служанкам. – Принесите простые простыни и покрывала, как у монахов в Сен-Дени.

Женщины недоуменно воззрились на нее.

– Выполняйте, – приказала Алиенора.

Ее взгляд упал на красивую медную чашу у кровати, которая использовалась для омовения. Она была покрыта цветочным орнаментом, который подходил к висящим на кровати шторам, и Алиеноре это нравилось. Собравшись с силами, она велела принести такую же, но без украшений. Все должно быть просто. Она очистила ниши от украшений, убрала шкатулки и ларцы в расписной сундук, а сам сундук накрыла серым покрывалом. Сверху положила книгу житий святых, а в оконных проемах поставила кресты.

Когда Алиенора закончила, комната стала пустой и строгой, но в то же время красивой в своей простоте. Служанки изумились, когда она приказала им сменить изысканные платья на простые, из грубой шерсти, а головы покрыть апостольниками из плотного белого льна.

– Это чтобы угодить королю, – объяснила Алиенора. – Больше вам ничего знать не нужно. Важно, чтобы он чувствовал себя спокойно, и обстановка должна соответствовать.

Алиенора выбрала платье из голубой шерсти со скромными рукавами и такое же покрывало на голову, как у ее женщин. Она повесила на шею деревянный крест аббата Бернарда и сняла все кольца, кроме обручального. Затем взялась за шитье – сорочку, которую собиралась отдать бедным, – и, ожидая мужа, закрыла все швы. Сегодня был один из вечеров, когда Людовик посещал ее для исполнения долга, и, поскольку кровь у нее не шла, оправдать свой отказ ему будет нечем.

Он вошел в ее покои, как обычно напряженный, будто его вынуждают носить неудобную одежду, но вдруг остановился и огляделся. Алиенора смотрела, как он принюхивается, словно олень на рассвете. Она оставила шитье и, сделав скромный реверанс, подошла поприветствовать его. Он отпустил сопровождающих, которых привел с собой, и даже тамплиера Тьерри де Галерана, который с прищуром оглядел королеву, словно оценивая противника, прежде чем с поклоном удалиться.

– Изменения? – сказал Людовик, приподняв брови.

– Надеюсь, вы их одобряете, сир.

Он издал нечленораздельный звук и пошел осматривать крест, стоящий в оконной нише.

Она ждала, пока он вернется к ней и снимет накидку. Людовик вымыл руки и лицо, зачерпнув воды в простой миске, и высушил их грубым льняным полотенцем, аккуратно сложенным рядом. Присев на край кровати, он похлопал по грубому шерстяному покрывалу.

– Да, так лучше, – одобрил он. – Возможно, наконец-то ты начинаешь понимать.

Алиенора прикусила язык от резкой отповеди, решив до конца играть роль покорной, набожной жены, если это будет необходимо, чтобы зачать наследника для Франции и Аквитании.

– В Сен-Дени я многое поняла, – скромно сказала она. – Теперь я знаю, что перемены необходимы, и перемениться должна я – ты уже это сделал.

Алиенора ничуть не кривила душой. Она вышла замуж за молодого человека, не подозревая, что он станет этим искаженным подобием монаха.

Людовик властно указал на ее сторону кровати, дав понять, что она должна лечь на нее. В ней закипал гнев, но она сдерживалась силой воли. И ей было грустно. Она хотела видеть мужа таким, каким он был раньше, с его нежной, застенчивой улыбкой, копной длинных светлых волос, мальчишеским энтузиазмом и желанием. Но того человека больше не существовало.

Простыни были жесткими и неудобными, и она сдержала гримасу. Однако Людовик, казалось, наслаждался их прикосновением к коже, как будто сама грубость делала их более реальными. Она повернулась к мужу и провела рукой по его груди.

– Людовик… – Его глаза были закрыты, и она почувствовала, как он отшатнулся. – Неужели в постели со мной так ужасно? – спросила она.

Он сглотнул.

– Нет, – ответил он, – но мы должны помнить о чести и делать это не из похоти, а потому что такова воля Божья.

– Конечно, – сказала она, словно удивляясь. – Я тоже хочу следовать воле Божьей. Я целую тебя не из похоти, а из желания исполнить Его волю и выносить плод.

Медленно, словно боясь испугать его резким движением, она села и сняла накидку.

Он коснулся ее туго заплетенных кос.

– В последнее время я касаюсь лишь жестких вещей, – хрипло произнес он. – Это мне в наказание, потому что лучшего я недостоин. Все мягкое и прекрасное послано, чтобы соблазнить нас. Ты, должно быть, теперь это видишь?

Алиенора едва не поддалась искушению, собираясь сказать, что все прекрасное – тоже творение Бога. Откуда еще взялся Эдем? Но такие слова лишь расстроили бы Людовика.

– Я вижу, что мы проходим испытания, как и говорил аббат Клервоский, – ответила она. – И я вижу, что нас наказывают разными способами, но рождение ребенка – это воля Господа и наш долг.

Он застонал и перекатился на нее, задрав сорочку и платье. Алиенора лежала без движения и заставляла себя оставаться безучастной. Обычно она поднимала колени и раздвигала бедра, обвивала Людовика руками и ногами, двигала бедрами в такт его движениям; но сейчас она не шевелилась. Он крепко зажмурился, как будто даже смотреть на нее было невыносимо. Она слышала, как он бормочет сквозь стиснутые зубы молитву. Он раздвинул ее ноги, и она ощутила его твердость.

– Таково желание Господа, – задыхался он. – Желание Господа. Божья воля!

А потом он овладел ею, призывая Господа наблюдать за тем, как он выполняет свой долг, его голос поднялся до крика, в котором смешались триумф, вина и отчаяние, когда он излил в нее семя.

На мгновение он замер на ней, а потом отстранился, чтобы перевести дух. Она сомкнула ноги и крепко их сжала. Ей было больно, но она достигла своей цели – как и Людовик. Его глаза были по-прежнему закрыты, но черты лица расслабились. Сойдя с кровати, он опустился на колени перед крестом, который она поставила у изножья, и возблагодарил Господа за Его великую милость и щедрость. Присоединившись к нему, Алиенора тоже поблагодарила Всевышнего и молча помолилась о скорейшем результате.