Текст книги "Без единого свидетеля"

С долей иронии Линли подумал о том, что сэр Дэвид Хильер будет счастлив и одновременно раздражен, когда услышит просьбу о дополнительных ресурсах. Возможность заявить прессе, что над делом работают тридцать с лишним человек, доставит ему несказанное удовольствие. Но как же мучительно будет для него подписывать сверхурочные для целой толпы подчиненных!

Такова, однако, избранная им доля. За амбиции приходится платить.

* * *

К концу следующего рабочего дня Линли получил из седьмого спецотдела полные отчеты по результатам вскрытия трех первых жертв и описание первичного осмотра последнего обнаруженного тела. Он дополнил материалы фотографиями мест, где были обнаружены тела. Сложив бумаги в портфель, он спустился к парковке, сел в машину и в легком тумане, поднимающемся с реки, направился в сторону Виктория-стрит. Транспорт забил улицы так плотно, что движения почти не было; когда Линли пробился наконец к набережной Миллбанк, ему представилась возможность насладиться видом реки… вернее, тем, что можно было разглядеть через бетонную ограду, отделявшую воду от тротуара со старинными уличными фонарями, бросавшими во мглу желтые шары света.

Возле Чейни-уок Линли взял вправо, где нашел свободное место для остановки – на его удачу из паба в глубине переулка Чейни-роу вышел посетитель, сел в машину и уехал. От этого места до дома на углу Лордшипс-плейс было совсем недалеко. Через пять минут он уже звонил в дверной звонок.

Линли предполагал услышать лай одной весьма добросовестной длинношерстной таксы, но его ожидания не оправдались. Спустя минуту дверь распахнула высокая рыжеволосая женщина с ножницами и мотком желтой ленты в руках. Ее лицо вспыхнуло радостью, когда она увидела, кто пришел.

– Томми! – воскликнула Дебора Сент-Джеймс. – Ты как нельзя кстати. Только я подумала, что мне нужна помощь, как тут же появляешься ты.

Линли вошел в дом, сбрасывая на ходу пальто и пристраивая портфель рядом со стойкой для зонтиков.

– Какого рода помощь тебе нужна? Где Саймон?

– Он уже получил от меня задание. А мужей, да будет тебе известно, можно просить о помощи только в строго ограниченных пределах, а не то они сбегут с первой попавшейся бабенкой из местного паба.

Линли улыбнулся.

– Чем я могу помочь?

– Пошли со мной.

Она повела его в столовую, где над столом, заваленным оберточной бумагой, была зажжена старинная бронзовая люстра.

Большая коробка была ярко упакована, и Дебора, по-видимому, находилась в процессе создания сложнейшего изысканного банта.

– Нет-нет, – сразу же пошел на попятную Линли, – в таких делах я не лучший помощник.

– Я все продумала, – сказала ему Дебора. – Тебе нужно будет только подать скотч и подержать, где я покажу. Не тушуйся, у тебя все получится. Желтую ленту я уже завязала, осталось добавить зеленую и белую.

– Такие же цвета Хелен выбрала… – Линли замолчал. – Это, случайно, не для нее? То есть для нас?

– Как это вульгарно, Томми, – улыбнулась Дебора. – Вот уж никогда не думала, что ты можешь так откровенно напрашиваться на подарок. Вот, возьми ленту. Я отмерю трижды по сорок дюймов. Кстати, как дела на работе? Ты же пришел по делу. Наверное, хочешь поговорить с Саймоном?

– Сойдет и Пич. Где она?

– Отправлена на прогулку, – ответила Дебора. – Отправлена с боем – из-за погоды. С ней пошел папа, что означает только одно: они спорят, кто будет гулять, а кого будут нести. Ты их не видел?

– Нет.

– Похоже, Пич победила и папа унес ее в паб.

Линли следил за тем, как Дебора сворачивает замысловатыми петлями отрезанную ленту. Она сосредоточилась на творении, и это дало возможность сосредоточиться на ней, его бывшей любовнице, женщине, которая была предназначена ему в жены. Не так давно ей пришлось лицом к лицу столкнуться с убийцей, и многочисленные швы, наложенные на ее лице, еще не совсем зажили. Шрам от пореза шел вдоль всей челюсти, но Дебора, которая была практически лишена тщеславия, не делала ничего, чтобы его скрыть.

Она подняла голову и увидела, что Линли рассматривает ее.

– Что? – спросила она.

– Я люблю тебя, – честно сказал он. – Иначе, чем раньше. Но все равно люблю.

Черты ее лица смягчились.

– Я тоже тебя люблю, Томми. Мы завершили тот этап и теперь на новой территории, и все-таки что-то осталось.

– Да-да, именно так.

Они услышали в коридоре шаги, приближающиеся к столовой, и по их неровному ритму поняли, что идет муж Деборы. Он возник в дверях комнаты, держа пачку больших фотографий в руках.

– Привет, Томми. Я не слышал, как ты пришел.

– Пич нет дома, – хором произнесли Дебора и Линли и так же хором засмеялись.

– Хоть на что-то годится эта собака. – Саймон Сент-Джеймс подошел к столу и разложил принесенные фотоснимки. – Выбор был нелегким, – сказал он жене.

Сент-Джеймс говорил о фотографиях, которые, насколько мог судить Линли, изображали один и тот же пейзаж: ветряная мельница на фоне полей, деревьев, далеких холмов и полуразрушенный коттедж на переднем плане.

– Можно? – спросил Линли и, когда Дебора утвердительно кивнула, рассмотрел фотографии подробнее. Выдержка, понял он, менялась от кадра к кадру, но тем не менее каждый снимок передавал тонкое умение фотографа уловить все вариации света и тени; при этом ни одна деталь пейзажа не теряла четкости.

– Я отдал пальму первенства вот этой фотографии, где ты подчеркнула лунный свет на крыльях мельницы, – сказал Деборе Сент-Джеймс.

– Мне она тоже показалась самой удачной. Спасибо, любимый. Ты мой лучший критик.

Она закончила завязывать бант и попросила Линли помочь ей со скотчем. Затем отступила на шаг, чтобы полюбоваться результатом работы, взяла с тумбочки запечатанный конверт, сунула его под обертку и протянула коробку Линли.

– С наилучшими пожеланиями, Томми, – произнесла она. – Искренне рады за вас.

Линли как никто другой осознавал, что пришлось преодолеть Деборе, чтобы произнести такие слова. Ей самой не суждено было родить ребенка.

– Спасибо. – Линли не смог справиться с чувствами, и голос прозвучал более хрипло, чем обычно. – Спасибо вам обоим.

Между тремя давними знакомыми воцарилась секундная тишина, которую нарушил Сент-Джеймс.

– Кажется, у нас есть повод выпить, – провозгласил он шутливо.

Дебора сказала, что присоединится к мужчинам, как только разберется с беспорядком, который устроила в столовой. Сент-Джеймс повел Линли в свой кабинет, расположенный на том же этаже, что и столовая, но выходящий окнами не во двор, а на улицу. Линли по пути забрал из прихожей портфель, оставив на его месте украшенный бантом подарок. Когда он нагнал старого друга, Сент-Джеймс уже стоял с графином в руке у бара возле окна.

– Шерри? – спросил он. – Виски?

– А твой «Лагавуллин» уже закончился?

– Как я ни старался, еще немного осталось.

– Готов оказать посильную помощь.

Сент-Джеймс налил обоим виски, а для Деборы оставил на столике бокал с шерри. Устроился рядом с Линли в одном из кожаных кресел перед камином. Для Сент-Джеймса это было непростым делом – из-за протеза, который он носил на левой ноге уже несколько лет.

– Читал я сегодняшнюю «Ивнинг стандард», – сказал он. – Выглядит все весьма и весьма скверно, Томми, если только я правильно понял оставшееся между строк.

– Значит, ты догадываешься, почему я пришел.

– Кто работает с тобой над этим делом?

– Все те же лица, куда без них. Я буду просить об увеличении команды. Хильер пойдет на это, хоть и без особой охоты. Однако какой у него выбор? В идеале мне нужно пятьдесят человек, но нам повезет, если дадут хотя бы тридцать. Ты поможешь?

– Ты полагаешь, Хильер включит меня в состав оперативной группы?

– У меня есть предчувствие, что он примет тебя с распростертыми объятиями. Нам позарез нужны твои знания, Саймон. И в пресс-бюро будут только рады, если Хильер сможет объявить журналистам о привлечении к делу независимого судмедэксперта Саймона Олкорта Сент-Джеймса, бывшего сотрудника полиции Большого Лондона, который в настоящее время выступает как независимый эксперт в суде, преподает в университете, читает лекции и так далее и тому подобное. Именно то, что надо, когда требуется вернуть доверие публики. Только смотри, чтобы все это не начало давить на тебя.

– Что я смогу сделать для вас? Дни, когда я осматривал места преступления, давно миновали. И будем надеяться, что больше у вас не будет новых мест преступления.

– Нам нужны твои консультации. Я не стану обманывать тебя и заверять, что твое сотрудничество с нами никак не помешает твоим нынешним занятиям. Однако я обещаю свести наши просьбы к минимуму.

– Ладно. Тогда показывай, с чем пришел. Должно быть, это копии всех материалов, что у вас имеются, да?

Линли открыл портфель и достал документы, собранные перед отъездом из Скотленд-Ярда. Сент-Джеймс отложил бумаги в сторону и первым делом принялся за фотографии. Через несколько минут он тихо присвистнул, снова помолчал, потом поднял голову и взглянул на Линли.

– О том, что это серийные убийства, догадались не сразу? – спросил он.

– В точку. В этом-то и проблема.

– Но ведь все эти убийства – с признаками ритуализации. Одни только обожженные ладони…

– Только у трех последних жертв.

– Все равно, достаточно сходства в положении всех четырех тел. Да убийца только что рекламного объявления не дал, что это серийные убийства, а так – все сделал, чтобы никто и не вздумал сомневаться.

– Что касается последнего тела, найденного в Сент-Джордж-гарденс, инспектор из местного участка сразу определил, что это серия.

– А в остальных случаях?

– Все тела были оставлены на территориях разных участков. В каждом случае было определенное расследование, но, похоже, все были только рады заключить, что это однократное убийство. И что оно совершено в связи с бандитскими разборками – такой вывод напрашивается из-за расовой принадлежности жертв. А пометки, оставленные на телах, сочли чем-то вроде подписи той или иной банды. Или предупреждением остальным.

– Это же полная ерунда.

– Я никого не оправдываю.

– А что касается общественного мнения – для полиции дело должно стать настоящим кошмаром.

– Да. Так ты поработаешь с нами?

– Ты не принесешь мне лупу? Она в верхнем ящике комода.

Линли подошел к комоду и достал замшевый мешочек с увеличительным стеклом. Передав другу лупу, он встал у него за спиной и стал следить за тем, как Сент-Джеймс скрупулезно изучает фотографии тел. Больше всего времени тот потратил на снимки, сделанные на месте последнего из четырех преступлений. Не отрывая взгляда от лица жертвы, он начал говорить, и Линли даже показалось, что обращается Саймон скорее к самому себе, чем к нему.

– Разрез брюшной стенки на четвертом теле произведен, очевидно, после наступления смерти, – проговорил он. – Но ожог на ладонях…

– До смерти, – согласился Линли.

– Это весьма интересная деталь, ты не находишь? – Сент-Джеймс на мгновение направил задумчивый взгляд в окно и снова вернулся к изучению снимков жертвы номер четыре. – Преступник не очень хорошо владеет ножом. Никаких сомнений относительно того, в каком месте резать, не было, однако он испытал удивление, когда оказалось, что не так-то просто это сделать.

– Значит, он не врач и не студент медицинского колледжа.

– У меня сложилось именно такое впечатление.

– А каким инструментом он пользовался?

– В данном случае вполне можно было обойтись любым острым ножом. Даже кухонным. Нужно только обладать достаточной силой, поскольку пришлось разрезать все абдоминальные мышцы. А чтобы проделать такое отверстие… Это было совсем не просто. Он несомненно обладает большой физической силой.

– Саймон, ты обратил внимание? Он вырезал пупок. На последнем теле.

– Отвратительно. – Сент-Джеймс вздохнул. – Можно было бы предположить, что он сделал надрез, так как ему не хватало крови, чтобы нарисовать на лбу символ, но отсутствие пупка разрушает эту теорию, согласен? Кстати, а как ты объясняешь пометку на лбу?

– По-моему, это какой-то символ.

– Подпись убийцы?

– В какой-то степени да. Но это больше чем просто подпись. Если все преступление – это часть некоего ритуала…

– А все сводится к тому.

– …то я могу предположить, что кровавая метка – это заключительный штрих церемонии. Жертва мертва, и точка.

– Тогда в ней может заключаться какое-то послание.

– Определенно.

– Но кому? Полиции, которая не сумела догадаться, что в городе орудует серийный убийца? Жертве, которая только что прошла настоящую пытку огнем? Кому-то еще?

– Это и есть главный вопрос.

Сент-Джеймс кивнул. Он отложил стопку фотографий и взял бокал с виски.

– С него-то я и начну, – заявил он.

Глава 3

Когда Барбара Хейверс, уже поздним вечером, выключила зажигание, она не вышла из «мини», а осталась сидеть, прислушиваясь к бульканью двигателя. Голову она склонила на руль. Шевельнуться не было сил. Странно, кто бы мог подумать, что просиживание часами напролет перед компьютером и на телефоне окажется более утомительным, чем гонки по Лондону в поисках свидетелей, подозреваемых, улик и многого другого, но жизнь показала, что это именно так. И еще одно наблюдение: оказывается, длительное вглядывание в монитор, чтение и подчеркивание распечаток и повторение одного и того же доведенным до отчаяния родителям на другом конце телефонного провода вызывают в организме непреодолимую потребность в печеной фасоли на жареном хлебе (о, банка фасоли от «Хайнц», эта лучшая еда на свете!) с последующим принятием горизонтальной позиции на диване перед телевизором с «лентяйкой» в руках. Короче говоря, за последние два бесконечных дня у нее не было ни одного приятного момента.

Прежде всего надо было как-то пережить ситуацию с Уинстоном Нкатой. С сержантом Уинстоном Нкатой. Одно дело – понимать, почему Хильер повысил ее коллегу в звании именно сейчас.

Другое дело – осознавать, что Нката заслуживает повышения вне зависимости от того, является он пешкой в политических интригах или нет. А хуже всего было продолжать работать с ним, понимая, что происходящее нравится ему чуть ли не меньше, чем ей.

Будь Нката самодовольным болваном, она бы знала, как вести себя. Если бы он раздулся от гордости, она бы отлично повеселилась, издеваясь над ним. Если бы нарочито скромничал, она бы радостно разобралась с ним с приличной случаю язвительностью. Но ничего такого в его поведении не было, он являл собой более молчаливую версию обычного Нкаты, и это подтверждало слова Линли: Уинни совсем не дурак и отлично понимает, чего пытаются добиться Хильер и отдел по связям с общественностью.

Так что Барбара в конце концов стала сочувствовать коллеге, и это сочувствие вдохновило ее на то, чтобы принести и ему стаканчик, когда она ходила за чаем. Поставив стакан на стол рядом с Нкатой, она сказала:

– Молодец, поздравляю.

Вместе с констеблями, которых инспектор Стюарт дал ей в помощь, Барбара провела два дня и два вечера, обрабатывая головокружительное количество имен в полученном от пятого спецотдела списке пропавших без вести. На определенном этапе к выполнению задания подключился и Нката. За прошедшее время они сумели как следует сократить список. Они вычеркнули детей, которые вернулись домой или сообщили семье тем или иным способом о своем местонахождении. Кое-кто из них оказался за решеткой, как и предполагалось. Других подростков нашли через службы социальной опеки. Но оставались еще сотни и сотни тех, о ком с момента пропажи не было ни слуху ни духу, и на следующем этапе полицейским предстояло сравнить их описания с четырьмя жертвами серийного убийцы. Часть работы можно было возложить на компьютер. Остальное пришлось делать вручную.

С помощью фотографий и отчетов о посмертном вскрытии трех первых трупов и благодаря готовности практически всех родителей пропавших детей к сотрудничеству им удалось предположительно идентифицировать одно из тел. Однако до полной уверенности, что разыскиваемый мальчик действительно является одной из жертв, было еще очень далеко.

Тринадцать лет, смешанного происхождения – афро-филиппинского, бритая голова, нос, приплюснутый на конце, и сломанная переносица… Его звали Джаред Сальваторе, и пропал он почти два месяца назад. Об этом сообщил его старший брат, который, как указывалось в документах, обратился в полицию из Пентонвилльской тюрьмы, где отбывал срок за вооруженное ограбление. О том, каким образом старший брат узнал об исчезновении младшего, документы умалчивали.

И это все. Стало понятно, что если не удастся установить какой-либо связи между подростками – жертвами серийного убийцы, то попытки их опознать, просеивая информацию о пропавших детях, будут подобны поискам комариного дерьма в молотом перце. Существование же связи между жертвами пока выглядело маловероятным – слишком уж далеко друг от друга были найдены тела.

Когда Барбара поняла, что с нее хватит – по крайней мере, на этот рабочий день, – она сказала Нкате:

– Я сваливаю, Уинни. А ты остаешься или как?

Нката откинулся на спинку стула, потер шею и сказал:

– Еще немного посижу.

Она кивнула, но не ушла сразу же. Ей казалось, обоим нужно что-то сказать, только она не знала, что именно. Нката, очевидно, думал так же, и первый шаг сделал он.

– Что нам делать с этим, Барб? – Он положил шариковую ручку на блокнот. – Или даже – как нам быть? Взять и просто игнорировать ситуацию мы не можем.

Барбара снова села на место. На столе лежал степлер, и она рассеянно взяла его и стала вертеть в руках.

– По-моему, мы просто должны делать то, что нужно. А остальное все самой собой утрясется как-нибудь.

Он задумчиво кивнул.

– Не думай, что мне это нравится. Я понимаю, почему я здесь. Хочу, чтобы и ты это понимала.

– Не волнуйся, понимаю, – сказала Барбара. – Но не вини себя. Ты заслуживаешь…

– Хильер ни хрена не знает, заслуживаю я чего-то или нет, – перебил ее Нката. – Я уж молчу про отдел по связям с общественностью. Ни раньше не знали, ни теперь и никогда знать не будут.

Барбара молчала. Спорить с тем, что, как они оба знали, было правдой, она не могла. Наконец она произнесла:

– Ты знаешь, Уинни, мы с тобой оказались примерно в одинаковом положении.

– Как это? Женщина-полицейский и чернокожий полицейский?

– Да нет. Скорее дело в видении. Хильер на самом деле не видит ни тебя, ни меня. Да что там, можно сказать то же самое и о любом члене нашей команды. Он не видит нас, значит, не понимает, что мы можем либо помочь ему, либо навредить.

Нката обдумал слова Хейверс.

– Что ж, пожалуй, ты права.

– И поэтому ничто из того, что он говорит или делает, не имеет значения: в конечном счете перед всеми нами стоит одна и та же задача и ничего больше. Вопрос в том, сможем ли мы выполнить ее. Ведь для этого нам придется отложить все чувства и эмоции и заняться тем, что мы умеем делать лучше всего.

– Я готов, – сказал Нката. – Но, Барб, все равно ты заслуживаешь…

– И ты тоже, – не дала ему договорить Барбара.

Сейчас, сидя в машине, она широко зевнула и пихнула плечом норовистую дверцу «мини». Свободное место для парковки нашлось на Стилс-роуд, буквально за углом от Итон-Виллас. Съежившись на холодном ветру, не затихающем с самого полудня, она потопала к желтому зданию, а дальше по тропинке к своему коттеджу.

Очутившись наконец дома, она включила повсюду свет, бросила сумку на стол и вытащила из буфета желанную банку фасоли. Содержимое банки было бесцеремонно вывалено на сковороду. При других обстоятельствах Барбара съела бы фасоль, не разогревая ее. Но в этот вечер она решила, что заслуживает наилучшего обращения. Два куска хлеба утонули в тостере, из холодильника появилась банка пива. Вообще-то по расписанию выпивка сегодня не полагалась, но, сказала себе Барбара, день был слишком уж тяжелый.

Пока готовился ужин, она отправилась на поиски телевизионного пульта, который, как обычно, где-то искусно прятался. Барбара перетряхивала смятое покрывало на диване, когда в дверь постучали. Она оглянулась и увидела за окном два силуэта, стоящие на ее крыльце, – один совсем маленький, а второй повыше, оба стройные. Это Хадия и ее отец решили зайти к ней в гости.

Барбара прекратила поиски пульта и открыла соседям дверь.

– Как вы вовремя! – сказала она. – Фирменное блюдо «Барбара» почти готово. Правда, я сделала только два тоста, но, если вы будете хорошо себя вести, я разрежу каждый из них на три части.

Она пошире распахнула перед гостями дверь и торопливо оглядела комнату, проверяя, не валяются ли где-нибудь на виду трусы, которые давно уже следовало бы положить в корзину для грязного белья.

Таймулла Ажар улыбнулся с присущей ему серьезной вежливостью.

– Мы не сможем остаться, Барбара, – сказал он. – У нас к вам небольшое дело, если не возражаете.

Его голос звучал так печально, что Барбара насторожилась и перевела взгляд на его дочь. Хадия стояла, понурив голову, сцепив руки за спиной. Несколько прядей выскользнули из косичек и упали на щеки. Однако Барбара заметила, что лицо девочки порозовело… Что это? Кажется, она плакала?

– Что случилось? – Барбара встревожилась, находя дюжину поводов для беспокойства, ни один из которых ей не нравился. – Что происходит, Ажар?

– Хадия, – произнес Ажар.

Дочь подняла голову и умоляюще посмотрела на него. Выражение его лица не смягчилось ни на йоту.

– Мы пришли сюда по делу. Ты знаешь по какому.

Хадия сглотнула так громко, что Барбара, стоящая от нее в трех ярдах, расслышала этот сдавленный звук. Девочка вынула руки из-за спины и протянула их Барбаре. Она держала компакт-диск с записями Бадди Холли.

– Папа говорит, что я должна вернуть это тебе, Барбара, – еле слышно проговорила она.

Барбара взяла диск. Подняла глаза на Ажара.

– Но… – пробормотала она. – А что такое? У вас не разрешается брать подарки или что?

Однако она не думала, что дело в подарке, принятом девочкой. У Барбары была возможность немного познакомиться с традициями соседей: обычай дарить подарки они не только не порицали, но даже приветствовали.

– А дальше? – спросил Ажар у дочери, не отвечая на вопрос Барбары. – Что еще нужно сказать?

Хадия снова понурила голову. Барбара видела, что губы у девочки дрожат.

– Хадия, – произнес отец, – я не буду просить тебя дважды…

– Я соврала, – выпалила девочка. – Я соврала папе, а он узнал, и теперь я должна отдать тебе диск. – Она подняла голову и, глотая слезы, торопливо добавила: – Но все равно спасибо тебе, потому что песни мне понравились. Особенно «Пегги Сью».

Хадия развернулась на пятках и умчалась к дому.

Только когда всхлипывания Хадии смолкли в отдалении, Барбара обрела дар речи.

– Послушайте, Ажар, – сказала она, глядя на соседа, – на самом деле это я виновата. Я понятия не имела, что Хадии не разрешается ходить на Камден-Хай-стрит. А она не знала, куда я ее веду, когда мы отправились в путь. И вообще все это было шуткой, не более того. Я обратила внимание, что она слушает какую-то ужасную попсу, и стала подшучивать над ней из-за этого, а она стала рассказывать, какая эта группа замечательная. Тогда я решила показать, что такое настоящий рок-н-ролл, и повела ее в музыкальный магазин. Я ведь не знала, что это запрещено, а она не знала, куда мы идем. – Барбара остановилась, чтобы перевести дух. Она чувствовала себя как школьница, которую застали в парке аттракционов, когда ей положено было быть на уроке в школе. Ощущение не из приятных. Она заставила себя успокоиться и произнесла: – Если бы я знала, что вы ей запретили ходить на Камден-Хай-стрит, то никогда бы не отвела ее туда. Я дико извиняюсь, Ажар. Она не сказала мне сразу.

– Что и стало причиной моего недовольства Хадией, – сказал Ажар. – Она должна была сказать это первым делом.

– Но я же говорила: она не знала, куда мы идем, пока мы не пришли на место.

– А когда вы пришли, вы завязали ей глаза?

– Разумеется, нет. Но тогда уже было слишком поздно. Честно говоря, я не дала ей шанса что-либо сказать.

– Хадия не должна нуждаться в дополнительном приглашении, чтобы сказать правду.

– О’кей. Согласна. Это случилось, но больше не повторится. По крайней мере, пусть диск останется у нее.

Ажар отвел взгляд. Его темные пальцы – такие тонкие, что были похожи на девичьи, – двинулись к карману белоснежной рубашки. Он нащупал и достал пачку сигарет. Вытряхнул одну, задумчиво посмотрел на нее, будто недоумевая, что с ней делать, и протянул пачку Барбаре. Она восприняла это как положительный знак. Их пальцы соприкоснулись на мгновение, пока она вынимала сигарету, и он чиркнул спичкой, от которой они оба по очереди прикурили.

– Она хочет, чтобы вы бросили курить, – сказала Барбара.

– Она много чего хочет. Как и все мы.

– Вы все еще сердиты. Зайдите в дом, поговорим.

Он остался стоять у двери.

– Ажар, послушайте. Я понимаю, что вы беспокоитесь насчет Камден-Хай-стрит и всего остального. Но вы не можете защитить ее от всего. Это невозможно.

Он покачал головой.

– Я не стремлюсь защитить ее от всего, просто хочу делать то, что правильно. К сожалению, я не всегда уверен, что правильно, а что нет.

– Один невольный поход на Камден-Хай-стрит не испортит ее. И Бадди Холли, – тут Барбара помахала возвращенным диском, – не испортит ни ее, ни кого-либо другого.

– Дело не в Камден-Хай-стрит и не в Бадди Холли, Барбара, – сказал Ажар. – В данном случае меня возмутила ложь.

– Ну хорошо. Могу понять ваши чувства. Но это была даже не ложь, а упущение. Она не сказала мне вовремя того, что могла. Или должна была. Только и всего.

– Это не все, Барбара.

– А что еще?

– Она солгала мне.

– Вам? А…

– А этого я не потерплю от дочери.

– Но когда? Когда она солгала вам?

– Когда я спросил у нее про диск. Она сказала, что это вы подарили его…

– Ажар, но это чистая правда!

– Однако она предпочла умолчать о том, где и при каких обстоятельствах он был подарен. Эта информация всплыла позже, когда она болтала о компакт-дисках вообще, о том, как много их на прилавках магазина «Вирджин мегастор».

– Черт возьми, Ажар, но это же не ложь!

– Это – нет. А вот ее отказ признаться, что она была в этом магазине, – ложь. И это недопустимо. Я не позволю Хадии вести себя так по отношению ко мне. Она не будет лгать. Никогда. Только не мне.

Его голос был таким ровным, а черты – такими невозмутимыми, что Барбара поняла: сейчас речь идет о куда более серьезных вещах, чем первая попытка дочери схитрить.

– Ладно, я все поняла, – сказала Барбара. – Но Хадия, она же так огорчена. Мне кажется, она усвоила урок, который вы решили преподать ей.

– Надеюсь, что это так. Она должна знать, что все ее действия будут иметь последствия. Необходимо внушать это с самого детства.

– Не могу не согласиться, конечно. Но… – Барбара в последний раз затянулась перед тем, как бросить сигарету на ступеньку крыльца и раздавить ее. – Мне кажется, что, вынужденная признать передо мной – почти публично – свой проступок, она уже понесла достаточное наказание. Думаю, вы должны позволить ей оставить диск.

– Я уже определил, каковы должны быть последствия обмана.

– Неужели теперь уже ничего нельзя изменить?

– Если менять решения слишком часто, то можно пасть жертвой собственной непоследовательности, – ответил несгибаемый Ажар.

– И что тогда? – спросила Барбара. Поскольку он не ответил, она негромко продолжила: – Хадия и ее ложь… Ведь дело не только в этом, да, Ажар?

– Я не допущу, чтобы она начала лгать, – повторил Ажар. Он сделал шаг назад и вежливо добавил: – Простите, что так надолго оторвал вас от ужина.

После чего повернулся и пошел к своему жилищу.

Невзирая на разговор с Барбарой Хейверс и ее уверения, что честь его осталась незапятнанной, мантия сержанта полиции тяжким грузом лежала на плечах Уинстона Нкаты. Он-то думал, что будет рад и горд, получив повышение, но этого не произошло, и удовлетворение, которого он искал в работе, сейчас продолжало ускользать, как и почти на всем протяжении его карьеры.

В первые месяцы службы в рядах лондонской полиции он не испытывал никаких сомнений относительно выбора жизненного пути. Но вскоре до Нкаты стала доходить вся двусмысленность и сложность положения чернокожего полицейского в мире, где доминирует белая раса. Впервые он начал замечать что-то неладное в столовой – во взглядах, которые как бы невзначай проскальзывали по нему и мгновенно переходили на другое; потом он почувствовал это в разговорах: обмен репликами становился менее свободным, когда он присоединялся к компании коллег. А дальше он обратил внимание и на то, как с ним здороваются: с нарочитым радушием, которое особенно бросалось в глаза, если тут же здоровались и с белым копом. Он ненавидел, когда в его присутствии люди прилагали дополнительные усилия ради того, чтобы не выглядеть расистами. Их усердные попытки относиться к нему так же, как ко всем остальным, имели обратный результат: он немедленно ощущал, что он не такой, как они.

Поначалу Нката говорил себе, что ему и не хочется быть таким, как все. Достаточно было соседей по кварталу, которые, узнав о том, что он работает в полиции, прозвали его «продавшимся кокосом». Было бы гораздо хуже, если он на самом деле стал бы частью белого сообщества. И все же в глубине души он переживал из-за того, что люди одного с ним цвета кожи стали считать его перебежчиком. Нката не забывал материнское наставление: «Если какой-то невежда назовет тебя стулом, ты не превратишься в стул от этого», тем не менее двигаться к выбранной цели ему становилось все труднее.

– Сокровище мое, – сказала мать, когда он позвонил, чтобы сообщить о повышении, – меня ничуть не волнует, из каких соображений тебя повысили. Главное – это случилось, и перед тобой открылась новая дверь. Войди в нее. И не надо оглядываться назад.

Последовать этому совету он не мог. Внезапное внимание Хильера продолжало давить на него, ведь он отлично знал, что до сих пор для помощника комиссара он был никем, одним из лиц, мельтешащих вокруг, – без имени, умений и личности. Хильер не смог бы вспомнить о нем ничего, даже если бы от этого зависела его, Хильера, жизнь.

В словах матери, несомненно, был здравый смысл, с этим Нката не спорил. Нужно просто войти в распахнутую дверь. Сейчас он не знает, как это делается, но должен научиться. Эта дверь была для него не единственной, в самых разных областях жизни могут случиться перемены. Вот о чем думал Нката, когда, попрощавшись с ним, Барб Хейверс отправилась домой.

Перед тем как самому покинуть Ярд, он еще раз взглянул на фотографии мертвых подростков. Нката смотрел на них и думал, как же юны они были, невыносимо юны, и думал еще о том, что из-за цвета их кожи у него появились обязательства, которые распространяются много дальше, чем просто предание убийцы правосудию.

На подземной автостоянке он забрался в «эскорт» и просидел несколько минут, размышляя об этих обязательствах и о том, к чему они приводят. Нужно было действовать, постоянно сталкиваясь лицом к лицу со страхами. Он даже хотел стукнуть себя за то, что испытывает страх. Ему уже двадцать девять лет, господи. Он – офицер полиции.