Текст книги "Без единого свидетеля"

Барбара отыскала в отделе диски с исполнителями на букву «Х», а потом среди всех «Х» – то единственное «Х», которое было ей нужно. К выбору музыки из того, что было представлено в магазине, она подошла со всем тщанием, перебирая диск за диском и читая списки песен на каждом. Рядом с ней Хадия разглядывала фотографии Бадди Холли на коробках компакт-дисков.

– Как-то чудно́ он выглядит, – заметила она.

– Не говори ерунды. Вот. Это подойдет. Тут есть и «Raining in My Heart», от которого впадаешь в блаженство, и «Rave on», от которого хочется вскочить на стол и пуститься в пляс. Вот это, дружок, настоящий рок-н-ролл. Люди будут слушать Бадди Холли и через сто лет, гарантирую. А вот что касается «Нобуки»…

– «Нобанци», – терпеливо поправила Хадия.

– Про них забудут на следующей неделе. Уйдут в небытие, а Великий останется в вечности. Только это может называться музыкой, девочка моя.

На лице Хадии было написано сомнение.

– У него очки дурацкие, – настаивала она.

– Ну да. Такая была мода в то время. Он ведь давно уже умер. Разбился в авиакатастрофе. Из-за плохой погоды. Хотел поскорее вернуться домой – к беременной жене.

Слишком юный, добавила про себя Барбара. Слишком торопливый.

– Ой, как грустно.

Теперь Хадия взглянула на фото Бадди совсем иначе.

Барбара оплатила покупку и сорвала с коробки полиэтиленовую обертку. И тут же, прямо у кассы, вытащила диск и вставила в плеер Хадии вместо «Нобанци» со словами:

– Услади слух настоящим искусством.

И они вышли из магазина. Как Барбара и обещала, она зашла вместе с девочкой в несколько магазинов, где на вешалках, стенах и даже на потолке висела одежда во всем многообразии моды-однодневки. Толпы юнцов и девиц тратили в этих магазинах деньги с такой скоростью, как будто в последних новостях объявили о надвигающемся Армагеддоне, и были эти подростки все одинаковы, на взгляд Барбары. Она пригляделась к своей спутнице и помолилась, чтобы Хадия сохранила свойственную ей безыскусность, которая делала столь приятным ее общество. Барбара не хотела и думать, что Хадия вскоре превратится в лондонскую старшеклассницу – стремительно несущуюся во взрослую жизнь, с прижатым к уху мобильником, с раскрашенным помадой и тушью лицом, в синих джинсах, обтягивающих узкие бедра, и на высоких каблуках, ломающих ее кости. И уж совсем невероятным представлялось ей, что отец девочки разрешит ей выйти на улицу в таком виде.

В свою очередь Хадия под звуки бессмертного голоса Бадди Холли впитывала все с жадностью, как малыш, впервые попавший в магазин игрушек. Только когда они добрались до Чок-Фарм-роуд, где толпы были еще плотнее, шумнее и ярче одеты, чем в торговом районе, Хадия сняла наушники и наконец заговорила.

– Я хочу приходить сюда каждую неделю, – объявила она. – Ты будешь ходить со мной, Барбара? Я буду экономить все свои деньги, и тогда мы сможем обедать здесь, а потом будем гулять по всем магазинам. Сегодня у нас уже нет времени, потому что я должна быть дома до того, как вернется папа. Он рассердится, если узнает, где мы были.

– Да? Почему?

– О, потому что мне запрещено сюда приходить, – жизнерадостно пояснила Хадия. – Папа говорит, что если он хоть раз увидит меня на Камден-Хай-стрит, то так отшлепает меня, что я сидеть не смогу. Ты не написала в записке, куда мы пошли, а, Барбара?

Барбаре оставалось только выругаться – мысленно. Она и не предполагала, что невинный поход в музыкальный магазин в образовательных целях может иметь столь плачевные последствия. На мгновение показалось, что она действительно развратила невинное существо, однако это не помешало ей испытать облегчение при мысли, что в записке Таймулле Ажару лишь три слова: «Ребенок со мной» – и ее подпись. И если положиться на сдержанность Хадии… Однако при виде лучащейся восторгом девочки Барбара поняла, что та при всем желании не сможет скрыть от Ажара, как провела она время в его отсутствие, – слишком уж сильное впечатление произвело на нее это небольшое путешествие.

– Куда именно, я не писала, – признала Барбара.

– Уф, хорошо, – сказала Хадия. – Потому что если он узнает… Я бы не хотела, чтобы меня отшлепали. А ты, Барбара?

– Ты думаешь, он и вправду…

– Ой, смотри, смотри! – закричала Хадия. – Что это там такое? Как вкусно пахнет! Там что-то готовят, да? Давай заглянем!

Новый приступ восторга был вызван запахами рынка Камден-Лок, к которому они приблизились на пути к дому. Рынок стоял на краю канала Гранд-Юнион, но ароматы, поднимающиеся от его прилавков, вырывались далеко за пределы рынка, на проезжую часть и тротуары. Помимо запахов до них доносился рэп, исторгаемый одним из магазинчиков, и на фоне рэпа едва можно было различить призывы торговцев едой, продающих все – от фаршированного картофеля до индийских пирожков с курицей.

– Барбара, давай зайдем внутрь! – вновь попросила Хадия. – Там все такое необычное. А папа не узнает, обещаю. Нас не отшлепают, Барбара.

Барбара посмотрела на сияющее личико и поняла, что не сможет отказать ребенку в простом удовольствии пройтись по рынку. Да и такое ли великое преступление они совершат, если задержатся еще на полчасика и побродят среди свечей, ароматических масел, футболок и шарфов? Ну а если на глаза им попадутся салоны татуировок и прочих атрибутов разврата, Барбара сможет как-нибудь отвлечь внимание Хадии. В остальном же предлагаемые на рынке Камден-Лок товары и услуги были абсолютно невинны.

Барбара улыбнулась маленькой спутнице.

– Какого черта, – сказала она, пожав плечами. – Пойдем!

Однако не успели они сделать и пары шагов в направлении рынка, как зазвонил мобильный телефон Барбары.

– Погоди-ка, – попросила она девочку и посмотрела на дисплей телефона, где определился номер звонящего.

Этого было вполне достаточно, чтобы понять: хороших новостей ждать не приходится.

– Срочное дело, – произнес исполняющий обязанности суперинтенданта Томас Линли, и в его голосе слышалось напряжение, причина которого стала ясна из последующего: – Вы должны немедленно явиться в кабинет Хильера.

– Хильера?

Барбара отняла от уха мобильник и уставилась на него, будто телефон был инопланетным объектом. Рядышком терпеливо стояла Хадия, проводя ногой вдоль трещины в асфальте и разглядывая человеческий поток, который огибал их с двух сторон в своем нескончаемом движении к магазинам.

– Не может быть, чтобы помощник комиссара хотел меня видеть, – произнесла Барбара.

– В вашем распоряжении один час, – сказал Линли.

– Но, сэр…

– Он давал вам всего тридцать минут, но я сумел договориться на час. Где вы?

– У рынка Камден-Лок.

– Вы успеете приехать сюда за час?

– Постараюсь. – Барбара захлопнула крышку телефона и бросила его в сумку. – Дружок, – сказала она, обращаясь к Хадии, – боюсь, придется нам отложить поход на рынок на другой раз. Что-то случилось на работе.

– Что-то плохое? – спросила Хадия.

– Может быть, да, может быть, нет.

Барбара надеялась, что нет. Более того, она надеялась, что ей хотят объявить об отмене наказания. Уже много месяцев она терпела унизительное понижение в ранге и не могла не думать о том, когда же будет положен конец профессиональному остракизму, которому она подвергалась всякий раз, когда речь заходила о помощнике комиссара сэре Дэвиде Хильере.

А теперь ее хотят видеть. Хотят видеть в кабинете помощника комиссара. Хотят видеть сам Хильер и Линли, который, как было известно Барбаре, пытался восстановить ее на прежнем месте практически с той самой минуты, как ее понизили в должности.

Барбара и Хадия чуть ли не бегом вернулись к Итон-Виллас. Расстались на углу здания, где выложенная плитами дорожка разделялась на две тропинки. Хадия помахала рукой и поскакала вприпрыжку ко входу в дом, и Барбара успела заметить, что записка, оставленная ею для отца девочки, исчезла с двери. Она сделала вывод, что Ажар вернулся с подарком для дочери, а значит, можно с чистой совестью заняться своими делами.

Что надеть – вот что предстояло решить Барбаре первым делом, и решить очень быстро, потому что от часа, о котором шла в речь в короткой беседе с Линли, оставалось всего сорок пять минут. Ее наряд должен говорить о профессионализме и при этом не выглядеть попыткой заслужить одобрение Хильера. Брюки и такого же цвета жакет будут максимально соответствовать первому требованию, причем невозможно будет заподозрить ее в угодничестве. Итак, решено: брюки и жакет.

Барбара нашла их за телевизором, где они валялись, смотанные в комок. Как они там оказались, она уже не помнила, но, очевидно, бросил их туда не кто иной, как она сама. Разложив оба предмета одежды на полу, она изучила понесенный ими ущерб. «Ах, полиэстер – это чудо», – подумала Барбара. Можно попасть под копыта бешеного буйвола, подняться, отряхнуться и пойти дальше как ни в чем не бывало – на полиэстере не останется ни следа от происшедшего.

Стряхнув пыль, Барбара приступила к облачению в подобранный ансамбль, хотя трудно назвать облачением молниеносное натягивание брюк и судорожные поиски наименее мятой блузки из немногих имеющихся. Затем она подобрала самую подходящую случаю пару обуви – стоптанные полуботинки – и надела их вместо красных кроссовок, в которых обычно ходила. На все ушло пять минут, и она еще успела бросить в сумку две упаковки шоколадного печенья.

На улице перед Барбарой встал еще один вопрос – выбор средства передвижения из трех возможных: машина, автобус и метро. Все три варианта были рискованными. Автобусу придется пробираться через забитую транспортом Чок-Фарм-роуд, поездка на машине в это время суток обернется головоломкой и гонками, а что касается метро… Чок-Фарм стоит на известной своей непредсказуемостью ветке – Северной линии. Двадцатиминутное ожидание электрички здесь не редкость и в спокойные дни.

Барбара решила поехать на машине. Она составила маршрут, который составил бы честь и Дедалу, и сумела добраться до Вестминстера с отставанием от графика всего на одиннадцать с половиной минут. Однако она знала, что Хильера удовлетворит только пунктуальность, поэтому, не снижая скорости, свернула с Виктория-стрит и, припарковавшись, бегом понеслась к лифтам.

Она вышла на этаже, где располагался временный офис Линли, уповая, что старший офицер изыскал возможность задержать помощника комиссара как раз на эти одиннадцать с половиной минут, которые потребовались для прибытия в Скотленд-Ярд сверх отведенного часа. Увы, пустой кабинет Линли лишил этой надежды, а Доротея Харриман, секретарь отдела, подтвердила догадку Барбары.

– Он наверху у помощника комиссара, констебль, – сказала Доротея. – Он передал, чтобы вы сразу поднимались. Ой, а вы знаете, что у вас на брюках подшивка оторвалась?

– Да? Черт! – расстроилась Барбара.

– У меня есть иголка, дать?

– Времени нет. А булавки не найдется?

Доротея направилась к столу. Барбара не очень-то рассчитывала, что у секретаря может быть с собой булавка. Странно уже и то, что у нее, всегда безукоризненно одетой, имелась иголка с ниткой.

– К сожалению, булавки нет, констебль, – сказала Доротея. – Зато есть вот это.

Она взяла в руку степлер.

– Сойдет, – кивнула Барбара. – Только быстро, я опаздываю.

– Знаю. У вас пуговицы на манжете нет, – заметила Доротея. – И на спине… констебль, у вас на спине… Что это? Комок пыли?

– О черт, черт! – вновь не сдержалась Барбара. – Ладно. Придется ему принимать меня такой, какая есть.

Все равно на горячий прием рассчитывать не приходится, рассуждала сама с собой Барбара, переходя в корпус «Тауэр» и направляясь к лифту, который должен будет отвезти ее на этаж, где находится кабинет Хильера. Последние четыре года он только и ждал возможности уволить ее, и лишь заступничество других сотрудников мешало ему осуществить это намерение.

Секретарь Хильера Джуди Макинтош велела Барбаре идти прямо в кабинет. Сэр Дэвид, говорила она, ждет. Давно уже ждет, вместе с исполняющим обязанности суперинтенданта Линли, добавила она. С неискренней улыбкой Джуди указала кивком головы на дверь.

А в кабинете Хильер и Линли заканчивали разговор по громкой связи с человеком, который говорил о «стягивании сил для ограничения ущерба» в тот момент, когда Барбара появилась в дверях.

– Тогда, полагаю, нам не обойтись без пресс-конференции, – сказал Хильер. – И как можно скорее, в противном случае мы будем выглядеть так, будто всего лишь хотим ублажить Флит-стрит. Когда вы сможете организовать ее?

– Мы займемся этим немедленно. Вы намерены принять в ней участие?

– Самое непосредственное. И у меня есть на примете еще один сотрудник.

– Отлично. До связи, Дэвид.

«Дэвид» и «ограничение ущерба». Лексика, свойственная клоунам из отдела по связям с общественностью, рассудила Барбара.

Хильер завершил разговор.

– Что ж, – сказал он, оборачиваясь к Линли, и в этот момент заметил Барбару, стоящую у самой двери. – Где вас черти носили, констебль?

«Ну вот, последний шанс угодить Хильеру растаял, будто и не бывало», – печально констатировала Барбара. Заметив краем глаза, что Линли развернулся на стуле в ее сторону, она сказала:

– Прошу прощения, сэр. Пробки были смертельные.

– Жизнь вообще смертельна, – ядовито произнес Хильер. – Что не означает, что все мы должны перестать жить.

«Знает ли он вообще, что такое логика?» – подумала Барбара. Она взглянула на Линли, который в качестве предупреждения на полдюйма приподнял указательный палец.

– Да, сэр, – заставила себя сдержаться Барбара и присоединилась к двум старшим офицерам, которые сидели за большим столом для совещаний. Она выдвинула стул и скользнула на него, стараясь совершать минимум движений и производить минимум шума.

На столе – сразу обратила она внимание – были разложены четыре ряда фотоснимков, запечатлевшие четыре тела – по одному ряду на каждое. Не поднимаясь с места, Барбара разглядела, что все тела – это юноши, которые лежат на спине со сложенными на груди руками, на манер надгробных статуй. Подростков можно было бы принять за спящих, если бы не синеватые лица и ожерелье странгуляционной борозды.

Барбара поджала губы.

– Черт возьми! – воскликнула она. – Когда их…

– На протяжении последних трех месяцев, – ответил Хильер.

– Трех месяцев? Но почему же тогда никто… – Она переводила взгляд с Хильера на Линли. Линли сидел с выражением крайней озабоченности на лице; Хильер же, мастер интриги и политических игр, выглядел всего лишь сосредоточенным. – Я ни слова об этом не слышала. И не читала в газетах. И не видела ничего похожего по телевизору. Четыре смерти. Один и тот же модус операнди[1]1
  Modus operandi (лат.) – образ действия.


[Закрыть]. Все жертвы примерно одних лет. Все – мужского пола…

– Попрошу вас не впадать в истерику. А то мне показалось, что я слушаю выпуск новостей на кабельном телевидении, – перебил ее Хильер.

Линли шевельнулся на стуле и обменялся с Барбарой взглядами. Его карие глаза говорили, что лучше ей воздержаться и не произносить вслух, что она думает, по крайней мере до тех пор, пока они не останутся вдвоем.

«Ладно», – сжав зубы, подумала Барбара. Она будет придерживаться такой линии поведения.

– Кто эти подростки? – спросила она самым деловым тоном.

– Пока они Первый, Второй, Третий и Четвертый. Имен мы еще не знаем.

– Никто не сообщил об их исчезновении? За три месяца?

– Очевидно, в этом и заключается проблема, – вставил Линли.

– Что вы имеете в виду? Где их нашли?

Хильер указал на одну из фотографий:

– Номер первый – в парке Ганнерсбери. Десятого сентября. Найден утром, в четверть девятого, мужчиной, который совершал пробежку и завернул в кусты облегчиться. На территории парка находится старый сад, частично огражденный стеной, неподалеку от Ганнерсбери-авеню. Похоже, именно этим путем преступник и проник туда – две заколоченные калитки выходят из сада прямо на улицу.

– Но умер он не в парке, – заметила Барбара, кивая на снимок, на котором подросток лежал навзничь на подстилке из травы между двумя кирпичными стенами.

Ничто не указывало на то, что поблизости разыгралась борьба не на жизнь, а на смерть. Более того, то же самое можно было сказать и об остальных фотографиях из этой серии: ни на одной из них не было ничего, что ожидаешь увидеть на месте убийства.

– Верно. Умер он не здесь. И вот этот – тоже. – Хильер сгреб следующую пачку фотографий, на которых худенький подросток был уложен поперек капота автомобиля – столь же аккуратно, как и тело в парке Ганнерсбери. – Этот был найден на парковке в конце переулка Квинсуэй. Около пяти недель назад.

– А что говорит отдел убийств из местного участка? Осталось ли что-нибудь на камерах скрытого видеонаблюдения?

– Та стоянка не оборудована камерами, – ответил Линли на вопрос Барбары. – Вместо них везде развешаны таблички, предупреждающие, что на территории «может вестись видеонаблюдение». Этим меры безопасности и ограничиваются.

– А вот это Квакер-стрит, – продолжал Хильер, имея в виду третью серию снимков. – Заброшенный склад недалеко от Брик-лейн. Двадцать пятое ноября. И наконец… – Он собрал последнюю пачку фотографий и придвинул их Барбаре. – Его нашли в парке Сент-Джордж-гарденс. Сегодня.

Барбара изучила четвертую серию снимков. Здесь тело обнаженного мальчика лежало на могильной плите, покрытой лишайником и мхом. Сама плита располагалась на лужайке, возле извилистой тропинки. Поодаль кирпичная стена отделяла от лужайки не кладбище, как можно было бы подумать, увидев надгробия, а сад. Из-за стены виднелись гаражи и многоквартирный дом.

– Сент-Джордж-гарденс? – переспросила Барбара. – Где это?

– Недалеко от Расселл-сквер.

– Кто нашел тело?

– Сторож, который открывает парк каждое утро. Наш убийца попал внутрь через ворота на Гандель-стрит. Они были закрыты на замок как положено, но ни одна цепь не устоит перед соответствующим инструментом. То есть он открыл ворота, въехал на территорию парка, уложил свой груз на могильную плиту и двинулся обратно. По пути остановился, чтобы обмотать цепью створки ворот – так, чтобы прохожие ничего не заметили до поры до времени.

– Отпечатки шин в парке остались?

– Есть два вполне четких следа. Сейчас с них делают слепки.

Барбара показала пальцем на жилой дом, виднеющийся на заднем плане за гаражами.

– Свидетели?

– Констебли из местного участка делают поквартирный обход.

Барбара подтянула к себе все фотографии и нашла среди них четыре снимка, на которых жертва видна была лучше всего. В глаза сразу бросились отличия – и все существенные – между последним трупом и первыми тремя. Хотя все четыре тела принадлежали подросткам мужского пола и убиты они были одинаковым способом, четвертая жертва была единственной обнаженной и к тому же с макияжем на лице: помада на губах, тени на веках, подводка и тушь – размазанные и полустертые, но по-прежнему яркие до вульгарности. Помимо этого, убийца особо отметил тело, взрезав его от грудины до талии и нарисовав на лбу убитого странный символ. С точки зрения политических последствий наиболее опасной была расовая принадлежность убитых подростков. Только один мальчик был белым – последний, накрашенный. Остальные – цветные: один был чернокожим, а двое других – смешанной национальности: негритянско-китайской, вероятно, или негритянско-филиппинской, или какой-то еще, с примесью негритянской крови.

Выделив последнюю деталь, Барбара поняла, почему до сих пор не было ни статей во всю первую полосу, ни телевизионных репортажей, ни, что хуже всего, каких-либо слухов в Скотленд-Ярде. Она подняла голову.

– Расизм на государственном уровне. Вот в чем нас будут обвинять, да? Никто во всем Лондоне – ни на одном участке из тех, где были найдены тела, – не врубился, что мы имеем дело с серийным убийцей. Никому в голову не пришло сравнить записи. Этот парнишка… – она подняла фотографию чернокожего мальчика, – может, о его исчезновении заявили в Пекеме. Может, в Килбурне. Или в Льюисхэме. Или где-то еще. Но его тело оказалось брошенным не там, где он жил и откуда пропал, а потому копы его родного участка решили, что он сделал ноги, палец о палец не ударили и, соответственно, не сопоставили его данные с информацией об убийстве, которое произошло совсем в другом районе. Я правильно поняла?

– Очевидно, от нас требуется деликатность и быстрота действий, – сказал Хильер.

– Незначительное дело, которое не стоит и расследовать, и все из-за цвета кожи убитых. Вот какие мысли припишут лондонским полицейским, когда история вылезет наружу. Желтая пресса, телевидение и радио – все набросятся на нас.

– Наш план – опередить их, прежде чем нас начнут обсуждать. Сказать по правде, будь все эти таблоиды, службы новостей и репортеры искренне заинтересованы в том, что происходит в реальной жизни, они не гонялись бы за скандалами среди знаменитостей, правительства и членов королевской семьи, а первыми могли бы раскопать эту историю с четырьмя убийствами. И кстати, тем самым уничтожить нас на первых полосах газет. А при нынешнем положении дел они вряд ли имеют право обвинять нас в расизме из-за того, что мы не увидели того же, чего не увидели и они сами. Можете даже не сомневаться: когда каждый отдельный участок передал в средства массовой информации новость о найденном теле, журналисты сочли ее недостаточно «горячей» именно из-за цвета кожи жертвы. И не увидели сообщений о других жертвах. Очередной чернокожий мальчишка. Это не новость. Не о чем писать. Точка.

– При всем моем уважении, сэр, – сказала Барбара, – этот факт не помешает репортерам извалять нас в грязи.

– Посмотрим. Ага! – Хильер широко улыбнулся, когда дверь его кабинета распахнулась. – Вот и джентльмен, которого мы все так ждем. Вы уже закончили с формальностями, Уинстон? Можно теперь официально называть вас сержантом?

Эти слова заставили Барбару вздрогнуть. Удар был мощным и абсолютно неожиданным. Она посмотрела на Линли, но он поднимался, чтобы поприветствовать Уинстона Нкату, который остановился у двери. В отличие от Барбары Нката был одет, как всегда, с величайшим тщанием. Вся его одежда была чистой и отглаженной. В его присутствии – а если уж на то пошло, и в присутствии любого из тех людей, что находились в кабинете, – Барбара чувствовала себя Золушкой, которую еще не навестила добрая фея-крестная.

Она встала из-за стола. Она собиралась совершить худший для своей карьеры поступок, потому что ей не оставили выхода – кроме выхода в буквальном смысле слова.

– Уинни, – выдавила она, обращаясь к бывшему констеблю. – Чудесно. Поздравляю. Я не знала. Только что вспомнила: мне срочно нужно ответить на один звонок, – сказала она старшим офицерам.

После чего, не дожидаясь ни от кого ответа, вышла из кабинета.

Исполняющий обязанности суперинтенданта Томас Линли отчетливо ощущал необходимость последовать за Хейверс. В то же время он сознавал, что разумнее будет сейчас оставаться на месте. В конечном счете, рассудил он, у него будет больше возможности помочь ей, если из них двоих хотя бы он умудрится сохранить благорасположение помощника комиссара Хильера.

К сожалению, эта задача всегда была трудновыполнимой. Стиль руководства помощника комиссара – балансировать обычно на грани макиавеллиевского и откровенно деспотичного поведения, и всякий здравомыслящий человек старался держаться от него подальше, насколько позволяли служебные обязанности. Непосредственный начальник Линли – Малькольм Уэбберли, уже некоторое время находящийся на больничном, – оберегал Линли и Хейверс от нападок помощника комиссара с того самого дня, как поручил им первое дело. Теперь, когда Уэбберли находится вне стен Скотленд-Ярда, прерогативой Линли стало догадываться, с какой стороны бутерброда намазано масло.

Разыгравшаяся драма явила серьезное испытание решимости Линли оставаться незаинтересованной стороной, контактируя с Хильером. Буквально за несколько минут до прихода Барбары у помощника комиссара появился отличный предлог сообщить Линли о повышении Нкаты и отказаться восстановить звание Хейверс.

Разговор он начал без обиняков:

– Я хочу, чтобы вы возглавили это расследование, Линли. Как исполняющий обязанности суперинтенданта… Вряд ли я могу поручить дело кому-то другому. Все равно Малькольм хотел бы, чтобы это были именно вы, так что подбирайте команду.

Лаконичность старшего офицера Линли ошибочно воспринял за проявление беспокойства. Суперинтендант Малькольм Уэбберли, ставший жертвой покушения на убийство, приходится Хильеру родственником. Естественно, Хильер не может не думать с волнением о том, как идет выздоровление Уэбберли – его чуть не насмерть сбила машина. Потому Линли произнес:

– Как себя чувствует суперинтендант, сэр?

– Сейчас не время обсуждать самочувствие суперинтенданта, – таков был ответ Хильера. – Так вы возглавите расследование, или мне поручить его кому-нибудь из ваших коллег?

– Я хотел бы, чтобы частью команды стала Барбара Хейверс в своем старом звании сержанта.

– Что вы говорите! Между прочим, мы с вами не на базаре торгуемся. Ответ должен быть или: «Да, я немедленно приступаю к работе, сэр», или: «Нет, я ухожу в длительный отпуск».

Линли ничего не оставалось, как сказать: «Да, я немедленно приступаю к работе», что начисто лишило его возможности действовать в пользу Хейверс. Тем не менее он быстро прикинул, что будет давать Барбаре в рамках расследования такие поручения, которые подчеркнут ее способности и достоинства. И тогда, вероятно, за несколько месяцев он сможет исправить несправедливость, которая выпала на долю Барбары в июне прошлого года.

И тут же его план был разрушен коварством Хильера. Появление Уинстона Нкаты, новоиспеченного сержанта, уничтожило и без того слабые перспективы повышения Барбары в обозримом будущем, о чем сам Нката, вероятнее всего, и не подозревал.

В душе Линли полыхал пожар, но лицо его сохраняло безразличное выражение. И помимо всего прочего, ему было любопытно, каким образом Хильер, назначая Нкату его правой рукой, собирается обойти один очевидный факт. Потому что – Линли даже не сомневался – именно это помощник комиссара и намеревался сделать. Очевидный же факт состоял в том, что, имея в качестве родителей уроженку Ямайки и выходца из Кот-д’Ивуара, Нката был чернокожим – однозначно, безоговорочно и в высшей степени к месту. А когда в прессе станет известно о расовых убийствах, которые полиция не связала друг с другом, хотя должна была это сделать в первую очередь, темнокожее сообщество придет в негодование. И никаких объяснений вопиющей небрежности нет и быть не могло, кроме одного, которое Барбара Хейверс с присущей ей прямотой, не волнуясь о политкорректности, уже назвала вслух: узаконенный в рамках государства расизм, вследствие которого полиция не желает активно искать убийц подростков с темным цветом кожи. Не захотели полицейские, и все тут.

Хильер тщательно смазывал колеса, готовясь к задуманному. Он усадил Нкату за стол и коротко посвятил в дело с четырьмя убийствами. О расовой принадлежности трех первых жертв не было сказано ни слова, но Уинстон Нката дураком не был.

– Итак, у вас проблемы, – спокойно подытожил он услышанное от помощника комиссара.

– На данном этапе наша задача – избежать проблем, – ответил Хильер с выверенным хладнокровием.

– И для этого вам понадобился я?

– В каком-то смысле.

– В каком именно смысле? – спросил Нката. – Как вы планируете скрыть это? Не сам факт убийств, понятное дело, а то, что в связи с ними ничего не было сделано?

Линли едва сдержал улыбку. Молодец, Уинстон. Уж он-то ни под чью дудку плясать не станет.

– Участки, на территории которых были обнаружены тела, ведут собственные расследования, – парировал Хильер. – Надо признать, что связь между этими убийствами должна была быть установлена, но этого не произошло. Соответственно, расследование было передано в руки Скотленд-Ярда. Я распорядился, чтобы исполняющий обязанности суперинтенданта Линли собрал команду. И я хочу, чтобы вы играли в этой команде особую роль.

– Вы имеете в виду символическую роль, – сказал Нката.

– Я имею в виду роль в высшей степени ответственную, важную…

– Видимую, – вставил Нката.

– Хорошо, и видимую роль.

Обычно красноватое лицо Хильера приобрело бордовый оттенок. Очевидно, разговор шел вразрез с его сценарием. «Если бы он посоветовался со мной заранее, – думал Линли, – то я бы с удовольствием сообщил ему, что прошедший закалку в качестве главаря уличной банды “Брикстонские воины” Уинстон Нката является наименее подходящей персоной для использования в качестве пешки в чьих-то политических махинациях». Тем временем Линли получал огромное удовлетворение, наблюдая за барахтающимся Хильером. Тот явно рассчитывал на то, что чернокожий сотрудник с радостью ухватится за возможность сыграть значительную роль в деле, которое обещает стать весьма громким. Поскольку Нката не проявлял такого желания, Хильеру оставалось удерживаться на грани между недовольством начальника, действия которого подвергаются сомнениям со стороны какой-то мелкой сошки, и политической корректностью умеренного белого англичанина, который в глубине души чувствует, что по улицам Лондона скоро потекут реки крови.

Линли решил предоставить им возможность закончить трудный разговор наедине. Он поднялся на ноги со словами:

– Полагаю, я не нужен, чтобы объяснять сержанту Нкате тонкости данного дела, сэр. Мне лучше заняться организацией расследования: подобрать людей, распределить обязанности, составить графики работы и так далее. Я бы хотел немедленно приступить к работе – с помощью Ди Харриман. – Он собрал документы и фотографии и сказал Нкате: – Уинни, когда освободитесь, зайдите ко мне в кабинет, хорошо?

– Конечно, – отозвался Нката. – Как только прочитаем приписанное мелким шрифтом к контракту.

Линли вышел за дверь. Он сдерживал приступ смеха, пока не отошел от кабинета на достаточное расстояние. Он знал, что Хильеру было бы тяжело выносить Барбару Хейверс, если бы ту восстановили в звании сержанта. Но и Нката станет для него крепким орешком: гордый, умный, образованный и сообразительный. Нката был прежде всего мужчиной, затем – чернокожим мужчиной, а профессия полицейского стояла в этом ряду на далеком третьем месте. Хильер же, по оценке Линли, расставил три эти позиции в обратном порядке.

Перейдя из корпуса «Тауэр» в корпус «Виктория», Линли решил спуститься к своему кабинету по лестнице. Там-то он и нашел Барбару Хейверс. Она сидела на верхней ступеньке пролета, курила и накручивала на палец нитку, вылезшую из рукава куртки.

– Это нарушение – курить на лестнице, – сказал Линли. – Вы знаете об этом, я полагаю?

Он сел рядом с ней на ступеньку.

Она пристально посмотрела на тлеющий кончик сигареты и вновь сунула ее в рот, с показным наслаждением затянулась.