Текст книги "Без единого свидетеля"

Глава 8

Фу был очень осторожен с урной. Он нес ее перед Собой, как священник несет потир, и далее опустил ее на стол. Медленно приподнял крышку. Слабый запах тления поднялся в воздух, но теперь он не раздражал Фу так, как раздражал поначалу. Запах разложения скоро совсем исчезнет. Но содеянное останется с Ним навсегда.

Он удовлетворенно рассматривал Свои реликвии. Теперь их было две; они как раковины свернулись в тонком пепле, почти пыли. От легчайшего прикосновения пепел поднялся облаком и скрыл их. Как же здорово Он придумал поместить их в эту урну с прахом. Реликвии исчезли из виду, и все же они там, как нечто, сокрытое в алтаре церкви. Да и сам процесс трепетного перемещения урны с одного места на другое сходен с пребыванием в церкви, только без социальных ограничений, которые накладывает на членов конгрегации посещение церкви.

«Сядь прямо. Прекрати ерзать. Или тебе нужно преподать урок, как следует себя вести? Когда тебе сказали преклонить колени, так и делай, немедленно. Сложи ладони вместе. Проклятье! Молись!»

Фу сморгнул. Голос. Одновременно далекий и близкий, он был признаком того, что червь проник в голову. Пролез через ухо внутрь, в самый мозг. Он не проявил должной осторожности, и мысль о церкви дала червю долгожданный шанс. Сначала смешок. Потом откровенный хохот. Потом эхом: «Молись, молись, молись».

И: «Наконец-то начал искать работу? И что ты рассчитываешь найти, тупой бездельник? А ты уберись отсюда, не лезь под руку, Шарлин. Или тоже хочешь схлопотать?»

Бесконечная ругань. Бесконечный крик. Это могло продолжаться часами. Он-то думал, что уже избавился от червя, но мысль о церкви стала Его ошибкой.

«Я хочу, чтобы ты выметался из моего дома, слышишь? Спи где хочешь, хоть под дверью. Что, соломы нет подстелить?»

«Это ты довел ее, чтоб тебя! Ты прикончил ее!»

Фу зажмурил глаза. Слепо потянулся вперед. Его руки наткнулись на какой-то предмет, Его пальцы нащупали кнопки. Он стал беспорядочно жать на них, пока не взревел звук. Глаза раскрылись от неожиданности.

Его взгляду предстал телевизионный экран, на котором в этот миг проступало изображение. Голос червя угасал. Фу не сразу понял, на что смотрит. Оказалось, Его уши и глаза штурмуют утренние новости.

Фу сосредоточился на экране. Постепенно Ему становилось ясно, о чем идет речь. Журналистка с волосами, раздуваемыми ветром, стояла перед полицейским заграждением. У нее за спиной зияло вратами Гадеса черное чрево туннеля – Шанд-стрит. В глубине мрачного сырого зева ржавую «мазду» освещали прожекторы.

При виде этой машины Фу успокоился, Его охватило чувство довольства Собою. Конечно, думал Он, не очень удачно вышло, что заграждение выставили с южного конца туннеля. С этой точки тела не видно. А Он столько усилий приложил, чтобы сделать послание как можно красноречивее: «Мальчик сам обрек себя, разве не понятно? Не на возмездие, избежать которого в принципе невозможно (и не стоит на это даже надеяться), а на невозможность освобождения. До самого конца он сопротивлялся и отрицал».

Фу предполагал, что наутро встанет с ощущением беспокойства, которое должно появиться из-за того, что мальчик отказался признавать свои постыдные поступки. Правда, в момент его смерти Он не испытал ничего подобного. Тогда Он ощутил другое: ощутил, что тиски, сжимающие Его мозг все сильнее день от дня, ослабли. Но Он ожидал, что беспокойство придет позднее, когда ясность ума и честность перед самим Собой потребуют от Него оценки выбора объекта. Но, проснувшись, Фу не испытал никаких негативных эмоций. Вплоть до появления червя Он наслаждался ощущением довольства, напоминающим чувство сытости после хорошего обеда.

– …Никакой другой информацией на данный момент, – горячо тараторила журналистка. – Мы знаем, что найден труп, мы слышали – подчеркиваю, всего лишь слышали – о том, что это труп мальчика, и также нам сообщили, что сюда прибыли офицеры полиции из Скотленд-Ярда, занятые в расследовании недавнего убийства в Сент-Джордж-гарденс. Однако связано ли это убийство с предыдущим… Нам придется подождать более точных сведений.

Пока она говорила, из туннеля за ее спиной вышли несколько человек: одетые в гражданское легавые, судя по манерам. Коренастая женщина с мочалкой вместо волос выслушала какие-то указания от укутанного в пальто блондина, который выглядел как наследник большого и старинного состояния. Она один раз кивнула и вышла из кадра, а светловолосый офицер остался разговаривать с парнем в накидке горчичного цвета и сутулым типом в мятом плаще.

– Сейчас я попытаюсь узнать… – сказала журналистка и придвинулась к заграждению так близко, как смогла.

Но та же самая идея пришла в голову и всем остальным журналистам, так что в последовавшей суматохе и выкриках никто не получил ответов на вопросы. Копы игнорировали прессу, но телекамера тем не менее взяла крупный план занятых беседой полицейских. Фу получил возможность как следует рассмотреть Своих противников. Невзрачная тетка ушла, зато у Него было время изучить Пальто, Накидку и Плащ. Вывод таков: они для Него не самые серьезные соперники.

– Пятеро, и счет продолжается, – пробормотал Он экрану. – И даже не пытайтесь помешать мне.

У Него под боком стояла чашка чая, который Он заварил Себе сразу после пробуждения, и Фу поднял ее, салютуя телевизору, потом поставил чашку на стол. Вокруг Него негромко потрескивал дом – это трубы несли к радиаторам горячую воду. Но Фу услышал в треске оповещение о неминуемом появлении червя.

«Посмотри на это, – скажет Он, указывая на телевизионный экран, где Он и Его дела обсуждаются полицией. – Я оставляю для них послание, и они должны прочитать его. Каждый Мой шаг спланирован до мельчайших деталей».

Где-то за спиной раздалось надсадное сиплое дыхание. Этот извечный знак присутствия червя. Но уже не в Его голове, а прямо в комнате.

«Что делаешь, парень?»

Не было необходимости оборачиваться и смотреть. Рубашка окажется белой, как всегда, но с потертостями на воротнике и манжетах. Брюки будут темно-серые или коричневые, галстук идеально завязан, кардиган застегнут на все пуговицы. И он, как всегда, наполировал ботинки, наполировал стекла и оправу очков, даже наполировал лысину.

Снова этот вопрос: «Что делаешь, парень?» И в голосе скрытая угроза.

Фу не отвечал, поскольку ответ был очевиден: Он смотрит новости; перед Ним разворачивается Его личная история. Он оставил Свой след, и разве не это требовалось от Него?

«Отвечай, когда я с тобой разговариваю! Я спросил, что ты делаешь, и жду ответа».

И почти без паузы: «Где, черт возьми, тебя воспитывали? Немедленно сними свою чертову чашку с дерева. Или ты хочешь заняться полировкой мебели в свободное время, тем более что тебе его девать некуда? И о чем ты вообще думаешь? Или ты потерял даже способность думать?»

Фу сконцентрировал внимание на телевизоре. Он переждет. Он знал, что будет дальше, поскольку кое-что не менялось никогда: отруби в теплом молоке, превратившиеся в баланду, стакан клетчатки, растворенной в соке, молитвы, возносимые небесам в надежде на скорое опорожнение кишечника, дабы ему не пришлось мучиться в общественном месте, например в мужском туалете в школе. И если опорожнение произойдет, за ним последует триумфальная пометка в календаре на внутренней стороне дверцы буфета. «Н» означало в календаре «нормальный», хотя червь был кем угодно, только не нормальным.

Но этим утром что-то нарушило установленный ход событий. Фу спиной почувствовал, как тот наскакивает на Него – словно всадник Апокалипсиса.

«Где они? Что ты, черт возьми, сделал… Я же говорил, чтобы ты не смел прикасаться к ним своими грязными лапами. Разве нет? Разве не повторял сто раз человеческим языком? А ну выключи свой поганый телевизор и подними на меня глаза, когда я с тобой разговариваю!»

Он хотел получить пульт. Фу не собирался отдавать его.

«Ты возражаешь мне, Шарлин? Ты? Возражаешь? Мне?»

«А что, если Я возражу? – думал Фу. – А что, если она тоже возразит? Что, если мы оба возразим ему? А если бы все взяли и возразили ему?» Удивительно, но Он осознал вдруг, что не боится, что больше не напряжен, абсолютно спокоен, даже несколько весел. Власть червя была ничтожна по сравнению с Его собственной властью, которую Он взял наконец в Свои руки, и вся прелесть ситуации состояла в том, что червь понятия не имеет, с чем столкнулся. Фу ощущал небывалое присутствие духа, небывалые силы, небывалую уверенность и знание. Он поднялся со стула, позволив телу выпрямиться во весь рост, не прячась.

– Я захотел и взял, – произнес Он. – Вот и все.

В ответ ничего. Ничего. Как будто червь догадался о возросшей мощи Фу. Ага, он почуял перемену погоды.

– Тебе повезло, – сказал ему Фу.

Да, инстинкт самосохранения – великая вещь.

Но червь не мог просто уйти, ведь это глубоко въелось в саму его суть – быть постоянно и повсеместно. Поэтому он следил за каждым движением Фу и ждал знака, который показал бы ему, что говорить снова безопасно.

Фу прошел на кухню и поставил чайник на плиту. Ну и что, думал Он, может, Он действительно снова захотел чаю. И может, стоит выбрать заварку какую-нибудь необычную, с оттенком праздничности. Он изучил жестянки с чаем в буфете. «Имперский порох»? Нет, слишком слабый, хотя нельзя не признать, что название звучит привлекательно. Он остановился на том, что любила Его мать: «Леди Грей», с тонким фруктовым ароматом.

И тут же раздалось: «Что ты опять затеял? Еще нет и девяти утра. Это первый раз за… сколько времени? Когда ты займешься чем-нибудь толковым, вот что я хотел бы знать».

Фу оторвался от закладывания заварки в чайник.

– Никто не знает, – сказал Он. – Ни ты, ни кто-либо другой.

«Так вот как ты думаешь? Помочился в общественном месте, и никто не знает? Твое имя в списке провинившихся третий или четвертый раз, а тебя не волнует? Кому какое дело, да? И не смей прикасаться к Шарлин! Трогать ее буду я и только я!»

Ну наконец-то они снова оказались на привычной территории: удар раскрытой ладонью, чтобы не осталось следа, хватание за волосы, запрокинутая голова, толчок к стене и пинок в такое место, где синяков не будет.

Пробитое легкое, вспомнил Фу. Так ли это было? И он говорил тогда: «А ты смотри, парень. Смотри и учись».

Фу почувствовал, как в Нем вспыхнул импульс. В кончиках Его пальцев забилась пульсация, мышцы во всем теле напряглись, готовые к удару. Но нет. Еще не время. Однако настанет день, когда Он с огромным удовольствием опустит эти пухлые, мягкие, никогда не знавшие труда ладони на сковороду, прижмет их к раскаленному дну. И тогда Его лицо будет нависать над червем, и Его губы будут изрыгать проклятия…

Он будет умолять о пощаде, как умоляли другие. Но Фу не смягчится. Он подведет его к краю, как остальных. И, как остальных, швырнет в бездну.

Познай Мою силу. Узнай Мое имя.

Констебль Барбара Хейверс держала путь в полицейский участок Боро. Он, как оказалось, располагался на улице Хай-стрит, которая в этой части города и в этот утренний час пропускала спешащих на работу граждан через узкий каньон проезжей части и тротуаров. Шум стоял невозможный, холодный воздух отяжелел от выхлопных газов; а бесконечный поток машин делал все возможное, чтобы изрыгнуть еще больше копоти на задымленные насквозь здания, прижавшиеся к узким тротуарам, где валялось все: от пивных банок до использованных презервативов. Такой это был район.

На Барбаре начинал сказываться стресс. Раньше ей никогда не доводилось работать над серийными убийствами, и, хотя она была отлично знакома с ощущением необходимости как можно скорее добраться до преступника и арестовать его, все же нынешние чувства стали для нее новыми. Теперь ей казалось, что она каким-то образом несет личную ответственность за последнее убийство. Погибло пять подростков, и еще никто не привлечен к ответу. Как минимум они работают недостаточно быстро.

Беспокоило и другое: ей все труднее было удерживать фокус на жертве номер четыре, Киммо Торне. Ведь номер пять уже мертв, а номер шесть где-то сейчас ходит по городу, занимается повседневными делами, ни о чем не догадывается. И в результате душевных сил Барбары хватило только на то, чтобы соблюдать спокойствие, когда она вошла в здание участка Боро и махнула удостоверением.

Ей нужно поговорить с человеком, который привез с рынка Бермондси воришку по имени Киммо Торн, заявила она дежурному констеблю. Вопрос срочный.

Она наблюдала за констеблем, который сделал три телефонных звонка. Он говорил тихо, не отрывая от нее взгляда и, несомненно, оценивая ее как представителя Скотленд-Ярда. Она явно не подходила под сложившийся у констебля образ – растрепанная, бестолково одетая, похожая на бездомную бродяжку. А этим утром, насколько понимала Барбара, ее внешний вид был особенно непригляден. Но ведь нельзя ожидать от человека, который встал в четыре утра и провел несколько часов в копоти Южного Лондона, что он сохранит при этом свежесть и безукоризненность туалетов гламурной модели во время показа мод. Натягивая спросонок высокие красные кроссовки, она рассчитывала, что они придадут нотку бодрости ее наряду. Но дежурный констебль был явно не согласен с ней, судя по неодобрительным взглядам, которые он то и дело бросал в направлении кроссовок.

Барбара решила, что лучше будет не раздражать констебля своим видом, и отошла к доске объявлений. Там она прочитала о заседаниях различных общественных комитетов и о программах по добровольному патрулированию района. Фотография двух печальных собак заставила задуматься о вероятности приютить их. Затем она выучила на память телефон человека, который обещал поделиться с ней секретом мгновенного похудания и при этом не требовал отказаться от привычной и любимой еды. Она уже наполовину ознакомилась с содержанием статьи о мерах предосторожности, которые следует принимать при поздних прогулках, когда открылась дверь и мужской голос произнес:

– Констебль Хейверс? Кажется, вы хотели поговорить со мной?

Барбара обернулась и увидела индуса средних лет в ослепительно белом тюрбане и с печальными глазами. Его зовут сержант Джилл, сообщил он. Не согласится ли она составить ему компанию в столовой? Он как раз завтракает и, если она не против, хотел бы закончить… Он взял сегодня тост с грибами, и печеная фасоль весьма недурна. Да, в нем теперь больше английского, чем в самих англичанах.

Она выбрала из ассортимента на прилавке кофе и шоколадный круассан, оставив без внимания более разумные и куда более полезные варианты. Потому что какой смысл давиться целомудренным грейпфрутом, если она вот-вот узнает секрет хорошей фигуры, позволяющий ей продолжать питаться жирной и сладкой вкуснятиной? Она заплатила за свой завтрак и отнесла поднос на стол, где сержант Джилл возобновил прерванную трапезу.

По его словам, в участке Боро на Хай-стрит о Киммо Торне знали все, даже если не все с ним лично встречались. Киммо давно уже принадлежал к числу людей, чья деятельность то и дело заставляет полицию приглядеться к ним повнимательнее. Когда его тетя и бабуля заявили об исчезновении Торна, никто в участке не был удивлен; однако новость о том, что он стал жертвой убийства и что его тело было выброшено в Сент-Джордж-гарденс… Она потрясла до глубины души нескольких менее закаленных сотрудников участка и заставила их задуматься: а все ли было сделано для того, чтобы удержать Киммо на прямой дорожке.

– Видите ли, мальчик нам даже нравился, констебль Хейверс, – признался Джилл своим приятным восточным голосом. – Вот уж был интересный персонаж, Киммо Торн: всегда готов поболтать, пошутить, при любых обстоятельствах. Честно говоря, трудно было не проникнуться к нему симпатией, даже несмотря на его манеру одеваться и торговлю телом. Хотя, должен признаться, мы ни разу так и не поймали его на проституции, что бы мы ни делали. Этот мальчик обладал особым чутьем, он всегда распознавал переодетых полицейских… Если мне будет позволено выразить свою точку зрения – он был умен не по годам, а мы этого не учли и из-за этого не сделали все, что должны были. К нему следовало применять более продвинутые меры, которые, вероятно, могли бы спасти его. И за это я, – он прикоснулся к своей груди, – несу личную ответственность.

– Его товарищ – парень по прозвищу Блинкер, некий Чарли Буров – говорит, что они работали в паре, но не в этом районе, а на другом берегу реки, возле Лестер-сквер. Киммо делал дело, а Блинкер стоял на страже.

– А, это частично объясняет нашу неудачу, – заметил Джилл.

– Частично?

– Ну, видите ли, он был весьма неглуп. Мы несколько раз приводили его в участок, делали ему предупреждения. Пытались втолковать, что ему повезло и он пока не попал в серьезную беду, но никакое везение не вечно. Однако он нас не слушал.

– Дети, – сказала Барбара. Она изо всех сил старалась обращаться с круассаном как можно деликатнее, но он, рассыпаясь восхитительными хлопьями, противостоял усилиям Барбары вести себя за столом прилично. Она сосредоточилась на том, чтобы хотя бы не облизывать пальцы и тем более стол. – Что с ними поделаешь? Они думают, что они бессмертны. Вот вы не думали так?

– В том возрасте? – Джилл покачал головой. – Тогда я был слишком голоден, чтобы рассчитывать на уготованное мне бессмертие, констебль. – Он доел тост и фасоль и аккуратно сложил салфетку. Тарелку он отодвинул в сторону, а чашку с чаем придвинул к себе. – Для Киммо в данном случае большую роль играла уверенность в том, что никто не сможет причинить ему вред и что он не подвергнет себя опасности из-за неверного выбора. Должно быть, он считал, что может безошибочно судить, с кем ему идти, а кому отказать. У него была цель; проституция была средством ее достижения. Поэтому-то он и не хотел бросать это занятие.

– А что за цель?

Джилл вдруг смутился, как будто его принуждали открыть неприличный секрет в присутствии дамы.

– Гм… Киммо планировал изменить пол. И собирал на это деньги. Он рассказал нам об этом в свой первый же привод в участок.

– На рынке нам сказали, что в конце концов вы поймали его на сбыте краденого, – продолжала Барбара. – И я не могу понять: почему именно Киммо Торн? Ведь там дюжины воришек, торгующих тем, что удалось стащить.

– Это верно, – согласился Джилл. – Но, как нам с вами хорошо известно, людей, чтобы перетрясти все лондонские рынки и определить, какие товары легальны, а какие нет, не хватает. Ну а в случае с Киммо дело было в том, что он, не зная того, продавал предметы, на которых были выгравированы едва заметные серийные номера. И чего уж он совсем не мог ожидать, так это того, что законные владельцы этих предметов будут искать их на рынке каждую пятницу. Когда они увидели свое имущество на его прилавке, то сразу обратились к нам. Меня тоже вызвали, и…

Он сделал пальцами жест, который говорил: что было дальше, вы сами знаете.

– И раньше вы никогда не догадывались, что он занимается грабежом?

– Он был хитер как лиса, – признал Джилл. – И никогда не нарушал закон там, где живет. Все его прегрешения совершались на территории других участков. На это ему хватало ума.

Вот так и вышло, объяснил Джилл, что арест Киммо за торговлю краденым был первым его серьезным столкновением с полицией. Магистрат на основании этого дал ему только условный срок. Сейчас об этом приходится лишь сожалеть. Если бы к Киммо Торну отнеслись серьезнее, если бы его не просто шлепнули по рукам и заставили отмечаться в отделе юных правонарушителей, то, может быть, он что-нибудь понял бы и все еще оставался в числе живых. Но, увы, этого не произошло. Вместо того чтобы провести с ним более серьезную работу, его просто направили в организацию, которая работает с подростками из групп риска.

Барбара навострила уши. Организация? Какая? Где?

– Благотворительная организация, называется «Колосс», – рассказал ей Джилл. – Замечательная идея, и располагаются они прямо здесь, к югу от реки. Они предлагают молодежи альтернативу уличной жизни, преступлениям и наркотикам. Проводят различные мероприятия, занятия по развитию навыков общения, ездят с подростками в походы… И туда приглашаются не только подростки, нарушившие закон, но и бездомные, и находящиеся под опекой, и просто трудные дети… Не могу не признать, что ослабил свое внимание к Киммо, как только узнал, что его записали в «Колосс». Я не сомневался, что кто-нибудь возьмет над ним шефство.

– Вы имеете в виду наставничество? – спросила Барбара. – Этим они занимаются в «Колоссе»?

– Это то, что было нужно Киммо, – сказал Джилл. – Чтобы кто-нибудь проявил к нему интерес. Чтобы кто-то помог ему увидеть, что его личность ценна и важна, ведь сам он в это не верил. Ему нужен был кто-то, к кому бы он мог прийти в трудную минуту. Кто-то, с кем…

Сержант внезапно оборвал горячую тираду, вероятно, осознав, что вместо передачи необходимой информации коллеге-полицейскому он незаметно перешел к агитации за социально активную позицию. И разжал пальцы, стиснувшие чайную кружку.

Теперь понятно, почему его так огорчила смерть мальчика, рассуждала Барбара. Просто удивительно, как он с таким мировоззрением умудряется работать в полиции, и, судя по всему, не первый год, ведь никаких душевных сил не хватит сталкиваться с тем, с чем ему приходиться сталкиваться изо дня в день.

– Не вините себя, – сказала она. – Вы сделали все, что могли. Я бы сказала, вы сделали больше, чем сделали бы другие на вашем месте.

– Но как оказалось, этого недостаточно. И с этим мне придется как-то жить дальше. Мальчик мертв, потому что сержант Джилл не сумел его спасти.

– Но ведь таких ребят, как Киммо, миллионы, – возразила Барбара.

– И большинство из них сейчас живы и здоровы.

– Всем помочь невозможно. Всех не уберечь.

– Вот-вот, так мы и говорим себе.

– А что же нам говорить?

– Что от нас не требуется спасать их всех. От нас требуется помочь только тем, которые встречаются на нашем жизненном пути. И этого, констебль, я не сделал.

– Черт возьми, не судите себя слишком строго!

– Но если не я сам, то кто станет строго судить меня? – воскликнул Джилл. – То-то и оно. И есть одна вещь, в которой я глубоко убежден: чем больше людей будет строго себя судить, тем больше детей получат жизнь, какую и должны иметь дети.

В ответ на это Барбара могла лишь опустить взгляд. Она понимала, что с такими аргументами спорить невозможно. Но тот факт, что спорить ей хотелось, показывал, что она принимает свою работу слишком близко к сердцу. И это делало ее более похожей на Джилла, чем она могла допустить, – как член команды, расследующей убийства.

В этом состоял парадокс полицейской службы. Не принимай ее близко к сердцу – и погибнет еще больше людей. А прими ее слишком близко к сердцу – и не сможешь поймать убийцу.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал Линли. – Прямо сейчас.

Он не добавил «сэр» в конце фразы и не постарался умерить негодование в голосе. Если бы его сейчас видел психолог Хеймиш Робсон, то наверняка бы по интонациям голоса сделал вывод об агрессивности и желании свести счеты. Но Линли это не волновало. У них с Хильером была договоренность. И Хильер не выполнил ее условий.

Помощник комиссара только что закончил совещание со Стивенсоном Диконом. Глава пресс-бюро покинул кабинет Хильера с мрачнейшим выражением лица, которое вполне могло бы поспорить с настроением самого Линли. Дела в их департаменте, по-видимому, шли не так гладко, и на мгновение Линли поддался злорадному чувству. Мысль о том, что в результате махинаций пресс-бюро Хильеру придется пережить несколько весьма неприятных минут перед толпой журналистов, в данный момент доставляла исключительное удовольствие.

Как будто Линли ничего и не говорил, Хильер воскликнул:

– Где этого Нкату черти носят? Скоро у нас встреча с журналистами, я хочу, чтобы он являлся сюда заранее.

Он собрал в стопку документы, рассыпанные по столу для совещаний, и сунул их одному из помощников, который все еще не успел закончить свои дела и оставался в кабинете после встречи с Диконом. Это был тощий, как спичка, юнец в круглых – а-ля Джон Леннон – очках. Он строчил что-то в блокноте, всеми силами стараясь не попасться Хильеру под горячую руку.

– Они пронюхали про цвет кожи, – раздраженно произнес помощник комиссара. – И кто же тот подлец, – он ткнул пальцем в направлении, которое Линли интерпретировал как южное, то есть южный берег реки, то есть туннель на Шанд-стрит, – что слил эту информацию газетчикам? Я хочу, чтобы это выяснили немедленно и принесли мне голову наглеца на блюде. Ты, Пауэрс!

Помощник вскочил, изгибаясь в полупоклоне.

– Сэр? Слушаю, сэр!

– Дозвонитесь до этого придурка Родни Аронсона. Он сейчас издает «Сорс», и расовый вопрос появился из его паршивой газетенки. Разузнайте, что возможно, с этого конца. Надавите на Аронсона. Надавите на любого, с кем будете разговаривать. Я хочу, чтобы к концу дня у нас не осталось щелей. Займитесь этим.

– Сэр. – Пауэрс выскочил из кабинета.

Хильер подошел к столу и снял трубку, нажал несколько цифр – либо не замечая присутствия Линли, либо не обращая на него внимания из-за разгорающегося скандала.

Линли не поверил своим ушам, когда услышал, что Хильер заказывает сеанс массажа. Чувствуя себя так, как будто по его венам течет кислота, Линли сделал три шага к столу Хильера и нажал на рычаг телефонного аппарата, прерывая звонок.

– Кем вы себя считаете… – вскипел Хильер.

– Я сказал, что мне нужно поговорить с вами, – перебил его Линли. – Между нами существует определенная договоренность, а вы нарушили ее.

– Вы вообще понимаете, с кем вы сейчас разговариваете?

– Отлично понимаю. Вы ввели в команду Робсона в качестве декорации, и я позволил вам это.

Лицо Хильера вспыхнуло алым цветом.

– Что значит «позволил»?

– Мы договорились, что я буду решать, что ему следует увидеть, а что нет. У него не было никакой нужды появляться на месте преступления, тем не менее он явился и был пропущен. Это могло случиться только в одном случае.

– Вот именно! – рявкнул Хильер. – Не забывайте об этом. Все, что здесь случается, происходит только в одном случае: если я – а не вы, учтите, – пожелаю это. Только я решаю, кто имеет допуск, куда и зачем. И если мне вдруг придет в голову, что следствию пойдет на пользу, если королева поздоровается с трупом за руку, то будьте готовы встретить «роллс-ройс» ее величества. Робсон – часть команды, суперинтендант. Свыкнитесь с этой мыслью.

Происходящее не укладывалось у Линли в голове. Только что помощник комиссара с пеной у рта требовал, чтобы все возможные каналы утечки информации по делу были перекрыты, и вот он уже приглашает в самую гущу событий потенциального «слухача». Но проблема не сводится лишь к тому, что Хеймиш Робсон может сознательно или невольно выложить журналистам.

– Вам не приходило в голову, что вы подставляете Робсона под удар? – спросил Линли. – Без особых на то причин вы заставляете его рисковать жизнью. Вы стараетесь лучше выглядеть – за его счет, – но если что-нибудь произойдет, вина ляжет на полицию Большого Лондона. Об этом вы не думали?

– Вы переходите всякие границы…

– Отвечайте на вопрос! – потребовал Линли. – По городу гуляет убийца, забравший уже пять жизней, и никто не может гарантировать, что сегодня утром он не стоял у полицейского заграждения в толпе зевак, изучая всех и каждого, кто работал на объекте.

– У вас истерика, – сказал Хильер. – Убирайтесь из моего кабинета. Я не собираюсь слушать ваши причитания. Если вы не можете справиться с нагрузкой, то подайте рапорт, чтобы вас отстранили от дела. Или я сам сделаю это за вас. А теперь мне, черт побери, нужен Нката! Где он? Он должен быть здесь, когда явится пресса.

– Вы слышите меня? Вы хотя бы представляете себе… – Линли хотел стукнуть кулаком по столу, нужно было найти выход охватившей его ярости. Потом он сумел взять себя в руки. Более спокойным тоном он продолжил: – Сэр, выслушайте меня. Если убийца возьмет на заметку кого-нибудь из нас, то это одно дело. Мы согласились на этот риск, когда пришли работать в полицию. Но выставлять перед психопатом постороннего человека лишь ради того, чтобы прикрыть свою спину…

– Хватит! – Казалось, Хильера вот-вот хватит удар. – С меня хватит. Я годами закрывал глаза на вашу наглость, но на этот раз мое терпение лопнуло… – Он обошел стол и остановился в трех дюймах от Линли. – Выметайтесь отсюда! – прошипел он. – Возвращайтесь к работе. Пока мы сделаем вид, что этого разговора не было. Вы немедленно займетесь своим делом, вы будете выполнять все мои приказы, вы доведете следствие до конца и произведете скорый арест преступника. А вот после этого… – Палец Хильера уткнулся в грудь Линли, и в глазах у того потемнело от гнева, но он сумел сдержаться и промолчал. – Затем мы решим, что с вами будет дальше. Вам все понятно? Да? Хорошо. Тогда идите и работайте. Мне нужен результат.

Линли позволил, чтобы последнее слово осталось за помощником комиссара, хотя проглотить такую нотацию было так же нелегко, как проглотить порцию яда. Он развернулся на каблуках и оставил Хильера заниматься политическими интригами. Чтобы остыть немного, в оперативный штаб следствия он отправился по лестнице, а не на лифте. По пути он ругал себя – за то, что рассчитывал изменить стиль работы Хильера. Нужно сконцентрироваться на том, что сейчас действительно важно, говорил он себе, а желание помощника комиссара использовать Хеймиша Робсона в этот список не входит.

Все члены его группы уже были в курсе, что на Шанд-стрит найдено еще одно тело, и когда Линли присоединился к ним, то застал в комнате подавленную тишину – как и ожидал. Их число в настоящий момент достигло тридцати трех человек, если считать всех – от констеблей, обходящих дом за домом, до секретарей, отслеживающих все отчеты и документацию по делу. За их спиной стояла вся мощь столичной полиции, в том числе сложные коммуникационные системы, камеры видеонаблюдения, научные лаборатории и огромные базы данных. Проиграв одному человеку, они не могли не прийти в уныние. Их удручало сознание, что они не сумели остановить убийцу.

Итак, в оперативном штабе Линли застал общую подавленность и тишину. Слышался лишь перестук клавиш и кликанье компьютерных мышек. Но и эти звуки смолкли, когда Линли спросил негромко:

– Ну, какие новости?

Инспектор Джон Стюарт оторвался от своей многоцветной диаграммы. Триангуляция точек, где были найдены тела, не дала никаких результатов, сообщил он. Убийца действовал по всему Лондону. Это говорило о хорошем знании города, что, в свою очередь, могло дать подсказку о месте его работы – что-то связанное с разъездами.