Текст книги "Без единого свидетеля"

Глава 31

Прошла ночь, утро сменилось днем, а Линли все сидел рядом с ней. На протяжении этих часов он пытался отделить ее лицо – такое бледное на подушке – от того, чем она теперь стала, от тела, до состояния которого она была низведена. Этим он хотел убедить себя, что он смотрит сейчас не на Хелен. Хелен больше нет. В тот миг, когда для них обоих в жизни все изменилось, она исчезла. Та Хелен, которую он знал, покинула конструкцию из костей, мышц, крови и тканей, и после нее осталась не душа, которая определяла ее, а только субстанция, которая ее описывала. И одна эта субстанция не была и не могла быть Хелен.

Но у него ничего не получалось, потому что все попытки приводили к одному – к наплыву воспоминаний. Слишком долго он знал ее, в этом все дело. Ей было восемнадцать лет, она не принадлежала ему ни в каком смысле, напротив, она была избранницей его лучшего друга. «Познакомься с Хелен Клайд, – сказал Сент-Джеймс. – Я собираюсь жениться на ней, Томми».

«Ты думаешь, из меня получится жена? – спросила она. – У меня нет ни единого таланта, необходимого хорошей жене». И она улыбнулась так, что его сердце раз и навсегда было покорено. Но то была еще не любовь, а дружба.

Любовь пришла позже, через много лет, а между дружбой и любовью была трагедия. Та трагедия, принесшая перемены и горе, до неузнаваемости переделала всех. Хелен больше не та сумасбродка, которой была, Сент-Джеймс больше не задорный игрок в крикет, а Линли обременен знанием, что это он виноват во всем. И прощения ему быть не может. Нельзя сломать людям жизнь и уйти от этого как ни в чем не бывало.

Когда-то ему сказали, что в каждый конкретный миг наша жизнь такова, какой должна быть. В мире, созданном Богом, ошибок не случается, сказали ему. Но он не мог в это поверить. Ни тогда, ни сейчас.

Он вспомнил ее на Корфу, на берегу, лежащую на полотенце. Голова закинута назад, чтобы солнце попадало на лицо. «Давай переедем в солнечные края, – сказала она. – Или по крайней мере, скроемся в тропиках на год».

«Или на тридцать лет? Или даже на сорок?»

«Да. Чудесно. Будем жить простой жизнью. Что скажешь?»

«Что ты будешь скучать по Лондону. Во всяком случае, по обувным магазинам».

«Хм, а ведь верно, – сказала она. – Я пожизненная жертва своих ног. Идеальная мишень для мужчин-модельеров, помешанных на лодыжках и каблуках. Готова первой признать это. Но неужели в тропиках нет обуви, Томми?»

«Есть, но, боюсь, не такая, к какой ты привыкла».

Эта милая болтовня, которая всегда вызывала у него улыбку. Эта головокружительная искрометность.

«Не умею готовить, не умею шить, не умею наводить чистоту, не умею создавать уют. Честно, Томми, почему я нужна тебе?»

Но почему один человек нужен другому? Потому что с тобой я улыбаюсь, я смеюсь над твоими шутками, цель которых, как нам обоим хорошо известно, именно в этом и состоит… заставить меня смеяться. А получается у тебя это потому, что ты понимаешь и понимала с самого начала, кто я такой, что я такое, что не дает мне покоя и как прогнать гнетущие мысли. Вот почему.

И вот она в Корнуолле, стоит в галерее перед портретом, рядом с нею – его мать. Они смотрят на деда с таким количеством приставок «пра», что никто точно не знает, сколько поколений отделяет его от ныне живущих потомков. Но не это ее волнует, а генетика. Она спрашивает у матери: «Как вы думаете, этот ужасный нос может снова выскочить где-нибудь в последующих поколениях?»

«Чрезвычайно неприятная черта», – негромко соглашается мать.

«Он, конечно, дает одно преимущество: бросает тень на грудь в солнечный день. Томми, почему ты не обратил моего внимания на этот портрет до того, как сделал предложение? Я его никогда раньше не видела».

«Мы прятали его на чердаке».

«Как это мудро с вашей стороны».

Ах, эта Хелен. Его Хелен.

Если ты знал человека восемнадцать лет, то с ним тебя будет связывать бессчетное количество воспоминаний. И теперь Линли казалось, что они убивают его. Не тем, что существуют, а тем, что новых воспоминаний больше никогда не появится, и тем, что есть такие, которые он уже навсегда позабыл.

У него за спиной открылась дверь. Мягкая рука опустилась на его руку, вложила в пальцы горячую кружку. Запахло супом. Он поднял глаза на любящее лицо матери.

– Я не знаю, что делать, – прошептал он. – Скажи, что мне делать.

– Я не могу, Томми.

– Если я позволю, чтобы ее… Мама, как я могу позволить, чтобы ее… их? И если я так поступлю, то не будет ли это эгоизмом? Или эгоизм – не сделать этого? Чего бы она хотела? Как мне понять?

Она встала рядом. Линли вновь повернулся к жене. Мать обвила рукой его голову, прижала ладонь к его щеке.

– Родной мой Томми, – проговорила она. – Я бы помогла тебе, если бы это было в моих силах.

– Я умираю. С ней. С ними. И это хорошо. Я хочу умереть.

– Поверь мне, я знаю. Никто не может почувствовать то, что чувствуешь ты, но все мы знаем, что ты чувствуешь. И, Томми, ты должен прожить это. Убежать или спрятаться невозможно. Не получится. Но я хочу, чтобы ты старался ощутить и нашу любовь. Пообещай мне, что ты постараешься.

Она нагнулась и поцеловала его в голову, и этот жест, для него почти невыносимый, нес в себе выздоровление. Но выздоровление было даже хуже, чем то, что лежало перед ним в ближайшем будущем. Это еще хуже – перестать в какой-то день чувствовать эту боль. Господи, как ему жить?

– Саймон вернулся, – сказала мать. – Ты поговоришь с ним? Кажется, есть новости.

– Я не могу оставить ее.

– Я посижу. Или пришлю Саймона к тебе. Или передам тебе, что он скажет, если хочешь.

Он оцепенело кивнул. Она молча ждала, когда он сделает выбор. Наконец он отдал ей кружку, так и не прикоснувшись к супу.

– Я схожу к нему, – сказал он.

Мать заняла его место возле кровати. У двери он обернулся и увидел, как она склонилась к голове Хелен и прикоснулась к темной пряди, упавшей на белый висок. Мать заняла пост у постели его жены. Он вышел.

Сент-Джеймс ждал с другой стороны двери. Выглядел он не таким измученным, как в последний раз, когда Линли видел его; это говорило о том, что он побывал дома и немного поспал. Линли был рад этому. Остальные существовали за счет нервов и кофеина.

По настоянию Сент-Джеймса они отправились в кафе при больнице, и, когда они вошли туда, запах лазаньи заставил Линли предположить, что времени было где-то между часом дня и восемью вечера. В больнице он утратил всякое представление о времени. Там, где находилась Хелен, царил полумрак, но в других больничных помещениях стоял вечный флуоресцентный день, и только меняющиеся лица врачей и персонала, когда одна дежурная смена заступала вместо другой, подсказывали ему, что для остального мира часы шли как обычно.

– Который час, Саймон? – спросил Линли.

– Половина второго.

– Не ночи, дня, я полагаю.

– Да, половина второго дня. Я возьму тебе что-нибудь поесть. – Он кивнул в сторону буфетной стойки из стекла и стали. – Ты что будешь?

– Не знаю. Сэндвич? Я не голоден.

– Смотри на это как на лекарство. Так будет проще.

– Тогда с яйцом и майонезом, если у них есть. На ржаном хлебе.

Сент-Джеймс ушел за едой. Линли нашел свободный столик в углу. Вокруг него сидели врачи и медсестры, родственники пациентов, священники и за одним столом – две монахини. Атмосфера, царящая в кафе, отражала безрадостный характер того, что происходит в здании: приглушенные голоса, серьезные лица, осторожное постукивание посуды и приборов.

Никто не посмотрел в его сторону, и Линли был благодарен за это. Он чувствовал себя так, будто с него содрали кожу и выставили напоказ. Ему казалось, что он ничем не защищен от осведомленности и суждения других людей о его жизни.

Вернулся Сент-Джеймс с двумя сэндвичами на подносе. Один он купил для себя и еще взял порцию нарезанных фруктов, шоколадный батончик и две упаковки сока.

Сначала они поели, храня молчание. Они знали друг друга столько лет – фактически с первого их дня в Итоне, – что слова были бы сейчас лишними. Сент-Джеймс понимает, что происходит в его душе, Линли видел это по лицу друга. Ничего говорить не нужно.

Сент-Джеймс одобрительно кивнул, увидев, что Линли доел сэндвич, и придвинул к нему тарелку с фруктами, за которыми последовал и шоколадный батончик. Когда Линли съел того и другого столько, сколько смог, его друг наконец рассказал, что удалось узнать.

– У полиции Белгрейвии есть оружие. Они нашли его в одном из садов между переулком, где стоял помятый рейнджровер, и домом, где няня сообщила о незаконном вторжении. Им пришлось перепрыгивать через дюжину заборов, чтобы скрыться. И где-то по дороге они обронили оружие. Времени на то, чтобы возвращаться и искать его, у них, по-видимому, не было, если они вообще заметили пропажу.

Линли отвернулся в сторону от внимательного взгляда Сент-Джеймса, потому что знал: его друг наблюдает за ним и отмеряет каждое слово. Он хочет убедиться, что сказанное им не послужит причиной нового срыва у Линли. То есть, делал вывод Линли, Сент-Джеймс знает о том, что произошло в кабинете Хильера… когда? Казалось, в одной из прошлых жизней.

– Я не брошусь штурмовать участок в Белгрейвии, – сказал он. – Можешь говорить все.

– Они практически уверены, что найденное оружие и есть то, из которого… был произведен выстрел. Разумеется, будет сделана баллистическая экспертиза пули, извлеченной из… Хелен, но оружие…

Линли снова взглянул на него.

– Что это за оружие?

– Револьвер двадцать второго калибра, – сказал Сент-Джеймс.

– Купленный на черном рынке.

– Похоже на то. Он недолго пролежал в саду. Домовладельцы уверяют, что ничего о нем не знают, и, судя по свежесломанным кустам, они говорят правду. В других садах растительность тоже помята.

– Отпечатки ног?

– Повсюду. Полиция Белгрейвии поймает их, Томми. Скоро.

– Их?

– Их было точно двое. Один смешанной расы. Другой… Насчет другого пока мало что известно.

– А няня?

– Полицейские взяли у нее показания. Она говорит, что была с порученным ей ребенком, когда услышала, что на первом этаже дома разбилось окно, со стороны сада. К тому времени, когда она спустилось вниз посмотреть, что происходит, они уже были внутри. Она чуть не столкнулась с ними в прихожей. Они уже открывали дверь, чтобы убежать. Она закричала и попыталась остановить их, бог знает зачем. Один из них потерял головной убор.

– Уже занялись составлением фотороботов?

– Я не думаю, что в этом будет необходимость.

– Почему?

– Помнишь, я говорил, на одном из больших зданий на Кадоган-лейн установлены камеры видеонаблюдения? Они попали в кадр. Пленку сейчас обрабатывают. Полиция Белгрейвии собирается показать ее по телевидению, а лучшие кадры напечатают в газетах. Это… – Сент-Джеймс запрокинул голову кверху. Линли понял, как трудно приходится его другу. Трудно не только знать о том, что случилось с Хелен, но и собирать информацию, чтобы затем передать мужу Хелен и ее родственникам. Усилия, которые он затрачивал, не оставляли ему времени на собственные чувства. – Они бросили на это все силы, Томми. Сейчас у них больше добровольцев, чем нужно, потому что они приходят со всех участков в городе. Газеты… Ты ведь не читал последние выпуски? Все это вызвало огромный резонанс. Из-за того, кто ты такой, из-за того, кто она такая, из-за ваших семей, все вместе.

– Как раз то, что обожают таблоиды, – с горечью заметил Линли.

– Но они поднимают за собой все население, Томми. Кто-нибудь из тех, кто знает этих мальчишек, обязательно увидит кадры скрытого наблюдения и сообщит в полицию.

– Мальчишек? – спросил Линли.

Сент-Джеймс кивнул:

– По крайней мере один из них совсем юный. Няня говорит, что на вид ему лет двенадцать.

– О боже…

Линли спрятал лицо в ладони, словно это могло помешать его мозгу сделать неизбежные умозаключения.

Все равно Сент-Джеймс произнес это вслух:

– Возможно, один из воспитанников «Колосса»? В компании с серийным убийцей, правда, не догадываясь о том, кто это?

– Я сам дал ему – им – приглашение в свой дом. Прямо на страницах «Сорс», Саймон.

– Но там не было ни номера дома, ни названия улицы. Если бы убийца стал искать тебя, то не смог бы найти тебя только по тому, что было напечатано в статье. Это невозможно.

– Он знал, кто я такой и то, как я выгляжу. Он мог проследить за мной из Ярда до дома в любой день. И потом ему оставалось лишь построить план и дождаться подходящего момента.

– Если так, то зачем было брать с собой мальчика?

– Чтобы тот согрешил. Тогда, убив Хелен, он смог бы стать следующей жертвой.

Они решили, что Хеймишу Робсону будет полезно провести ночь под замком. Пусть опробует, каким будет его будущее. Поэтому они отвезли психолога в полицейский участок на Шепердесс-уок, который, хоть и не был ближайшим от его квартиры возле «Барбикана», позволил им выбрать маршрут, не заводящий их так глубоко в Сити, как дорога к участку на Вуд-стрит.

Получив с утра необходимые ордеры, большую часть следующего дня они провели в квартире Робсона в поисках улик, которые подкрепили бы их обвинение против психолога. Первую порцию таких улик они нашли в содержимом памяти ноутбука, извлеченном из глубины буфета. Барбаре не потребовалось много времени, чтобы проследить путь Робсона во Всемирной сети по электронным следам, им оставленным.

– Детское порно, – сообщила она Уинстону, когда на экране открылись первые изображения. – Мальчики и мужчины, мальчики и женщины, мальчики и животные, мальчики и мальчики. Тот еще извращенец, наш Хеймиш.

Со своей стороны, Уинстон нашел карту города, на которой кружком было отмечено местонахождение церкви Сент-Люси на углу Кортфилд-роуд. И между страницами карты был вложен один листок с названием и адресом гостиницы «Кентербери» и другой, где под словом «Снежок» был указан телефонный номер.

Эти находки, вместе с тем фактом, что ранее Барри Миншолл опознал Робсона по фотографии, и с учетом того, что телефонный номер клиники, где работает доктор Робсон, заканчивается цифрами два-один-шесть-ноль, послужили достаточным основанием для того, чтобы одна команда техников-криминалистов была направлена в квартиру Робсона, а вторая – в Уолден-лодж. Задачей первой команды было найти дальнейшие свидетельства в машине Робсона. Вторая команда должна была собрать все, что будет иметь к делу, в квартире его матери. Вероятность того, что Робсон привозил Дейви Робсона или других подростков в свое жилище возле «Барбикана», была мала. Но, предполагая, что Дейви Бентон бывал с Робсоном на улице Вуд-лейн, следствие рассчитывало обнаружить подтверждающее это улики в квартире Эстер Робсон.

Обеспечив Робсону срок как минимум за педофилию, Барбара и Нката вернулись в участок на Шепердесс-уок. Оказалось, что Робсон уже связался со своим адвокатом. После нескольких минут ожидания, когда адвокат прибудет из магистрата, Барбара и Нката встретились с адвокатом и его клиентом в комнате для допросов.

Робсон поступил весьма грамотно, взяв себе адвоката-женщину, отметила Барбара. Звали юриста Эми Стрэнн; судя по выражению ее лица, главным достоинством адвоката она считала бесстрастность. Отсутствие всякой эмоциональной реакции она подчеркнула строгой короткой стрижкой и столь же строгим черным костюмом. Ворот белой шелковой блузки был затянут черным мужским галстуком. Она достала из портфеля новенький блокнот, а также папку с бумагами, которые сочла нужным перелистать перед тем, как начать беседу.

– Я уведомила клиента о его правах, – заявила она. – Он выразил желание оказывать вам содействие на этом допросе, поскольку считает, что в расследовании есть ряд важных аспектов, которые вам неизвестны.

Ну разумеется, подумала Барбара. Черт бы побрал его маленькое черное сердце! Психолог, несомненно, догадывается, что ему грозит не один год заключения. Подобно Миншоллу, этот гадкий слизняк уже пытается выторговать себе смягчающий приговор.

– В настоящий момент криминалисты обследуют ваш автомобиль, доктор Робсон, – сказал Нката. – Также производится обыск квартиры вашей матери. Целая команда из Ярда ищет ваш тайник где-то в городе, потому что мы предполагаем, что там вы прячете фургон. И дюжина полицейских разбирает по ниточкам ваше прошлое и настоящее, проверяя, не упущено ли еще что-нибудь.

Осунувшееся лицо Робсона говорило о том, что ночь, проведенная в камере полицейского участка, не была приятной.

– Я не… – начал он.

– Прошу вас, – перебила его Барбара. – Если вы не убивали Дейви Бентона, то мы будем счастливы услышать, что же случилось на самом деле между тем, как вы изнасиловали его, и тем, как его бездыханное тело было найдено в лесу.

Робсон поморщился от грубой формулировки. Этого Барбара и добивалась. Она хотела показать, что благообразные описательные конструкции не изменят того, что случилось с тринадцатилетним подростком.

– Я не хотел причинять ему вред, – сказал Робсон.

– Ему?

– Мальчику. Дейви. Снежок говорил, что они всегда идут на это добровольно. Говорил, что они уже хорошо подготовлены.

– Подготовлены? – повторила Барбара. – Как кусок мяса к обжарке? Посолены и поперчены?

– Он сказал, что они готовы к этому и хотят этого.

– Чего «этого»? – захотел уточнить Нката.

– Контакта.

– То есть изнасилования, – поправила Робсона Барбара.

– Этого не было!..

Робсон посмотрел на адвоката. Эми Стрэнн делала записи в блокноте, но каким-то образом почувствовала взгляд, направленный на нее, и подняла голову.

– Поступайте, как считаете нужным, Хеймиш, – сказала она клиенту.

– У вас на руках следы от недавних царапин, – развила свою мысль Барбара. – А под ногтями Дейви Бентона обнаружены частицы кожи. Также у нас есть доказательства насильственной содомии. Так что же в этом сценарии мы должны понимать как добровольный сексуальный контакт? Кстати, половой акт с тринадцатилетним подростком сам по себе является нарушением закона. Но мы готовы на время оставить этот момент в стороне, хотя бы для того, чтобы выслушать вашу версию романтического соблазнения, которое, по-видимому…

– Я не хотел причинять ему вред, – сказал Робсон. – Просто я запаниковал. Вот и все. Сначала он не сопротивлялся. Ему нравилось… Возможно, он колебался, но не просил меня остановиться, клянусь. Не просил. Ему было приятно. Но когда я развернул его… – Лицо Робсона посерело. Его жидкие волосы прилипли ко лбу. В уголках рта, обрамленного аккуратной бородкой, засохла слюна. – После этого я только хотел, чтобы он не шумел. Я сказал ему, что в первый раз всегда немного страшно, даже чуть-чуть больно, но что ему нечего бояться.

– Ах, какой добрый дядя, – вставила Барбара.

Она хотела выдавить негодяю глаза. Рядом шевельнулся Нката. Она приказала себе охладить пыл, и то же самое, несомненно, пытался внушить ей Нката, используя язык жестов. Но она не хотела, чтобы этот мерзкий человечишка думал, будто их молчание (ее молчание!) подразумевает одобрение, хотя при этом отдавала себе отчет, как важно было сейчас молчать и не мешать Робсону говорить. Она плотно сжала и для пущей надежности прикусила губы.

– Нужно было мне тогда остановиться, – сказал Робсон. – Я знаю. Но в тот миг… Я думал, что если он не будет мешать, то все быстро закончится. И я хотел… – Робсон посмотрел в сторону, но в комнате не было ничего, на чем можно было бы задержать взгляд, за исключением магнитофона, который записывал его слова. – Я не собирался убивать его, – повторил он. – Я только хотел, чтобы он не кричал, пока…

– Пока вы не кончите, – подсказала Барбара.

– Вы задушили его голыми руками, – вступил Нката. – Вы это имеете в виду, когда говорите, что хотели…

– Я не знал, как еще заставить его замолчать. Он сначала только вырывался, а потом закричал, и я не знал, как его успокоить. И потом, когда стал приближаться… когда эмоции взяли верх… Я не понял, почему он вдруг стал таким тихим и вялым. Я думал, что он помогает.

– Помогает. – Барбара не справилась с собой. – Помогает содомии. Изнасилованию. Тринадцатилетний мальчишка. Значит, вы решили, что он вам помогает. И тогда вы закончили свое дело, но потом обнаружили, что трахали труп.

Глаза Робсона покраснели.

– Всю жизнь, – проговорил он, – я пытался не обращать внимания… Я говорил себе, что все в прошлом. Дядя, шутливая борьба, прикосновения. Моя мать, которая хотела, чтобы ее маленький мужчина спал с ней, и возбуждение, которое естественно в любом мальчике… только разве это естественно, если она вызывала его? И вот я сказал себе, что это ничего не значит, я даже женился, но никогда не хотел ее, понимаете, не хотел женщину – полностью сформированную и требующую от меня исполнения супружеского долга. Потом я решил, что мне помогут фотографии. Видео. Такие, которые смотрят в одиночку.

– Детское порно, – сказала Барбара.

– Я даже достигал возбуждения. Поначалу быстро. Но потом, со временем…

– Хочется большего, – сказал Нката. – Всегда хочется большего, это как наркотик. Как вы вышли на МИМ?

– Через Интернет. Узнал на одном форуме. Первый раз я пошел, чтобы посмотреть, просто побыть среди людей, которые чувствуют то же, что и я. Я нес это бремя слишком долго. Эту непристойную потребность. Я думал, что излечусь, если пойду и посмотрю на тех мужчин, которые… которые действительно это делают. – Он вытащил из кармана салфетку и отер лицо. – Но они оказались такими же, как я. Вот что самое ужасное. Они были такие же люди, обыкновенные, только счастливее меня. Им было спокойно. Они достигли той точки, где смогли понять: в физическом наслаждении нет греха.

– Уточним: в физическом наслаждении с маленькими мальчиками, – сказала Барбара. – А как они пришли к тому, что в этом нет греха?

– Потому что мальчики учатся тоже получать от этого удовольствие.

– Да что вы? А как вы и ваши… товарищи определяют, получают мальчики удовольствие или нет, доктор Робсон?

– Я вижу, вы мне не верите… вы думаете, что я…

– Чудовище? Выродок? Генетический мутант, которого нужно стереть с лица земли вместе с подобными вам? Да с чего бы мне думать такое?

Все-таки она не выдержала. Для нее это было уже слишком.

– Барб, – остановил ее Нката.

Совсем как Линли, подумала Барбара. Способен оставаться спокойным, когда требуется, а она этого никогда не умела. Где-то на подсознательном уровне ей всегда казалось, что, сдерживая гнев, она отдает душу на растерзание тому ужасу, который испытываешь, общаясь с нравственными уродами вроде Робсона.

– Рассказывайте, что было дальше, – сказал Нката Робсону.

– Больше нечего рассказывать. Я выждал, сколько смог, до середины ночи. Отнес тело в лес… Было часа три… четыре утра. Никого не заметил.

– Обожженные ладони, нанесение увечий. Расскажите об этом.

– Я хотел, чтобы все выглядело как с теми подростками. Когда я понял, что нечаянно убил его, то эта мысль засела мне в голову, я больше ни о чем не мог думать. Хотел, чтобы все было похоже на те пять убийств, чтобы вы заключили, будто Дейви умер от рук того же серийного убийцы.

– Погодите-ка. Вы хотите сказать, что не убивали остальных подростков? – спросила Барбара.

Робсон нахмурился.

– Вы же не подумали… Неужели вы сидели здесь и думали, будто я серийный убийца? Да это же полная ерунда! Как бы я нашел тех, других подростков?

– А вот это вы нам скажите.

– Я же вам сказал. Все, что я знаю о них, я прочитал из ваших отчетов.

Полицейские молчали. Психолог сам сделал вывод, который подразумевался их молчанием.

– Боже, мое заключение было настоящим! Зачем мне было выдумывать что-то?

– На это у вас есть одна очевидная причина, – ответил Нката. – Чтобы отвести от себя след.

– Но я даже не знал тех мальчиков, тех убитых мальчиков. Я попросту никогда не встречал их и ничего о них не слышал. Вы должны поверить мне…

– А что скажете о Муваффаке Масуде? – спросил Нката. – Его вы знаете?

– Муваф?.. Я никогда… Кто это такой?

– Один человек, с которым мы вам очень скоро устроим очную ставку, – сказал Нката. – Прошло довольно много времени с тех пор, как он видел человека, купившего у него фургон, но надеюсь, что личная встреча освежит его воспоминания.

Тогда Робсон воззвал к адвокату.

– Они же не могут… – начал он, запинаясь. – Разве они могут это делать? Я же помогал. Я рассказал все.

– Это вы так говорите, доктор Робсон, – вставила Барбара. – Но мы, пока работаем здесь, узнали, что лжецы и убийцы зачастую слеплены из одного теста, так что не обижайтесь, если ваши слова не кажутся нам абсолютной истиной.

– Но хотя бы послушайте меня, – протестовал Робсон. – Один мальчик – да. Но это был несчастный случай. Я не хотел, чтобы так вышло. Но вот другие… Я не убийца. Вам надо искать кого-то… Прочитайте мое заключение. Прочитайте внимательно. Я не тот человек, кто вам нужен. Я знаю, что на вас давят, чтобы вы поскорее закрыли дело, а теперь, когда на жену суперинтенданта напали…

– Жена суперинтенданта мертва, – напомнил Нката. – Почему-то вы забыли об этом…

– Вы же не думаете… – Он обернулся к Эми Стрэнн. – Уведите меня отсюда, – сказал он. – Я отказываюсь разговаривать с ними. Они стараются обвинить меня в том, чего я не совершал.

– Все вы так говорите, доктор Робсон, – сказала ему напоследок Барбара. – Стоить вас прижать – типов вроде вас, доктор, – как все вы начинаете петь одну и ту же песню.

Два члена совета попечителей явились к ней с визитом, и это заставило Ульрику прийти к выводу, что серьезные неприятности не на подходе, они уже в дверях. Президент совета, одетый как на парад (только что золотую цепь не повесил на груди в знак своей власти), привел с собой секретаря совета. Разговор вел исключительно Патрик Бенсли, тогда как его спутница пыжилась изо всех сил, чтобы выглядеть как нечто более значительное, чем пустоголовая жена предпринимателя, и демонстрировала свежую подтяжку лица в наиболее выгодных ракурсах.

Ульрике не пришлось долго думать, чтобы понять: угрозы Нейла Гринэма, высказанные во время последнего разговора, не оказались пустыми словами. Это стало ясно, как только Джек Винесс уведомил ее о внезапном появлении в приемной мистера Бенсли и миссис Ричи, желающими переговорить с директором «Колосса». Что ей еще предстояло вычислить, так это то, какую именно из своих угроз выполнил Нейл. За что ее призовут к ответу: за роман с Гриффином Стронгом или за что-то другое?

В последние несколько дней она почти не видела Гриффа. Он активно работал со своей новой группой на курсе адаптации, а когда не был занят с группой, то в «Колоссе» не засиживался, энергично занимался привлечением новых подростков, трудился в трафаретной мастерской и с готовностью выполнял социальную работу, от которой до сих пор успешно отлынивал. Раньше он был якобы слишком занят в «Колоссе», чтобы уделять время этому аспекту своих обязанностей – посещать семьи трудных подростков. Поразительно, с какой наглядностью трагедия показывает людям, сколько времени и возможностей у них на самом деле было для того, чтобы предотвратить эту трагедию. В случае Гриффа нужно было встречаться с родственниками воспитанников вне учебных часов «Колосса». Теперь он серьезно взялся за это, по крайней мере так он сам утверждает. Правда, никто же не знает на самом деле, что именно он делает в те часы, когда его нет в «Колоссе»: возможно, ублажает Эмму-официантку из ресторана на Брик-лейн. Во всяком случае, Ульрика этого не знала и не очень-то хотела знать. Сейчас ее волновали куда более важные вещи. И все-таки – какой интересный поворот в ее судьбе, эта связь с Гриффом. Мужчина, ради которого она готова была пожертвовать почти всем, на поверку оказался никчемным существом.

Однако это прозрение стоило Ульрике многого. Ведь выяснилось, что мистер Бенсли и миссис Ричи пришли к ней из-за Гриффа. В принципе разговор с ними не был бы таким тяжелым, но перед этим ее посетила полиция, выжав из нее все душевные силы.

На этот раз это была Белгрейвия, а не Скотленд-Ярд. Участок прислал своих представителей в лице угрюмого инспектора по фамилии Янсен и констебля, который оставался безымянным и бессловесным на всем протяжении беседы. Янсен первым делом протянул Ульрике фотографию, предложив посмотреть на нее.

Снимок был нечетким, но кое-что разобрать на нем все же было возможно. На нем были запечатлены два человека, которые бежали по узкой улице. Два ряда идентичных домов по сторонам улицы – все двух-трехэтажные – заставляли предположить, что действие происходит среди бывших конюшен. А отсутствие мусора, граффити и пожухлых растений на окнах говорило, что два бегущих человека находятся в фешенебельном районе.

Ульрика догадывалась, что от нее хотят услышать, знакомы ли ей лица людей, бегущих под камерами скрытого наблюдения (качество и сюжет снимка не оставляли сомнений, что это кадр из видеозаписи). И поэтому она вгляделась в лица.

Более высокий из двух человек – ей он показался мужчиной – как-то сумел вычислить, что их снимает видеокамера, и предусмотрительно отвернул лицо. Вдобавок он натянул шапку почти до подбородка. Воротник куртки был поднят, на руках перчатки, и одет он был с головы до ног в черное. Он вполне мог быть густой тенью, а не человеком.

Его спутник поменьше не отличался такой же сообразительностью. Его лицо, хотя не во всех деталях, было достаточно различимо, чтобы Ульрика могла с уверенностью – и облегчением – сказать, что она его не знает. Он даже смутно никого не напоминал, а она видела, что сразу признала бы его, если бы они были знакомы, из-за прически – незабываемой пышной шапки кудрявых волос – и крупных пятен, усеявших его лицо. Ульрика оценила его возраст в тринадцать лет или даже меньше. И по ее мнению, он был смешанного происхождения.

Она вернула фотографию Янсену.

– Я его не знаю, – сказала она. – Мальчика. То есть не знаю их обоих, хотя про высокого не могу сказать наверняка, потому что у него закрыто лицо. Похоже, он заметил камеру. Где она была?

– Их было три, – ответил Янсен. – Две на доме, одна через дорогу напротив. Этот снимок сделан одной из камер, что установлены на доме.

– А почему вы ищете их?

– Застрелили женщину на пороге дома. Возможно, это дело рук вот этих двух типов.

Больше он ничего ей не сказал, но Ульрика догадалась об остальном. Она видела газеты. Жена суперинтенданта, того самого, который приходил в «Колосс», чтобы поговорить с Ульрикой о смерти Киммо Торна и Джареда Сальваторе, была застрелена на ступеньках перед собственной входной дверью в Белгрейвии. Крик стоял по этому поводу оглушительный, особенно надрывалась бульварная пресса. Преступление было неслыханное для такого района, и его жители стремились поведать миру о своих чувствах всеми возможными способами.

– Он не из наших, этот подросток, – сказала Ульрика инспектору Янсену. – Я никогда не встречалась с ним.