Текст книги "Скажи, что ты моя"

Положив голову на ладони, я увидела внизу свое отражение – темную тень в черном кофе. Выпрямила спину и стала разглядывать других посетителей, которые читали или увлеченно беседовали друг с другом. Я же находилась совсем в ином мире. У меня с ними не было ничего общего. Рука моя дрожала, когда я подносила чашку ко рту.

Сообщение о моей смерти повлияло на меня серьезнее, чем мне это поначалу показалось. Кто-то ненавидит меня. Кто-то хочет, чтобы я умерла. Кто? И почему?

Я еще раз мысленно проговорила все проблемы. Все вопросы. Попыталась разложить их по категориям, рассуждать логично, но я была слишком взвинчена.

В кондитерскую зашли четыре молодые мамочки. Припарковав коляски возле столика рядом со мной, они раздели своих детишек, орущих и шумных. Раз за разом деток призывали вести себя потише, не лазить на столы и стулья. Мамы смеялись, обсуждали планы на зимний отпуск и покупку виллы.

Чувство, что меня загнали в угол, стало невыносимым. Так и не допив кофе, я встала из-за стола и вышла на улицу. Пошла налево, спустилась по лестнице в метро и пожалела, что утром позволила Хенрику подвезти меня на работу. Поезд до Альвика был набит мокрыми раздраженными пассажирами. Влажный, спертый воздух пах потом. Все стремились домой или куда-то еще. Каждый хотел бы находиться где-то в другом месте.

У меня жгло в затылке, словно кто-то за моей спиной пристально уставился на меня.

Обернувшись, я окинула взглядом пассажиров. Никому не было до меня дела.

В Альвике я пересела на автобус. Струи дождя стекали по стеклам. На мокрых улицах блестел свет фонарей. Мир за окнами был размыт и уныл. Небо казалось темным и безразличным. Я вышла на своей остановке и побрела домой под дождем.

И снова у меня возникло неприятное чувство, будто за мной следят. Я остановилась, огляделась по сторонам, но никого не увидела. Прибавила шагу.

Войдя в дом, я повесила плащ на вешалку, прислонила сумку к комоду. Я одна дома. Эмиль скоро вернется, Хенрик придет позже, если не останется сидеть на работе допоздна. Нужно бы приготовить ужин. Нет сил. Не хочу.

Почему я не позволила маме приготовить еды на всю неделю? Я могла бы позвонить Хенрику, попросить его что-нибудь купить по дороге. В смысле – когда он освободится, в последнее время я никогда не знаю, к какому часу его ждать.

Зайдя в гостиную, я остановилась у окна и прижалась лбом к холодному стеклу. Закрыла глаза.

Бокал вина. Горячая ванна. Отоспаться. Вот что мне нужно. Симптомы очевидны, и если я не отнесусь к ним серьезно, все может закончиться катастрофой.

Я открыла глаза.

На улице стоял мужчина в темном бесформенном плаще с низко опущенным на лицо капюшоном. Руки неподвижно висели по швам.

У меня перехватило дыхание, я отступила на шаг назад. Мужчина, наблюдающий за мной, стоял неподвижно. Я обернулась, схватила со стола свой телефон, чтобы позвонить в полицию. Когда я снова взглянула в окно, там никого не было.

Ветер хлестал деревья, дождь барабанил в окно.

Я стояла, замерев с телефоном в руке, готовая набрать номер. Вгляделась в сад, посмотрела на улицу.

Мужчина в дождевике бесследно исчез.

Керстин

Не меньше получаса я потратила на то, чтобы навести порядок на полках в кладовке. Хаос сводит меня с ума. Если бы все старались поддерживать здесь порядок, хотя бы чуть-чуть, мне не пришлось бы постоянно тратить на это время.

С другой стороны, распорядок дня дает мне чувство покоя. Я всегда считала, что это важно – ходить на работу, день за днем выполнять одни и те же задачи. От этого я чувствую себя спокойно. Возникает ощущение осмысленности.

Анна-Лена просунула голову в дверь кладовки.

– Керстин, у вас найдется минутка?

– Когда закончу здесь, – ответила я.

Чего ей от меня нужно? Я посмотрела на часы и отметила, что она пришла сегодня на сорок минут раньше. Такое с ней часто случается. И ей, конечно, хочется, чтобы все это заметили. Такая старательная, такая ответственная Анна-Лена. Ей всего тридцать пять, однако она совершенно естественно чувствует себя в начальственном кресле. Но что-то я ни разу не видела, чтобы она прибиралась в кладовке. Вряд ли такое когда-нибудь произойдет. Она слишком важная персона, чтобы заниматься такими делами.

Я расставила моющие средства на полке ровными рядами. Затем не спеша заперла дверь кладовки и медленно пошла по коридору. Мне торопиться некуда.

– Вы чего-то от меня хотите? – спросила я, заходя в ее кабинет.

– Садитесь, – сказала Анна-Лена и указала на стул напротив себя. Закончив какое-то дело, она повернулась ко мне.

– Я слышала, что у нас в последнее время возникли трудности?

– Мне кажется, у нас на редкость тихо и спокойно. Кто сказал, что у нас трудности?

– Кто – не имеет значения.

Бегающий взгляд, виноватая улыбка.

– Вы проявляли нетерпение и были грубы с проживающими.

– Так речь обо мне? Это со мной у кого-то были трудности?

Анна-Лена избегала смотреть мне в глаза, перебирала бумаги на столе.

– Горько это слышать, – продолжала я. – А что именно этот кто-то видел?

– Ну, она не говорит ничего конкретного, но…

– Тогда очень трудно что-либо обсуждать, – прервала я. – Если этот кто-то не видел, как я что-то делаю не так.

– Во всяком случае, у нее сложилось такое впечатление. И Грета жаловалась.

– Грета? – я засмеялась, чтобы показать, что я думаю по этому поводу. – А на что она не жалуется? Эта женщина считает, что все все делают не так. Она всегда недовольна. Вы бы это почувствовали, если бы хоть раз сами поработали со старичками.

Анна-Лена вздохнула, словно я сморозила несусветную глупость.

Интриги на работе мне уже поперек горла стоят. Особенно допросы такого рода. Они объединяются против меня, жалуются, что я якобы постоянно прошу меня подменить, ухожу раньше времени. Чего они только не придумают, чтобы испортить мне настроение! Однако все это высосано из пальца.

Я не самый общительный человек в коллективе, мне это хорошо известно. Видимо, в этом-то все и дело. Между тем я работаю здесь дольше всех. Я и Ритва. Скоро шестнадцать лет, как мы здесь. Что бы они делали без меня? Новые звездочки типа Анны-Лены обычно не задерживаются надолго. Чтобы справиться с такой работой, нужно нечто большее, чем желание поиграть в начальника. То, что на бумаге, принципиально отличается от повседневной работы. Теория – это одно, практика – совсем другое. Некоторые люди совсем далеки от реальности, это ясно.

– Я просто хотела это с вами обсудить, – сказала Анна-Лена и сделала важное лицо.

– Я всегда делаю свою работу наилучшим образом.

– Керстин, дорогая, почему вы сразу становитесь в оборонительную позицию? Мы должны поговорить об этом. На вас жалуются. Не в первый раз. Понимаю, что вам было тяжело в связи с мужем и все такое. Но работа не должна страдать.

Она не понимала. Ничего не понимала. Просто ни грамма.

Не говоря ни слова, я встала и вышла из кабинета. Анна-Лена вышла за мной в коридор и окликнула меня. Я сделала вид, что не слышу.

Сказать, что мне нравится здесь работать, было бы, мягко говоря, преувеличением. Бесконечные мелкие дрязги, разные мнения по поводу того, как делать работу и как ее распределять. Простые вещи усложняются, и в результате дел становится вдвое больше. Чаще всего именно мне приходится в конце концов все разбирать за всеми. А эта молодежь, которой удалось устроиться на почасовую! Разве не разумно было бы требовать, чтобы у них наличествовала хоть какая-то трудовая мораль? Они вообще плюют на старичков и выполняют только необходимый минимум. Они все усложняют, просят их подменить или звонят в последнюю минуту и сообщают, что заболели. И всегда это происходит в пятницу вечером или в понедельник утром. Я прибегаю и выручаю, когда могу. И что мне за это? Ни одного доброго слова. Мир неблагодарен.

Порой меня увлекает мысль о том, чтобы поменять место работы. Но мне скоро пятьдесят. Я слишком стара, никто не захочет меня брать, рынок труда для меня закрыт. Лучше уж я буду работать себе потихоньку в доме престарелых Хельшё, с этими противными коллегами и этим бестолковым руководством, которое само не знает, чего хочет.

Я зашла в комнату персонала.

– Скоро домой наконец-то! – произнесла Ритва с заметным финским акцентом.

– Да, – ответила я. – Наконец-то.

– Мы с моим стариком собираемся в ИКЕА. Ты там уже побывала?

– Нет, не была. Мне не нужна новая мебель – достаточно того, что уже есть.

– А мой-то так рад, что они открыли магазин здесь, в Бурленге, – со смехом сказала Ритва, – так что ему не приходится каждый раз ехать в Евле.

– Привет! – воскликнула Сесилия, влетая в кухню.

Я отвернулась. Ее я просто не переношу. Сколько ей – двадцать три? Двадцать четыре? Невзрачная студентка медицинского колледжа, которая думает, что обладает невероятными знаниями. Слава богу, она хотя бы работает с нами не каждый день. Всегда рвется рассказать, как все есть на самом деле и как должно быть. Молодежь, поучающая старших, – что может быть более нелепым? Сопляки, начинающие говорить важным тоном только потому, что их случайно взяли на работу.

За ней вошла Хатти, женщина лет сорока – кажется, из Ирана. Она редко что-то говорит, но такая симпатичная, скромная. Не прет вперед и не выпячивает себя, как некоторые другие.

– Хочешь кофе, Керстин? – Ритва протянула мне чашку. Я опустилась на ближайший стул и положила себе три куска сахара. Сегодня я их заслужила.

Ритва налила и Хатти, которая приняла из ее рук чашку и благодарно улыбнулась.

– А мне не надо, спасибо, – сказала Сесилия, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. – Не понимаю, как вы можете целыми днями пить кофе.

Она принялась заваривать себе травяной чай, основательно и демонстративно.

– От этой работы просто голова кругом идет. Как вы все можете так убиваться год за годом?

– Повезло, что ты не убиваешься, – ответила Ритва и села рядом со мной. – Ты ведь всю жизнь проработала в таких домах, да, Керстин?

– Ну да, почти что, – ответила я. – Но вкалывать пришлось, это верно.

– Слишком много дел, – воскликнула Сесилия и положила ноги на стул рядом с собой. – Слишком мало времени.

– Нужно спокойно, – произнесла Хатти. Я улыбнулась ей, чтобы поддержать ее. Она все лучше и лучше говорит по-шведски. Если бы все так старались и шли к своей цели.

– Кто-то должен делать работу, – сказала Ритва с мрачным видом. Она человек суровый и ни перед кем не выслуживается. Делает свое дело и уходит домой. Никаких разговоров. Точно как я.

– Как там Изабелла, ей нравится в Стокгольме? – спросила она.

– Похоже, да, – ответила я.

Мне не хотелось рассказывать, как я волнуюсь за свою дочь. Через несколько минут я сдам смену вечернему персоналу, переоденусь и уеду домой. Домой к полной тишине. Однако я продолжала:

– Но было бы лучше, если бы она вернулась домой.

– Зачем? – спросила Ритва. – И для кого было бы лучше?

Я вздрогнула от этого нескромного вопроса. Но Ритва такая, я ее хорошо знаю. Пришлось проглотить обиду.

– Мне кажется, так было бы лучше для нее, – сказала я. – С тех пор, как умер Ханс, она стала сама не своя. Даже начала ходить на психотерапию.

– Звучит так, словно это что-то плохое, – произнесла Сесилия.

– Я этого не говорила.

– Но если ей тяжело – разве не хорошо, что у нее есть с кем поговорить?

– Может быть, – ответила я. – Но ведь она может поговорить со мной. Не знаю, хорошо ли это – обсуждать свои личные дела с незнакомыми людьми.

В кофейной чашке звякнула ложка: я продолжала размешивать сахар, хотя он давно растаял. Лицо горело оттого, что все уставились на меня. Лучше бы я промолчала.

– Я знаю свою дочь, – продолжала я. – Сейчас она особенно уязвима.

– Тебе не о чем тревожиться, – возразила Ритва. – Изабелла – хорошая девочка.

– Мне кажется, иногда полезно поговорить с человеком со стороны, – сказала Сесилия. – Всем полезно было бы хоть раз пройти курс психотерапии, я в этом совершенно уверена.

Само собой, ты так думаешь. А если ты так думаешь, то это автоматически становится истиной, не так ли? Ты в два раза моложе меня, но все знаешь лучше всех. Но ты даже представить себе не можешь, как я скучаю по моей доченьке и как тревожусь за нее.

– Само собой, я ее поддерживаю, – произнесла я после паузы. – Если она сама этого хочет, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ей помочь.

Я в полном отчаянии. Что они вообще понимают? Случается ли им лежать всю ночь без сна, переживая за свою родную кровиночку? Знают ли они, каково это – видеть, как твой единственный ребенок все больше отдаляется от тебя? Изабелла с каждым днем все больше ускользает от меня. Они не понимают, они даже представить себе не могут, что это такое. Бесполезно пытаться им что-то объяснить. Я допиваю кофе и ухожу сдавать смену.

Мой старенький «ниссан», слава богу, завелся с первой попытки. Прежде чем выехать с парковки, я протерла запотевшие стекла рукавом. Проехала по Хемгатан, выехала на Фалувеген. Позади меня загудел другой водитель, мигнул мне. Меня обогнал молодой парень и показал мне средний палец. Да-да, я должна была остановиться перед перекрестком. Просто слишком много всего. Мысли вертятся в голове, как сумасшедшие. Я сама не своя.

Я свернула к дому. Долго сидела в машине и размышляла. Приятно было уйти с работы, но мне не хотелось домой, где меня ждала только пустота. Если бы Изабелла захотела снова вернуться домой! Тогда мы были бы вместе. Как прежде. Все стало бы, как прежде.

К моему величайшему удивлению, она позвонила вчера и рассказала о психотерапии. Раньше эта тема была табуирована. Изабелла отказывалась что-либо рассказывать. Даже вела себя совершенно нагло: заявляла, что меня это не касается. Теперь она в полном восторге. Говорит, это так много ей дает, от терапии такая польза! Но когда я спросила, что именно это дает, она не захотела отвечать. Но все в группе как бы на ее стороне, понимаешь, мама?

Нет, не понимаю. Совершенно не понимаю я этого.

В моем представлении свои проблемы нужно решать самому, просто по-другому никак. Я хочу, чтобы Изабелла разговаривала со мной, а не с какими-то случайными людьми в группе психотерапии. Кто знает, что это за люди, какое у них прошлое, что они там ей насоветуют? Я хочу, чтобы мы во всем разобрались сами, чтобы мы с ней сели и поговорили. Но придется дать ей сначала попробовать другой путь. Посмотрим, увидим. Настанет момент, когда все разрешится, уж об этом я позабочусь.

Моя сумочка лежала на заднем сиденье, и я с трудом повернулась всем телом, чтобы дотянуться до нее. У меня все занемело. По дороге к дому я остановилась и потянулась. Забыла почту. Повернувшись, я пошла назад.

Почтовый ящик на воротах я купила на аукционе вскоре после того, как мы переехали сюда. Он сделан в форме домика, с резными наличниками и заборчиком, с тонкими изящными деталями. Я просто не могла устоять.

Но потом Изабелла врезалась в него на велосипеде, так что он свалился и заборчик сломался. Сколько ей тогда было? Кажется, семь. Я расстроилась и, вероятно, немного рассердилась. Изабелла тоже огорчилась. Ханс отремонтировал домик, насколько это было возможно, и приделал его на место. Он по-прежнему красив, хотя и не такой, как раньше.

Я поговорила с Изабеллой по душам, объяснила, что можно испытывать грусть и разочарование, это не опасно. Можно снова помириться. Я заклеила пластырем ее поцарапанное колено и объяснила ей, что жизнь идет дальше. Показала, что мы всегда будем вместе, что бы ни случилось.

В соседнем доме открылась дверь. Гунилла вышла и села на лестницу. У меня не было ни малейшего желания выслушивать ее благонамеренную болтовню. Я пошла по дорожке, не глядя в ее сторону. Гунилла окликнула меня, но я не обратила внимания. Долго возилась с ключами, отперла дверь и вошла. Закрыла за собой дверь и заперлась на замок. Только теперь я позволила себе опуститься на пол в прихожей.

По спине тек пот, сердце отчаянно стучало, голова кружилась. Не знаю, в чем причина – наверное, стресс. Все разочарования. Все тревоги, все заботы. Грусть по Хансу.

Я оплакиваю его. И оплакиваю, и ощущаю облегчение. Свободу.

Разве так бывает?

Странная штука жизнь. Можно ли в ней вообще что-нибудь понять?

Я долго сидела на одном месте. Потом взяла телефон и позвонила Изабелле. Она тоже соскучилась по мне, я в этом уверена.

Стелла

Эмиль и Хампус, сын Перниллы, сидели на заднем сиденье, голова к голове, уткнувшись в свои телефоны.

– Подумать только, вы знаете друг друга всю жизнь! – сказала я и увидела в зеркало, как они переглядываются. – Какие вы лапочки!

– Мама! – возмутился Эмиль.

Хампус засмеялся.

– Вы с моей мамой так похожи! – сказал он.

– Странно, с чего бы это? – усмехнулась я и припарковала машину перед спорткомплексом наискосок от небоскреба редакции «Дагенс нюхетер». – Твою сумку я оставлю у Перниллы, Эмиль!

– Спасибо, мама!

Они уже успели вылезти из машины, когда я закричала вслед Эмилю «Пока!». В ответ он лишь взмахнул рукой и ушел. В очередной раз мне бросилось в глаза, до чего же он похож на Хенрика. Высокий, долговязый, с тем же мальчишеским шармом.

Я смотрела им вслед – как они идут со своими спортивными сумками и баскетбольными мячами в руках. Когда они зашли в стеклянные двери, я завела мотор и поехала обратно к Пернилле. Она жила на набережной Кунгсхольмс-Странд.

Мы с Перниллой выросли в одном квартале, учились в одной школе с первого по девятый класс. Она мне как сестра – гораздо ближе, чем Хелена. В тот же год, когда я родила Эмиля, у нее родился Хампус, и мальчишки часто проводят время вместе даже после тренировок.

Она была одной из немногих, кто продолжал звонить, когда пропала Алиса. Других друзей я растеряла – они пошли учиться в гимназию[5]5
  Гимназия в Швеции – 3-годичное профильное обучение после 9-го класса.


[Закрыть], устраивали вечеринки и жили полноценной жизнью. После исчезновения Алисы Пернилла стала единственным человеком, с которым я поддерживала связь. Вернее, это она поддерживала связь со мной.

Никто не видел, насколько мне плохо. Ни мама, ни тем более Хелена. Только Пернилла.

У меня началась мания. Я делала все возможное, чтобы заглушить чувство вины, забыться. Постоянно куда-то неслась. Много пила. Бежала в туман алкоголя, наркотиков, бесконечных тусовок. Ложилась в постель с незнакомыми парнями и случайными мужчинами. Задним числом я никого из них даже вспомнить не могла – ни как их звали, ни как они выглядели. Со стороны могло показаться, что я наверстываю упущенные подростковые годы. Но на самом деле все обстояло иначе. Я была на грани полного срыва.

Я предвкушала вечер у Перниллы. Мне было важно поговорить с ней, рассказать обо всем, что произошло в последнее время. Найдя парковочное место, я спустилась к набережной.

– Выпьешь вина или ты за рулем? – спросила Пернилла, когда я плюхнулась на диван.

– Открывай. Заберу машину завтра, – ответила я. – Как здорово, что ты разрешила Эмилю остаться у вас ночевать.

– Мне самой приятно.

Сквозь высокие окна открывался вид на канал и Карлбергский дворец. Пернилла включила музыку, налила мне вина. Я принялась перебирать журналы на столе.

– «Здоровье и Фитнес», «Будь в форме», «Fitness Magazine», – сказала я. – Похоже, ты воспринимаешь свое новое хобби всерьез.

– Не надо иронизировать, – ответила Пернилла. Она села на диван рядом со мной. – Это не хобби. Это стиль жизни.

– А этот стиль жизни включает в себя вино вечером в четверг?

– Я верю в баланс, – уклончиво ответила Пернилла и подняла бокал. – Никогда не поздно начать. Сейчас ты стройная, Стелла, но и ты со временем обвиснешь. Fit over forty, посмотри этот хэштег в «Инстаграме».

– У меня нет «Инстраграма».

– Ты динозавр, – вздохнула она. – Станешь морщинистой и дряблой, если не будешь двигаться. Пошли вместе в зал, выгоним из организма всякую дрянь, это так круто.

– Я двигаюсь. Иногда играю в теннис.

Она фыркнула.

– Могу предложить тебе на выбор целый выводок прекрасных накачанных личных тренеров. Такого на теннисном корте не найдешь.

Я засмеялась. Пернилла в своем репертуаре. Я была рада, что приехала к ней.

– Давненько мы так не сидели, – сказала я, поджимая под себя ноги.

– И не напивались до чертиков посреди рабочей недели?

– А у нас запланировано напиться до чертиков?

– План достаточно гибкий, – ответила Пернилла и придвинула мне блюдо с сыром и крекерами.

– В выходные я общалась с мамой.

– Ну и как?

– Все хорошо.

Я взяла крекер, надкусила его. У Перниллы звякнул мобильник, она достала его, открыла сообщение – и унеслась куда-то в свой мир.

Собравшись с духом, я спросила:

– Ты до сих пор поддерживаешь контакты с Марией?

– С Марией Сундквист?

– Ну да. Или с Даниэлем. О нем что-нибудь слышно?

Я изо всех сил старалась говорить небрежным тоном.

– В последние годы не часто. Мы друзья в фейсбуке. Мария живет в Арвидсъяуре, Даниэль в Бру.

Она покосилась на меня.

– А что? Почему ты спрашиваешь?

Я пожала плечами.

– Встретила девушку, которая очень похожа на Марию.

Пернилла, похоже, удовлетворилась моим ответом. Она снова посмотрела на дисплей телефона, улыбнулась тому, что там увидела.

– В последнее время я много думала об Алисе, – сказала я.

– Почему?

Пернилла нахмурила лоб и наконец подняла на меня глаза.

– Так вот чем был вызван твой вопрос. Почему ты думала о ней?

– Почему? – переспросила я. – Странный вопрос.

– Прости, Стелла, я не хотела тебя обидеть.

Она придвинулась поближе ко мне и положила мне руку на плечо.

– Сегодня, когда я смотрела на Эмиля и Хампуса, у меня возникла мысль, какой бы она была сегодня. Как бы она выглядела.

– Послушай, не думай об этом! Какой смысл снова это все перемалывать? Это ни к чему не ведет.

– А если она жива?

Пернилла взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза.

– Тебе пора уже это прекратить. Помнишь, что случилось в прошлый раз? И как тебе было плохо? Оставь это позади, Стелла. У тебя есть Хенрик и Эмиль. Алисы больше нет.

– Откуда ты знаешь? А если я знаю, что она жива и что она…

– Стелла, перестань. Я была на ее похоронах.

Пернилла нетерпеливо мотнула головой. Ее телефон снова тренькнул, и она не смогла удержаться, чтобы не заглянуть в него.

– Возможно, ты ощущаешь стресс? – продолжала она. – В последнее время тебе нелегко пришлось на работе, не так ли?

Я вспомнила объявление о моей смерти. Загадочного мужчину в дождевике, стоящего на улице и наблюдающего за мной через окно. Мне хотелось поговорить с Перниллой об этом, но она не слушала меня.

– Хорошо, забудем обо всем, – произнесла я и отхлебнула большой глоток вина.

– У вас с Хенриком все хорошо?

– Все тихо.

– Вам нужен горяченький уик-энд наедине, – сказала Пернилла и подмигнула мне. – Отправьте Эмиля ко мне. А сами уезжайте и чудесно проведите время вдвоем.

Бесполезно. Мне казалось, что я смогу поговорить с ней, что она меня поймет.

– Кто там так рвется с тобой пообщаться? – спросила я, кивая в сторону телефона.

Пернилла улыбнулась.

– Мой личный тренер. Я рада, что вы так любезно с ним обошлись, когда мы встречались в прошлый раз.

Так легко оказалось сменить тему. Судя по всему, остаток вечера мы будем болтать о ерунде. Внезапно я пожалела, что приехала сюда.

– Да, он симпатичный, – кивнула я. – Хенрику он понравился.

– Правда? – воскликнула Пернилла с явным облегчением. – Хампусу он тоже нравится. Знаю, он моложе меня, но он такой добрый. И такой веселый. Рядом с ним я чувствую себя особенной.

Пернилла произнесла длинный монолог. Себастьян такой замечательный, куда более зрелый, чем кто-либо другой из мужчин, с которыми она до сих пор встречалась, он очаровательный, такой внимательный, хорош в постели, такой выносливый, такой тренированный, молодой, и сильный, и красивый, и она никогда не испытывала ничего подобного.

Я не мешала ей. Попивала вино, а на душе у меня скребли кошки.

Я пыталась поговорить с мамой, потом с Перниллой. Ни одна из них не проявила ни капли понимания. Обе считают, что я должна забыть все, что было, и смотреть вперед.

Я думала о Даниэле. Мне не хватало его, я чувствовала, что тоскую по нему. Как бы я хотела встретиться с ним, услышать, что он мне скажет. Однако не уверена, что он захочет меня выслушать. Особенно учитывая, чем все закончилось в прошлый раз.

На прощание Пернилла обняла меня и прошептала, что готова снова со мной встретиться, если я захочу поговорить. Я умолчала о том, что именно ради этого сегодня и приходила. Но она полностью поглощена своим новым увлечением.

Она предложила вызвать мне такси, но я ответила, что прогуляюсь до метро, подышу свежим воздухом. Мы снова обнялись, и я ушла.

На улице было холодно, я поплотнее закуталась в пальто, шагая вверх по Игельдаммсгатан. Часы показывали половину девятого, но вокруг было пустынно. На Флемминггатан тоже почти никого не было. Я редко испытываю страх, но тут я невольно прибавила шагу. И пожалела, что выпила, а то села бы за руль.

Я свернула направо по Санкт-Эриксгатан, спустилась в метро. Приложила карточку к турникету, прошла к эскалатору. Мои шаги громко отдавались в пустынном вестибюле. Меня опять кто-то преследует? Или это игра воображения? Всю дорогу от дома Перниллы меня не покидало странное чувство. Словно кто-то наблюдает за мной. Не сводит с меня глаз. Следует за мной, как тень.

Я пошла еще быстрее.

Мужчина под моим окном, стоявший под дождем и смотревший на меня. Я буквально видела перед собой его бесформенный дождевик. Капюшон, низко надвинутый на глаза.

Я остановилась и обернулась.

Никого.

Эскалатор полз еле-еле. Я побежала вниз, не сводя глаз со ступенек. Вылетев на перрон, я остановилась и снова обернулась. Потом двинулась в путь и тут же столкнулась с кем-то, кто схватил меня за руки. Я вскрикнула и отшатнулась.

– Осторожно, мадам!

Передо мной стоял короткостриженый накачанный охранник. Он смотрел на меня с добродушной улыбкой.

– Извините, – пробормотала я. – Я вас не заметила.

Он пожелал мне приятного вечера и продолжил путь наверх.

Всю дорогу в метро я сидела как на иголках. Автобус не приходил целую вечность. Я размышляла, не вызвать ли все же такси, или, может быть, позвонить Хенрику и попросить его забрать меня? Но это казалось полной глупостью. Я не хотела поддаваться страху. В конце концов автобус подошел, и я села в него.

Когда я вышла на своей остановке, вокруг была кромешная тьма. Фонари не горели, и я бросилась бегом. То и дело оглядывалась, но никого не видела. Я вбежала на дорожку перед домом. Задыхаясь, дрожащими руками вытащила из сумочки ключ, и после нескольких попыток мне удалось вставить его в замок. Отпирая дверь, я услышала за собой какой-то звук и стремительно обернулась. Ветер сломал ветку у ворот. Она упала и теперь валялась между столбиков. Я распахнула дверь и ворвалась в дом. Закрыла дверь за собой и заперла ее на замок.

В доме было темно. Хенрик еще не вернулся. Я послала ему эсэмэску, спросила, до какого часа он сегодня работает. Ответ не приходил. Мне срочно было нужно поговорить с ним об Алисе. И о мужчине в дождевике.

Я опустилась на пол в прихожей. Сердце отчаянно билось, эти удары отдавались во всем теле, мне было тяжело дышать, поле зрения сузилось в узкий световой круг.

Я легла на бок и притянула колени к груди.

Вдох. Выдох.

Приступ прошел.

Я поднялась с пола и направилась в гостиную. Плотно задернула шторы. Прошла в комнату Эмиля и взяла клюшку для гольфа. Включила телевизор, нашла какую-то дурацкую комедию и сделала звук погромче. Держа в одной руке телефон, а в другой клюшку для гольфа, я села и откинулась на спинку дивана.

Изабелла

Была пятница, мы сидели в кафе рядом с институтской библиотекой – Юханна, Сюзи, Марьям и я – и решали задачки по механике. Я снова начала оставаться после лекций, чтобы делать с ними домашние задания. Иногда мы заходили в кафе или ехали в город, закончив дела. С каждым разом я чувствовала себя все естественнее. Как приятно принадлежать к компании, не быть одной, не быть изгоем.

Все школьные и гимназические годы я пережила, сосредоточившись на учебе. Близких друзей у меня никогда не было. С самого начала я мечтала уехать из Бурленге. Мне хотелось начать все с чистого лица, стать тем, кем я хочу.

Консультант по профориентации убедил меня поступать в институт, потому что у меня были хорошие отметки. Папа счел, что мне надо попробовать: он понимал меня, знал, что мне нужна самостоятельность. А вот мама этого совсем не понимала. И до сих пор не понимает. Интересно, почему? Ведь сама она в молодости много раз переезжала с места на место. Но когда речь заходит обо мне, она тревожится из-за всего на свете. Она хочет все обо мне знать, хочет от всего меня защитить. Произносит длинные пафосные речи о том, как ужасен этот мир, как опасны люди. Никому нельзя доверять. Как это тяжело! Все это отравляло мне жизнь.

Если бы папа умер до того, как я уехала в Стокгольм, я бы так навсегда и осталась дома. Убеждена – все так бы и было. Крутилась бы, как белка в колесе, сидя за кассой в магазине или работая в доме престарелых, как мама. Без друзей, без настоящей жизни. Как мама.

Жизненный опыт у меня совсем иной, чем у моих сверстников. Я словно с другой планеты. С совершенно пустой планеты.

Когда они говорят о музыке, я не могу участвовать в разговоре. Маме не нравится «вся эта попса». У нее начинается головная боль. Отпуск во Франции, в Таиланде, Греции или США? Мы ездим к родственникам папы в Норрланд. Мода – это даже не смешно. Большинство моих вещей куплено в секонд-хенде в Бурленге. Подержанные, унылые, бесформенные. Мне всегда говорили, что нет нужды покупать новое, что это слишком дорого. Но самое ужасное – я иногда чувствую, что становлюсь похожей на свою маму. Такой же сварливой, мелочной, ограниченной и завистливой. Я не хочу стать такой, как она. Ни за что!

Как я рада, что мне удалось уехать. Однако случается, что я тоскую по Даларне. И более всего мне не хватает бабушки.

Моя бабушка Айна именно такая, какой и должна быть настоящая бабушка. Седая, кругленькая и самая добрая на свете. Она по-прежнему живет в Кюбе в своем домике у железной дороги. Красный домик с белыми углами, входная дверь выкрашена голубой краской.

Сад у нее больше, чем наш, открытый, словно приглашающий в него войти. Клумбы ухожены, на них растут розовые и белые пионы, розы разных сортов и иногда лилии. Хотя большинство из них, конечно, уже давно отцвели. Посреди участка стоит узловатая яблоня, в это время года ветки ее сгибаются под тяжестью яблок. В дальнем конце участка спрятался детский домик, а рядом с ним обычно стоял батут. Я могла прыгать на нем часами, махая рукой проходившим мимо поездам.

В детстве я часто проводила время у бабушки. Иногда она забирала меня с продленки, а летом я всегда жила у нее по несколько недель. Мы пекли пирожки, играли в игры, рукодельничали или работали в саду – собирали яблоки и малину, варили варенье, находили в лесу множество черники. Иногда я ходила на соседнюю усадьбу и играла с крестьянскими детьми. Там у них были кошки, куры и лошадь. Я обожала стоять в конюшне, гладить лошадь по мягкой шее, ощущать ее теплое дыхание. Каждый день мы ходили на озеро купаться.