Текст книги "Скажи, что ты моя"

При мысли о бабушке на душе у меня потеплело. Даже не знаю, как бы я выжила без нее. Мне хотелось не потерять с ней связь. Однако мы давно с ней не разговаривали, и я почувствовала укол совести.

– У тебя на лице потрясающая игра эмоций, Изабелла, – воскликнула Сюзи, прерывая ход моих мыслей. – Веселье, задумчивость, грусть, испуг. О чем ты думаешь?

– О самом разном.

– Неужели ты и вправду никогда не бывала в Стокгольме до того, как приехала учиться?

– Никогда. Мы в основном ездили в Норрланд. Несколько раз бывали в Мальмё и Гётеборге. А Стокгольм вызывает у мамы стресс.

– Но ты ведь наверняка была с классом в парке аттракционов «Грёна Лунд»? Туда ведь все ездят.

– Как раз в тот день я сломала руку и оказалась в больнице.

Я вспомнила, как умоляла маму отпустить меня поехать с классом и как мама говорила нет. Слишком опасно, неизвестно, что там будет. Как несколько взрослых могут отвечать за такую большую группу детей? Она никогда им не простит, если со мной что-то случится. Но учительница поговорила с ней, и в конце концов она сдалась. К сожалению, я повредила руку как раз накануне отъезда.

– Как там у тебя в твоей терапии? – спросила Марьям.

– На терапии, – поправляет Юханна.

– Там есть настоящие сумасшедшие, у которых слюни до колен? – поинтересовалась Сюзи.

Я почувствовала раздражение. Теперь я жалела, что рассказала им, куда хожу каждую среду после обеда.

– Это самые обычные люди, – говорит Юханна, которая всегда становится на мою защиту. – Может быть, и тебе попробовать, Сюзи? Тебе, по-моему, не помешает.

– Знаете что, вот мне точно понадобится психотерапия после этого сумасшедшего курса, – воскликнула Марьям и стукнулась головой об стол. – Механика. Кто это придумал и сказал, что ее необходимо изучать?

Все рассмеялись, и я снова почувствовала, как на душе полегчало. Следующим летом я все же доберусь до парка «Грёна Лунд», черт меня подери. Наверстаю все, чего мне не разрешали раньше. Теперь у меня собственная жизнь.

Так хотел папа.

И еще я поговорю со Стеллой. Скажу все, что не решилась высказать в прошлый раз. Я хочу избавиться от ненависти, живущей во мне.

Стелла

Голова раскалывалась – типичный признак похмелья. Часы показывали половину одиннадцатого, но меня не покидало ощущение, что я провела на работе уже много часов. Я сидела за письменным столом над раскрытым ноутбуком: мне следовало бы заняться заполнением карточек пациентов. Однако я не могла сформулировать ни одной связной фразы. В голове билась одна мысль: я должна узнать как можно больше об Изабелле.

Я открыла ее карточку и стала читать заметки, которые сделала до сих пор. Увидела направление. Направление!

Я бросилась к телефону и набрала номер врача из общей практики в Веллингбю. Оставила сообщение доктору Сив Розен: у меня срочное дело и я прошу ее перезвонить. В ожидании ее звонка я принялась мерять шагами кабинет. Потом остановилась у окна и посмотрела вниз на улицу. Потом стала переставлять предметы на столе. Когда зазвонил телефон, я схватила трубку еще до того, как отзвучал первый звонок.

– Добрый день, Стелла, что у вас случилось? – спросила Сив Розен.

– Вы недавно послали ко мне пациентку, – ответила я. – Ее зовут Изабелла Карлссон.

– Да, точно.

– Почему вы направили ее именно ко мне?

Несколько мгновений Сив Розен молчала, потом спросила:

– У вас что, возникли с ней проблемы?

– Вовсе нет, мне просто интересно, знаете ли вы о ней еще что-нибудь.

– Еще что-нибудь? Все, что мне известно, написано в направлении. Вы ведь его получили?

– Она долго была вашей пациенткой?

– Я встречалась с ней всего один раз.

– Вам что-нибудь известно о ее семейной ситуации?

– Все, что мне известно, я написала в направлении, – повторила Сив Розен с ноткой раздражения в голосе. – В мае у нее умер отец, она подавлена, жалуется на трудности в общении. Вы хороший, всеми любимый психотерапевт. Поэтому я отправила ее к вам.

– Так она не называла моего имени? Не просила, чтобы вы направили ее именно ко мне?

– Вовсе нет. Вы как будто чем-то возмущены. Что-нибудь случилось?

– Нет.

– Вы уверены?

– Нет-нет, – повторила я. – Просто хотела кое-что уточнить. Спасибо, что перезвонили.

Я положила трубку и села, обхватив голову руками.

Изабелла не разыскивала меня. Она не подозревает, кто я.

22 июля 1996 года

Я должна найти ее. Она осталась там, у домика. Я слышу, как она плачет. Слышу, как она зовет меня.

Я прыгаю в воду. Опускаюсь глубже, еще глубже. Я ищу повсюду, но ее там нет. Только тьма.

Если я сдамся и останусь здесь, на глубине, я найду тебя?

Сегодня тебе исполняется три года.

Два года прошло с тех пор, как ты пропала. Вчера мы похоронили тебя на Лесном кладбище. Прощальная служба. Твое имя на камне, рядом с изображением белого голубя. Но тебя там нет.

Все хотят завершения. Все хотят идти дальше.

Все, кроме меня.

Стелла

Когда я вышла на Санкт-Эриксгатан, на улице ярко светило нежданное солнце. В ресторанчике «Мае Тай» на углу с Фридхемсплан я купила спринг-роллы. Попросила упаковать их мне с собой, взяла пакет и направилась к парку в конце улицы. С детской площадки доносились радостные возгласы детишек, одетых в желтые и розовые жилеты с отражателями. Девушка из детского сада для собак выгуливала сразу девятерых питомцев. Самая маленькая – чихуахуа, самая большая – гигантский немецкий дог. Комическое зрелище. Но девушке приходилось несладко.

Запыхавшись, я поднялась на пригорок и вспомнила слова Перниллы о том, как дряхлеет тело в моем возрасте.

Снова накатила волна раздражения. Кто как не она должен понять меня? Но она совершенно поглощена своим новым сексапильным дружком.

Скамейки на пригорке были свободны, и я присела на одну из них. На самом деле, погода не особенно располагала к тому, чтобы сидеть на улице, однако так приятно было дышать свежим осенним воздухом и смотреть на ясное небо.

Скорбь по ребенку всегда переживается в одиночестве. Чувство потери невозможно ни с кем разделить. А что теперь? Что станет с этим чувством теперь, когда я знаю, что Алиса жива? Я сама до конца не понимала, почему, но была некая горечь и в том, что она вернулась. Вроде бы я должна скакать от радости, кричать от счастья. Но единственное, что я ощущала, – это тяжесть всех потерянных лет. Все, что мы упустили. Украденные годы.

Моя дорогая доченька. Она ничего не знает о нас, о нашей совместной истории, ни о чем не подозревает.

Интересно, как Алиса оказалась в Даларне. Она исчезла из своей коляски на базе отдыха – а что потом? Как она попала в Бурленге? И когда? Чувствует ли она то же самое, что я, – невидимые узы, связывающие нас? Что знает Керстин и как получилось, что она получила права опекунства на мою дочь? Может быть, она всего лишь жертва обстоятельств, как и я?

Кто похитил моего ребенка? Действительно ли Изабелла – мой ребенок?

Существует вероятность, что я ошибаюсь. Все эти вопросы буквально сводят меня с ума, в этом я отдаю себе отчет. Эта навязчивая идея – тревожный признак. Панические атаки могут стать началом серьезного срыва. Такое уже случалось однажды, когда Эмиль был маленьким. Возможно, я совсем не умею распознавать свое состояние.

Какая-то женщина приблизилась и села на соседнюю скамейку.

– Простите, – сказала она. – Надеюсь, я не помешаю?

– Да нет, – ответила я, однако испытала укол раздражения. Достала роллы, надкусила один. Однако аппетит у меня пропал, и я снова завернула пакет. Когда я уже собиралась подняться, чтобы уйти, женщина снова извинилась.

– Не хочу быть навязчивой, – сказала она. – Но с вами все в порядке?

Я обернулась к ней, меня охватило желание ответить язвительно и сухо. Но увидев, что она улыбается, я поняла, что моя реакция неоправданна. Женщине явно одиноко, ей просто хотелось поболтать. У меня не было никаких причин отвергать ее.

– Со мной все плохо, – ответила я, пытаясь усмехнуться. – Надеюсь, это пройдет.

Я ожидала, что она ответит какой-нибудь банальной фразой типа «ничего, все образуется». Или заерзает на своем месте, извинится и уйдет. Но она просто сидела молча и смотрела на меня. Она не просила меня взять себя в руки, изображать бодрость и энтузиазм. Обычная встреча двух людей. К моему большому удивлению, это словно сняло с меня невидимый груз.

– В моей жизни сейчас полный хаос, – произнесла я, и голос сорвался. – Все боятся и хотят, чтобы я делала вид, будто ничего не случилось. С какой стати я буду притворяться?

Из моих глаз покатились слезы. Я чувствовала себя полной идиоткой. Мне совсем не хотелось устраивать истерику перед человеком, которого я вижу в первый раз.

Женщина встала со своей скамьи, подошла и села рядом со мной. И неуклюже погладила меня по спине.

– Боже мой, моя дорогая, что же произошло? – спросила она.

В голосе Перниллы звучало нетерпение, в голосе мамы – тревога. Хенрик испугался бы и рассердился. Эта женщина проявила сочувствие.

– У меня пропала дочь, когда ей был всего годик, – принялась рассказывать я. – Мне сказали, что она, должно быть, утонула, но я была уверена, что она жива. И вот я снова встретила ее. Оказалось, что это труднее, чем я себе представляла. Тяжелее всего, что случалось со мной в жизни, – страшнее было только само ее исчезновение.

– Понимаю, – произнесла женщина. – Я и вправду понимаю.

– Зачем понадобилось так много лет, почему она так долго не возвращалась?

Скорее всего, я говорила путано и бессвязно, но женщина продолжала гладить меня по спине.

Я перестала плакать.

– Моя мама и лучшая подруга волнуются за меня. Им кажется, что я чего-то себе напридумывала.

– Почему они так думают? – спросила она, доставая упаковку бумажных платочков и протягивая ее мне. – Они не могут не понимать, что вы говорите серьезно.

Я достала платочек, вытерла глаза и нос.

– Дело в том, что я уже ошибалась, – ответила я. – Однажды мне показалось, что я вижу ее. Но я заблуждалась. После этого у меня началась тяжелая депрессия. Меня положили в больницу. Теперь они боятся, что это повторится.

– Ну, а ваш муж? – спросила она, указывая кивком головы на мое обручальное кольцо. – Что он говорит?

– Ему я ничего не сказала. Не знаю, хватит ли у меня сил снова через все это пройти. Он наверняка задастся вопросом, не заболела ли я, не надо ли срочно отвезти меня в психушку.

Женщина внимательно смотрела на меня и понимающе кивала.

– Даже не знаю, что мне теперь делать. Никогда не испытывала такой растерянности.

– Как же вы хотите поступить?

– Я хочу узнать ее поближе. Но к чему это приведет? Для меня? Для моей семьи? Для нее?

Женщина взглянула на кроны деревьев.

– Да, кто знает, – негромко произнесла она.

– Простите меня, – пробормотала я. – Наверняка я кажусь вам сумасшедшей. Кстати, меня зовут Стелла.

Я протянула руку.

– Эва, – ответила она и обхватила мою ладонь обеими руками. – Жизнь коротка. Мы живем один раз, помните об этом. Как ее зовут, вашу дочь?

– Алиса.

– Красивое имя.

– Никогда не думала, что будет так тяжело. Так больно.

– Подумайте, что причиняет большую боль. Либо вы решите оставить все, как есть, и жить с этим дальше. Или сделать все от вас зависящее, чтобы узнать правду, и пусть другие думают, что хотят.

Не знаю, как долго мы просидели рядом в общей для нас тишине. Через некоторое время Эва поднялась и пожелала мне удачи. Я смотрела ей вслед, пока она спускалась с холма и шла по тропинке парка. Глупо, но мне хотелось, чтобы мы с ней встретились снова. Нечасто попадаются люди, готовые выслушать и проявить истинное сочувствие.

Когда я вернулась в консультацию, жизнь уже не представлялась мне такой безысходной. Я не суеверна, но встреча в парке показалась мне добрым предзнаменованием.

Изабелла

Из дома я вышла заранее. Прошлась по магазинам в торговом центре «Веллингбю Сити». Теперь я стояла на платформе метро в ожидании поезда. На самом деле еще было слишком рано, но я не хотела опоздать, как в прошлый раз.

Я только начала ходить на психотерапию, но это уже вызвало так много вопросов и воспоминаний. Мне кажется, они всегда жили во мне, но только сейчас я решилась задуматься об их значении, а это для меня совершенно ново. К тому же я не очень-то умею говорить о своих чувствах, да еще и защищать свои слова. Как в прошлый раз, когда они спросили о моей реакции на то, как мама рассказала мне о папе. Никогда еще я не была так зла на нее. В тот момент я испытала такую ненависть к ней, что сама испугалась. Я никогда не прощу ей того, как она это сказала. Можно ли ненавидеть собственную мать? Ужасное чувство. Я хотела поговорить об этом еще в прошлый раз, но не решилась. Меня тянуло рассказать об этом еще в первую встречу со Стеллой, но я не могла. Такое ощущение, что во мне живет дикий зверь. Что будет, если я выпущу его на волю? А вдруг он меня проглотит? Или, наоборот, съест меня изнутри?

Во всяком случае, я начала проявлять кое-какие чувства. Непривычно, что никто не ставит под сомнение мое право их испытывать. Никто не обижается, не огорчается и не злится. Никто не воспринимает то, что я чувствую или думаю, как личное оскорбление. Напротив, такое ощущение, что все на моей стороне.

Зазвонил мобильник. Я достала его и увидела, что это мама. Она хотела узнать побольше о групповой терапии, расспросить меня обо всем, о чем только можно. Не надо было мне звонить ей на прошлой неделе и делиться впечатлениями. Это была моя ошибка. Я положила телефон в карман, так и не ответив.

Едва начав ей рассказывать о психотерапии, я пожалела о своих словах. Так и знала, что начнутся вопросы. Знала, что она начнет вмешиваться. Будет требовать подробностей и начнет шпионить. Разумеется, из самых лучших побуждений. Ведь она же всегда рядом. Она всегда поймет – хотя на самом деле она ничего не понимает. Мама душит меня. Я не готова говорить об этом. Во всяком случае, с ней. Иногда я задумываюсь, смогу ли я когда-нибудь это сделать. Она словно пиявка – паразит, высасывающий из меня жизненные силы.

Телефон зазвонил снова, и я снова достала его и смотрела на дисплей, пока звонки не прекратились. Вышла на Фридхемсплан, направилась к эскалатору.

Тут она позвонила снова.

Я решила ответить:

– Привет, мама.

– Здравствуй, девочка моя. Ты едешь на терапию?

– Ты же знаешь, что да, – ответила я. Все детство я училась подавлять негативные чувства. Но теперь мне кажется, что я утратила способность притворяться. По моему тону сразу слышно, что я раздражена.

– Не надо разговаривать со мной таким недовольным голосом. Я ведь просто спросила.

Я взяла себя в руки. Сделала глубокий вдох.

– Ну как там дома?

– Тихо. Как всегда в последнее время.

Я почувствовала угрызения совести. Папа умер. Мама одна. Я плохая дочь.

– Может, тебе попробовать с кем-нибудь пообщаться? – предложила я. – Ты давно не ездила к бабушке?

– У твоей бабушки забот полон рот. Кружок шитья и что-то там еще.

– А тебе разве некому больше позвонить? Ты ведь не всю жизнь прожила в Даларне?

Молчание в трубке. Оно означало, что я ступила на запретную территорию. Я прекрасно это понимала, однако продолжала:

– Где мы жили, когда я была маленькая? Ты никогда мне об этом не рассказывала. Это было где-то в Дании, пока ты не вернулась в Бурленге и не встретила папу?

– Ты хочешь сказать – Ханса?

Мне нельзя говорить папа. Она хочет отнять у меня даже это.

– А кто же тогда мой настоящий папа? – спросила я. – Ты собираешься мне о нем рассказать?

Давненько мне не случалось переходить все границы.

Мама откашлялась.

– А как, собственно говоря, проходит эта твоя групповая терапия? – спросила она дружелюбно, с ноткой интереса в голосе.

Но я знала, что она просто хочет разнюхать, чем мы там занимаемся. За вежливым фасадом скрывается злость. И я не хотела отвечать. Это мое глубоко личное дело. Однако я чувствовала, что должна как-то загладить свою дерзость, попытаться успокоить ее.

– Мы приходим туда, садимся в круг. И каждый из нас может говорить, о чем захочет. А психотерапевт…

– Стелла?

– Стелла очень хорошо ведет. Она задает вопросы, которые заставляют меня задуматься. Поразмыслить. Переработать всякие переживания.

– А что за вопросы? О нас? Обо мне? – спросила мама холодно. – Разве можно психотерапевту тебя расспрашивать подобным образом? Ты молода, у тебя горе. Что она понимает в нашей жизни? От ее вопросов больше вреда, чем пользы. Неужели тебе это не ясно?

– Она не так расспрашивает. Ты не понимаешь.

Но тут я вспомнила прямые вопросы Стеллы. Вспомнила, как все начинали ерзать на стульях под ее пронзительным взглядом. Иногда ее поведение сбивало меня с толку. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, что она проявляет больше интереса ко мне, чем к кому-нибудь другому.

– А что ты ей отвечаешь? И какие такие переживания ты должна перерабатывать?

Злобная, пренебрежительная, насмешливая. Мама в своем репертуаре. Она хочет копаться в моей душе, требует доступа в любое время во все уголки.

– Мама, это касается только меня, – ответила я. – Мне скоро пора заходить внутрь.

– Ну тогда извини.

Ну вот, теперь этот обиженный тон. Ее неправильно поняли – а ведь она хотела только добра.

– Не все психотерапевты хороши, чтобы ты знала, – добавила она. – Они обладают большим влиянием на человека. Они думают, что в их руках истина, что они имеют право рассказывать другим, что и как. Если человек раним и чувствителен, как ты, это может плохо кончиться.

– Стелла никогда не утверждала, что все знает, – возражаю я.

Мама вздохнула.

– Девочка моя, я просто волнуюсь за тебя. Ты ведь приедешь домой, да? Так ужасно общаться только по телефону.

– Не знаю. У меня много всего в институте. Перед сессией.

– Но ведь у тебя перед экзаменами целая свободная неделя!

– Ну да, но я должна день и ночь зубрить.

– Изабелла, приезжай домой! Тебе это нужно.

– Нет, мама, скорее тебе это нужно. А мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

Я закончила разговор и отключила телефон.

Арвид: Кажется, ты сегодня в плохом настроении, да, Изабелла?

Я: Я накричала на маму. Сама не понимаю, почему я так поступила.

Клара: По тебе видно, что ты очень расстроена. Но, возможно, ничего такого ужасного не случилось?

Я: По-моему, это ужасно. С детства я такого не делала.

Слышу, как Пьер фыркает.

Пьер: Ну и что теперь будет, как ты думаешь?

Я смотрю в пол.

Я: Не знаю. Нельзя мне так с ней себя вести. Она обижается. Все так усложнилось с тех пор, как умер папа.

Стелла: На прошлой неделе ты сказала, что было бы логичнее, если бы она была твоей приемной матерью. Что ты имела в виду?

Я сижу и кручу между пальцами прядь волос – это признак того, что я нервничаю. Тяжело конфликтовать с мамой, но еще тяжелее это потом обсуждать.

Я: Не знаю, смогу ли я объяснить. Она не похожа на других мам. Ей хочется, чтобы мы были лучшими друзьями. Но при этом она заявляет мне, что я должна ее уважать – она же моя мать. Ей хочется, чтобы я доверяла ей свои тайны, а сама выколачивает из меня все еще до того, как я созрею, чтобы ей рассказать. Она хочет знать все. Все мои мысли. До последней малейшей детали. А потом использует все это против меня. Не могу объяснить. Это просто кошмар. Все с ней очень сложно. Все превращается в сплошную битву.

Стелла: Ты всегда жила с ней, всю жизнь?

Я: Да, но я очень плохо помню свое детство. И в этом доме мне никогда не нравилось. Потрясающее чувство, когда я наконец смогла оттуда уехать. Хотя мне и было страшновато.

Стелла: Расскажи.

Я: Чем больше она стремится к близким отношениям, тем более придирчивой становится. То она разочарована, то расстроена, то злится. Я научилась вести себя определенным образом, чтобы поддерживать ее в хорошем настроении. Научилась быть такой, как она хочет. Думать, как она хочет. Каждый раз, когда я пытаюсь сделать самостоятельный выбор, меня мучает совесть. Я ненавидела ее, клялась, что никогда не прощу. Столько раз желала ей смерти. Бывали дни, когда я только об одном и думала – о том, как я ее ненавижу. Иногда мне почти что хочется ее убить. Это ненормально, я знаю. Со мной что-то не так.

Слезы катятся по щекам, я всхлипываю. Мне и приятно, и стыдно плакать вот так, на глазах у всех. Наверное, я рассказала слишком много. Я преувеличиваю. Просто потому, что я злюсь. Как бы я ни делала, все равно получается плохо.

Стелла: Но она бывала добра к тебе? Утешала тебя, когда тебе было грустно? Она тебя била?

И вот опять она проявляет повышенный интерес. Остальные, кажется, занервничали. Что-то не так?

Я: Била меня? Нет, этого она никогда бы не сделала. А утешать она умеет.

Вот это точно было чересчур. Я наговорила лишнего.

Я: Иногда у нас бывают и светлые моменты. И ей, конечно, нелегко пришлось в жизни. Когда я была маленькая, она часто оставалась со мной совсем одна. Папа уезжал, потому что работал в другом месте, а я часто болела. Ей было непросто.

Я вынуждена откашляться. Ощущение такое, словно что-то попало в горло.

Я: И она чуть не умерла, когда рожала меня. У нее отрицательный резус, а у меня положительный. Наша кровь смешалась, и у нее началось заражение крови. Так что верно то, как она говорит: она готова ради меня на все.

Клара: Хотя все совсем не так, от этого не бывает заражения крови. И если смешивается кровь, то заболевает ребенок, а не мать.

Я: Ты уверена?

Клара: О да.

Я: Странно. Она рассказывала об этом сотни раз. Наверное, я что-то недопоняла.

В зале царит молчание. Я чувствую себя глупо. Такое ощущение, что сегодня говорю только я. И Стелла.

Я: Много раз я задавалась вопросом, не завидовала ли она по каким-то причинам папе. Возможно, потому, что у нас с ним отношения складывались так естественно. У нас с ней никогда такого не было.

Стелла подается вперед, сжимает руки, лежащие на коленях, в кулаки.

Она спрашивает: Так это всегда так было?

Это всегда так было? Мне кажется, да. Конечно, нам бывало и хорошо вместе, но… В целом это всегда было так. Не знаю, чем это объясняется, потому что я старалась изо всех сил. Ведь я старалась быть хорошей дочерью, да?

Стелла: Алиса!

Пьер: Кто такая Алиса?

Стелла

Звук, доносящийся с улицы, напоминал отдаленный шум моря. Я задернула занавески и села за стол. Мышцы спины и шеи были напряжены, как в судороге, – сколько я ни массировала их, это не помогало. Это все равно что пытаться замесить тесто из камня. Голова болела до тошноты. Я нашла в сумочке таблетки от головной боли, которые мне дала мама. Проглотила одну из них и закрыла глаза.

Пустота в ее глазах, когда я произнесла ее имя.

Алиса. Ее настоящее имя.

Оно ничего для нее не значит. Она не знает, кто я. Для нее я чужой человек, на моем месте мог бы быть кто угодно другой.

Она не искала меня. Не пришла ко мне сама. Она не думала обо мне. Не ждала, не скучала. Никаких чувств. Она не знает, что я ощущала ее у себя в животе, что она моя дочь, что я носила ее в себе девять месяцев. А потом родила в ту долгую-предолгую ночь, испытав самую ужасную боль в своей жизни. Она не знает, что я кормила ее грудью, смотрела в ее глаза, что она засыпала у меня на руках. Для моего ребенка я не существую.

Что сказала Эва в парке? Я могу оставить все, как есть. И продолжить жить, как раньше. Может быть, мне не стоит больше встречаться с Изабеллой. Наверное, я должна отпустить ее.

Никогда.

Это невозможно.

Как я могу продолжать жить, как прежде, зная, что Алиса жива? Ничто не заставит меня расстаться с ней еще раз.

Я должна продолжать. Я просто обязана выяснить, что с ней случилось, я должна поближе узнать свою дочь. От этого все перевернется с ног на голову – впрочем, уже перевернулось, но я готова на все.

Что бы я ни выбрала, это приведет к серьезным последствиям. И это неизбежно.

Вынесет ли Изабелла правду? Ее отец не был ее биологическим отцом, как она считала. Но и ее так называемая мама тоже не ее биологическая мать. Я только создам ей новые проблемы. Все в ее жизни изменится.

Я пропустила ее детство. Весь период взросления. И я совсем не уверена, что ее жизнь была счастливой.

Алиса заслуживает того, чтобы узнать правду.

И я, и она заслуживаем этого.

Что известно Керстин? Как она объяснит тот факт, что она воспитывала мою дочь?

Мобильный телефон на столе завибрировал. Номер мне неизвестен. Я ответила. Кто-то из ассистентов Хенрика передал, что Хенрик сам заберет сегодня Эмиля после тренировки, мне не надо об этом думать. Я поблагодарила и дала отбой.

Эмиль. Как он все это воспримет? Как я расскажу ему, что его сестра жива?

В дверь постучали. В кабинет заглянула Рената.

– Стелла, ваш пациент ждет.

– Мой пациент?

– С вами все в порядке?

Я улыбнулась:

– Спасибо, все нормально.

– Кент сидит в холле. Говорит, что вы должны были принять его пятнадцать минут назад.

Я совершенно забыла о его существовании.

Поправив прическу, я взяла пальто и сумочку и вышла в холл. Поздоровалась с Кентом коротким рукопожатием и сказала, что вынуждена сегодня отменить прием. Разве он не получил мое сообщение? Как досадно, что оно не дошло. Я попросила его записаться у Ренаты на новый прием.

Мне должно быть стыдно за эту ложь. Однако, выходя из консультации, я испытывала только облегчение.

Стелла

Оставив машину недалеко от парка Хумлегорден, я по тропинке пошла к Королевской библиотеке. Земля была усыпана желтыми и красными листьями, кроны высоких деревьев словно пылали огнем. Здание библиотеки с двумя рядами высоких окон по главному фасаду выглядело очень красиво. Поднявшись по лестнице к входу, я попала в небольшой отделанный мрамором вестибюль с колоннами и двумя большими статуями. Я свернула направо, заперла пальто в шкафчике рядом с кафе, отключила звук на мобильном телефоне и положила его в сумку.

Вернулась к стойке администратора, поприветствовала молодого человека, сидящего там, прошла через турникет. Спустилась по ступеням в стеклянной пристройке на самый нижний этаж – в зал микрофильмов.

Там за высоким столом сидела тощая, чуть сгорбленная женщина. Очки висели у нее на самом кончике носа – казалось, они вот-вот упадут. Когда я подошла к ней, она сдвинула их на переносицу, но они тут же соскользнули обратно.

Я попросила ее помочь мне разыскать статьи в газетах Смоланда за период с августа по октябрь 1994 года. Женщина отвела меня в дальний угол помещения, где стояли полки с микрофильмами шведских газет. Закинув голову назад, она посмотрела через очки, пытаясь найти нужную полку. Найдя то, что искала, она повернула большой руль рядом с книжным шкафом. Шкаф отодвинулся в сторону, образовался небольшой проход.

Мы зашли туда, и она достала коробку с микрофильмами одной из смоландских газет за осень 1994 года. Затем показала мне, как вставлять фильм в аппарат и как перелистывать страницы.

Поблагодарив ее за помощь, я берусь за дело.

Статей об исчезновении не так уж и много. В первые недели они появлялись регулярно, и в них написано примерно одно и то же.

Годовалая девочка бесследно исчезла на базе отдыха «Страндгорден» около полудня восьмого августа.

Коляска найдена перевернутой возле уреза воды.

Семья из Стокгольма приехала на выходные.

Мать-подросток оставила ребенка без присмотра.

В момент исчезновения отца видели в Оскарсхамне.

Мать допрошена полицией.

Мать вне подозрений.

У полиции нет никаких следов. Она призывает общественность сообщить, если кто-то что-либо видел или слышал.

Высказывались гипотезы, что коляску перевернуло какое-то животное. Возможно, кто-то увидел ребенка и позаботился о нем. Или же ребенок перевернул коляску сам и уполз. Все домыслы более или менее невероятные. Все, кроме предположения, что кто-то забрал Алису, похитил ее. Никто не поверил мне, когда я его высказала, даже Даниэль. Кому понадобился наш ребенок? Полиция сочла, что это слишком надуманно. Ни у кого я не встретила интереса. Они проверили, не значится ли кто-либо из постояльцев в реестре преступлений за нечто похожее, но ничего не нашли. Местность прочесали, но это не дало результатов.

Поскольку никаких следов животных не обнаружилось и никто не заявил, что знает о местонахождении девочки, был сделан вывод, что девочка заползла в воду и утонула. Рядом с берегом сразу становилось глубоко, это место известно сильным течением. Полиция пыталась искать в воде тело, хотя шансов найти было мало. Трагический несчастный случай. Родители допрошены. Подозрений в убийстве нет.

Через несколько недель статьи стали редкими и потом прекратились совсем после небольшой заметки:

Девочка по-прежнему не найдена. Никаких сообщений, приведших к розыску годовалой девочки, не поступило. По всей видимости, она утонула, и ее унесло течением.

Расследование закрыто. Девочка объявлена мертвой.

Я задумалась, что произошло бы, случись все это сейчас. Моя возможная вина, моя халатность – все бы обсуждалось и перемалывалось в Сети, на всевозможных форумах. Уже один тот факт, что мы завели ребенка в столь юном возрасте, воспринимался бы как безответственный поступок. Изображения меня в самом неприглядном свете разошлись бы по Интернету, вечерние газеты вывернули бы наизнанку всю нашу личную жизнь и обязательно рассказали бы, как мы расстались несколько месяцев спустя. Все с жадным интересом следили бы за нашей трагедией.

Я продвигаюсь далее во времени. Не нахожу ничего. Опять ничего. Пока мое внимание не привлекает один заголовок.

Никто не берется продолжать деятельность в «Страндгордене». База отдыха закрывается.

Именно об этом рассказывала мне Элле-Марья. Рогер Лундин, директор и владелец «Страндгордена», внезапно умер от осложнений диабета. Элле-Марья говорила, что в августе того же года база отдыха закрылась навсегда.

Я подошла к полкам и отыскала другую местную газету. Снова вставила фильм в аппарат и принялась пролистывать страницы. Везде одни и те же фразы. Пропавшая годовалая девочка. Молодая мать допрошена, но обвинения ей не предъявлены. Считается, что девочка утонула. Дело закрыто.

Вдруг я увидела знакомое лицо. Полицейский, руководивший расследованием. Звали его Свен Нильссон. Он запомнился мне как человек понимающий и сочувствующий. Запах кофе, который он налил мне, плед, который он набросил мне на плечи… Его молодой коллега проявлял куда меньше участия. Его имя я нахожу чуть ниже на странице. Пер Гуннарссон. Он считал меня виновной. Этот был убежден, что я убила собственного ребенка, а потом заявила о пропаже, чтобы скрыть свое преступление. Именно он первым допрашивал меня в участке.

У нас есть свидетели, видевшие твоего сожителя Даниеля в Оскарсхамне в момент происшествия. А вот чем занималась ты?

Почему ты оставила своего ребенка без присмотра?

Почему тебя не было рядом? Как долго ты отсутствовала?

Если ты была недалеко, то почему ты ничего не слышала?

Где именно ты находилась?

Ты очень молода. Тебе нравится быть матерью? Наверняка временами тебе бывает трудно. Малыш, который все время кричит. У тебя ведь появлялось желание, чтобы все это прекратилось?