Текст книги "Скажи, что ты моя"

У тебя была послеродовая депрессия?

Может быть, произошел несчастный случай, о котором ты не решаешься рассказать?

Ты можешь рассказать нам обо всем. Мы поймем, если что-то произошло.

Тайное всегда становится явным. Тебе лучше рассказать все, как есть. Признайся, что произошло на самом деле.

Что ты сделала со своим ребенком?

Суровый взгляд, полный недоверия. Формально мне не сообщили, что меня подозревают, но меня подозревали. Свен Нильссон прервал допрос и пояснил, что у них нет никаких оснований задерживать меня. Он разговаривал с женщиной, которая подтвердила мои слова. Она видела, как я укачивала Алису в коляске под деревьями. А вскоре после этого видела меня на пляже.

Я достала из сумки ноутбук, ищу полицейское отделение Оскарсхамна. Свен Нильссон должен быть давным-давно на пенсии. Понятия не имею, как ведется полицейская работа и архивация документов, но ведь где-то хранятся материалы старых расследований? Стоит рискнуть.

Выходя из дверей главного входа, я потянула онемевшую спину. Потом позвонила в полицию, и меня соединили с отделением в Оскарсхамне. Я размышляла о том, что скажу, и уже готова была положить трубку, когда мне ответил женский голос.

Слова рвались из меня потоком. Август девяносто четвертого, приехали из Стокгольма отдохнуть, похищенная девочка, ей был всего годик, полиция, старое расследование, дело закрыто, само собой, Свен Нильссон, Пер Гуннарссон…

– Пер Гуннарссон? Он ушел домой.

Молчание на том конце провода.

– Алло? – выкрикнула я, думая, что она положила трубку.

– Подождите, вам повезло, он еще здесь. Я вас сейчас соединю. Не вешайте трубку.

– Алло, Пер Гуннарссон слушает.

За эти годы его голос огрубел, однако я сразу узнаю его.

– Меня зовут Стелла Видстранд. Вернее, тогда моя фамилия была Юханссон. Вы были на базе отдыха «Страндгорден» в августе девяносто четвертого, когда пропала моя дочь. Она пропала из коляски.

– Девяносто четвертого? Что за бред?

Нетерпеливый, раздражительный. Таким он был и тогда.

– В «Страндгордене». В Стурвике к северу от Оскарсхамна. Вы приехали туда со Свеном Нильссоном, и потом…

– А теперь давайте поспокойнее. Говорите помедленнее. И звук чуть-чуть убавить, пожалуйста.

Стиснув зубы, я начала все с начала:

– Там были вы и Свен Нильссон. Вы приехали, когда пропала моя дочь. Ей был всего год. Вы допрашивали меня и отца моей дочери у себя в отделении.

– Хорошо, что-то такое смутно вспоминаю, – ворчливо ответил Пер Гуннарссон. – А в чем дело?

– Мне необходимо ознакомиться с материалами следствия. Что вы делали, кого допрашивали – такого рода информация.

Усталый вздох.

– Дорогая моя. С тех пор прошло – сколько там? – более двадцати лет. Дело давным-давно закрыто. Вы вправду считаете, что у нас нет занятий поважнее, чем копаться в старых закрытых делах?

– Могу я поговорить с кем-нибудь другим?

Снова вздох.

– Вы думаете, что это программа «по вашим заявкам»? Мы и без того завалены работой. Мы не можем еще и такими вещами заниматься.

Я молчала.

Пер Гуннарссон кашлянул.

– Свен Нильссон. Он уже много лет на пенсии. В последний раз, когда я о нем что-то слышал, говорили, что он переехал в Норрчёпинг. Знаю, что он сохранил некоторые материалы. Частенько упоминал, что там была какая-то информация, которую так и не проверили. Даже примерно не представляю себе, что он имел в виду. Он ведь был, мягко говоря, большой оригинал. Как вы наверняка помните, мы перевернули все вверх дном. Никакая информация не была оставлена без внимания. Это было безнадежное дело, если вас интересует мое мнение. Но попробуйте поговорить с ним – это единственное, что я могу вам посоветовать. А сейчас у меня другие дела.

Он положил трубку.

Тут я заметила, что у меня девять пропущенных звонков и десять эсэмэсок. Обиженные и раздраженные эсэмэски от Хенрика и Эмиля, которые спрашивают, где я пропадаю. Теперь я сама почувствовала раздражение.

Я ответила Хенрику, что еду домой. И снова отключила телефон.

Вечерело. Воздух был свеж и прохладен. Я не спеша побрела через парк Хумлегорден.

Стелла

Хенрик и Эмиль сидели на диване и ели попкорн. Они смотрели повтор передачи «Топ Гир» и от души хохотали, когда на экране сталкивались трейлеры.

Заметив, что я вошла в гостиную, Хенрик бросил на меня быстрый взгляд. Я увидела, что он сердится на меня. За что? За то, что я не доступна в любую секунду круглосуточно?

– Привет, мои дорогие, – сказала я.

– Привет, мамочка, – ответил Эмиль. – Где ты была?

– Да, действительно, где ты была? – повторил за ним Хенрик.

– Соскучились?

– Я прождал тебя больше часа после тренировки, – сказал Эмиль.

– Что? – изумилась я.

– Ну да, ты так и не приехала, так что мне пришлось ехать домой самому.

– Ты один поехал на метро?

– Ну да, карточка лежала в кошельке.

– Почему же ты его не забрал? – спросила я Хенрика.

Голос мой звучал обиженно, но на самом деле я была в ужасе. В моем воображении пронеслось все, что могло случиться. Эмиль мог получить травму, заблудиться, его могли ограбить или похитить. Почему же Хенрик не забрал его?

Он поднял брови. Мы уставились друг на друга поверх головы Эмиля.

– А ты почему его не забрала? – ответил он вопросом на вопрос.

– Потому что сегодня ты должен был забрать Эмиля.

– С чего ты взяла? Ведь после тенниса его всегда забираешь ты.

– Знаю. Но ты позвонил и сказал, что заберешь его сам.

– Когда это я тебе звонил?

– Во второй половине дня. После половины третьего.

– В это время у меня было совещание.

– Это был не ты. Какая-то ассистентка, которая передала, что ты его заберешь. Иначе я, само собой, поехала бы за ним сама.

– Какая ассистентка? Майя? Зачем она стала бы тебе звонить?

– Имени я не знаю. Но она ведь звонила по твоей просьбе?

– Я никого не просил звонить и передавать сообщения. Но все закончилось благополучно. Не правда ли, парень?

Он хлопнул Эмиля по плечу.

– Извини, дорогой, – произнесла я и погладила его по волосам. – Произошло недоразумение. Не предполагалось, что тебе придется ехать домой одному.

– Милая, он уже большой, – сказал Хенрик. – Мы как раз говорили об этом перед твоим приходом. Он может ездить сам.

Я собралась возразить. Не хочу, чтобы он ездил один. Ни за что.

Хенрик мгновенно считал мою реакцию.

– В последнее время он много ездил с приятелями, Стелла! Никаких проблем не возникало.

Я ушла в кухню. Налила себе бокал вина. Впервые за много лет меня тянуло закурить. Хенрик последовал за мной.

– Где ты была? – спросил он. – Я чего только не представлял себе, пока мы не могли тебе дозвониться.

Он погладил меня по руке. Я отстранилась.

– Я была в библиотеке.

– Почему ты сердишься? – спросил он.

– Это ты сердишься.

– Вовсе нет. Просто ты всегда сообщаешь мне о своих планах. Это так не похоже на тебя – быть вне доступа.

Он снова прикоснулся ко мне. Я взяла свой бокал и отошла в другой конец кухни.

– Незачем сразу меня обвинять, – сказала я.

– Незачем сразу на меня обижаться. В последнее время ты ведешь себя немного странно. Не может быть такого, что ты проецируешь на меня свое настроение?

– Ты пытаешься играть в психолога, Хенрик? Пожалуйста, оставь это.

Он сложил руки на груди.

– Если бы я сказал, что заберу Эмиля, я бы это сделал, не так ли? – произнес он. – И я еще ни разу не просил своих сотрудников звонить тебе от моего имени.

– Но ведь кто-то мне звонил. Или ты думаешь, что мне это померещилось?

Эти слова он оставил без ответа. Вместо этого он произнес:

– Эмиль уже в состоянии ездить один, Стелла. Ему тринадцать лет. Тебе не нужно без конца провожать и встречать его.

– Да я с удовольствием это делаю.

– Это не обвинение.

Я отвела глаза.

Он демонстративно вздохнул и вышел из кухни.

Краем глаза я заметила какое-то движение и отшатнулась от окна.

Кто-то прошел мимо наших окон по улице. Осторожно наклонившись, я всмотрелась в темноту. По улице на ветру носился пустой пакет. Упершись руками в кухонную столешницу, я перевела дух. Что со мной? Я схожу с ума?

Еще несколько недель назад самостоятельная поездка Эмиля домой не вызвала бы у меня такой бурной реакции. Я не боялась бы, не впадала в паранойю. Но мне напомнили, какие последствия может иметь даже крошечная халатность.

Когда я оставила Алису одну, последствия оказались катастрофическими.

Я потеряла ее навсегда.

И Эмиль – его я тоже оставила одного. В тот раз все закончилось благополучно, ничего не случилось. Но задним числом я поклялась никогда больше не проявлять небрежности. Когда он был маленьким, я всегда избегала музеев и больших скоплений народа. И сейчас я предпочитаю, чтобы он приводил друзей ночевать к нам, а не сам ночевал у других. Хампус и Пернилла – единственное исключение, помимо дедушки с бабушкой. Я подвожу его на тренировки и матчи. Отвожу или провожаю к друзьям, даже если они живут неподалеку. Знаю, это называется гиперопека.

Хенрик пытался как-то уравновешивать это, насколько возможно. Возил Эмиля в парк аттракционов «Грёна Лунд» – сама я была не в состоянии поехать с ними туда. Он старался не придавать всему этому особого значения. И с годами я научилась справляться со своими страхами, постепенно ослаблять контроль. Дело пошло на лад. Но теперь…

Эмиль должен учиться самостоятельности, в этом я отдаю себе отчет. Но ему всего лишь тринадцать. Пока я не готова его отпустить. Возможно, и никогда не смогу.

Я разогрела еду, стоящую на плите, но есть мне совсем не хотелось. Поковырявшись в тарелке, я выбросила все в помойку. И неподвижно замерла возле мойки.

Так не может больше продолжаться. Я должна поговорить с Хенриком. Рано или поздно – он имеет право знать, что я нашла Алису. Надо только объяснить ему, что на этот раз все по-настоящему. Он поймет. Он поможет мне.

Наполнив два бокала вином, я вышла в гостиную. За окном было темно, ветер качал кроны деревьев. Снова собирался дождь. Я зажгла свечу на журнальном столике и подошла к окну. В тот момент, когда я протягивала руку, чтобы взять подсвечник, стоящий на подоконнике, я увидела в окне фигуру. Человек стоял на улице за домом. Он смотрел на меня.

Под низко надвинутым капюшоном невозможно было рассмотреть лица. Такой же бесформенный дождевик, как в прошлый раз. Такая же напряженная поза. Такой же угрожающий вид.

Я распахнула дверь на открытую веранду.

– Что тебе нужно? – закричала я. – Сгинь! Оставь меня в покое! ПРОЧЬ ОТСЮДА!

Я хотела выбежать в сад, но споткнулась о порог. Падая, я схватилась за штору, карниз не выдержал моего веса и сорвался вниз. Я вывалилась в дверь, как куль с мукой.

– Мама, что случилось? – крикнул Эмиль, подбегая ко мне.

Вслед за ним появился Хенрик.

– Там кто-то стоит, он следит за нашим домом, – сказала я, показывая пальцем. – Смотрите. Вон там. С капюшоном, закрывающим лицо. Он тут уже стоял. Тот же плащ, тот же капюшон.

Хенрик вышел из дома и огляделся. Эмиль последовал за ним. Они осмотрели улицу в обоих направлениях и вернулись в дом. Хенрик сел на корточки рядом со мной, погладил меня по плечу.

– Пошли в дом, дорогая. Там никого нет.

Я посмотрела на него.

– Там кто-то стоял. Только что.

Хенрик отвел взгляд.

– Ты ведь веришь мне? – спросила я.

Он взял меня под руку, и они с Эмилем без единого слова помогли мне подняться.

– Хенрик! Ты ведь веришь мне?

– Во всяком случае, сейчас там никого нет, – ответил он и улыбнулся.

Эта улыбка мне хорошо знакома. Ею он всегда пользуется, когда считает, то я ошибаюсь. Когда ему хочется, чтобы я не была слишком впечатлительной, не истерила.

Я посмотрела наружу сквозь оконное стекло. Хенрик и Эмиль тоже. Кто-то шел по улице. На нем был дождевик с капюшоном. Я схватила Хенрика за руку.

– Это он, – прошептала я.

– Да ну, перестань. Неужели ты не узнала Юхана? – Хенрик указал рукой. – Он, как всегда, выгуливает собаку.

И он совершенно прав. Это наш сосед. Снова шатается по улице со своей проклятой собачонкой. Плащ у него более светлый, только теперь я это замечаю. Юхан Линдберг заметил, что мы стоим у окна, уставившись на него. Он ухмыльнулся и помахал нам рукой. Хенрик улыбнулся и помахал ему в ответ.

Затем перевел взгляд на меня.

Улыбка на его лице погасла.

22 июня 2003 года.

Я нашла ее. Я нашла Алису.

Две недели назад, когда мы гуляли по «Скансену». Мы с Эмилем стояли в очереди за мороженым.

Там была она.

Я сразу узнала ее. Она выглядела точно так же, как если бы осталась со мной. В следующее мгновение она снова растворилась в толпе.

Опять. Это не должно повториться.

Оставив Эмиля в коляске, я побежала за ней. Расталкивала людей, кричала, чтобы они ушли с дороги. Выкрикивала ее имя.

Ее не было. Она снова исчезла.

Тут я вспомнила об Эмиле и побежала к нему.

Он плакал, ему было одиноко. Его тоже могли у меня похитить.

Никогда в жизни не оставлю своего ребенка без присмотра. Никогда, никогда, никогда. Вообще не нужно было идти с ним в «Скансен». Там слишком много народу. Там куда проще скрыться.

Это никогда больше не повторится.

Даниэль помог мне. Он приехал, как только смог. Я рыдала, и он позвонил в полицию.

Все эти вопросы. Где вы ее видели? Когда? Как она выглядела? Что на ней было надето?

Я рассказываю. В очереди за мороженым, около трех часов дня. Густые темные волосы, ямочки на щеках и остроконечное ухо. На ней было голубое платье, и она была примерно такая. Как Эмиль. С нею был мужчина.

Они смотрят на меня странным взглядом. Глаза у них суровы. Ледяным тоном они сообщают мне, что это была не Алиса. Ей уже не год. Она должна быть больше, чем Эмиль, говорят они. Вы видели кого-то другого. Алисе было бы сейчас десять лет.

Но они не знают. Они ничего не понимают. Они не ощущают ее внутри себя, как я. Они пытаются утешить, казаться добрыми, но у меня за спиной они шепчут Даниэлю, что я больна, что у меня нервный срыв. Они лгут.

Никакой у меня не нервный срыв. Я видела своего ребенка. Я видела ее.

Я видела Алису.

Мне холодно. Руки как лед. Меня трясет от холода, хотя меня накрыли одеялом. В голове и спине жжет. Руки дрожат – наверняка от лекарств, которыми они меня накачали. Хочу домой. Не хочу оставаться здесь.

Хенрик привез меня сюда. Оставил меня здесь.

Я заснула на постели в стерильной белой комнате. Одна.

Проснулась. Вялость. Пустота. Они сказали, что ко мне пришли. Мне помогли подняться с кровати, отвели меня в комнату для свиданий.

Там сидел Даниэль. Обнимать меня он не захотел. Вид у него был встревоженный. Он сердился. Сказал, что не хочет еще раз через все это проходить.

Я закричала ему в лицо – а я что, хочу? Я хочу жить без дочери? Хочу я тосковать, теряться в догадках и не получать ответа?

Он сказал, что затем мы и похоронили ее.

Для того чтобы идти дальше.

А потом я увидела Хенрика. Он стоял в углу с бледным лицом и смотрел на меня, словно не узнавая.

Даниэль сказал: «Ты могла потерять и сына».

Он выразил сожаление по поводу того, что произошло. Пожелал мне хорошей жизни.

И ушел.

Хенрик тоже ушел. Не знаю, решится ли он прийти снова. Даже не знаю, отпустят ли меня домой.

Когда он ушел, я стала кричать ему вслед. Я все кричала, кричала, кричала, пока мне не сделали укол, чтобы я заснула.

Изабелла

Я была одна в квартире. Юханна ночевала сегодня у Акселя.

Лежа в постели, я смотрела в окно. Голубое небо, светило солнце. Мне казалось, что необходимо что-то сделать. Но у меня не было желания выходить из дома.

Надо позаниматься. Всегда есть то, что нужно подучить, и обычно мне это занятие нравится. Но не сейчас. Не хочу. Сил нет.

Комната у меня, как сказала бы бабушка, уютненькая. Только кровать, постельное белье и люстра новые. Все остальное из секонд-хенда: большая абстрактная картина в голубых тонах, серый ворсистый ковер и маленькие лампочки для уюта. А еще письменный стол, тумбочка из тика, стул у письменного стола – на самом деле это старый кухонный стул – и всякие побрякушки. На окне висит простая голубая занавеска. Юханна помогла нам с папой затащить все это сюда из прицепа.

Я опускаю рулонную штору и открываю свой новый «Макбук Эйр», купленный на деньги, которые я заработала летом. Проверяю обновления на «Фейсбуке». Закрываю и откладываю ноутбук. Проверяю «Инстаграм» и «Снэпчат» в мобильном. Потом скидываю одеяло и иду в кухню. Включаю электрочайник, вынимаю кружку и пакетик чая.

Квартира у нас светлая. Во всех комнатах большие окна, белые стены. Мне досталась спальня, а Юханна устроилась в гостиной. Стеклянные двери, ведущие в ее комнату, затянуты изнутри батиком с фиолетовыми разводами на зеленом фоне. В кухне висят старинные изображения пряностей, которые мы покупали вместе. Вокруг кухонного стола стоят разномастные стулья, а на полу – коврик, сотканный моей бабушкой.

Я села у окна с кружкой чая, размышляю о телефонном разговоре с мамой и о том, что я потом наговорила о ней на групповой терапии. Меня мучила совесть. Ненавижу себя за такое поведение.

Я была несправедлива. Поступила неправильно. Как можно плохо говорить о своей матери, обсуждать ее у нее за спиной? У остальных сложилось неверное впечатление о ней, потому что я была сердита и расстроена, склонна к преувеличению.

Мама часто говорит, что я такая чувствительная. На меня легко повлиять. Возможно, это так. Сейчас я в полной растерянности. Я по-прежнему рассержена, испытываю гнев и ненависть. Ярость по отношению к маме живет во мне собственной жизнью – это чувство я не могу контролировать. Но при этом меня давят угрызения совести.

Шок от папиной смерти еще не прошел. И от новости, что он мне на самом деле не отец. Сейчас это заставляет меня сомневаться во всем. Правильные ли чувства я испытываю? Можно ли такое ощущать? Интересно, насколько мои воспоминания соответствуют действительности.

Надо спросить Стеллу, что она обо всем этом думает. Я знаю, что могу обсуждать с ней такие вещи. Когда она спросила, как мне жилось в детстве, мне показалось, что ей не все равно. Она и вправду была озабочена моими проблемами, я это заметила. Казалось, она искренне хочет все исправить.

Но как же я могу обрисовать истинную картину, не будучи неверно понятой? Всякий раз, когда я высказываю свои мысли, все кончается плохо. Когда уже я научусь? Как сделать, чтобы остальные меня поняли?

Клара спросила, почему мне так страшно, оттого что я поссорилась с мамой. Не знаю. Знаю только одно: я ненавижу конфликты и делаю все, чтобы их избегать. Не хочу расстраивать маму. Папа тоже был таким. Мой папа, который на самом деле мне не папа.

Мама считает, что я слишком много думаю. Задаю слишком много вопросов. Возможно, она права. Постоянные размышления ни к чему не ведут. Но я не могу перестать думать. Или перестать чувствовать.

Понятия не имею, почему я стала такой – почему я всегда чувствовала себя инородным телом. Нелепой. Странноватой. Не такой, как все. Со мной что-то не так. У меня какие-то не те чувства.

Я не хотела плакать, но все равно заплакала.

И еще больше презираю себя за это.

Стелла

Я сидела в кресле в своем кабинете. Туфли я сбросила, ноги подтянула под себя. Сегодня я заставила себя прийти сюда и просто высиживаю часы. Ни на минуту не смогла сосредоточиться на работе. Со своими обязанностями я не справлялась. Всю первую половину дня я сидела и размышляла, что же происходит.

Я разговариваю по телефону с людьми, которые мне не звонили. Вижу угрожающую фигуру мужчины в надвинутом капюшоне.

Стоял ли вообще кто-то на улице за домом?

Да, я точно знаю. Это не галлюцинации. Такое случалось уже два раза. Кто-то следит за нашим домом. Кто-то следит за мной. Кто-то преследует меня. Объявление о смерти делает все это еще более угрожающим. Я стараюсь понять. Пытаюсь думать. Пытаюсь вычислить, кто может стоять за всем этим. Но если я буду продолжать в таком духе, то зависну. Снова заболею.

Это нужно прекратить.

Я расскажу Хенрику. Расскажу все. Прямо сегодня. Мне хотелось иметь конкретные доказательства, прежде чем что-либо ему говорить. Но теперь ждать уже нельзя. И я должна перевести Изабеллу в другую группу. Мне следовало перенаправить ее к другому терапевту с самого начала, с первой встречи. То, чем я сейчас занимаюсь, непрофессионально. Неэтично. Опасно.

Телефон завибрировал. Звонил Хенрик. Я ответила, и он спросил, когда я закончу. Предложил поужинать в «Траттории» на набережной Норр-Меларстранд. Только он и я. Эмиль на тренировке по баскетболу. Я ответила, что это замечательная идея.

Рада ли я? Да. Нет. Строго говоря, нет. Скорее и да, и нет.

Обычно мне нравится куда-нибудь ходить вдвоем с мужем. И мне бы хотелось, чтобы так было и сейчас. Однако сейчас все по-другому. Мысль о том, чтобы рассказывать об Алисе в ресторане за ужином, кажется мне нелепой. Но еще хуже откладывать разговор с Хенриком.

Несколько часов спустя я припарковала «ауди» в боковой улочке возле набережной. Подошла к павильону у воды и увидела, что Хенрик уже ждет меня. Его подбородок был покрыт щетиной, волосы взлохмачены, глаза скрывались под темными очками. Он снял их и посмотрел на меня.

– Ну как? – спросил он.

– Ты очень красивый, – отвечаю я. После минутных сомнений я встала на цыпочки и поцеловала его. Он ответил на мой поцелуй.

– Только ты и я, – произнес он. – Давненько такого не случалось.

Держась за руки, мы шли по набережной, разглядывали людей, посмеивались над ними. Фотографы-любители с полуметровыми объективами и пожилые дамы со своими тявкающими собачонками. Родители с большими колясками, бегуны с поясами, полными бутылочек воды, нахально расталкивающие остальных, женщины с палками для ходьбы.

Нам это так нужно. Нам действительно пора уехать куда-нибудь на выходные, как советовала Пернилла. С тех пор, как мы с мужем в последний раз проводили время вдвоем, прошло лет сто.

Мы спустились к пристани и зашли в «Тратторию». Хенрик забронировал для нас столик у окна. Когда мы уже заказали еду и нам принесли наши блюда, Хенрик принялся рассказывать, что его родители собираются на выходные во Францию. Потом заметил, что Маркус и Елена только что были в этом ресторане, прокомментировал интерьер и меню, поболтал о других пустяках.

– На выходные обещали солнечную погоду, – сказал он.

– Отлично, – кивнула я.

– Я хотел взять Эмиля с собой на последний матч по гольфу в этом сезоне. В субботу у него очередной матч?

– Понятия не имею. Кажется, да.

Мысленно я задалась вопросом, зачем мы здесь. Отпила глоток вина, посмотрела в окно на залив, пытаясь расслабиться. Напомнила себе, что сижу в уютном ресторане с человеком, с которым меня связывают узы счастливого брака.

– Тебе понравилась еда? – спросил Хенрик, пробуя кусочек из моей тарелки.

– Приемлемо, – ответила я.

– Как у тебя дела на работе?

Я вертела в руках бокал.

– Нормально. А у тебя?

– Много работы, как ты знаешь, но скоро станет полегче, – ответил он.

Молчание. Мы напоминали пародии на самих себя.

– Что-нибудь слышно из инспекции?

Вот оно. Он пригласил меня в ресторан для серьезного разговора. Видимо, он полагает, что мое поведение связано с Линой. Я без всякого аппетита ковырялась в тарелке. Лучше бы он заговорил об этом после еды.

– Нет, пока нет, – ответила я, положила вилку и накинула на плечи кардиган.

– Тебе нет необходимости сразу становиться в оборонительную позицию. Но поскольку ты ничего мне не говоришь, мне приходится спрашивать самому. Глупо с моей стороны напоминать тебе об этом сейчас. Забудем.

Забудем? Весь ужин над столиком будет нависать темная туча, если я не отвечу.

– Почему это вызывает у тебя такое напряжение? – спросила я.

– Это ты в напряжении. Ты уже довольно давно все время в напряжении и в раздражении.

– Возможно, что я была немного рассеяна.

– Рассеяна? Ты просто где-то в другом месте. Когда я или Эмиль пытаемся с тобой поговорить, ты почти не реагируешь. Ты забываешь важные дела, у тебя случаются срывы. А вчера? Что с тобой произошло?

– Знаю, в последние недели все было немного странно. Но это не связано с Линой. Этого мужчину я видела уже во второй раз. К тому же я получила письмо со скрытой угрозой расправы. Но это еще не все. Я должна рассказать тебе одну вещь.

Хенрик покачал головой.

– Давай чуть попозже, хорошо? Хочешь кофе?

Не хочу. Хочу поскорее уйти отсюда. Но прежде чем я успела ответить, он сделал знак официанту. Я посмотрела в окно на набережную, пока Хенрик заказывал два кофе и отклонил предложение десерта. Солнце блестело на воде. Какой чудесный вечер! А пропасть между мной и моим мужем все растет и растет.

Пути назад нет. Я должна рассказать. Когда мы снова остались одни, я посмотрела ему в глаза.

– Хенрик, – сказал я и положила руку ему на локоть.

Он взглянул на меня, ожидая продолжения.

– Я встретила Алису.

Хенрик отложил салфетку и уперся в меня взглядом.

Я продолжала:

– На этот раз точно. Я знаю, что я права.

Тут я поняла, что говорю слишком громко. Мужчина и женщина за соседним столиком замолчали и бросали косые взгляды в нашу сторону.

– Я не хотел говорить об этом, – отвечает Хенрик. – Во всяком случае, здесь. Собирался сказать тебе позже.

– Сказать что именно? – удивилась я.

– Сегодня у меня был неожиданный визит.

Хенрик смотрел на меня невидящим взглядом. У меня засосало под ложечкой. Я не могла даже предполагать, что меня ждет, но по его лицу поняла, что это очень серьезно.

Он продолжал:

– Сегодня утром ко мне в офис пришла женщина. Сказала, что волнуется за свою дочь.

– За свою дочь?

– Ее дочь ходит к тебе на терапию.

– Что ты имеешь в виду?

– Девушка изменилась с тех пор, как начала общаться с тобой. Кажется, ты – я цитирую – «проявляешь к ней нездоровый интерес».

– Ты что, серьезно?

Должно быть, я снова повысила голос – пара рядом с нами опять покосилась на нас. Я заговорила тише:

– Так о ком речь?

Он не ответил на мой вопрос. Вместо этого он сказал:

– Этой женщине кажется, что ты настраиваешь дочь против нее. Задаешь нескромные вопросы о ее детстве, подсказывая ответ.

– Изабелла, – прошептала я.

Хенрик подался вперед и постучал указательным пальцем по столу.

– Только не говори мне, что считаешь эту самую Изабеллу Алисой.

– Эта женщина, которая приходила к тебе, – как ее звали?

– Керстин Карлссон. Она умоляла меня поговорить с тобой. Дочь ее не слушает, она, видимо, совершенно очарована тобой. Со слов матери.

– С какой стати она обратилась к тебе? Она могла напрямую переговорить со мной.

Хенрик пожал плечами.

– Какое это имеет значение? Она была встревожена.

– Угадай почему, – воскликнула я. – Угадай, почему она встревожена, Хенрик! Потому что она пытается все это похоронить. Хочет скрыть, что она натворила.

Хенрик вопросительно взглянул на меня.

– Ты хочешь сказать, что Керстин Карлссон похитила твою дочь? А затем стала манипулировать мною, чтобы ты не выяснила правду? Этого не может быть. Тебя занесло куда-то не туда.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты можешь это знать?

– Потому что это невероятно. Потому что никто не может безнаказанно похитить ребенка в этой стране. Есть реестры народонаселения и все такое прочее. Нельзя просто появиться с чужим ребенком, чтобы никто не обратил внимания. И я сам был возле памятного камня Алисы. Она умерла, Стелла. То, что тебе пришлось пережить, было так ужасно, что кому-либо другому даже трудно себе представить. Но Алисы нет. Это ужасно, это чудовищно. Но ты должна научиться жить с этим.

– Я никогда не верила, что она умерла, тебе это прекрасно известно. Стало быть, ты думаешь, что я сошла с ума? Ты это хотел сказать, да? Что я все это придумываю в состоянии помутнения сознания?

Я поставила бокал на стол слишком резко, люди за соседним столиком снова покосились на нас и стали перешептываться.

– Пожалуйста, успокойся, Стелла! Успокойся!

– Ты веришь человеку, которого видишь впервые в жизни. И тебя совершенно не интересует, что я хочу сказать по этому поводу.

– Только, пожалуйста, не пытайся свалить все это на меня. В последнее время ты действительно вела себя странно. А эта женщина, с которой я беседовал, действительно волновалась за свою дочь. Она была в отчаянии. Не знала, что ей делать и куда податься.

– А ты просто берешь и веришь каждому ее слову?

Мой голос мне не подчинялся. Ярость, охватившая меня, была готова вот-вот хлынуть через край.

– Ты думаешь, что я зомбирую пациентов, потому что у меня бред? Ты вообще мне не доверяешь?

Хенрик пригнулся к столу.

– Ты сама говоришь: тебе кажется, что ты нашла Алису. Опять. Что я при этом должен думать, Стелла?

Он протянул свою руку к моей. Я отдернула ладонь. Складываю их на груди, смотрю мимо него.

– На этот раз все по-другому. На этот раз я точно знаю, что я права.

– Прошло больше двадцати лет, – напомнил он.

– Изабелла и Алиса – один и тот же человек. Я что, должна закрыть на это глаза?

Хенрик откинулся на спинку стула. Сложил салфетку и снова развернул ее.

– Прекрати играть с этой проклятой салфеткой! – сказала я злым шепотом.

Он отбросил ее.

– Стало быть, ты хочешь сказать, что нашла свою пропавшую дочь, – произнес он. – Человека, которого ты видела в последний раз в возрасте одного года. Ты видишь ее в одной из своих пациенток, мать которой озабочена тем, как проходит психотерапия. Это очень серьезно, Стелла. Скажи, что ты это понимаешь. Скажи, что ты хотя бы осознаешь, как все это звучит.

– Я не придумываю, – ответила я. – Мне не померещилось.

Но я сама слышала, как тоненько и жалобно звучит мой голос. У меня не получалось говорить убедительно. Я сама бы себе не поверила. Другие посетители пялились на нас.

– Ты не можешь продолжать общаться с ней как терапевт, – заявил Хенрик, – если ты думаешь, что она твоя дочь.

– Знаю.

– Почему ты не поговорила со мной? В последний раз, когда такое с тобой было, ты помнишь, чем все кончилось, как ты себя чувствовала. Я не хочу, чтобы нам пришлось еще раз пройти через все это.

– Стало быть, ты хочешь сказать, что у меня «рецидив»?

– Я волнуюсь за тебя.

– Ты считаешь, что я больна. Что меня надо упрятать в психушку.

Хенрик потер ладонями лицо.

– Давай уйдем отсюда, – сказал он и обернулся, ища глазами официанта.

У меня было такое чувство, словно он вонзил мне нож в спину. Он сидел напротив меня, но нас разделяла пропасть в сотни световых лет. Никогда еще мы не были так далеки друг от друга.

– И ты еще спрашиваешь, почему я тебе не рассказала? – с горечью произнесла я. – Потому что я знала: все будет именно так.

Я вскочила так резко, что стул с грохотом упал. Спотыкаясь, пробираясь между столиками, я устремилась к выходу из ресторана. За спиной послышался глухой удар, затем звон бьющегося стекла. Официант, с которым я столкнулась, уронил поднос, который держал в руках. Я добежала до выхода, распахнула дверь и быстрым шагом направилась к машине.

Я проехала через мост Транебергсбрун, но не стала сворачивать на нашу улицу, а продолжила движение вперед по шоссе, все дальше в пригороды, минуя аэропорт и новые кварталы. Я думала об Алисе, ощущала ее в себе – словно огонь, который никогда не потухнет.