Текст книги "Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии"

Как стать буржуа в постсоветской России?

Как стал возможен столь быстрый переход к более респектабельному поведению именно в России – стране показной роскоши, лимузинов и фальшивых дворцов в стиле барокко? В зыбкой ситуации постсоветской России, при отсутствии буржуазной традиции, на которую мог бы опереться новый богатый класс, большим подспорьем послужила интеллигенция. Русское слово «интеллигенция» – одно из немногих вошедших в английский язык, отчасти благодаря переводу таких произведений, как роман Ивана Тургенева «Отцы и дети» (1862). В СССР этим термином официально называли людей умственного труда, «белых воротничков», не охваченных марксистским классовым делением: инженеров, учителей, профессоров, деятелей культуры, врачей, ученых, писателей, художников, а также государственных и партийных функционеров. Происхождение из советской интеллигенции обеспечивает новых российских буржуа идеальной родословной и ценным культурным капиталом, представляя альтернативу «голубой крови» и ускоряя процессы их буржуазификации.

Обращение к интеллигентским корням ради обретения респектабельности вовсе не означает, что богатые русские становятся лучше в нравственном плане. Превращение в настоящую буржуазию не подразумевает и меньшей склонности к коррупционным бизнес-практикам. В этом новые российские буржуа мало чем отличаются от устоявшейся английской, французской или итальянской буржуазии, представители которой подчас не чураются участвовать в противозаконных налоговых схемах или более серьезных правонарушениях. Но при этом происхождение из советской интеллигенции служит для богатых русских весьма удобным историческим фактором, позволяющим обособиться от других социальных групп.

После экономического кризиса 2008 года и особенно после обвала рубля в 2014 году богатые русские наиболее остро ощутили потребность в легитимации. Представители высшего класса в России, как и в других странах, в конечном итоге хотят ощущать себя достойными своего привилегированного положения в обществе, убедить самих себя и других в том, что они заслуживают его благодаря своим превосходным личностным качествам и необычайным талантам[62]62
  Макс Вебер: Основные социологические понятия. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.


[Закрыть]. Они хотят быть приняты в своей среде, ощущая ее социальную сплоченность.

Это очень непростая задача в стране, где богатых часто считают жуликами и ворами и где больше половины населения убеждены в том, что честным способом невозможно заработать большие деньги[63]63
  Согласно опросу, проведенному «Левада-центром» в 2014 году, 49 % россиян убеждены, что в постсоветской России никогда не было возможности честно заработать большие деньги. Еще 10 % считают, что сегодня разбогатеть честным путем нельзя, а 15–20 лет назад можно было. См.: Россияне о бизнесе и бизнесменах // Левада-центр. 2014. 5 ноября. URL: www.levada.ru/2014/11/05/rossiyane-o-biznese-i-biznesmenah/


[Закрыть]. В современных обществах по всему миру отношение к богатым двойственное – сочетание уважения и признания их верховенства с бунтарским презрением. В России эта противоречивость выражена наиболее драматично. (Я, например, встречала множество российских матерей, которые ненавидели «богатых воров», но тем не менее мечтали выдать своих дочерей замуж за одного из них.)

Как бы то ни было, в настоящее время богатые русские интенсивно приобретают разнообразные культурные и социальные ресурсы, которые позволяют им укреплять не только личное положение, но в конечном итоге и свою власть как социального класса. Они постепенно развивают более утонченные и культурные вкусы и манеры, восстанавливают свои семейные истории и активно участвуют в благотворительной деятельности, становясь меценатами.

В их среде начинают признавать некоторые аспекты социальной ответственности, диктуемой принципом «Положение обязывает»[64]64
  Зиммель Г. Экскурс о чужаке // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб.: Даль В., 2008.


[Закрыть]. В своих публичных репрезентациях они стараются быть более сдержанными и «европеизированными», постепенно избавляясь от неприглядного имиджа нуворишей 1990-х годов. Делая все это, представители высшего класса задают тон для стоящих на более низких ступенях социальной иерархии. Но самым важным является то, что они начали развивать нарративы, согласно которым добились богатства и социального статуса своими силами, благодаря личным качествам и талантам. Такие нарративы обосновывают их элитарное положение в обществе.

Как отмечалось выше, отсутствие термина «буржуазия» в российских исследованиях, где применяется весьма широкий спектр понятий для обозначения элиты, отражает распространенное мнение, согласно которому в России пока нет буржуазного класса в его западном понимании. Согласно этой логике, хотя очень богатая элита в стране действительно существует, ее наличие не подкрепляется более широким социальным слоем, который и составляет, собственно говоря, буржуазию. Обращаясь к этой проблеме, мое исследование показывает, насколько разнообразен российский буржуазный класс, а также идентифицирует общие черты, присущие более широкому слою состоятельных россиян, который до сих пор не рассматривался и не анализировался учеными.

Интервью

Выбор термина «буржуазия» как задающего направление исследованию определил и мой подход к сбору эмпирических данных. Он производился посредством личных интервью с состоятельными российскими предпринимателями, их супругами и взрослыми детьми, которые я проводила в Москве, Лондоне и Нью-Йорке, а также путем наблюдения за жизнью интервьюируемых в период с 2008 по 2017 год[65]65
  За исключением полудюжины тех, кто перебрался на Запад, большая часть из них живет в Москве; остальные – в Санкт-Петербурге, Новосибирске (самом крупном городе Сибири) и небольших нефтяных городах. Большинство респондентов занимаются бизнесом; меньшая часть – политикой. Их бизнес включает такие сектора, как природные ресурсы, финансы и банковское дело, новые технологии, вооружение, тяжелая промышленность, авиация, производство потребительских товаров, розничная торговля, юридические услуги, строительство, маркетинг и СМИ.


[Закрыть]. Около трети из восьмидесяти опрошенных мной респондентов принадлежат к категории «супербогатых» (то есть, по классификации журнала Forbes, владеют чистыми активами, превышающими 500 млн долларов)[66]66
  Prince R., Rogers B. Marketing Luxury to the Super-Rich // Forbes. 2012. 8 October. URL: www.forbes.com/sites/russprince/2012/10/08/marketing-luxury-to-the-super-rich/#3cac2d375df5


[Закрыть] или «гипербогатых» (то есть являются долларовыми миллиардерами)[67]67
  Milanovic B. Global Inequality: A New Approach for the Age of Globalization. C.: MA: The Belknap Press of Harvard University Press, 2016.


[Закрыть]. Остальные в большинстве своем относятся к категориям «ультрабогатых» (ultra high net worth individuals, UHNWI) с инвестиционными активами более 50 млн долларов и «очень богатых» (high net worth individuals, HNWI) с инвестиционными активами от 1 до 50 млн долларов)[68]68
  Shorrocks A. Credit Suisse Wealth Report 2016. Zurich: Credit Suisse AG, 2016.


[Закрыть]. Это означает, что почти все респонденты принадлежат к 0,1 % самых богатых граждан России, население которой составляет почти 144 млн человек[69]69
  Shorrocks A. Global Wealth Report 2014; Stierli, Global Wealth Report 2015. До финансового кризиса 2008 года, в 2007 году около 200 000 семей в России (около 0,37 % всех семей) имели годовой доход более $1 млн, согласно опросу, проведенному государственной страховой компанией «Росгосстрах». См.: Remington T. The Russian Middle Class as Policy Objective // Post-Soviet Affairs 27. 2001. № 2.


[Закрыть]. (Исключениями стали двое бизнесменов, выбывших из этой группы после кризиса 2008 года: один – политический изгнанник, а другой – увлекшийся дауншифтингом эмигрант.) Общим для всех этих людей является то, что их финансовая привилегированность наделяет их образ жизни сходными чертами, но не полностью определяет его.

Что касается содержания интервью, то мой подход основывается на работах французского социолога Даниэля Берто, который использовал в качестве эмпирической базы для изучения социальной мобильности биографии конкретных людей[70]70
  Bertaux D., Thompson P. Pathways to Social Class: A Qualitative Approach to Social Mobility. O.: Clarendon Press, 1997; Bertaux D., Thompson P., Rotkirch A. Living Through Soviet Russia. L.: Routledge, 2004.


[Закрыть]. В моих интервью раскрывались жизненные нарративы респондентов: я задавала собеседникам вопросы об их личном пути и семейной истории; о том, что они считают важным в жизни и что, по их мнению, помогло им добиться успеха; какие ценности и навыки они желали бы передать своим детям; а также каким они хотели бы видеть будущее. Кроме того, я интересовалась их благотворительной деятельностью, образованием, досугом, отношением к Западу, а также взглядами на гендерные проблемы. Наконец, еще один блок вопросов касался жилья, вкусов, стиля жизни, культурных и литературных предпочтений, а также того, какими людьми они предпочитают себя окружать[71]71
  Я ездила в Москву весной и летом 2008 года, то есть до финансового кризиса, и затем вплоть до 2017 года. Выбирая субъектов для исследования, я прежде всего опиралась на рейтинги самых богатых россиян – российский Forbes 200 и аналогичный рейтинг еженедельника «Финанс» (издававшегося до 2011 года). В общей сложности чуть больше трети респондентов из охваченной исследованием выборки представлены в этих списках. Как и следовало ожидать, добиться интервью у этих людей было непросто. См.: Farrell J. Billionaire Wilderness: The Ultra-Wealthy and the Remaking of the American West. P.: Princeton University Press, 2020. Я полагалась на помощь друзей, знакомых и посторонних людей. Мне помогали организовать интервью, связаться с нужными людьми, получить приглашение или журналистскую аккредитацию на светские мероприятия. Об инновационных методах сбора информации см.: Mears A. Very Important People: Status and Beauty in the Global Party. P.: Princeton University Press, 2020; Knowles C. Serious Money. Walking Plutocratic London. L.: Allen Lane, 2022.
  Clancy L. Staging the Royal Family: The Cultural Politics of the British Monarchy. M.: MUP, 2021; Geay K. Enquête sur les bourgeois. Aux marges des beaux quartiers. P.: Fayard, 2019.


[Закрыть].

Распространено мнение, будто интервью дают необъективную картину, поскольку люди пытаются представить себя в наилучшем свете, и эта тенденция особенно заметна в материалах, появляющихся в печатных СМИ, а также в автобиографиях. Однако исследовательские интервью отличаются от журналистских тем, что люди знают: сказанное ими не предадут огласке, но надежно спрячут в научных архивах. Разумеется, это не означает, что в беседах с исследователями респонденты не стремятся каким-то образом приукрасить себя и свою жизнь. Но для социологического анализа это не настолько важно, как может показаться.

Целью моих интервью не было выяснение «правды» относительно деяний и злодеяний, фактов и цифр[72]72
  Не всегда преимуществом оказывалось то, что я женщина. Подавляющее большинство моих респондентов были мужчинами, и я подозреваю, что исследователь-мужчина услышал бы, скорее всего, более откровенные рассказы. Джерри, гиперэнергичный, жизнерадостный и очень предприимчивый уроженец Эссекса, занимается обслуживанием потребностей богатых русских в Великобритании – от приобретения загородных особняков и недвижимости в центре Лондона до заказа дизайнерских сумочек для «подруг № 4 и № 5: с первой встречаются по вторникам, со второй по средам». По словам Джерри, во время пьянок и вечеринок его клиенты после изрядного количества спиртного порой поверяют ему самые страшные тайны. Некоторые рассказывают (а не «признаются», уточнил Джерри, поскольку не испытывают никакого чувства вины), как им приходилось физически уничтожать людей в начале 1990-х годов, когда они только начинали заниматься бизнесом. В отличие от Джерри, со мной респонденты-мужчины не были готовы делиться этой стороной своей жизни.


[Закрыть]. Как отметила историк Шейла Фицпатрик на презентации своей книги в Лондоне в 2015 году, любые данные так или иначе искажаются. Это особенно верно в отношении автобиографий, однако не стоит делать вывод, что в текстах такого рода нет интересной и полезной информации. Если же учитывать цели моего исследования, то «хвастовство» респондентов следовало даже приветствовать. «Раздутые» нарративы обеспечивают благодатную почву для анализа, поскольку из них видно, как люди хотели бы выглядеть в глазах других и как они сами воспринимают окружающий мир[73]73
  Как уже указывалось, мне порой мешало то, что я женщина. Некоторые женщины-респондентки были со мной довольно откровенны, но таких историй оказалось немного из-за небольшого количества женщин в моей выборке. Кроме того, спустя два года после начала интервьюирования я осознала еще одну проблему: выяснилось, что, по мнению многих россиян, молодая незамужняя женщина могла выбрать такую тему для научного исследования с единственной целью – попытаться извлечь личную выгоду из контактов с состоятельными мужчинами. В свете этого мне наконец-то стала понятна причина пренебрежительного отношения ко мне со стороны некоторых мужчин и враждебности со стороны некоторых женщин. (Конечно, крайне наивно с моей стороны было не осознавать этого раньше – такую наивность можно объяснить только моим воспитанием, полученным в Австрии, и тем, что там я жила в кругах, где никому бы никогда не пришло в голову приписать мне подобных намерений. На самом деле, когда я рассказываю об этом у себя дома, эта история неизменно вызывает искренний смех. Чего нельзя сказать о Лондоне, где я порой чувствую, что слушатели могут иметь аналогичные предположения о моих намерениях. В общем, охота за богатством и соответствующие стереотипы процветают в условиях резкого имущественного неравенства. Больше по этой теме см. Mears A. Very Important People.)


[Закрыть].

Это подводит нас к важному замечанию: в социологических исследованиях самопрезентация и самовосприятие важны не менее, чем факты. Социологи Мишель Ламон и Энн Свидлер рассматривают интервью как инструмент, позволяющий просканировать «воображаемый мир, в котором живут люди, – в плане как их морали, так и понимания собственной идентичности»[74]74
  Lamont M., Swidler A. Methodological Pluralism and the Possibilities and Limits of Interviewing // Qualitative Sociology 37. 2014. № 2.


[Закрыть]. Это в полной мере относится и к автобиографиям. В то же время в повседневной жизни мы все рассказываем самим себе и окружающим многочисленные истории, касающиеся нашего прошлого, настоящего и предполагаемого будущего. Занимаясь этим, мы осмысляем себя и других и одновременно интерпретируем собственные повествования и жизни. Таким образом мы непрерывно производим и воспроизводим свою идентичность через призму нашего текущего мировидения[75]75
  Lawler S. Identity: Sociological Perspectives. 2nd ed., C.: Polity Press.


[Закрыть]. Процесс интерпретации жизни и воспроизводства идентичности особенно интенсивен в условиях интервью, когда человек полностью сосредотачивается на себе. Вместе с тем, желая понять повседневные практики своих респондентов, я еще наблюдала и за тем, как они ведут себя в обществе и как взаимодействуют с ним[76]76
  О пользе наблюдения за участниками см.::Jerolmack C., Khan S. Talk Is Cheap: Ethnography and the Attitudinal Fallacy // Sociological Methods & Research 43. 2014. № 2; Khan S. Saying Meritocracy and Doing Privilege // Sociological Quarterly 54. 2013. № 1.


[Закрыть].

Возраст моих респондентов варьировался от 21 года до 70 лет. Примерно две трети из них – предприниматели, остальные – люди, занимающие высокое положение в мире политики, искусства или СМИ (хотя многие параллельно с основной деятельностью вовлечены в какой-то бизнес)[77]77
  Я не спрашивала респондентов о размерах их состояний и источниках доходов. В некоторых случаях величину их активов можно было узнать из рейтинга Forbes или оценить другими способами; иногда эту информацию мне предоставляли третьи, обычно контактные лица.


[Закрыть]. Три четверти респондентов – мужчины. Из опрошенных женщин половина является предпринимательницами. Пятнадцать опрошенных – взрослые дети богатых родителей в возрасте от 21 года до 32 лет. В тех случаях, когда респонденты давали мне разрешение, я записывала интервью на диктофон. Интервью проводились на русском языке и длились от получаса до четырех часов[78]78
  Завершив интервью, я транскрибировала аудиозаписи в тексты и систематизировала их. Затем я перевела те фрагменты интервью, которые представляли интерес с точки зрения моего исследования. Меня особенно интересовало, как люди выстраивали свои идентичности и как воспроизводили их, рассказывая о себе и своей жизни, ценностях, взглядах и планах на будущее, а также формулируя суждения и убеждения. На следующем этапе анализа я сравнила результаты этих интервью с экспертными интервью, контекстными данными и журналистскими материалами, в основном взятыми из онлайн-медиа, а также наблюдениями за участниками.


[Закрыть]. Я не стала упоминать в книге каждого из восьмидесяти респондентов, чтобы избежать перегруженности именами и характерами.

Моя выборка респондентов учитывала две ключевые характеристики российской элиты, которые уже выделялись в предыдущих исследованиях. Во-первых, более 90 % из них имеют высшее образование, подавляющее большинство – в области точных или технических наук, экономики, международных отношений и юриспруденции. Молодое поколение предпочитает образование в сфере бизнеса, чаще всего в западных университетах. 30 % респондентов (все мужчины) имеют степень кандидата наук, из них более трети – более высокую степень доктора наук. Во-вторых, многие располагают тесными политическими связями с Кремлем и другими властными структурами. Некоторые респонденты приезжали на интервью со мной выжатыми после встречи с Путиным, а у других стены кабинета были увешаны совместными фотографиями с представителями мировых элит.

Многие типичные черты, присущие представителям российского высшего класса, воплощает в себе Петр, бизнесмен-ритейлер. Мы встречаемся с ним в просторном офисе в стильном отреставрированном лофте из красного кирпича в центре Москвы. Владея активами от 50 до 100 млн долларов, Петр считается «бедным» среди богатых. Тем не менее он прекрасно осознает, что такой уровень благосостояния выводит его в ряды элиты – «сервисной элиты», как он ее называет. «Что обеспечивает принадлежность человека к элите? – повторяет Петр мой вопрос. – Конечно же, это а) финансовые ресурсы, а также б) образ жизни и в) культурно-социальное положение в обществе». Мне вспоминается фраза из введения к «Различению» Пьера Бурдьё: «Вкус классифицирует, и классифицирует он самого классифицирующего»[79]79
  Bourdieu P. The Forms of Capital //Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education. NY: Greenwood Press. 1986.


[Закрыть]. Словно будучи знакомым с этой работой, Петр продолжает: «Высокая ступень, которую я занимаю, подразумевает не только доступ к роскоши и комфорту, но и способность правильно оценивать роскошь и комфорт»[80]80
  Бурдьё считал способность оценивать стили других людей и их самих частью «символического капитала». См.: Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власть // THESIS. 1993. № 2.


[Закрыть].

Петр периодически читает лекции в университете: «Разумеется, когда где-то написано, что я профессор и преподаю в одном из лучших российских вузов, это престижно, но само по себе ни о чем не говорит». По его словам, гораздо важнее тот привилегированный культурный багаж, который он получил благодаря тому, что вырос в среде московской интеллигенции[81]81
  Традиционно интеллигенция состоит из профессионалов, занятых в культурной и образовательной сферах. Советская интеллигенция также включала в себя представителей технических профессий с высшим образованием, которые исторически играли важную роль в культурном и политическом развитии страны.


[Закрыть]. Продолжая семейную традицию, в свободное время он занимается поэзией и пишет искусствоведческие обзоры, достаточно талантливые для того, чтобы принести ему некоторую славу в московском высшем обществе. Но если вы думаете, что Петр – образец серьезности, вы ошибаетесь. Его покрасневшие глаза с тяжелыми мешками под ними выдают, что ночью он явно где-то кутил. Действительно, он признаётся, что не ограничивает себя в том, что касается гедонизма. По его словам, он не собирается завязывать с таким образом жизни до самой могилы и уже придумал себе эпитафию: «Там будет написано: „Игра окончена – было забавно“».

Петр – это псевдоним. Некоторые респонденты разрешили мне указать их настоящие имена, но в тех случаях, когда интервьюируемые предпочитали остаться неузнанными, я использовала вымышленные. Кроме того, я изменила некоторые ключевые характеристики этих людей, чтобы их невозможно было узнать, а кое-где даже дополнила их описания вымышленными элементами, выбирая их таким образом, чтобы не исказить представление о личности респондента или об обстановке, в которой проходило интервью. Я также анонимизировала некоторых респондентов, хотя они не просили об анонимности. Это было обусловлено тем, что какая-то информация, предоставленная в ходе интервью, носила слишком деликатный характер. В тех случаях, когда мне не удалось с достаточной степенью надежности модифицировать истории и анонимизировать действующих лиц, я прибегла к самоцензуре и вообще вычеркнула материал из книги.

Ответы респондентов и мои наблюдения за ними дополнены анализом информации, собранной в СМИ. Около 80 % респондентов – люди с определенным уровнем публичности. Соответственно, интернет предлагает немало информации о них – от газетных и журнальных статей и интервью до профессионально написанных биографий. Половина из оставшихся 20 % присутствует в социальных медиа. В целом медиаисточники обеспечили меня обширным материалом о том, какими способами эти богатые люди пытаются сформировать свои публичные идентичности и как к этому относится широкая общественность.

Помимо интервью с самими русскими богачами, я провела более сотни экспертных интервью с людьми, которые лично знакомы и тесно общаются с представителями российского высшего класса. Сюда относятся управляющие частными активами, юристы, консультанты, бывшие личные помощники, художники, архитекторы, дизайнеры интерьера, операторы бизнес-джетов, агенты по организации поездок, психотерапевты, журналисты, редакторы глянцевых журналов, учителя, водители и строители. Некоторые из этих экспертов содействовали мне в организации встреч со своими богатыми работодателями. Другие – помогли попасть на различные мероприятия, на которых присутствовали интересующие меня люди[82]82
  Разумеется, сказанное относится не ко всем «экспертам». Некоторые из них оказались абсолютно бесполезными. Тимофей, эксцентричный управляющий личными активами, не ответил ни на один из интересующих меня вопросов. За время трехчасового интервью в его пентхаусе на Кутузовском проспекте он продемонстрировал мне сложную азиатскую чайную церемонию, рассказал длинную историю о том, как однажды в сибирской тайге столкнулся с медведем, похвастался своим умением метать ножи и все это время вел утомительную игру: сидя рядом со мной на диване, он подсаживался ко мне все ближе и ближе, так что мне приходилось все время отодвигаться от него, держа дистанцию.


[Закрыть]. Благодаря помощи этих экспертов я получила доступ к самому широкому кругу российской элиты.

Кроме того, их впечатления, наблюдения и знания обеспечили меня ценной информацией как о богатых людях и их образе жизни, так и о том, как их воспринимают те, кто стоит в социальной иерархии чуть ниже. За некоторыми исключениями подобные эксперты не упоминаются в этой книге индивидуально.

Структура книги

Итак, в первой части книги рассматриваются практики, посредством которых члены российского высшего класса формируют персональную идентичность, определяющую их самовосприятие и отношение к «своим», а также к тем, кто находится за пределами их круга. Глава 1 начинается с обзора того, как эти люди прокладывали путь к богатству на заре постсоветской эпохи перемен в экономике и социуме. В ней показано, что они добились успеха благодаря умелому использованию социальных активов, имевшихся в их распоряжении, а также быстрой оценке того, какие из их талантов и навыков актуальны в новых условиях, а какие нет, и гибкому перераспределению своих ресурсов. Здесь же рассматриваются стратегии, которыми они пользуются, выстраивая нарративы своего обогащения.

В главе 2 исследуется вопрос о том, что значит стать буржуазией, а также рассматриваются факторы, способствующие этому превращению. В ней объясняется, как в среде богатых русских намечались постепенный отход от демонстративного потребления и обращение к более сдержанным и изысканным вкусам, характерным для настоящей буржуазии и отличающим ее от прочих слоев общества. В главе 3 предпринимается анализ того, как потребность в социальной дифференциации способствовала формированию мировоззренческих установок, которые утверждают легитимность российских буржуа в их собственных глазах, например, объяснения своего успеха в бизнесе личными качествами и достоинствами.

Вторая часть книги более детально раскрывает тему обособления элит, а также выясняет, как оно связано с семейной историей, филантропией, гендерными отношениями и молодым поколением. Глава 4 разбирает, каким образом представители нынешнего российского высшего класса прослеживают статусные черты и истоки своего успеха в семейной истории, придавая особое значение происхождению своих родителей, бабушек и дедушек из советской интеллигенции, а также как они переосмысливают важные моменты в истории страны сквозь призму сегодняшнего своего элитарного статуса и новой идентичности. В главе 5 описывается, как обращение к благотворительности и меценатству, начавшееся с нефтяным бумом 2000-х годов, используется богатыми русскими для обоснования собственной легитимности, а также как это способствует формированию нарратива о социальных обязательствах по отношению к менее удачливым членам общества, который перекликается с традицией российской аристократической филантропии XIX века. В главе 6 исследуются отношения между мужчинами и женщинами из высшего класса, а также рассматривается, как меняющиеся взгляды на зарабатывание денег и социальный статус влияют на представления о гендере, бытующие в довольно патриархальной элитарной среде. В главе 7 обсуждается стоящая перед богатыми русскими задача выработки убедительного нарратива, который обосновывал бы законное право их детей на богатство и не вступал бы при этом в противоречие с их собственными историями успеха, изображающими их как людей, добившихся всего своими силами.

Основная тема заключительной главы 8 – парадокс, состоящий в том, что тяготение российской элиты к западной жизни происходит на фоне заметного ухудшения политических связей между Россией и Западом. В ней утверждается, что сегодня богатые русские преодолели прежний комплекс неполноценности в отношениях с западными людьми, которым были обременены после десятилетий изоляции за «железным занавесом». Теперь они, наоборот, демонстрируют растущее чувство собственного превосходства и, как бы вторя славянофильской идеологии XIX века, выражают свое разочарование Западом.

Опираясь на идеи, выдвинутые Максом Вебером, я утверждаю, что представители современной российской буржуазии стремятся обосновать свое право на привилегированное положение, настаивая на том, что они заслуживают его благодаря личным качествам и талантам. На данный момент они придают гораздо больше значения признанию в собственной элитарной среде, чем приобретению социальной легитимности в глазах всего общества. Последняя задача перекладывается на плечи следующего поколения. Чтобы нынешний высший класс смог обеспечить свое воспроизводство в последующих поколениях и сохранить свое положение в России после ухода Путина, им потребуется не только перейти от примитивного выставления богатства напоказ к более утонченным вкусам, что они делают уже сейчас, но и демонстрировать такие новые для богатых русских нормы, как почитание семьи, сдержанность в потреблении, участие в филантропической деятельности и патриотизм.

Глава 1
Краткая история обогащения

Среди наиболее ожидаемых мною интервью была беседа с Константином Эрнстом, руководителем главной российской телекомпании «Первый канал». Организация этой встречи далась очень непросто. Предварительная договоренность была на воскресенье, но лишь в полдень назначенного дня я узнала, что интервью состоится уже через два часа. Увидев Эрнста – высокого импозантного мужчину, – я поняла, что застала его в хорошем расположении духа[83]83
  Эрнст был куда менее расположен к открытости полтора года спустя, когда через своего представителя по связям с общественностью попросил меня описать интервью с ним лишь в общих чертах и не цитировать его напрямую – за исключением случаев, когда цитаты касались вопросов, по которым он уже публично высказывался раньше. А так как Эрнст последние годы почти не давал интервью, мне пришлось опустить многие цитаты, которые я изначально хотела включить в свой текст.


[Закрыть]. У него была пара часов свободного времени. Примерно через час после начала нашей беседы он подвел меня к большому экрану, чтобы показать фрагменты из нового блокбастера «Викинг» о новгородском князе Владимире Великом. Бюджет продюсируемого им фильма превышал 20 млн долларов (и, забегая вперед, скажу, что проект оказался весьма успешным).

Несмотря на хорошее настроение, Эрнст вел себя как-то беспокойно. Сидя за массивным столом из темного лакированного дерева в переговорной комнате, примыкающей к его кабинету, он чуть ли не каждые пять минут жал на кнопку вызова секретаря. Та приносила ему сигареты, а также специальное устройство для поглощения табачного дыма. Время от времени он давал ей какие-нибудь другие указания – например, попросил найти для меня диск с криминальным боевиком «Чужая», посвященным лихим девяностым в России.

Хотя Эрнст был продюсером фильма, он никогда не показывал его на своем канале и никак не рекламировал. Я поняла почему, когда посмотрела его в гостях у своих друзей. Боевик явно не подходил для семейного просмотра: уровень насилия в нем зашкаливал даже по российским меркам. Тринадцатилетний сын хозяев не смог смотреть и ушел. Моим друзьям фильм всё же понравился: он был жестоким, но отнюдь не бессмысленным.

В конце концов, он правдиво отражал российскую реальность 1990-х годов, когда крах плановой экономики привел к резкому росту безработицы, обнищанию населения и, как следствие, к всплеску насилия. Взращенная советской пенитенциарной системой организованная преступность вышла из тени и начала набирать силу. Государство же все явственнее обнаруживало свою слабость, давая понять, что создание новой, беспристрастной и справедливой судебной системы не входит в число его приоритетов[84]84
  Varese F. The Russian Mafia: Private Protection in a New Market Economy. O.: Oxford University Press, 2001. Журналистский рассказ о раннем постсоветском периоде см. в книгах: Kampfner J. Inside Yeltsin’s Russia: Corruption, Conflict, Capitalism. L.: Cassell, 1994; Hill F. There is Nothing For You Here. Finding Opportunity in the Twenty-First Century. B., NY: Mariner Books, 2021.


[Закрыть]. Главной мишенью бандитских группировок, разумеется, были бизнесмены, но порой их жертвами становились и другие неугодные личности. Предшественник Эрнста, Владислав Листьев, возглавлявший телекомпанию ОРТ, которая впоследствии стала «Первым каналом», был застрелен в подъезде собственного дома в марте 1995 года[85]85
  Mezrich B. Once Upon a Time in Russia: The Rise of the Oligarchs and the Greatest Wealth in History. L.: William Heinemann, 2015; Ostrovsky A. The Invention of Russia: The Journey from Gorbachev’s Freedom to Putin’s War. L.: Atlantic Books, 2015.


[Закрыть]. Самому Эрнсту также стреляли в окна и угрожали смертью в сообщениях на пейджер.

Уровень насилия и раскол российского общества усугублялись ожесточенной борьбой за раздел активов, которую вели между собой конкурирующие кланы. Все это создавало впечатление, будто новая постсоветская элита 1990-х состояла из выскочек и полубандитов, принадлежавших к социальным низам. Однако если присмотреться повнимательнее, без труда можно обнаружить, что она не была ни слишком «новой», ни тем более «низовой». Многие так называемые новички, появившиеся в высших эшелонах власти и общества в 1990-х годах, были выходцами из весьма привилегированных или высокообразованных советских семей[86]86
  King L. Postcommunist Divergence: A Comparative Analysis of the Transition to Capitalism in Poland and Russia // Studies in Comparative International Development 37. 2002. № 3.


[Закрыть].

Пожалуй, самым ярким примером такой фигуры в политике был Егор Гайдар. Либеральный реформатор родился в 1956 году в семье, которая, по словам корреспондента Financial Times Христи Фриланд, принадлежала к советскому аналогу высшей дворянской знати[87]87
  Freeland C. Sale of the Century: The Inside Story of the Second Russian Revolution. L.: Little, Brown, 2000.


[Закрыть]. Оба его деда были известными писателями, отец – знаменитым журналистом. Сам Гайдар вступил в коммунистическую партию, еще учась в аспирантуре. После университета он работал в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса при Академии наук СССР, а затем возглавил отдел экономической политики в журнале «Коммунист», главном теоретическом органе ЦК КПСС. В ноябре 1991 года Гайдар присоединился к команде Бориса Ельцина. Сначала – как министр экономики, а с 1992 года – как исполняющий обязанности премьер-министра, он занялся разрушением советской экономической системы с помощью собратьев-либералов, включая Петра Авена в Москве и Анатолия Чубайса и Альфреда Коха в Санкт-Петербурге[88]88
  Авен П., Кох А. Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук. М.: Альпина Паблишер, 2013.


[Закрыть].