Текст книги "Княгиня Ольга. Огненные птицы"

Сигге Сакса Володислав знал очень давно, чуть ли не всю жизнь. Много лет тот был возле Свенельда каждый раз, когда воевода объезжал землю Деревскую, собирая дань для Киева. Володислав с детства помнил его глаза – веселые и безжалостные. Это холодное веселье в них пугало сильнее, чем самая горячая ярость. Сакс был из тех, кому нравится убивать. Свенельд держал при себе несколько таких, кому можно было поручить любые грязные дела. Десять лет назад Сигге поселился вместе со Свенельдом на берегах Ужа, за полтора поприща от Искоростеня. Завел в предградье собственный двор, взял у древлян жену, купил челядь, скотину и жил богато, получая, как Свенельдов сотский, свою долю с дани и прибылей от торговли. За десять лет такой жизни он располнел, поседел, из одной поездки в Царьград привез длинный шрам – от правой стороны лба, через переносицу и почти до края челюсти слева. В длинных волосах он заплетал по сторонам две довольно неряшливые косички. К платью цветному он пристрастия не имел и в толпе оружных отроков ничем не выделялся – кроме взгляда. Но когда разъяренные избоищем на страве древляне пришли громить русские дворы, в скрынях у него нашлось столько всего… Паволоки, расписная посуда, цветные кафтаны, пояса в драгоценных бляшках, серебряные ногаты связками по двадцать штук, женское узорочье моравской и варяжской работы…

Никто тогда не заботился, что сам Сигге Сакс погиб на той же страве, от рук тех же киян. Об этом никто не думал, когда прозвучал призыв стереть русов с берегов Ужа, чтобы следа не осталось…

Бурные, кровавые и горестные события заслонили в памяти Володислава тот разговор. Но теперь, увидев Ингорев меч, и впрямь посланный самими богами – уж конечно, река не отдала бы каким-то глупым отрокам такое сокровище, не будь на то воли богов, – Володислав вновь вспомнил о мечах из Плеснеска.

Полностью сути дела Сигге тогда не открыл. Поведал лишь, что грядущей зимой Свенельд должен был доставить в Плеснеск, что в земле Волынской, пять сорочков белой веверицы[7]7
  Белая веверица – горностай.


[Закрыть] откуда-то из дальних краев и там обменять на десять харалужных мечей. Легко получить шкурки, как он сказал, удастся едва ли – Ингорев брат, который их привезет, уже будет знать, что бывшая Свенельдова дружина в ссоре с его наследниками. Но можно будет попытаться перехватить их, когда скору повезут в Плеснеск – Свенельдичи не захотят нарушить уговор, лишиться и прибыли, и выгодных связей. Ну а если не выйдет завладеть дорогим товаром, то всегда останется возможность открыть тайну этой сделки плеснецкому князю Етону. Это даст свою выгоду, и немалую: разозлившись за обман, старик Етон разорвет союз с Киевом и встанет на сторону нынешних врагов – древлян. Сигге уверял, что хорошо знает Етона – недаром же много лет ездил к нему с товарами. Он брал эти переговоры на себя и обещал достать для древлян могучего союзника. Тогда князья деревские будут спокойны за свои западные рубежи, зато киевским русам придется очень плохо, перекрой им Етон пути к моравским и баварским торгам.

Как именно найти в Плеснеске тех людей, что привезут мечи, Сакс не сказал. Главные тайны он держал при себе, чтобы его не обошли при дележе добычи. И теперь Володислав вспоминал его со смесью сожаления и досады: со смертью Сигге и еще одна возможность нанести киянам тяжкий удар ушла из рук…

А что, если не ушла? Ведь он знает не так мало: что мечи привезут зимой в Плеснеск. Если открыть это Етону, он, князь, сумеет в собственном городе и найти нужных людей, и заставить их показать утаенный товар. Можно взять с Етона клятву, что он отдаст древлянам хотя бы несколько мечей. Но кому бы мечи ни достались – вручит Етон их древлянам, возьмет себе или отошлет назад, не желая ссориться с властителями баваров и саксов, – он поймет, что русам веры нет и что куда лучше ему стать другом древлянам, а не им.

Половину ночи Володислав ворочался, раздумывая, как лучше поступить. Эй, стрый Малко! Как тебя сейчас не хватает! Отца Володислав почти не помнил – того убили русы, когда младший сын был нестриженым детищем. После смерти Олега Вещего покоренные им древляне сбросили узду и несколько лет вели войну с Олегом-младшим, наследником деда. И проиграли ее, когда Свенельд вернулся из поездки на север, в Остров-град, с войском наемников-варягов. Тогда погиб и отец Володислава, князь Добронег, и старшие братья. От мужчин семьи остались двое – Маломир и Володислав. Русы позволили им сохранить власть при условии, что деревским князем будет провозглашен не зрелый муж – брат покойного Добронега, а его трехлетний сын. Зато они пообещали Володиславу в жены Предславу Олеговну – правнучку Вещего. И свадьба состоялась десять лет спустя, когда в Киеве сидели уже другие хозяева, но столь же враждебные древлянам. Едва Ингорь, когда-то привезенный в Киев как заложник, подрос и стал мужчиной, как матерый волчище сожрал Олега Предславича, как перед этим – деревских князей. И отдал киевский стол своему выкормышу.

Казалось, война эта идет давным-давно. Конечно, не в день избоища на страве она началась. И даже не в день их победы над Ингорем. Умер Свенельд, и известие это ударило в лицо, как порыв свежего ветра. Древляне, сдается, даже опьянели малость от этого вкуса внезапной воли. И когда Мистина Свенельдич приехал хоронить отца, он, Володислав, метнул свою шапку на куньем меху к подножию чура и объявил, что прежней дани Дерева давать больше не станут.

Не своей волей Володислав объявил о разрыве договора. По совету с ними всеми – Обренко, Пятункой, Турогостем, Любоведом… Где они теперь? Случалось им спорить, но все же Володислав часто находил помощь и опору в их уме, мудрости, знании справедливых дедовых обычаев. Но нету их больше. Никого. Хоть ступай на их могилы да ложись там спать, чтобы хоть во сне явились, посоветовали что…

Советоваться пришлось с Коловеем, Красилой и Миляем. Из новых своих соратников Володислав уже выделил этих троих. Прежде за них говорили старейшины их родов, но теперь, заняв освободившиеся места, наследники показали себя не худо. Коловей, самый молодой из всех, удалец собою, был отважен и предан, а Красила, мужчина лет тридцати пяти, имел простецкое лицо с широким носом, но был на деле куда умнее, чем на вид.

– Надо к Етону послать прямо сейчас верного человека! – настаивал Красила. – Нам подмога нужна поскорее. Откроешь ему, что за лжецы его друзья киевские, глядишь, к зиме он нам уже и войско в подмогу пришлет. Не жди, пока беда под Искоростенем в рога затрубит – тогда искать подмоги поздно будет.

– Тогда ты и поезжай, – решил Володислав.

– Я? – Красила так удивился, будто ему предлагали нарядиться березкой на Ярилин день.

– А у меня тут народу густо? – Володислав выразительно оглядел избу, где сидели они втроем. – Нету у меня других-то, кому бы я верить мог. Ты поедешь с Етоном толковать, а мы с Коловеем и Миляем будем войско собирать и к рати готовиться. Верно, друже?

– Верно! – Коловей широко улыбнулся, показывая промежуток между крепкими передними зубами, будто его зазывали с девками круги водить. – Это дело по мне в самый раз!

– Да с кем же я поеду? – Красила развел руками. – Тут путь не близкий, хоть десяток отроков надо взять, а у меня и лошадей столько нет. И хозяйство нельзя оставить без людей совсем.

– Поищем тебе и людей, и коней, – пообещал Володислав. – Помните, други: силу Ингореву боги нам отдали. Сколько раз они нас примучивали – но уж в этот раз мы одолеем, чтоб мне глаза лишиться!

* * *

Это место назвалось Божищи. В прежние времена в окрестных лесах близ реки Рупины обитал род Завишичей. Было их много – четыре веси. Но сгинули они в прежних войнах сперва с Олегом Вещим, а потом с его наследниками. Кого перебили, кого угнали в полон, кто ушел на полуночную сторону, за Тетерев. Жители остались только в одной веси, а старое родовое святилище оказалось заброшено. Последние Завишичи сами с трудом припомнили сюда дорогу. Но место было хорошее: всхолмление среди чащи, окруженное болотами. В былую войну, лет двадцать назад, Завишичи скрывались здесь от врагов и устроили укрепление. Поверх земляного вала поставили частокол из крепких бревен, а проход через вал на площадку загородили дубовыми воротами. За минувшие годы частокол поветшал, и пришлось десяток бревен заменить, зато теперь это было крепкое место, где легко разместилась вся Миляева дружина. Жить можно было в двух обчинах, где легко устроилось бы хоть сто человек. Только крыши подновить. Когда-то жители четырех весей собирались здесь на пиры, а теперь на широких земляных скамьях постелили лапник, и на них спали Миляевы отроки.

Передав Володиславу Ингорев меч, Берест хотел вернуться домой, но князь не пожелал его отпустить.

– Куда ты собрался – с бабами старыми в углу сидеть? – Володислав даже рассердился, когда Берест на другой день после веча пришел прощаться. – А с русью воевать кто будет? Я один? Ты не слышал, что вчера мужи нарочитые решили? Будем рать созывать, вооружаться и пойдем руси мстить за обиды. А он домой собрался! Ты отрок толковый и неробкий, как раз таких мне и надо. Оставайся у меня, воли я тебя не лишаю, кормить и одевать буду, а там, глядишь, и до добычи дело дойдет. Смотри – отличишься, возьмешь добычу, добудешь жен, и новый род от тебя пойдет, могучий и славный!

Берест сперва растерялся: домой он хотел ехать по привычке, не зная для себя иного места на свете белом, кроме полусгоревшей веси над Иршей. «А се покон четвертый – где могилы дедовы, там земля твоя…» Но князь прав: без рода у него не осталось иных дел и целей, кроме мести. А в одиночку мстить руси – такое только в сказках бывает. Он же хотел, чтобы князь собрал войско. Но из кого это войско должно быть собрано? Да из таких, как он, Берест Коняев сын. Волшебной укладки у князя нету, чтобы оттуда готовая рать выскочила.

А войско было нужно – война подбиралась все ближе. С первым снегом на Днепре обнаружилось сотни три-четыре русских оружников: они пришли не от Киева, а сверху по Днепру, заняли деревский городок Нелепов и стали оттуда делать набеги на окрестные веси. К Искоростеню потянулись беженцы с рассказами о разорении и угонах в полон. Туда Володислав послал боярина Коловея с теми, кого успел к тому времени собрать. Но приходилось ждать, что и с юга, от Рупины и Здвижа, где Дерева соседили с полянами, тоже будут набегать разбойные дружины руси. Туда Володислав отправил Миляя – еще одного сына боярского, кто хорошо показал себя в первых схватках на Днепре. Миляй собрал дружину из своего рода – полтора десятка отроков. К ним Володислав добавил Береста: имея настоящую боевую секиру и лошадь, тот оказался в числе лучших в малой Миляевой дружине. Кроме Рыбки, там имелось еще лишь три лошади. Прочие отроки, вооруженные кто рогатиной и луком, кто пересаженным на более длинную рукоять рабочим топором, шли пешком. Пополнить дружину Миляю предстояло в тех самых местах, которые ему назначили оборонять.

По пути к Рупине Берест побывал в Малине – посмотреть, как там дела. Весняки собрались в уцелевшие от огня избы и перебивались как могли: дети ловили рыбу и ставили петли на зверя, старухи копали коренья и собирали ягоды, бруснику и клюкву. Вьюха ходил на лов, и помогали ему самые крепкие из стариков и старух.

– Ничего, переживем! – обещали они. – Не покинут чуры… тебе бы остаться, а? Ты уж совсем молодец…

– Не могу, бабушка, – вздыхал Берест, понимая, что надо бы остаться и помочь им выжить. – Я останусь, другой останется, а потом придут русы и все веси и городки по одному пожгут.

Уехал он не в одиночестве: на крупе Рыбки позади него сидел Липняк.

– Забери меня отсюда! – чуть не со слезами молил тот. – С тоски я тут помру. Как примутся вечерами бабки причитать, а мальцы мамку звать – хоть беги да топись!

– Воевать хочешь?

– А чем я хуже тебя?

Липняку шла шестнадцатая зима: для копья его руки еще были слабы, но с охотничьим луком он справлялся. Только вот лук для него еще предстояло где-то раздобыть. Отец его умер еще прошлой зимой, а кияне угнали двух сестер и мать. Липняк был у нее старшим, и ее, крепкую нестарую женщину, любой грек охотно купил бы для работы по хозяйству, пусть и не по той цене, по какой пойдут ее дочери. Липняк остался совсем один – как Берест.

О Божищах Миляю рассказали в одной деревской веси на Рупине. В округе помнили про старое капище, хотя там давно никто не бывал. Место было наилучшее: есть где разместить людей, скрытно – чужой не найдет, и близко от рубежей – появятся враги, можно будет сразу выступить навстречу. Дней десять или больше Миляй с Берестом и еще двумя всадниками объезжали окрестности, собирая народ. Рассказывали о разорении Малина, о том, как Тетерев-река даровала древлянам Ингорев меч, о сражениях на Днепре. Весняки колебались: все понимали, что для противостояния давнему врагу требуется войско, но никто не хотел в такое тревожное время оставлять семью и хозяйство. Тем не менее рать собиралась: работы в поле закончились, и почти каждая семья, послушав про Ингорев меч, отпускала отрока либо крепкого пожилого мужика. К новолунию под началом у Миляя было без малого семь десятков человек. С такими силами можно было самим сходить в набег на ближайшие полянские селенья. Миляй уже отправил разведчиков – по два-три человека – в разные полянские веси, посмотреть, что там можно взять и нет ли там киевских дружин. Дай Перун удачи – и тогда, как обещал Миляй, будут и припасы, и скотина, и платье, и оружие, и, может, даже кони.

Кони были очень нужны. Пока же лишь четверо – Берест и Липняк по очереди на Рыбе, сам Миляй и его младший брат Тверд на их гнедом, Шептун и Гостимир на своих – несли дозор, объезжая веси. Пахали древляне на волах, и лошади для поездок имелись только у старейшин. Никто, ясное дело, расставаться со своей скотиной не желал, и лишь боярские сыновья, отпущенные отцами постоять за землю Деревскую и поискать ратной славы, приезжали верхом. Князь же едва сумел достать десяток лошадей для боярина Красилы, отосланного с важным делом на Волынь, к плеснецкому князю Етону. Тот поехал, чтобы склонить Етона в этой войне на сторону древлян. Лишь десять лет назад князь плеснецкий, давний недруг киевской руси, заключил с ней союз, но теперь Володислав обещал этот союз расстроить.

К подчинению этого края Киев стремился не зря: здесь пролегала старая Моравская дорога. Уж лет сто русы, приходившие с верховий Днепра, от Киева поворачивали на запад и между верховьями Рупины, Роси, Тетерева, Случи и Горины пробирались на Волынь, в Плеснеск, куда Володислав едва не послал Береста с боярином Красилой. Все реки к северу от дороги впадали в Днепр и Припять, к югу – в Днестр, и торговая дорога пролегала по возвышенности между истоками больших рек, откуда мелкие речки-дочки питали своих матерей.

И вот на этой-то дороге Берест и Гостимир в один хмурый день слякотного месяца грудена обнаружили следы конного отряда…

Сколько ни готовились они к этому дню, ради которого стали ратниками, а дрожь пробрала до костей и волосы на голове шевельнулись. Отряд прошел огромный – сотни отпечатков копыт плотно покрыли дорогу и обочину, многократно наслаиваясь друг на друга. Казалось, тут целое войско… вся киевская рать. Прошли не так давно, следы и разбитые комки конского навоза были еще свежими.

Переведя дух, стали разбираться. В отряде были только верховые: ни следов от ног пленников, ни коровьих копыт, ни колес, какие вели Береста в его горестном возвращении от Тетерева к Малину. Только кони. Но очень много – так не подсчитать, лишь ясно, что много десятков. Берест и Гостимир поспорили немного, куда ехать по следам: вперед или назад. Гостима хотел пойти назад и проверить, что дружина оставила позади – разоренье?

– Может, кто-то в тех весях видел их, сразу и скажут, кто это, сколько их, – убеждал он.

Однако дымы над лесом не висели. День выдался ясный, красивый – снизу всевозможных оттенков желтые и красные листья, сверху голубизна неба, лишь чуть оттененного сероватыми тучками. В самом воздухе была пронзительная ясность – гарь пожара отроки учуяли бы за много поприщ.

– Не трусь! – хмыкнул Берест, понимая, что боярский сын просто опасается ехать вслед отряду. – Кто нам должен рассказать? Тебе бы еще блюдо самовидное, да? Чтобы дома у мамки сидеть и все, что на белом свете делается, видеть. Это тебе в волхвы-чародеи поступать надо было, а не в ратники. Сами и разведаем. И Миляю расскажем: кто, сколько и куда. Мы для того сюда и посланы.

Гостима – рослый, худощавый, с большими глазами, как у олененка, и оттопыренными ушами – больше не спорил. Он был на пару лет старше Береста, и дома на Тетереве его ожидала молодая жена, но в их паре старшим стал считаться Берест. Как-то само получилось. Может, пережитое сделало его старше тех, кто еще не сталкивался с врагом лицом к лицу. А может, ему было нечего терять, и поэтому он мог думать только о деле.

Стараясь не шуметь, они тронулись вслед за отрядом по той же дороге. Гостима заметно побледнел и мертвой хваткой вцепился в поводья, тревожа лошадь.

– Мы сразу всех не увидим! – предупредил Берест. – Позади будут ехать двое-трое. Вот их мы можем догнать. Весь отряд будет перед ними еще шагах в ста. Так что высматривай всего два-три хвоста, а не целое войско.

– А ты откуда знаешь?

– По опыту, отроче, по опыту! – усмехнулся Берест, мельком вспомнив доброго деда Щепу из Здоровичей.

Когда-то – лет сто назад – он сам стоял, запыхавшийся и взмокший, на обочине дороги близ брода и смотрел, как проезжают позади русинского отряда трое замыкающих с щитами на спине.

– У них могут быть щиты на спине, – добавил он. – Щиты яркие, их издалека видно.

– А что, если они… на нас… – пробормотал Гостима, меняясь в лице. – Вдруг им кто нашу дружину в Божищах выдал…

Тропа, отходившая от дороги и ведущая через выморочную весь, а потом через влажный лес к Божищам, еще лежала впереди. На миг Берест и сам ощутил холод в груди, но тряхнул головой:

– Да подожди ты! Портки намочить еще успеешь. Разведаем сперва. И вот что! – решил он. – Скачи-ка ты в Божищи! Передай Миляю, что здесь большая дружина едет на заход солнца. Пусть ведет людей к Збыславу – если эти туда направляются, Миляй может их опередить. Ну, или пусть сам думает, – опомнился Берест.

Что это он взялся боярину указывать?

Обрадованный Гостима ускакал. Збыслав был старейшиной последних Завешичей, живших в единственной уцелевшей веси. Боги их ведают, что русы хотели там взять, но Миляй мог провести людей через лес и устроить засаду. Жаль, подумал Берест, нельзя быть сразу в двух местах.

Берест легонько подогнал Рыбу: он увидит и услышит троих всадников впереди раньше, чем они сумеют далеко позади себя уловить шлепки по грязи одной-единственной лошади…

* * *

Для дружины о двуконь путь от Киева до Плеснеска мог занять дней десять. «Может, тебе придется там задержаться, – говорил Люту Мистина. – Мы приедем раньше, чем обычно прибывают купцы, и наших саксов-баваров, или кто они там, придется ждать. Я ждать не могу. Если не удастся сделать быстро, заканчивать придется тебе одному».

С первой частью дела Лют справился без труда. В Любече он дождался Тородда, показал веревку с пятью узелками и получил товар – пять мешков из плотной кожи, крепко зашитых окрашенной красной нитью и запечатанных личной печатью Анунда конунга. Если бы кто-то вздумал распороть мешок по шву и вытащить пару шкурок, то следы трудно было бы скрыть – где взять нити точно такого же красного цвета? Так что увидеть бьярмских горностаев Люту не удалось.

– Да я сам их в руках не держал, – сказал ему Тородд. – Говорят, мех у них погуще и побелее здешних, но тоже тепла не дает. Зато честь!

Тородда Лют почти не знал, но при виде его сразу в памяти вставал Ингвар – родные братья были очень похожи. Тородд был таким же невысоким, как Ингвар, коренастым и приземистым, но более общительным и дружелюбным, а с лица его с рыжеватой бородкой почти не сходила улыбка. Два года назад Ингвар захватил Смолянскую землю, отбив ее у русина Сверкера. Смолянский стол в городе Свинческе получил Станибор – потомок древних князей днепровских кривичей, а Тородда Ингвар посадил в городке Смолянске, неподалеку от Свинческа. Там он держал дружину, собирал дань с кривичей и отсылал в Киев по Днепру.

В этом году дани не будет – вместо объезда Тородд отправился с дружиной и смолянской ратью мстить древлянам за старшего брата. Смолян возглавлял Станиборов воевода по имени Равдан. Лют передал им распоряжение от Мистины: не ходить в Киев, а ждать Святослава здесь, присматривая, чтобы древляне не тревожили полянские городки на Днепре.

– Так мы сами их потревожим! – тут же сказал Равдан, молодой и задорный. – Чего время терять?

Пройдя из Любеча вниз по Днепру до устья Припяти, они выбрали самый крупный из ближайших деревских городков и решили его захватить, чтобы, устроившись там, делать набеги вглубь владений. Люту очень хотелось поучаствовать в захвате еще одного города, но Мистина распорядился строго: получишь товар – и сразу в Киев.

Пять крепко зашитых кожаных мешков со свинцовой печатью Анунда конунга весили совсем не много – любой из пяти мешков легко поднял бы и ребенок. Какие же они, эти бьярмовские горностаи, если за каждый из этих легких мешков герцог Баварский дает по два хороших «корляга»!

– Иной товар не столько стоит, сколько пользы дает, а столько, насколько его хотят получить! – сказал Евлад, опытный купец, знавший все хитрости обращения с весами и гирьками и все тонкости пересчета серебра и золота от Северных Стран до Царьграда. – У них там, за Дунаем, без мантиона из горностая приличному королю и уважения нет, тут заплатишь сколько скажут. Они, короли саксов и франков, уж столько лет мостятся царьградского василевса важностью превзойти – без горностаева мантиона им никак нельзя.

Впрочем, видеть горностаев Лют не очень-то и хотел. Ожидаемые взамен «корляги» волновали его куда сильнее. Даже сейчас, в дороге, укладываясь спать – иной раз в темной избенке какой-нибудь придорожной веси, а иной раз в шатре, на лапнике, укрываясь толстой вотолой, – он перед сном вспоминал все виденные им «корляги»: отца, Мистины, Сигге и других. Пытался угадать, каким будет тот, что достанется ему. Гибкий, как змея, прочный, как камень, с глубоким долом, где выбито имя мастера: клинок можно согнуть в кольцо, и он распрямится, ничуть не поврежденный. В навершия и перекрестья рейнские мастера вбивают тонкие узоры из золотой, медной, серебряной, бронзовой проволоки, и они сияют, будто солнце. Меч кажется легким в руке хозяина, но на голову врага падает со всей тяжестью неминуемой смерти… Об имени для меча Лют пока не думал. Нельзя подбирать имя, пока не увидишь своего «корляга» и не подержишь в руке. Ингваров меч, с которым тот отправился в свой последний поход, звался Волчий Зуб – Мистина говорил…

В междуречье Рупины и Роси уже попадались деревские селения, и однажды дружина даже встала в одном из них на ночлег. Весняки успели убежать в лес, даже скотину почти всю угнали, но до них Мистине не было дела. Ничего, кроме съестных припасов, овса и сена для лошадей, оттуда не взяли. Время сейчас было Мистине дороже всего, и иные веси по пути просто проезжали, не оглядываясь. В передовой дозор он посылал целый десяток, и тот проверял все места, пригодные для засады. Конечно, совсем незамеченным отряд из полусотни человек и более чем сотни коней не пройдет, но Мистина недаром попросил Тородда засесть на Днепре и оттуда тревожить древлян – чтобы Володиславу было не до полуденных окраин.

Но пока, вот уже третий день, все шло спокойно. Шатры и припасы везли тоже на лошадях, и отряд проходил в день поприщ по сорок. Сильных дождей не было, снег принимался идти несколько раз, но тут же таял на ветвях и желтой листве полуоблетевшего леса. На рассвете дорожную грязь схватывало иглистой коркой льда, иней лежал на желтых и бурых листьях, но скоро все оттаивало. Вот обратно, надо думать, придется ехать по снегу и льду – на этот случай взяли ледоходные шипы для себя и лошадей.

Мистина с телохранителями ехал ближе к голове отряда, после передового дозора. Эльга не хотела его отпускать… Да разве он сам хотел куда-то ехать? Боярам – киевским и дружинным – он объявил, что отправляется в Плеснеск повидаться с Етоном. Между плеснецким князем и киевским уже без малого десять лет имелся договор, но волынская русь издавна соперничала с киевской, и все понимали: неизвестно, как Етон себя поведет теперь, когда киевский князь убит и зимой ожидается война с древлянами, Етоновыми восточными соседями.

– Етон должен от меня услышать, как у нас обстоят дела, – сказал Мистина в старой Олеговой гриднице. – И мне подтвердить, что он наш друг. Едва ли он захочет вмешиваться в это дело на нашей стороне – сошлется на свою старость. Но нам и того хватит, чтобы он не вмешивался на стороне древлян. И я ему напомню, как он передо мной меч целовал на мир и дружбу. А по пути проверю наши рубежи близ Рупины. Времени прошло довольно – Володислав мог подготовить ответный набег. Со стороны Днепра ему грозит Тородд со смолянами, а на Рупине его можно ждать.

Однако княгиня была недовольна.

– Зачем ты едешь на самом деле? – спросила она, когда через день Мистина зашел к ней в избу попрощаться.

– Я же сказал…

– Ты не все сказал! – Эльга подошла ближе и снизу вверх пристально взглянула ему в лицо. Она слишком хорошо его знала, чтобы он мог ее обмануть. – Не догадываешься, что сейчас опять пойдут разговоры? Скажут, что-то Свенельдич к древлянам зачастил… Чего тебе там понадобилось в такое время?

– Я еду… – Мистина глубоко вздохнул. – Мой отец взял на себя одно обязательство… и я должен его исполнить. Я не могу допустить, чтобы его память была опорочена нарушением слова… а это слово стоит самое меньшее гривен двести пятьдесят… Добрая слава дорога… в глазах таких людей.

– Каких людей? Етона?

– Нет. Герцога Баварского, Генриха. А может быть, и самого Отто Саксонского.

– У Свенельда были дела с такими людьми? – Эльга пришла в изумление.

Она слышала об этом впервые! Может быть, Ингвар что-то знал?

– Это торговые дела. Ничего больше. Но сделка очень дорогая. Если она сорвется, все, до самого Рима, будут считать, что Дерева больше не в нашей власти. И на следующий год торговля пострадает. Купцы не поедут, мы много потеряем на царьградских паволоках. Ты сама понимаешь, как некстати нам будет опозориться перед всем белым светом сейчас, когда нам могут потребоваться сильные союзники. И средства.

Эльга опустила глаза, прижала кончики пальцев к бровям. Гибель Ингвара пошатнула землю Русскую, привела в движение самые отдаленные связи. Король восточных франков Отто слишком далеко, ему нет дела до происходящего здесь. У русских князей нет с ним договоров, а русские купцы в Баварии подчиняются тамошним законам и правилам торговли. Но неужели ради него Мистина должен бросить Киев в такую пору, когда сама земля вот-вот треснет под ногами!

– Ты же мне веришь? – Мистина осторожно взял ее руки и отвел от лица.

Княгиня смотрела в сторону. Вид у нее был изможденный и замкнутый. Неудивительно: она сейчас несла такой груз, какой не всякому мужчине по плечу.

– С тобой останется Хакон, а он доказал, что на него можно положиться. И Ивор. И Тормар. Если что случится, здесь совсем недалеко Тородд. Да и киевские наши мужи. Я ни за что не уехал бы, даже ради тысячи гривен золотом, если бы хоть немного опасался за тебя…

Она не отнимала рук, но молчала и не поднимала глаз. По ее напряженному лицу Мистина видел, что она удерживает слезы. Эльга – такая же женщина, как все, но никогда не пытается слезами горючими растопить мужское сердце. Она стыдится своих слез, как слабости: раз уж ей достался на долю груз мужских обязанностей, она должна быть сильной, как мужчина. И она сильная, потому что чувства мягкого женского сердца не мешают ее уму принимать решения.

– Я скоро вернусь. Через месяц буду назад. Снег едва ляжет.

Княгиня все молчала и не смотрела на него. Если она сейчас скажет «нет», Мистине придется подчиниться. В эти мгновения Лют, не зная об этом, был очень близок к чести ехать в Плеснеск самому, без старшего брата.

Мистина расстегнул несколько верхних пуговок и просунул руку Эльги к себе под кафтан, на левую сторону груди. Прижал ее пальцы к тому месту, где под сорочкой еще краснел на коже закрывшийся небольшой порез – от его собственного скрамасакса. Как напоминание: моя жизнь в твоей власти.

– Да! – Эльга отняла руку и шагнула назад. – Поезжай.

Она хорошо знала, что бывает, если подпустить его слишком близко. Так близко, чтобы чувствовать его дыхание, его запах… Когда возвращается ощущение, будто она сама в его воле, хотя он ничего, казалось бы, для этого не делает. И начинает казаться, что все на свете не важно, кроме вот этого – пьянящего ощущения его близости…

– Ступай.

Она отвернулась и быстрым шагом отошла в другой конец избы.

– Я тебя люблю, – тихо сказал Мистина вместо прощания и вышел.

Эльга не обернулась, будто не слышала.

Он вырвал у нее это разрешение, заставив гнать себя прочь.

Если думать о себе, он бы предпочел, чтобы она приказала ему остаться.

Но он не мог думать только о себе. Порой тот, кто держит в руках больше всего власти, наименее свободен в своих поступках. Если, конечно, достоин этой власти.

* * *

– Они к переправе сперва пустят дозор! – говорил запыхавшийся от стремительной скачки Берест, для ясности чертя прутом по земле. Миляй, Тверд, Гостимир и другие толпились вокруг и тянули шеи, чтобы ничего не упустить. – Если там какая заваруха окажется, засада, тогда все почти поскачут своим на выручку. Полон… то есть лошадей, полона у них на сей раз нет, – должны оставить вот здесь! – Он ткнул прутом позади изображенного тремя точками передового дозора. – При нем будут бережатые, но мало. И если засесть заранее вот здесь, если быстро выбежать сразу гурьбой, то можно вытащить… увести сколько-то лошадей.

– Да нам хоть бы десяточек голов раздобыть, – промолвил Миляй.

– А не порубят нас? – с опаской спросил Гостимир.

– Они ж вдогон пойдут, если не постреляем их, – добавил Тверд.

– А если и не постреляем…

Берест помнил, что в прошлый раз из восьми стрел, которые пять стрелков успели выпустить, в цель попало лишь три: у непривычных к сражениям ловцов дрожали руки. Чтобы с равным хладнокровием стрелять в зверя и в человека, привычку надо иметь. «Опыт, отроче, опыт…»

У Береста пока имелся опыт лишь стычки у брода, и брод он выбрал для нового нападения. Здесь он хоть как-то мог предсказать, как поведут себя русы, и прикинуть, как им противостоять. Посоветоваться было не с кем: старейшины, имевшие опыт прошлых войн с русами, убиты на Ингоревой могиле. Прочие же отроки, и того не знавшие, смотрели на Береста как на посланца самого Перуна.