Текст книги "В полночь упадет звезда"

Но и обмануть Затею Горыне казалось неправильным. Она не доверяла хозяйке, но все же как-то сжилась с нею за эти длинные странные дни. Помочь ей собраться-то можно! У нее вон тоже горе – какая-то сестра померла.

Горыня принялась за дело. Пересмотрела тряпье на полатах, отобрала выстиранное – что получше, а драное оставила. Особых богатств у Затеи не нашлось. Осмотрела припасы в погребе – капуста в бочке, репа, лук, немного моркови, полмешка гороха. Хлеба уже нет.

Небось, принесет она хлеб – приносила же в эти дни, один или два раза. Горыня остановилась. В голове у нее прояснилось, и теперь все увиденное и услышанное понемногу связалось концами. Да ведь Затея ушла из дому в облике лихорадки… Так кто она есть на самом деле и кем притворяется? Она – человек или только прикидывается человеком, а взабыль она – лихорадка, младшая из трех сестер. Самая старшая была здесь на днях и ушла. Средняя погибла, отравившись чемерицей… А Затея что-то говорила о мести. А весь тот хлеб и прочее, что она приносила – это относы. Жертвы, оставляемые в лесу и на дороге для лихорадок, чтобы не трогали.

И рубахи – относы! Горыня содрогнулась и посмотрела на свои руки. Она состирывала с сорочек застарелый лихорадочный пот больных.

Зачем Затея зовет ее с собой?

Вернувшись в дом, Горыня села на лавку и задумалась. Уйти сейчас – самое умное. В добычу себе Затея ее наметила или в новые сестры – добра из этого не выйдет.

Ой, а батюшка! Чуть про отца родного не забыла! Стыдясь, будто он мог это видеть, Горыня нашла большой горшок, взяла совок и пошла на поляну, где осталась крада.

Хорошо, за эти два дня не случилось снегопадов. Осторожно разгребая головни, она выбрала прах с середины крады, с того места, где лежало тело и где попадались обгорелые кости. Не имея опыта, она провозилась с этим довольно долго. Это бабка Улюба хорошо умеет, да она ведь уже двадцать лет крады разгребает…

Собрать прах мало – надо ж могилу насыпать. На жальнике, близ дедовых могил. Но разве возможно переправить этот горшок назад в Волчий Яр? Придется взять его с собой в Круглодолье и попросить похоронить там – все-таки Ракитан тамошним жителям, Здравитовым потомкам, не совсем чужой. И люди там найдутся, чтобы помочь… Горыня утешала себя, что еще сумеет устроить батюшкино посмертие без урона для порядка и чести, но понимала: жизнь ее, да и отца, оторвалась от всякого порядка и влечет ее судьба, как перевернутый челн в бурном паводке. Куда-то ее прибьет?

Принеся горшок в избу, Горыня поставила его на лавку, выбрала драную сорочку из тех, что собиралась оставить, и обвязала горшок. Посмотрела на свои руки. Лицо тоже небось все черное – зола так и летела. Заглянула в ведро – пусто. Надо идти за водой…

Пока она пробиралась по тропинке, воздух посерел. День пролетел – она и не заметила. Это Горыню не удивило: время здесь идет как хочет. Хорошо, сама она уже не так в нем терялась, как раньше.

Вернувшись, она обнаружила ворота отпертыми – сама она запирала их снаружи, чтобы не залез какой зверь. Затея рассказывала, что как-то к ней на двор вперлось целое кабанье стадо и не ушло, пока весь двор не изрыло. Значит, Затея воротилась.

Ого! Во дворе стояли сани – не ее, чужие. В них только солома. Затея приехала аж на санях? Или это какие-то гости?

Оставив ведро, Горыня толкнула дверь. В избе горел светильник – она сама его оставила, – но на первый взгляд никого не было видно.

– Затея! – окликнула Горыня, шагая через порог. – Это ты?

Ответа не было, но, едва Горыня хотела разогнуться, что-то тяжелое навалилось ей на плечи. И тут же к горлу прижалось нечто очень холодное, тонкое и острое. Не видя, Горыня сразу поняла: это лезвие длинного ножа.

* * *

Удивительно, как это прикосновение прояснило ей и взор, и мысли. Теперь она увидела то, чего не заметила на первый взгляд: Затея была в избе, она лежала на той лавке, где Горыня спала ночью и не убрала постельник, думая прилечь еще днем. Теперь там почему-то растянулась Затея, укрытая своим белым кожухом. Она спала – глаза закрыты, рот приоткрыт… На лице какие-то темные пятна, и Горыня сразу подумала: это кровь.

– Стой тихо! – угрожающе шепнул в ухо голос того, кто держал ее за плечи, приставив нож к горлу.

И опять Горыня мгновенно и с уверенностью узнала голос – тот мертвец, что приходил недавно ночью и искал Затею.

Бойкий, однако, покойник!

– Ты кто? – спросил он.

– Горыня, – ответила она, понимая, что ему это едва ли что-то скажет.

– Но ты же девка! – Услышав мужское имя, он заподозрил ее в попытке обмана.

– Не твое дело.

Мертвец хмыкнул:

– Сейчас проверять мне недосуг. Откуда ты взялась?

– С Луги, из Волчьего Яра.

– А здесь чего тебе надо?

– Нас с отцом в Своятичах никто на ночлег пускать не хотел, сюда отвели.

– И где твой отец? – Горыня почувствовала, как мертвец у нее за плечами поднял голову и еще раз осмотрел избу.

– В горшке. – Горыня, не шевелясь, нашла глазами горшок, обвязанный тряпкой, возле той самой лавки.

– В каком еще горшке, жма мой живот!

– Вон в том, возле лавки! – тоже закипая, со злостью ответила Горыня. – Хочешь, и тебе такой спроворю! А то больно много ты по белому свету лазишь, в вашем звании мертвецком не положено так!

Раздался знакомый сдержанный смех. Горыня сообразила, как он сумел на нее напасть: он встал на скамью у двери, вот и оказался выше. А силы ему хватало, видно, и так.

– То-то от тебя крадой несет.

– Умыться не успела. Воды принесла.

– Это вы с Затеюшкой отца твоего сгубили?

– Я никого не губила! Мы приехали – он захворал. Свирепица его удавила. Третьего дня на краду положили. А я теперь… своей дорогой собираюсь.

– Будешь вести себя смирно, если я тебя пущу?

– Буду, если сам будешь смирен! А то у тебя ведь только и разговору: удавлю да удавлю.

– А с вами иначе никак! Руки покажи.

Горыня осторожно протянула вперед пустые руки. Ее отпустили. Горыня сделал шаг вперед и обернулась. Ее супротивник как раз соскочил с лавки на пол, однако нож сноровисто держал перед собой, готовый встретить выпад.

Она развела руки в стороны, настороженно его рассматривая. Кожа на горле еще ощущала холод ножа, а в мыслях мелькнул Нечай. Убить человека не так уж трудно. Но она не хотела делать это снова, если только не придется защищать свою жизнь.

Перед нею оказался крепкий молодой мужик – на третьем десятке. Продолговатое скуластое лицо, в нижней части оттененное русой бородкой, прямой нос, русые, чуть вьющиеся волосы. Не сказать чтоб красавец, но черты крепкие, мужественные. Настороженный взгляд, широкая кисть, сжимающая нож.

С лавки раздался стон. Горыня обернулась – это стонала Затея, но глаза ее оставались закрыты.

– Что с ней? – охнула Горыня и шагнула к лавке.

Даже в полутьме было видно, что Затея бледна как смерть. Ее трясло, хоть в избе было натоплено, а ее укрывал кожух. Горыня хотела его поправить и обнаружила, что две рубахи на груди Затеи порваны в клочья и залиты кровью!

Она отшатнулась.

– Стрела в нее попала, – сказал мужик.

– Стрела? – Горыня бегло оглянулась на него.

Вспомнила: Затея ушла из дому с луком и стрелами.

– Она пришла в Пирятин. Я там сидел, она знала? Мне до Боянца далеко, только вернусь, уже назад. Она обещала мне через три дня бабкины кудесы отдать. Я и не пошел домой. Сидел у Больмы, тамошнего кузнеца. Он рассказывал: видели белую жену в красном платке, стреляла в оконца, а оттого люди хворают. Я ему и говорю: покажется – стреляй сам, чего теряешься? Он и послушал. Железницу сковал, сам заговорил. А тут утром кричат бабы от околицы: Свирепица едет! Мы туда бегом. Больма лук схватил… я тоже. И впрямь едет на лыжах по реке, в избы стрелы пускает, красным платком машет. А Пирятин выше реки, нам сподручнее стрелять. Больма первым стрельнул – ну, и попал ей прямо в грудь. Она упала. Мы подбежали, личину сняли… Гляжу, сестра моя бывшая, Затея. Она еще в себе была, молила домой ее отвезти. Я перевязал ее да повез.

– Сгубили вы ее!

Горыня, пока слушала, осмотрела повязку на груди Затеи – сделано было старательно и умело, но сквозь полосы полотна – это был разодранный рушник – проступала свежая кровь.

– Да я ее спас! Ее чуть на клочки не разорвали! В Пирятине нельзя было оставить – бабы озверели, на двор к Больме рвались, удавить ее хотели. Уж сколько она людям крови попортила! Вторую зиму Свирепица людей мучает, а вот сама в руки попала! У них чуть не в каждом доме хворый лежит, а кто-то и помер уже. Всю зиму относы носят.

Затея вдруг открыла глаза. Взгляд ее был тревожным и бессмысленным, в нем отражалось невыносимое страдание и безнадежность. Она знала, что для нее все кончено.

Бледные губы ее шевельнулись. Потекла изо рта кровь на щеку.

Больше Горыня ничего не успела увидеть – мужик снова бросился на нее, схватил в охапку и сбил с ног. Рыча от злости – вольно ж ему ее хватать! – Горыня попыталась вырваться, и они покатились по полу. То он оказывался сверху, то она – хоть и по плечо ей, широкогрудый мужик был силен как медведь. Они вдвоем ударились о печь, но там Горыня все же одолела: прижала его спиной к полу и навалилась сверху.

– Да чего тебе надо, хрен ты конопляный! – рявкнула она, не умея выбраниться толком.

Никогда в жизни она так не злилась.

– Не смотри! – задыхаясь, ответил мужик. – Ее глаза…

– Что ее глаза?

– Помирает она! Будешь ей в глаза смотреть – ее кудов-порчельников в себя примешь.

Горыня оглянулась на Затею. Та лежала неподвижно, но почему-то по виду ее носа Горыня поняла: уже все.

Отпустив мужика, она отшатнулась и встала на ноги. Глядя в сторону, он взял рушник и набросил Затее на лицо. Потом через рушник пальцами опустил ей веки и крепко прижал.

– Она еще легко умерла, – сказал он через несколько мгновений молчания. – Такие, как она, бывает, по трое суток маются, покуда всех своих кудов обратно выродят и смогут уйти. Хорошую, знать, железницу Больма сковал. Всегда толковый был мужик.

Горыня села на другую лавку. Опять навалилась слабость. Затея… умерла? Та, с которой они эти несколько дней… или несколько лет прожили и впрямь будто сестры? Которая велела собирать пожитки, намереваясь убраться в какие-то неведомые края и Горыню с собой увести? Еще нынче днем Горыня не собиралась с нею ни в какие края. Но сейчас так растерялась, будто опять утратила намеченный путь. Затея хотя бы зазывала ее к себе в родню. А теперь до нее на всем белом свете никому нет дела.

– Ты кто? – наконец сообразила она спросить.

– Я Верес. Она, – мужик кивнул на Затею, – мне была первая вуйная сестра. Пока сама от нас не отреклась, от всей родни своей. А до того ее мать была моей матери родная сестра, бабка, Вересея, у нас была общая.

– Она хотела завтра поутру уйти.

– Куда? – Мужик живо оглянулся на Горыню.

– Не знаю. Говорила, в края далекие и неведомые. К старшей сестре своей.

– Жаба ей сестра! А правду сказать, то жаба и есть.

– Кто?

– Есть у них наставница какая-то, Лунава. Я ее видел-то мельком, раз или два, она не нашего корня, пришлая откуда-то, леший ее знает, из какого болота. Они две, Затейка с Добрушкой, давно с нею знались, но все тайком. Добрушка проговорилась, уже когда… – Верес запнулся и тяжело вздохнул, – когда того зелья выпила и смерть ей в очи глянула. Сказала, Лунава их еще девчонками с толку сбила. Набила им в головы бредней про силу чародейную. Поначалу, сказала, она только раз или два в год появлялась – на Ярилин день, выходила из леса, водила их с собой зелья собирать. Всевед-траву все искали. У нас многие ее ищут… Они ее чуть ли не за саму Макошь почитали. Затейку она подучила мужа извести. Да и мне, видать, от нее же зелье перепало.

Верес сел на лавку и сжал руки между колен. Во всем облике его проглянула глубокая усталость, спутанные русые волосы кольцами упали на лоб. Горыня заметила у него темные круги под глазами.

– Она мужа извела?

Он не ответил, разглядывая ее, и оба они одновременно подумали о другом.

– Ты ж не дивоженка! – сказал он, как будто был не совсем в этом уверен.

– Ты не мертвец! – сказала она, будто обвиняя.

– Пока нет, – подтвердил он, качая головой. – Но это мое счастье, а не ее заслуга, – он взглянул на тело Затеи. – Не знаю, хотела она меня насмерть извести или только Добрушке покорить. Затейка пятнадцати лет мачеху опоила и извела, ее тогда замуж отдали. Она через три года и мужа извела. Вольного житья хотела.

Горыня вспомнила, как Затея соблазняла ее «вольным житьем». Опять похолодела: неужели правда Затея сгубила двух человек? И считала, что Горыня ей годится в сестры… на ней ведь тоже смерть.

– Мы б ее не трогали, – продолжал Верес. – Да она к Добрушке стала бегать. И чемерицу эту принесла. А как Добрушка померла… Я ведь еще до того выследил, куда она ходит. Знал, что Затея здесь поселилась, в Грознооковой старой избе. Дед-то уж лет десять как помер, а покуда он тут жил, баба Вереся меня часто к нему водила. И ее тоже, – он опять посмотрел на тело Затеи. – Наши матери были близнята, а мы с Затеей – одногодки.

– Вы не похожи, – Горыня не видела никакого сходства между открытым лицом Вереса и мелкими чертами Затеи.

– И спасибо Сварогу-батюшке, – проворчал он. – Баба Вереся нас сызмальства учила травы брать, хвори гнать… «От земли корешок, от солнышка цветок. К чему ты, молчан-трава, пригодна, к тому и беру тебя всем добрым людям на пользу», – повторил он заговор, выученный еще семилетним мальчиком.

– Ты травник, что ли? – Горыня оглядела его широко раскрытыми глазами.

– Кузнец я, – Верес посмотрел на свои руки, отмеченные следами от ран и ожогов. – Но и бабкину науку помню. Она, как помирала, хотела мне свои кудесы передать. В кудесах ее та сила, что любую траву надо брать с ними – тогда сила их в девять раз усилится.

– Что ж это за кудесы?

– Жезлец осиновый, длиной в пол-локтя да полпяди, всевед-трава да полотенце. Без них траву возьмешь, а сила в земле-матери останется. Нас баба Вереся всей хитрости обучила. Тогда обе дочери ее были живы: и моя мать, и Затейкина, вуйка Забава. И как подходить – чтоб ни от солнца, ни от месяца тень твоя на траву не падала, – и как жезлецом осиновым круг очертить, и какие слова говорить, и как рвать: правой руки зажать под мизинец первый лист, потом под второй, потом под третий. И как пять сорвешь, на полотенце выложить, – Верес показал пальцами в воздухе, будто обрывает листы, зажимая их между всеми пальцами по очереди.

– Ого! – Горыня была поражена не на шутку. – Да ты истинный травник.

– Баба Вереся хотела мне кудесы свои оставить. А Затейка… украла их и сбежала. Она тогда уже вдовой жила. И будто сквозь землю провалилась. Год или два о ней и слуху не было. А с полгода опять объявилась, да я не знал, где она затаилась. Добрушка выдала ее нору. Про кудесы ты знаешь что-нибудь?

– Они каковы собой?

– Мешочек чуть длинней пол-локтя.

– Не видела. Но я здесь только… – Горыня задумалась и мысленно подсчитала. – Дня четыре. Или пять.

– Откуда ты взялась-то?

Верес, похоже, все еще колебался, можно ли верить незнакомой девке, которую застал в избе Затеи. Однако она не растаяла от прикосновения острого железа, а значит была человеком.

– Мы из Волчьего Яра ехали с отцом. Нас еще в Ломовье… нехорошо встретили. – Горыня вспомнила, как испугались хозяйки, разглядев ее, и нахмурилась. – А в Своятичи приехали – мужики навстречу вышли с луками и рогатинами. Сказали, уезжай, а то застрелим. Они думали, что я – Свирепица, а отец – тот мужик, что ее возит.

– А ты не Свирепица? – Верес прищурился.

– Нет! У меня ноги не козьи, – Горыня посмотрела на свои ноги в черевьях.

– Истинно… – Верес задумчиво оглядел ее мощные бедра. – Свирепица не бывает так… добра телом.

– А один мужик сказал, что проводит туда, где примут. И привел сюда… То есть что же, – Горыня опять взглянула на тело Затеи, – это она… Свирепицей по весям ходила, людей пугала и порчу пускала… А меня за нее было приняли? Слава чурам, не сразу пристрелили!

Она испугалась, осознав, какая опасность ей грозила. Могла бы, беды не чуя, войти в весь и тут же стрелу в грудь получить!

– Да чем же я на лихорадку похожа-то! – в отчаянии воскликнула Горыня. – Только ростом… но разве ж я виновата, что такой уродилась!

Сколько раз в жизни она задавала этот вопрос, но сейчас поняла, что великанский рост мог навлечь на не беду куда хуже насмешек.

– Да, пожалуй… – Верес еще раз внимательно ее оглядел. – Только ростом. А так вроде девка как девка… Красивая собой. Одна коса чего стоит.

Горыня вспыхнула: аж лицо и уши загорелись. Никто и никогда не называл ее красивой, и она не знала, поверить ему или принять за насмешку.

– Спина-то у тебя не пустая? – Верес усмехнулся.

– Чего? – Горыня исподлобья глянула на него.

– У дивоженок спины нет, дыра пустая.

– У меня спина есть.

– Дай пощупать!

– Ишь чего!

Верес захохотал на ее обиженный вид и добавил, стуча себя пальцем по щеке:

– Но по виду ты и впрямь дивоженка!

И Горыня вспомнила: да она же так и не умылась!

– Я как будто с крады вылезла, да? – Она схватилась за разлохмаченную голову.

– А говоришь, я – мертвец.

– Ты притворился! – Горыня вскочила и побежала за своим ведром.

Пока она умывалась и оттирала щеки, Верес прошелся по избе, заглянул в разные углы, открыл скрыню. Но, видно, быстрый осмотр ничего ему не дал, и, когда Горыня вытерла лицо, он спросил:

– Она сказала, что отдала Лунавке мои кудесы. Ты видела ее?

– Видеть не видела. А слышать слышала. Ночи две-три назад приходила какая-то… Я спала и не знала, во сне их слышу или наяву. Я как омороченная была.

– Может, и так, – Верес поглядел на горшочки у печи. – Могла она и тебе подмешать чего-нибудь… Слава чурам, не чемерицу.

Он принялся искать – перерыл скрыню, полки с посудой, пересмотрел все горшки и тряпье, пошарил на полатях, попросил Горыню проверить за балками под кровлей. Даже в печи поискал. Потом отправился на двор. Горыня пошла с ним – было любопытно. Снаружи стемнело, пришлось взять светильник. Войдя в погреб и слегка осмотревшись, Верес изумленно охнул:

– Жма мой живот! Вот они где!

– Нашел? – Горыня заглянула внутрь поверх его головы.

– Это ж чуры!

– Ты их искал?

– Да не я…

Верес стал водить светильником вдоль стен, рассматривая находки.

– Жма мой живот! Мать-земля! Вот кто их перестаскал! А мы-то думали…

– Что – думали?

– С прошлой зимы стали чуры у людей из домов пропадать! – Верес обернулся к ней. – На три волости кругом! Крик и плач везде стояли: мол, огневались на нас чуры, покинули, ушли, бросили без защиты! Жертвы приносили, волхвов пытали – что такое, чем разгневали, как поправить? Потом побежали эти жабы-лихорадки, народ хворать стал, целыми весями лежмя лежали. Собрались совсем пропадать: злыдни одолели, от чуров нет забороны… А они вот где! А она… Жма мой живот! – От избытка чувств Верес даже вцепился себе в бороду и оскалил зубы. – Ж-жаба мерзкая! Это она и сестры ее…

– Как же она собрала их? – в изумлении спросила Горыня. – Какой ворожбой можно из дому выманить чуров деревянных!

– Да какой там ворожбой! Украла она их. Трудно ли час выбрать, когда все в поле жнут, дома одни куры? Шмыгнуть в избу, взять и назад. Никто и не увидит.

– И зачем они ей были?

– Через них порчу наводить способнее всего. А может, и на голодный день берегла. Сказать, дескать, научу, в каком дупле вашего чура найдете – люди за это коровы не пожалеют. Глядь! – Верес вдруг схватил какой-то чур с полки. – Да это же наш Дед Боян!

В его руках был дубовый бородатый чур, с большим носом, в круглой шапке, обтертый, видно, что очень старый.

– Еще той зимой он у Творимира из избы пропал. В самый Карачун. Да как же она к нам-то залезла, ее б и на порог не пусти… Гля-а-адь! – Его осенило. – Да неужто Добрушка… пособляла ей? Она взяла?

С чуром в руке он присел на бочонок с капустой. Лицо у него стало совсем безумное от растерянности.

– Но вот же он, цел, – сказала Горыня, тоже присев, чтобы не нависать над ним. – Воротился к вам. Ты, считай, его из полону вызволил.

– Да. Воротился. – Верес бережно сунул чура за пазуху. – С прочими-то как быть?

– Людям назад раздать, как еще? Ты знаешь, где чьи?

– Пирятинского знаю. А остальных пусть сами своих выбирают.

Бабкиных кудесов в погребе не нашлось. Осмотр клети, где стояла скотина и лежало множество разного хлама, оставили на завтра – было темно, оба устали.

– Я с нею не буду в одном доме спать, – когда они вернулись в избу, Горыня кивнула на тело Затеи. – Ты мертвецом притворялся, а она-то…

– Ин я ее в погреб вынесу. Дверь отвори.

Без смущения Верес поднял мертвое тело, вскинул на плечо и вынес из избы. Горыня пошла за ним и, когда он уложил тело на пол в погребе – под присмотр краденых чуров, – заперла дверь снаружи.

– Боюсь, рваться будет, – пробурчала она.

– А есть у тебя чего поесть? – осведомился Верес в избе.

Закончив на сегодня с чудными открытиями, он вспомнил, что с утра ничего не ел.

– Поищу, – Горыня направилась к хлебному ларю. – Яйца есть… сало… хлеба одна горбушка.

– Горбушку отложи, если последняя. Для Затеи пригодится. Таких, как она, хоронить надо с хлебом, иначе вихленницей[23]23
  Вихленник (от «вихлять») – одно из народных названий вредоносного ходячего покойника. Хлеб – универсальный оберег, однозначно положительный персонаж.


[Закрыть] станет, – пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд Горыни.

– Ладно, – Горыня отложила горбушку в сторону. – Только это, – она предостерегающе глянула на Вереса, – яйца от здешних кур, сыр от наших коз, а сало и прочее – это относы. Она их из лесу приносила, а люди клали знаешь для кого. Будешь лихорадкино есть?

– Буду! Добру пропадать, что ли?

Поджаривая яйца с салом на глиняной сковороде, поставленной на угли печи, Горыня пыталась восстановить для себя всю эту чудную повесть. Верес и тот второй кузнец, что застрелил Затею, теперь прославятся, будут каждый как тот витязь, что княжескую племянницу от Змея Горыныча выручил. Только кто тут княжеская племянница – я, что ли? При этой мысли Горыня фыркнула от смеха.

– Куда ты теперь пойдешь? – спросил Верес, в ожидании еды развалившийся на лавке.

В этом доме он держался почти по-хозяйски; Горыня было удивилась, но потом вспомнила, что он еще в детстве бывал тут и считал эту избу принадлежавшей какому-то его знакомому деду, а вовсе не Затее-захватчице.

– Или тут останешься?

– Тут? – Вынув из печи сковороду, Горыня в изумлении повернулась к нему. – Чего мне тут делать?

– Жить-поживать. Хозяев больше нету, что же Грознооковой избе пустой стоять?

– Да как я буду жить? – Горыня поставила сковороду на стол. Мысль об одинокой жизни, не под началом у кого-то постарше и поумнее, не помещалась у нее в голове. – Чем?

– Я тебя ловушки на зверя и птицу ставить научу. Рыбу ловить. Буду хлебом помогать. Весной огород засеешь. Да и козы Затейкины с тобой останутся.

– Нет, я не хочу в лесу жить! – Горыня помотала головой. – Даже с козами. Я ж не зелейница.

– Я думаю: а что если Лунава воротится? Она ведь не знает, что ни Добрушки, ни Затейки больше в живых нет. Она придет, ты ее впустишь…

– И что? – Горыня содрогнулась при мысли об этой встрече.

– Скрутишь ее. Ты девка вон какая здоровая, меня чуть не скрутила. А Лунава – она баба как баба, в годах уже. Ты ее двумя пальцами…

– И что мне с нею делать?

– В погреб запереть и за мной бежать бегом. Я уж с нею потолкую…

– Про кудесы? – догадалась Горыня.

– Что если и впрямь у нее? Я чую – нет их здесь, на Грознооковом дворе. Ты говоришь, Лунава была здесь на днях. Затея могла отдать ей. Ты говоришь, она сама уходить собиралась. А где Лунаву искать – я ума не приложу. Она не нашего корня, откуда она родом, я и не ведаю. Без путеводного клубочка не сыскать. А сюда она сама придет. Рано или поздно – придет.

Горыня задумалась. Жить в этой избе, где за три дня образовался второй покойник, в ожидании ведьмы-порчельницы ей совсем не хотелось. Что ей до тех кудесов? До Лунавы? Пусть она хоть жабой обернется!

– Нет, я в Круглодолье пойду! – объявила Горыня. – Сам стереги свою Лунаву. А у меня родня есть, «старый вуй» и чадь его. Меня бабка к ним послала. Довольно с меня этих клюк чародейных[24]24
  Клюки чародейные – колдовские хитрости.


[Закрыть]!

– Ин как знаешь, – Верес вздохнул, явно разочарованный. – Мне тебя не приневолить.

Горыня нашла ему постельник и устроила на той лавке, где при жизни спала Затея.

– Как же я на этом спать буду? – Она с отвращением посмотрела на тот постельник, на котором умерла Затея, и сбросила его на пол.

– Сейчас поправим.

Верес взял топор и трижды несильно рубанул по лавке, приговаривая:

– Смерть отсекаю, жизнь оставляю! Смерть отсекаю, жизнь оставляю!

– Теперь ложись смело, не повредит, – добавил он, убирая топор. – Но постельник мы с нею сожжем. Возьми тот.

Себе он подстелил сена из стога и накрылся кожухом. Запах сена с холода сразу изменил воздух в избе, принес ощущение чистоты и бодрости. Верес заснул мгновенно – Горыня даже удивилась, услышав с той лавки ровное дыхание. Этот звук некоторое время не давал заснуть ей самой. Отец ее храпел во сне, тоненько подсвистывая, и к этому она привыкла; бабка Оздрава громко сопела, а Затея спала совсем неслышно – так что Горыня сомневалась, а дышит ли она. Верес не храпел, но дыхание его было слышно, и Горыня прислушивалась к нему, осознавая очередную перемену.

Вспомнив о Затее, испугалась было: а ну как та сейчас начнет биться о дверь погреба изнутри? Но почему-то сама не поверила, что это может быть. Да и Верес связал покойнице руки и ноги, прежде чем запереть. Звук дыхания Вереса успокаивал, возвращал в обычный мир, где живут обычные люди и не водится страшных чудес. Горыня еще не поняла, что он за человек, но одно в нем было совершенно ясно: твердая уверенность, что нет такой злыдни и нечисти, перед которой он, мужчина и сын Сварога, отступил бы.