Текст книги "Змей на лезвии"

Поскользнулась, увязла в грязи, под ногами захлюпала вода. Какой-то ручей, слава чурам! Размахивая руками, чтобы удержать равновесие, Лельча брела через ручей, и ужас заливал ее – а вдруг в последний миг протянется сзади длинная рука из кустов и схватит за косу?

Выбравшись на другой берег, она продралась через густые заросли папороть-травы – теперь уж ей было не до жар-цвета, – вломилась в березняк, еще немного прошла, шатаясь, и упала, окончательно лишившись сил. Дрожмя дрожала во влажной рубашке и мокрой поневе, от косы пахло мхом. Свернувшись, как еж, Лельча провалилась в сон, как в воду. Идти дальше не было сил, и последняя мысль мелькнула – через текучую воду злыдень не перейдет, здесь не достанет.

Открыв глаза, Лельча увидела солнечные лучи над березами – было утро, и уже не ранее. Но едва сумела встать – болела каждая косточка и каждая мышца, будто на ней всю ночь бревна возили и бревном же погоняли. Голодная, томимая жаждой, она едва брела, не понимая, где находится и в какой стороне Боженки. Но, к счастью, когда березняк кончился, на широкой поляне она увидела троих косцов. Даже узнала, глазам не веря, Несговора с сыновьями – казалось, занесло ее на тот свет, где ничего знакомого не увидишь. На ее слабый, хриплый крик они подняли глаза – и сами чуть не пустились бежать, отмахиваясь косами. Приняли за лесовицу – растрепанную, грязную, с выпученными дикими глазами. Хорошо, Нехотила, Несговоров старший сын, утром уже слышал, как мать искала Лельчу и как Зажогина Нежка рассказывала про конного молодца в лесу…

– Это недобрик был… с Темного Света, – шептала Лельча. – Меня спрашивают, а я и рассказать не могу… как будто темно в голове. Сейчас вот только вспомнила. И еще… он ведь не отвязался. Это я боюсь рассказать, ты не говори моим. Он ведь… и сейчас еще ко мне ходит.

– Это как? – ужаснулась Правена.

– Чуть не всякую ночь его слышу. Постучит в оконце… или ветерком по лицу вдруг повеет посреди ночи. Иной раз чую его прямо тут рядом. Схватит меня за руку и давит. – Лельча показала синяк на запястье. – Вчера вот прямо за шею схватил. – Она наклонила голову вбок и ткнула в синее пятно возле плеча. – Я своим не рассказываю. Боюсь: подумают, что я навек порченая, из дому сгонят…

Она сама схватила Правену за руку: молодая, почти ровесница и уже вдова, познавшая горе, к тому же родственница Берислава, знатная госпожа, с ее мягкими и уверенными приемами, впервые сумела внушить ей надежду на помощь.

– И прямо в ухо мне шепчет: отдай, отдай! А что отдай – не говорит.

– Ты что-то брала у него?

– Как же я возьму – он спиной ко мне сидел.

– А до того – ты же венок ему дала, а он тебе перстень. Где этот перстень? Ты его потеряла в лесу?

Лельча подумала, вспоминая. Потом покачала головой, полезла за пазуху и достала льняной лоскут.

– Я и думала, что потеряла. А потом гляжу – он на руке у меня. Уже когда дядьку Несговора увидела. Едва снять успела и за пазуху сунула. Надо было там в лесу бросить – не догадалась.

– Покажи. Может, поймем, что за диво…

Дрожащими пальцами Лельча едва сумела развязать узел. Развернула лоскут. И Правена ахнула.

Не диво, что в Боженках таких перстней не водилось. Водятся они не ближе Булгара и все больше у хазар. В Киеве Правене случалось видеть такие, и немало. Серебряный перстень, в лапки вставлен самоцвет. Они чаще бывают рыжие, как мед, всяких оттенков. Бывают густо-красными, как кровь, или черными, как уголь. Но этот был редкостным – лиловым.

Осторожно, будто хрупкую льдинку, Правена взяла перстень и поднесла к глазам.

Строго говоря, хазарские перстни все одинаковые: серебряное кольцо, самоцвет в лапках. Не то что греческие: те бывают и с зернью, и с эмалью, и самоцветы все разные, и с жемчугом хоть на самом кольце, хоть вокруг щитка. Хазарские же различить трудно – только по мелким вмятинам, царапинам, и для этого надо хорошо знать именно эту вещь. Но все же… совпадение было бы уж слишком дивным.

Как будто все остальное тут не диво!

Правена подняла глаза и встретила взгляд Бера. Он двинул бровями, послал ей вопросительный взгляд: узнала что-нибудь путное? Она хотела ему улыбнуться, приподняла уголки губ, но сама ощутила, какая неживая выходит улыбка. Нужно решать быстро, прямо сейчас – они и так засиделись, а их ведь сюда не звали.

– Отдай мне перстень, – шепнула она Лельче, – я тебя от нечистика избавлю.

Потом встала, подошла к хозяйке и поклонилась:

– Матушка, позволь мне у вас переночевать. В погосте все мужчины, мне одной среди них неприлично.

– Это допряма так… – несколько настороженно согласилась хозяйка. – Ну что же, ночуй. Пока наши на покосе, они нынче не воротятся, места в избе довольно.

Бер в удивлении поднял брови: это еще что за новости? Сам он спокойно переночевал бы у Горюновой бабы, но ему не хотелось оставлять тут Правену, попавшую в Боженки в первый раз.

– Не тревожься за меня. – Зажав перстень в кулаке, Правена подошла и поцеловала его на прощание. – Мне нужно остаться, будут новости, – быстро шепнула она ему на ухо. И добавила громко: – Утром за мной приходи.

Глава 8

Правене, как гостье из княжеской семьи, отвели для сна почетное место: коник у печки, хотя сейчас печь не топилась и особой нужды в этом соседстве не было. Лоскут с завязанным перстнем она прибрала к себе за пазуху. Пока не стемнело, она заставила Бера отвести ее к местной «знающей» бабе и добыла у нее мешочек сушеной травы «волчий корень» – искать по лугам свежей было некогда. Этот мешочек она отдала Лельче, чтобы повесила на шею. Теперь неведомый ночной гость Лельчу не найдет. Лишь бы сама Правена сумела его услышать.

Все в избе улеглись, дети угомонились. Медленно стемнело. Когда по дыханию хозяйки стало слышно, что та заснула, Правена тихонько поднялась и обменялась с Лельчей местами. Заодно приготовилась к разным неожиданностям: надела платье, подпоясалась и обулась. Обе снова легли, но не спали, а вслушивались в каждый шорох, каждый скрип.

Вот и Лельча задышала, как спящая: видно, впервые за несколько ночей почувствовала себя хоть в какой-то безопасности. Правена, напротив, была в напряжении. Поначалу слышала только шум скота в хлеву и потрескивание избы. Ждать гостя нужно, когда сгустится тьма. Было страшно, но Правена не жалела, что ввязалась в это дело. Может, случай с Лельчей никак не связан с их поисками. Но откуда у здешнего лешего мог взяться хазарский перстень? Тоже от бабки, со времен похода на сарацин? Да и не ходит леший в дом. Ходит кое-кто другой, и Правена догадывалась – кто.

Вот стемнело настолько, что Правена закрыла глаза – все равно ничего не видно. Был ясно слышен каждый звук, но то были обыденные звуки: то козы шуршат сеном в хлеву, то куры возятся, то пес залает на другом конце села. Из леса доносится отдаленный крик совы…

Вдруг на Правену повеяло ветерком – слабым, но таким холодным, будто дуло прямо из колодца. Или из погреба – ощущался запах сырой земли, и от этого запаха дрожь пробежала по костям. Возникло ощущение, будто рядом кто-то есть. Невидимое, неслышное, это присутствие давало о себе знать тоскливым и тягостным чувством. Не в силах лежать и ждать, пока невидимое нечто само до нее доберется, Правена тихо спустила ноги на пол, встала, протянула руку в темноте…

И едва сдержала крик – пальцы ее наткнулись на чье-то лицо, но на ощупь оно было как холодная, влажная глина. Тут же ее руку сжала чужая рука. От холода этой руки ужас облил Правену с головы до ног, растекся по жилам, как ледяная вода; второй рукой она невольно зажала себе рот, чтобы сдержать рвущийся из души крик. Но перед нею была только тьма, и сколько она ни таращилась выпученными глазами в эту тьму, не различала ни малейшей черты того, кто ее держал.

Невидимая рука потянула ее за собой. Правена сделала шаг, другой…

Вокруг чуть посветлело – она и невидимый гость оказались во дворе перед избой, под светом тонкого месяца. Теперь Правена видела гостя из тьмы. Перед ней стоял молодец в дорогом кафтане, но ей не удавалось рассмотреть лицо – в чертах лежала густая тень, только смутно белела в лунном свете борода… седая. Это не тот… Те, кого она ждала, еще молоды.

– Кто ты? – едва справившись с голосом, выдавила Правена.

– У тебя перстень мой, – глухо ответил мрец, не шевеля губами. – А я жених твой.

– Ой, лжешь! – строго, с вызовом ответила Правена. – Я знаю, чей это перстень! И он – не такой был. Отрок был молодой, пригожий, я с малых лет его знала. Имя его было Грим, Гримкелев сын. А твое как?

Навий гость промолчал, но в облике его кое-что изменилось: разошлась тень на лице, прояснились черты. Исчезла седая борода, стали видны грязноватые светлые волосы до плеч.

Правена узнала его. И снова содрогнулась: даже неразличимое черное зло не было так страшно, как с детства знакомое лицо, смотрящее из Нави и отмеченное несмываемой ее печатью. Черты заострились, глаза запали, под кожей ясно проступили кости черепа – все обитатели Нави похожи друг на друга и на Марену – мать свою. Темнота скрывала цвет лица, но Правена видела, что он темнее, чем бывает у живых. Над самым воротом кафтана чернел глубокий рубец, залитый спекшейся кровью. С такими ранами люди не дышат, не говорят, не ходят своими ногами. Носит их только сила Нави. Но Правена желала встречи с этой силой – ей требовалось узнать нечто важное.

– Грим, – произнесла Правена. – Грим, Гримкелев сын. Это ты.

Веки гостя дрогнули и медленно поднялись. Глаза его оказались белыми, будто залитыми молоком.

– Грим! – повторила она. – Ответь мне. Мне нужно знать. Это ты убил Улеба?

Не отвечая, Грим попятился прочь от избы, увлекая Правену за собой. Вдруг он уперся во что-то спиной, и она заметила коня: как и рассказывали, серого коня с белой гривой и белым хвостом.

– Грим! – одолевая дрожь, повторила Правена. – Отвечай! Ты нанес удар Улебу?

– Я тебя знаю… – заговорил Грим.

Голос его звучал глухо и невнятно. Сколько Правена могла рассмотреть, он не открывал рта и не шевелил губами. Подумалось: во рту у него земля сырая, оттого и говорит так невнятно.

– Ты меня знаешь всю жизнь! Я – Улебова жена. Отвечай мне. Это ты убил его?

– Нет. Не я. Другой… тот… что с ним был… снес мне голову… а он был тогда еще жив.

– Но кто это? Кто это сделал?

– Ты ищешь его?

– Да!

– Я знаю… я отведу…

Не выпуская ее руки, Грим взлетел на спину жеребца – ни седла, ни узды на том не было, – потянул Правену за руку, и вдруг она оказалась сидящей у него за спиной. Не успела она охнуть, как жеребец тронулся с места и помчался вдоль селения, мимо спящих темных дворов. Удары копыт отдавались громом – или это ей казалось? Мелькнул справа лунный свет, разлитый по поверхности Мсты, а потом затворились позади ворота чащи – они уже ехали по лесу.

Цепляясь за пояс Грима, Правена пригнулась, чтобы укрыться за его спиной от веток. Взглянула вверх – месяц освещал им дорогу. Она знавала такие рассказы: месяц светит, мертвец едет…

Грохот копыт отдавался в ушах, разносился по всему лесу – казалось, за десять верст слышно. Потом Правена осознала: серый конь мчится бесшумно, не касаясь копытами земли, а этот грохочет кровь у нее в ушах.

Куда он ее везет? Видно, на тот свет! Было страшно, но не покидало чувство, что туда-то ей и надо. Там – где бы ни было это там, – она узнает что-то о той страшной ночи. Узнает, кто из беглецов прямо повинен в смерти Улеба, чья рука отняла его жизнь. Наказаны должны быть они все – но если они разделились и придется выбирать, кого преследовать?

Месяц светит, мертвец едет! Божечки, да сумеет ли она сама дожить до рассвета? Она сидит на коне с мертвецом… кругом темный лес… только ветер свистит в ветвях… Она сама отдалась в лапы Нави, а сумеет ли вырваться?

Дальше, дальше… Может быть, это сон – как в то утро, когда она, еще не зная о гибели Улеба, увидела сразу двоих, обликом точь-в-точь как ее муж… Но нет: нынешние ощущения были слишком ясными и связными для сна. Правена четко осознавала: сама по доброй воле сунула голову в пасть Нави. И пасть эта вот-вот сомкнется. Месяц светит, мертвец едет…

Но Правена не жалела о своей смелости. Ничего нет хуже, чем оставить смерть Улеба неотомщенной. А ее жизнь… На что она теперь?

Вдруг конь встал, и Правена поспешно спрыгнула наземь Близилось утро, тьма короткой ночи поредела. Она огляделась: поляна, вокруг старые ели… вся поляна усыпала серой землей… Яма, а из ямы веет холодом.

Она обернулась: мертвец тоже сошел с коня и стоял прямо у нее за спиной. Даже руки приготовил, чтобы обхватить ее.

– Что это?

– Дом мой. Здесь живу я. И ты со мной жить будешь.

– Сперва ответь: кто убил Улеба? – стараясь не стучать зубами, ответила Правена. – Ты обещал сказать. Пока не скажешь, не пойду с тобой.

– Я не знаю. Я умер первым.

– Может, Агнар знает? Он должен быть с тобой. Где он?

– Да вот же я, – раздался рядом другой голос, такой же низкий и хриплый.

Правена обернулась – это говорил конь! У него оказались такие же молочно-белые, слепые глаза, а голос исходил не из пасти, а от всего тела.

– Т-ты… – Правена уже ничему не могла удивиться.

Их же было двое – тех, что явились на зов Дедича. О сознания того, что стоит в глухом лесу наедине с двумя мертвецами, болезненный холод растекался по жилам и мышцам, сжимал грудь, и каждый вдох давался с трудом, будто сам воздух превратился в лед. И тем не менее Правена не думала сдаваться: осторожность уже не спасет ее, а смелость не сделает хуже.

– Отвечай! Кто Улеба убил?

– Это не я-а-а-а! – Широко раскрыв пасть, прокричал конь, и эхо подхватило крик, понеслось по лесу вдаль. – Это он меня убил! Он, Улеб! Он меня убил! Мы ушли в Навь вперед него! А ты мне на выкуп пойдешь. Теперь ты мне женой будешь.

– Нет, мне! – Грим подался к нему. – Это я ее привез.

– Это я ее привез! И тебя заодно!

Конь шагнул вперед и на полушаге принял человеческий облик. Правена увидела мужчину с седой бородой – Агмунд был молод, лет двадцати с чем-то, но теперь выглядел постаревшим лет на тридцать. Одежда на нем была изорвана и испятнана черным. Повеяло дурным духом спекшейся крови. Мертвечиной…

С жуткой резвостью Грим кинулся к товарищу по могиле – и они сцепились. Правена пятилась, а два мертвеца бешено дрались, кусали и рвали друг друга, так что клочки не то одежды, не то мяса разлетались по поляне. Вой и визг, какой не способны производить живые существа, звенел и отдавался в лесу.

Надо бежать. Бежать, пока они не смотрят. Правена еще попятилась, споткнулась о холмик земли, обернулась и подпрыгнула – позади оказалась яма.

Яма в серой лесной земле. Тесная – только два тела положить вплотную одно к другому. Неглубокая, локтя два. Не так хоронят русов, имеющих род и положение. Ни обшивки досками, ни погребального ложа или сидения, ни подношений. Могли бы сжечь в лодке – но просто втиснули в яму, какую сумели вырыть непонятно чем. Мечами рыхлили, горстями выгребали.

Правена отскочила, чтобы не упасть в эту яму. Два ее законных обитателя катались по земле и так же с визгом рвали друг друга. С трудом заставляя себя переставлять ноги, Правена пустилась бежать к лесу, пока им не до нее – сделала несколько шагов, и вдруг перед нею опять открылась эта яма! Едва успела остановиться и отскочить, земля из-под самых ног посыпалась вниз. Правена прыгнула в сторону, поскользнулась, но удержалась на ногах.

Обернулась. Один мертвец стоял на четвереньках, другой – на ногах, опираясь рукой о голову первого. Выглядели они так, что Правену затошнило – с тел свисали клочья, от вони перехватывало дыхание. Бежать! – иной мысли у нее не было. Нога задела бугорок земли, Правена мельком оглянулась – яма ждала с разинутой пастью прямо за спиной…

Мертвецы двинулись к ней. Один полз на четвереньках, другой, качаясь, делал один шаг за другим. Они были впереди, яма – позади, но Правена не решалась сдвинуться с места, уже понимая: куда она ни шагнет, яма окажется под ногами. Стоит ей пошатнуться – и вниз.

Мертвецы были уже в трех шагах. Достаточно рассвело, чтобы она ясно видела их, но отличить одного от другого уже не могла. Тот, что стоял на ногах, поднял грязную руку с обломанными пальцами и потянул к ней…

«Перун со мной!» – мысленно воззвала Правена и сунула руку за пазуху. Ощущая руки как чужие, развязала узелок и бросила лоскут под ноги. Подняла на вытянутой руке хазарский перстень с лиловым камнем.

– Вот твой перстень! – с трудом выдавила Правена, слыша, каким хриплым и чужим стал собственный голос.

Обернувшись к яме, она вдохнула как могла глубоко, подхватила подол. «Па́тер имо́н, о эн дис урани́с!»[13]13
  «Отче наш, иже еси на небеси!» – первые строчки молитвы на греческом языке.


[Закрыть] – само собой всплыло в мыслях то, чему в Киеве отец Ставракий учил весь княгинин двор.

Рука сама собой сотворила крестное знамение – и Правена прыгнула через яму. Ожидала, что рухнет вниз, утянутая навьей силой – и оказалась на другой стороне. Упала на колени на бугре вынутой земли; холодная земля посыпалась, Правена чуть не съехала вниз, но бросилась вперед, пачкая ладони и колени, и сумела удержаться. Встала на ноги, обернулась.

– Вот твой перстень! – повторила она, снова показывая его мертвецам. – Ступай за ним!

И бросила перстень в яму. Оба мертвеца, как с цепи сорвавшись, кинулись к ней – и рухнули в яму.

Земля из-под ног поползла вниз, будто ее тянули. Правена отпрыгнула назад, уцепилась за колючую еловую лапу. Подалась в сторону и бросилась бежать. На каждом шагу глядела, нет ли под ногами ямы. Из-за спины доносился вой, но с каждый мгновением делался глуше и звучал как из-под земли. И преграда эта делалась толще, прочнее заглушая звук. Правена неслась через лес, натыкаясь на стволы и кусты, на колючие мелкие елки, спотыкаясь о коряги, поскальзываясь на мху и хвое, несколько раз упала, но это было неважно – она уже поняла, что вырвалась.

Но вот силы кончились, Правена согнулась, держась руками за грудь. Казалось, грудь вот-вот разорвется и сердце выпорхнет наружу. В горле пересохло так, что сейчас она попила бы даже из козьего копытца. К счастью, полоса черной земли среди водяных трав указывала на близость ручья. Не боясь замочить ноги, Правена вошла в рыжую воду, пересекла ручей – в нем ширины было шага на два, – на том берегу остановилась, вымыла руки в прозрачной рыжеватой воде, умылась, попила из горсти.

И тут ощутила, что у нее нет сил даже стоять. Выбравшись на берег, она легла на первый клочок травы под старой елью. Зажмурилась – запылали огненные пятна. Дышать было больно, руки и ноги тряслись, было разом жарко и зябко. Правена прижалась головой к еловому корню, отгоняя видение – два ободранных мертвеца тянутся к ней… У одного молочно-белый глаз вырван из глазницы и свисает на темную щеку в белой щетине, из грязной кисти торчат белые кости обломанных в драке пальцев…

Тут ее стошнило. Пришлось, встав сперва на четвереньки, опять добраться до воды, а потом лечь под другой елью. Не было на ее памяти более удобного изголовья, чем выступ елового корня. Ни о чем не думая, Правена зажмурилась, переждала пожар под веками и не то заснула, не то обеспамятела.

* * *

Отыскалась Правена благодаря Лельче. Еще не рассвело толком, когда испуганная девушка принялась стучать в дверь погоста.

– Господина Берислава позови! – велела она Нечаю, отроку, что высунулся из двери, заспанно моргая.

Бер проснулся от стука и, услышав взволнованный женский голос, сразу подумал о Правене и торопливо вышел, подпоясываясь на ходу. Вид Лельчи сразу ему сказал: что-то неладно.

– Он ее увел! Невидимец тот увел! – тараторила Лельча. – Что за мной приходил! Она мне «волчий корень» дала, а перстень его себе взяла, вот он ее и увел!

О посещениях мертвеца Бер ничего не знал: Правена скрыла от него то, что выяснила сама, понимая, что иначе он не позволит ей ночевать в Горюновой избе. Наскоро одевшись, Бер, Алдан, Вальгест и несколько отроков побежали к Горюну. Рассвело едва настолько, чтобы можно было рассмотреть землю. Перед избой виднелись странные отпечатки: не ноги и не копыта.

– Да это вроде… – Бер глядел то на свою ладонь с растопыренными пальцами, то на следы. – На птичью лапу похоже…

В предрассветной прохладной мгле от этих слов пробирала дрожь: известно же, что гости из Нави приходят в облике птиц.

– Похоже, невестку твою увезли на здоровенном петухе! – мрачно пошутил Дюри, оружник.

– На том, что кричит в мрачных селениях Хель, – добавил Алдан.

Бер от ужаса не мог вымолвить ни слова: напугала его не Навь, а мысль, что по его беспечности Правена пропала, может быть, погибла!

– Пойдем, господин! – умоляла рядом Лельча, чуть не подпрыгивая от нетерпения. – Надо же искать ее!

– Где искать? Ты знаешь?

– Там же, где меня нашли. За Мирожкиной пустошью! Он ж туда ее повезет, чтоб ясна дня не видать! Живая ли, нет ли – она там будет!

– Она дело говорит, – одобрил Вальгест. – То место должно быть близко от того места, куда эти драуги пытаются увезти женщину.

– Веди! – велел Бер.

Он не очень надеялся, что Правену удастся найти на том же месте, но надо же было с чего-то начать!

Там пропажа и нашлась – чуть дальше, чем Лельча: та сумела выйти на покос, а Правена, не зная о нем, остановилась шагах в десяти от опушки. Разглядев под елью белое плать, Бер покрылся холодным потом от ужаса. Однако Правена оказалась жива и быстро проснулась, когда ее начали трясти. Ее платье было испачкано землей, будто она сама вылезла из могилы, лицо перемазано, ноги мокрые.

– Это здесь, рядом! – хрипло заговорила она, открыв глаза и узнав склонившихся над нею людей. – Могила. Они оба здесь, лежат в одной…

– Тебя саму чуть в могилу не утащили! – Стоя на коленях, Бер обнял ее. – Что же ты наделала, голова бедовая! А если бы они тебя под землю уволокли? Как бы я перед Сванхейд за тебя отвечал?

Придя в себя, Правена сумела, с помощью Бера, подняться на ноги и повела людей в лес. Удивительное дело, но прежний страх ее пропал: уже светло, вокруг много своих, и теперь она боялась только того, что не найдет поляны с ямой.

Ей казалось, что в конце ночи она, спасаясь от мертвецов, бежала долго, но поляна, усыпанная серой землей, обнаружилась шагах в двадцати от ручья.

– Вон там. – Правена указала место. – Вот здесь яма. Они оба там.

Яму было видно по просевшей земле. Вокруг отпечатались следы – человеческие принадлежали Правене, а ее ночные спутники оставили отпечатки огромных куриных лап…

В этот день путь продолжить не удалось. Сначала отвели в Боженки Правену, договорились, чтобы Горюнова хозяйка пустила ее в свою баню: после поездки с мертвым женихом та очень нуждалась в очищении души и тела. Пока Правена и Лельча были в бане, Бер и Алдан собрали у Вешняка старейшин, кто ночевал дома, а не на покосах. Пришла пора рассказать, что случилось недавно в Хольмгарде и в чем причина странного случая с Лельчей: вблизи Боженок оказались погребены двое убийц князева брата.

– В этом деле их участвовало семеро, – рассказывал Бер, – двое погибли на месте, пятеро ушли. Убитых они унесли с собой. Бежали они на лодке, увезли два трупа. Довезли до этого места, здесь ненадолго остановились и похоронили их в лесу, подальше от людей. Летом тела далеко не увезешь, да еще в тесной лодке, но им надо было спешить – похоронили, как сумели. Эта могила – тоже след, а следов они оставлять не хотели, но не в реку же своих братьев спускать. Но эти двое плохо умерли и были погребены небрежно, поэтому не могли лежать спокойно.

Игмору, вожаку беглецов, Грим приходился родным братом, а Агмунд – зятем. Бер содрогнулся, подумав: что было на душе у Игмора с Добровоем, когда они торопливо закапывали тела родичей в простой яме, без единого погребального дара, не имея надежды вернуться… Такое оскорбление собственному роду – уже наказание за свершенное зло. Но недостаточное…

– Они стали выходить… и сами себя выдали, – подхватил Алдан. – Но теперь, благодаря отваге Правемиры, могилу эту мы нашли. Дальше ваш черед – обустройте, чтобы выходить они больше не хотели. И не могли. Там, откуда я родом, у таких мертвецов отрубают голову и прикладывают к ляжкам, это считается способом надежным. Но у вас, я думаю, есть свои способы таких злыдней успокоить.

Весняки принялись обсуждать, что предпринять: стоит ли разрыть могилу и сжечь тела, или достаточно посыпать вокруг маком-ведунцом[14]14
  Мак-ведунец: заговоренное маковое семя, которым посыпают могилы беспокойных мертвецов, и мертвец не может выйти, пока не пересчитает все зерна, но что не хватает времени до конца ночи. Для этих целей использовался дикий («самосейный») белый мак, головки которого содержат множество чрезвычайно мелких семян.


[Закрыть]; поставить над могилой маленький сруб-избушку, чтобы класть туда погребальные жертвы, или же принести два валуна – души поселятся в них, а тела не смогут из-под камней подняться. В эти разговоры Бер уже не вслушивался: при святилище в Боженках имелось немало мудрых людей, они придумают, как обезопасить себя.

Вместе с Алданом они вернулись в погост и застали там Правену; после бани она выглядела поздоровевшей и подбодрившейся. Белое платье, измазанное могильной землей, Лельча унесла стирать, взамен Правена надела серое, из тонкой шерсти. Глядя на нее, и не подумаешь, что только этой ночью ее едва не уволокли в безвестную могилу два беспокойных мертвяка. Только тени под глазами и чуть опухшие веки напоминали о ночных приключениях. Бер вспомнил, что она желала уйти вместе с Улебом, она вдова, а значит, и так наполовину на том свете. Оттого ли она так смела? Или это равнодушие к жизни – след сокрушившей ее потери? Но на сокрушенную женщину Правена не походила, напротив: с первой встречи на поминках восьмого дня Бер не видел ее такой оживленной, как сегодня.

– Не хочешь ли теперь домой вернуться? – все же спросил у нее Бер. – После такой жути… Я поговорю с Вешняком и заплачу людям за лодку и гребцов, чтобы тебя в Хольмгард отвезли.

– С чего это мне возвращаться? – Правена даже удивилась. – Ведь мы теперь знаем, что погибли те двое, кто не убивал Улеба: он их пережил. Стало быть, его убийцы – те, кто остался в живых. Игмор с Добровоем, Градимир, Девята и Красен. А самое-то главное – теперь мы прочно встали на след. Они прошли здесь впереди нас, и нам осталось только их догнать. И ты думаешь, что я вдруг поверну назад? Не раньше, чем в холодную могилу уйдут и те пятеро.

Глядя в ее серые глаза, слегка прищуренные после бессонной ночи, Бер на нашел ответа. Но внутри пробежал холодок: перед ним была не просто молодая женщина, но валькирия, пришедшая прямо из Асгарда. Она знает, за кем явилась, выбор сделан. Теперь, похоже, не Правена сопровождает их с Алданом, а они – ее. Они – руки с оружием, а она – неукротимый дух мести, и успокоит ее только кровь убийц.