Текст книги "Бунин, Дзержинский и Я"

О новом контракте известного оперного режиссера и скором отъезде в Нью-Йорк написала одна из многих русских газет. Отбоя от звонков и поздравлений не было. Однажды, это было за три дня до отъезда, консьержка вручила ему пакет с написанным по-французски их парижским адресом, а по-русски добавлено: Лике Мизиновой.

– Габриэль, откуда этот пакет? – спросил Санин необъятную даму с тяжелой одышкой.

– Да вот минут десять назад его оставил высокий, худой господин, довольно симпатичный.

– Он ничего не просил передать на словах?

– Нет, оставил и быстро ушел.

Было совершенно очевидным, что пакет, адресованный жене, на самом деле предназначался ему. Санин вышел на улицу и огляделся. Никого, кто бы его ждал, не было. Он подошел к фонарю, тускло освещающему угол сада, и развернул пакет. В нем тонкая мужская сорочка с бурым пятном, сшитая, по крайней мере, в конце прошлого века, если не раньше. Санин и предположить не мог, что бы это значило. После некоторых раздумий он выбросил загадочную посылку в урну. Если она попадет в руки к Лидуше – беды не миновать. Дома он ничего не сказал, но сам уже знал, что встреча с таинственным незнакомцем неминуема.

Утром следующего дня его позвали к телефону.

– Господин Санин? – спросил по-русски простуженный баритон.

– Да, это я. Что вам угодно?

– Надеюсь, вы уже понимаете, что нам пора встретиться?

– Где, когда? – только и спросил Санин. – Как я вас узнаю?

– На ступеньках у входа во Дворец инвалидов сегодня ровно в шесть вечера. Предупреждаю: если вы дорожите женой, приходите один и обойдитесь без всяких сообщений в полицию. Я подойду к вам сам. До свидания.

Скрытая угроза в словах незнакомца совершенно обескуражила Санина. Странная история перерастала в опасную. С подобными угрозами он еще ни разу не сталкивался. Даже в детстве у него не было ни одной серьезной драки, из всех конфликтов он всегда выходил, как говорится, не теряя лица. С агрессивными людьми, с подонками, которым и руку-то совестно подать, судьба его до сих пор не сталкивала. К тому же он всерьез испугался за Лидию Стахиевну, потому что почувствовал, что дело тут отнюдь не в простом любопытстве к ее жизни. Весь день ему хотелось приблизить эту встречу, которая наконец-то прояснит эту загадочную историю. Надо ли говорить, что Санин был предельно точен?

Ему пришлось подождать минут пять прежде чем к нему обратился долговязый, аскетически сложенный человек лет пятидесяти с бледным лицом и грустными, усталыми глазами под высоким, с залысиной лбом, одетый в черное шевиотовое пальто без шарфа. В правой руке незнакомец держал небольшой саквояж коричневой кожи.

– Господин Санин, прошу меня простить за этот неуместный детектив. Рад, что вы пришли. Эта встреча, уверен, снимет ряд наших общих проблем. Впрочем, познакомимся: меня зовут Николай Арсентьевич, я родом из Старицкого уезда. И этого пока достаточно, – произнес незнакомец тусклым голосом.

Санин, восприняв это за желание скрыть волнение и неуверенность в себе, счел извинение достаточно искренним.

– Поговорим здесь или пройдем в кафе? – спросил Санин.

– Вечер на удивление дивный для поздней осени, можем просто посидеть в скверике на скамейке, мы не такие уж добрые знакомцы, чтобы засиживаться в кафе. Как-нибудь в другой раз.

«Либо он чего-то опасается, либо стесняется», – подумал Санин и почувствовал себя немного увереннее. Когда они устроились на скамейке в тихом уголке скверика возле Дома инвалидов, Николай Арсентьевич открыл саквояж и, недолго в нем порывшись, извлек лист пожелтевшей бумаги.

«Лидочка, моя любимая», – прочел Санин обращение, выведенное твердой мужской рукой. Листок задрожал в его руке. Письмо, несомненно, было адресовано Лидуше. «Я совсем не уверен, что тебе передадут это короткое письмо, но очень хочу, чтобы ты рано или поздно прочла его. Ты уехала в Париж, и это твой окончательный ответ на мою давнюю любовь. Жизнь моя без тебя бессмысленна.

Не вини себя ни в чем. Во всем виноват я сам: то, что принял за любовь, было обыкновенной жалостью к безнадежно влюбленному, обремененному семьей и долгами человеку. От этого, однако, не легче. Прощай. Арсений».

– Ну и что? – обреченно спросил Санин. – Что я должен с этим делать?

– Вернуть мне, – странно улыбнулся незнакомец. – Мой отец, Арсений Петрович, покончил жизнь самоубийством, когда мне было десять лет. Я должен выполнить его последнюю волю – передать это письмо вашей жене Лике Мизиновой, Лидии Стахиевне Саниной. Она, не сомневаюсь, была информирована, что поклонник покончил с собой из-за долгов и предстоящего разорения. Вот его предсмертная записка жене.

Санин прочитал и записку, написанную тем же почерком и, судя по всему, на другой половинке того же листка. Об этой истории он не знал. Да и откуда? Лидуша ее пережила задолго до их знакомства, да и в самом деле могла быть уверена, что Арсений таким способом бежал от разорения.

– Что же я должен, по-вашему, со всем этим делать? – повторил он свой вопрос.

– Видите ли, впервые увидев записку, адресованную вашей жене, – а было это еще в восемнадцатом году, когда мы захватили полицеискии архив в моем родном уезде, – я всеми силами возненавидел ее. Потому что безумно любил отца, потому, наконец, что похожая история вышла и со мной. И уже был готов приставить к виску отцовский пистолет, но вспомнил о том, что должен выполнить последнюю волю человека, любимого мной со всей беззаветностью детского чувства… Отец спас мне жизнь, хотя его уже давно нет на свете.

– Я знаю о вас и вашей жене все. Знаю, что она больна, страдает депрессиями. Но мне ее не жалко. Нисколько. Однако сам я нахожусь в положении, которое дает вам отсрочку, если, конечно, вы ее купите. Признаюсь, что я – чекист, вам не надо рассказывать, что это значит. В Париже я в командировке. Сейчас до крайности нуждаюсь в деньгах, которые помогли бы мне продолжить порученную работу. Иначе, поверьте, у меня хватило бы решимости поступить по-другому.

– Это шантаж, – не то утвердительно, не то вопросительно вымолвил Санин

– Можно и так сказать.

– Но я могу заявить в полицию, и ваша миссия сразу же завершится.

– Вы разумный человек, Александр Акимович, и никогда этого не сделаете. Я покажу, что вы с супругой советские агенты, и, будьте покойны, моим аргументам поверят. А потом, если вы поможете моему делу деньгами, вам это зачтется при возвращении в Россию. Между тем это будет только справедливо: вы ведь зарабатываете здесь неплохие деньги, надо делиться со страной, которая вас сюда направила.

– Где гарантия, что вы меня не обманете? Где гарантия, что вы тот, за кого себя выдаете?

– Гарантий – никаких. Вам просто придется мне поверить и сотрудничать с нами.

– Да ведь я совсем не богат, у меня на руках две женщины, – сказал Санин и понял, что таким образом уже согласился на все.

– Мне нужны пятьсот франков наличными завтра и ежемесячные переводы из Нью-Йорка по этому адресу. По возвращении продолжите посылать аналогичную сумму в франках до тех пор, пока перевод не вернется не востребованным. И я оставлю вас в покое.

Санин посмотрел на визитку: Сильви Моно и адрес дома на одной из улиц соседнего 16-го округа.

– Дав деньги, я, по крайней мере, могу получить письмо к моей жене?

– Нет, конечно.

Они холодно распрощались, договорившись о встрече завтра. Санин еще долго гулял по осенним улицам, пытаясь обрести равновесие.

Домой явился поздно, выглядел довольным и оживленным..

– Лидуша, с русским незнакомцем покончено, – сказал он жене. – Как я и думал, оказался журналистом из «Русских новостей», охотником за твоей прежней жизнью. Извини, но пришлось дать отступного.

– Зря. Что ему помешает прийти еще раз и еще? Лучше бы ты свел меня с ним, у него бы не осталось никаких иллюзий.

«Их не осталось у меня, – подумал Санин. – Как ни крути, от прошлого никуда не денешься».

Хлопоты с багажом решились как нельзя лучше: решили взять лишь самое необходимое на первых порах, да еще кое-какие дорогие для каждого вещи. Правда, их набралось довольно много – на упаковку чемоданов и саквояжей ушло несколько дней. А потом прибыли представители Трансатлантической компании и забрали чемоданы. Так что поездом в Гавр супруги Санины катили налегке.

В порту, пришвартованный к громадным металлическим столбам-кнехтам, стоял белый корабль-гигант. Казалось, в Гавре и домов-то таких не было. Уже на пирсе пассажиров встречали галантные стюарды и провожали всех в соответствии с классом билета. Санины путешествовали первым, у них была отдельная двухместная каюта сразу над туристским классом – в компании объяснили, что в ней меньше укачивает даже в шторм. Супруги шли за стюардом и недоумевали, как можно так легко ориентироваться в этом хаосе палуб, необычно широких для корабля лестниц и коридоров, помещений и дверей! Везде невероятная белизна, блеск и чистота.

Уже потом они узнали, что членов команды здесь едва ли не больше пассажиров.

В каюте «327» уже стояли их чемоданы и саквояж, украшенные разноцветными наклейками. Каюта показалась им премиленькой комнатой с довольно широкими деревянными кроватями сбоку от иллюминаторов и мягким ковром между ними. На столе, застланном белой скатертью, помещались ваза с цветочками и брошюра с описанием лайнера и услуг для пассажиров и телефонами. В углу – небольшое трюмо. Вся мебель, за исключением четырех стульев, была привинчена к полу. Стюард провел небольшую экскурсию по «апартаменту», показал, где должны стоять распакованные чемоданы, продемонстрировал все оборудование в работе.

Через какое-то время стюард оставил их вдвоем, предупредив, что лайнер отойдет от причала только в полночь. Они могут отдохнуть и поужинать в ресторане на этой же палубе, могут прогуляться по городу, но вернуться на корабль должны за час до отправления. Их заранее предупредят по радио, чтобы они смогли понаблюдать за выходом в море с застекленной прогулочной палубы.

Лидия Стахиевна вдруг почувствовала себя настолько спокойно в этой плавучей гостинице, что ей захотелось позвонить в парикмахерский салон и записаться на укладку волос. Перед отплытием, когда корабль заполнится пассажирами, сделать это будет куда сложнее, вспомнила она свое «аргентинское» путешествие. Взглянула на часы:

– Сашуня, отплытие ровно через восемь часов, в город мне не хочется. Распакуем чемоданы, отдохнем, вечером поужинаем в ресторане, а потом пойдем на палубу и увидим ночной город с высоты птичьего полета. В душ, чур, я первая.

Когда жена пошла в душ, Санину захотелось пройтись по кораблю. Были здесь магазины, лазарет, библиотека и много всяких салонов. И каждый оформлен ярко, броско. Особенно поразил громадный ресторан со стеклянными стенами – оказалось, самый большой такого рода в мире.

Вахтенный офицер похвастался еще одним новшеством: «Иль де Франс» оборудован катапультой для запуска гидросамолетов, которые доставляли на берег почту и наиболее нетерпеливых пассажиров, имеющих возможность позволить себе такое удовольствие.

Уже возвращаясь, Санин увидел, как в одну из соседних кают стюард проводил двух дам, одна из которых показалось ему знакомой. Услужливая память тут же подсказала имя той, с которой он не виделся по крайней мере лет тридцать пять. Она промелькнула в его юности, оставив довольно болезненный след, который сумела заживить только Лидуша. Санин был уверен – их попутчицей в Америку стала Алла Назимова. Несмотря на то что сейчас ей должно быть уже за пятьдесят, не узнать ее было невозможно. «Зачем судьба посылает эту запоздалую встречу? – подумал он. – Только ли для того, чтобы получить ответ на вопрос, который когда-то его очень мучил, а сейчас спокойно обитает на одной из дальних полочек подсознания?»

Александр Акимович поспешил в свою каюту. Лидия Стахиевна после ванны безмятежно спала. Раскрыв список пассажиров, он убедился: так и есть, она, Алла Назимова, и Глеска Маршалл. Санин лег на кровать поверх покрывала. Кровать оказалась в меру мягкой и удобной и он запросто мог уснуть, если бы Лидия не проснулась от кашля.

– А, ты уже здесь… Ну и что же ты там увидел?

– О, это куда грандиозней посудины, на которой мы мчались в Аргентину – потом убедишься сама. У меня для тебя есть новость. С нами плывет Алла Назимова. Представляешь, я ее сразу узнал. Интересно, узнает ли она меня?

Санин вдруг решил не звонить и не договариваться о встрече заранее, а столкнуться с Назимовой где-нибудь на корабле. Узнает его – разговор состоится, пройдет мимо – пусть так и будет.

Лидия Стахиевна, конечно же, знала о давнем романе мужа с начинающей актрисой Художественного театра. Во-первых, слышала – тогда многие жалели покинутого Санина, а во-вторых, перед женитьбой он сам ей все рассказал: «Хочу, чтобы от тебя не было никаких тайн в моем прошлом, чтобы ты знала: теперь, когда у меня есть ты – никакого прошлого до тебя не существует».

– Да кто тебя-то не узнает? Слава богу, годы тебя задели рикошетом, оставив осенний след лишь на твоих упрямых волосах. – Лидия Стахиевна не сомневалась: такой комплимент понравится мужу, тщательно сберегающему свою осанку и здоровье, называющему здоровье своим рабочим инструментом. – Она путешествует одна?

– Нет, с молодой дамой, может быть, с дочерью. – Санин протянул жене список пассажиров и прочитал сам: – «Каюта номер 440, Алла Назимова, Глеска Маршалл».

– Тебе бы хотелось с ней поговорить?

– Отчего бы и нет? Она уже давно в Америке. Можем услышать много полезного. Да и времени у нас будет – хоть отбавляй.

Санин намеренно включил в предстоящую беседу и жену, но уже знал, что обязательно встретится с Аллой тет-а-тет.

За ужином Аллы Назимовой не было. Санины сидели в полупустом зале. Они столкнулись во время прогулки по верхней палубе в ожидании отплытия. Алла шла под руку с молодой женщиной. Обе выглядели одинаково молодо. Назимова, сперва улыбнувшись по-американски дежурно, вдруг озарилась искренней радостью:

– Неужто Саша? – потом, остановив свой взгляд на Лидии Стахиевне, продолжила: – Да, конечно же, это вы, господин Санин! Вы почти не изменились. А вы, разумеется, Лика Мизинова? Но мы с вами, к сожалению, незнакомы, хотя я много о вас наслышана!

Вот и опять Лика Мизинова не дает ей покоя, возвращает в прошлое, которое, впрочем, и так никогда от нее не уходило. Санин воспользовался паузой, чтобы познакомить дам и почти официальным тоном произнес:

– Моя супруга Лидия Стахиевна Санина – Алла Назимова.

– Санин, милый, не дуйтесь, если я что-то брякнула невпопад. То ли еще будет – мы столько лет не виделись!

– Все говорят о ваших достижениях в Америке, – сказала Лидия Стахиевна. – Рада с вами познакомиться!

– О, пресса многое преувеличивает, но Америка, признаться, любит людей успешных. И мне, действительно, кой-чего удалось добиться, хотя миллионершей я не стала.

Ее спутница все это время держала Аллу под руку и с удивлением наблюдала за происходящим. Санину стало понятно, что Глеска Маршалл не понимает по-русски. Вспомнила об этом и Алла, обратившись к девушке по-английски.

Оказалось, Алла Назимова с подругой отдыхала в Ницце после серьезной и длительной работы над спектаклем «Траур по Электре», премьера которого с успехом прошла в Нью-Йорке. Узнав, что супруги едут не просто познакомиться с Америкой, а Санин приглашен в Метрополитен-опера, Назимова пожала ему руку:

– О, это признание! Честно, Санин, я рада вас видеть. Рада, что мы встретились на пароходе, рада, что вы плывете навстречу новому успеху, рада, откровенно говоря, что я когда-то в вас немножечко, ну самую малость, ошиблась. Правда, этому есть оправдание. Впрочем, – обратилась она к Лидии Стахиевне, – вы ведь не станете возражать, дорогая, если во время нашего путешествия я, улучив момент, украду у вас мужа на часок?

– Не стану, – просто сказала Санина. – Уверена, и ему будет о чем расспросить вас. В Америку мы плывем впервые.

Дамы удалились, а Санин был благодарен Назимовой за то, что она так легко и непринужденно договорилась о встрече с ним. Что она ему скажет? Столько всего было, чтобы помнить о каком-то помощнике Станиславского, беззаветно в нее влюбленном.

Вдруг корабль дрогнул, и все увидели, как несколько маленьких, но сильных буксиров поначалу натужно и медленно стали уводить его от пирса. Санин и Лидия Стахиевна стояли обнявшись, но мысленно порознь – каждый в своем прошлом.

Санин вспоминал свою последнюю, так много обещавшую ночь с Аллой. На этот раз не в дешевой меблирашке на Никитской, а в ее уютно обставленной квартирке на Маросейке, снятой богатым поклонником. Алла уже не боялась быть застигнутой врасплох, так как решила расстаться с надоевшим стариком навсегда. Санин многое услышал в эту ночь о ней. Открывалась она ему искренне, со слезами на глазах. О том, как в десять лет ее изнасиловал умственно отсталый ублюдок, как избивал отец, вымещая на ней зло, причиненное неверной женой, ее матерью. А потом горько каялся и задабривал ее подарками. О том, как научилась играть на скрипке и с детства пела и играла перед публикой, участвовала в любительских спектаклях. О том, как переехала в Москву, чтобы стать актрисой, и жила в меблирашке. Это была какая-то надрывная, мистическая ночь, после которой Санин решил окончательно связать свою судьбу с Назимовой.

Он знал, что ни сестра, ни мать, которые называли Аллу распущенной и вульгарной, не одобряли его решения. Но сам Санин видел в Назимовой другое: сильного человека, который, несмотря ни на что, хочет, как и он сам, посвятить свою жизнь искусству. И на следующий же день он твердо заявил сестре, что полон решимости жениться на Назимовой. В каком-то истерическом потрясении он работал не покладая рук, пока Вл. Немирович-Данченко случайно не обмолвился, что его ученица Алла Назимова уехала в Бобруйский театр по его рекомендации. Как? Не сказав ему ни слова? Как она могла так поступить с ним после той ночи, которая так сроднила обоих, думал Санин бегая из угла в угол. Он написал ей письмо, но оно так и осталось без ответа. Катя торжествовала: сама судьба уберегла брата от этой ужасной особы. А Санина долго не оставлял вопрос: почему? Потом, как ему казалось, он нашел ответ, Назимовой в ее тогдашнем положении нужен был надежный человек, при деньгах, а не помощник режиссера, который даже сносную роль в спектакле не может ей протежировать.

Спустя тридцать пять с лишним лет он другого, более лицеприятного для себя ответа на тот вопрос придумать не мог. Сейчас у него появилась возможность утвердиться в своей правоте. А зачем, собственно?

Лидии Стахиевне Назимова понравилась какой-то подкупающей простотой и непринужденностью в поведении, манерой вести разговор. В свои пятьдесят она выглядела моложавой и очень милой. И все это от уверенности в себе, в своем таланте. «Я растеряла себя, – размышляла Санина, а Назимова укрепилась и выстояла в своем желании стать актрисой». Подумать только, статистка, которую, как и ее саму, практически выгнали из Художественного театра, стала знаменитой американской актрисой! А Санин-то, Санин! Как воодушевился неожиданным свиданием! Действительно, он еще молод, если может так волноваться, встретив бывшую любовь. Ей этого не дано. Давно ушли из жизни почти все ее поклонники. Первым Исаак Левитан, потом Антон Павлович, а совсем недавно, в 1929-м, Игнатий Потапенко. Сама же она засиделась на белом свете лишь благодаря Санину, его любви, признательности и заботе.

Нет, Санина она никогда не ревновала. Ни к его прошлому, ни к настоящему. Хотя он как-то и бахвалился – стоило, дескать, жениться, как его тут же стали замечать женщины. До нее доходили слухи, что еще там, в Москве, в него неоднократно влюблялись молоденькие актрисы, случалось такое и здесь, за границей. Но она знала мужа: теперь для него существовала лишь одна женщина, женщина-друг, женщина-бог. И как нелегко порой нести эту ношу, соответствовать его любви, подумала она и покрепче прижалась к мужу.

Корабль набирал ход, рассекая волны и темноту…

Могучий корабль немилосердно качало в Атлантике. На палубу уже никому не хотелось. Сотни пассажиров, и среди них Лидия Стахиевна, обреченно лежали в постелях, с отвращением думая о любой еде. Санину же было совестно: он чувствовал себя вполне сносно.

Два дня, пока ветер не сник, он ходил в ресторан один. Нельзя сказать, чтобы зал пустовал, сидели американцы, а их можно было легко отличить от французов и других европейцев по развязной манере держаться и по тому количеству спиртного, которое они вливали в себя.

– В Америке сухой закон, месье, – объяснил официант Санину. – Вот люди и расслабляются на корабле. Иные богачи только ради доброй выпивки и отправляются в путешествие.

Санин приносил из ресторана разные вкусности для Лидуши, но даже к сладостям, к которым по-прежнему питала слабость, жена не притрагивалась. Его советы преодолеть себя и подняться с постели, чтобы выйти, глотнуть свежего океанского воздуха и прогуляться, она не воспринимала. Преодолевать себя она не умела и не желала, Санину это было известно лучше, чем кому-либо другому на свете.

Нет худа без добра: Лидуша ночью стала меньше кашлять. Когда утром третьего дня Санин проснулся после безмятежного сна и увидел, что жена в ванной, у него возникло легкое подозрение, что океан наконец-то успокоился.

Она собиралась в парикмахерский салон, одевалась тщательно, как будто в гости: расчесала и подобрала густые волосы, уложив их на затылке, забраковала, отложив в сторону, платье, вместо него надела серую юбку, заранее отглаженную, с маленьким стоячим воротничком блузку и трикотажный жакет. Санин в халате лежал на кровати поверх покрывала, прикрыв им голые ноги.

– Саша, – обратилась она к мужу, – чтобы не скучать одному, созвонись со своей Назимовой.

Никакой подковырки в ее словах Санин не почувствовал. Да и интерес к разговору с американкой у Санина почему-то не то чтобы совсем угас, но значительно поослаб. Теперь движим он был скорее любопытством, а не внутренней потребностью.