Текст книги "Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы"

Свидания

– Честное слово, молодой человек, у вас терпение осла! – заявила Раневская, удобно подталкивая подушечку под локоть. – Изо дня в день вы тащите тяжелую тележку, даже толком не понимая, зачем это делаете. Просто знаете, что так надо. Что вы родились, чтобы таскать эту тележку. И в глазах у вас печаль раввинов. Это от мудрости или безнадежности?

– Скорее от терпения, – засмеялся Психолог. – И это не печаль, Фаина Георгиевна, а сосредоточенность. Может, и у раввинов тоже она?

– Может быть, я не очень разбираюсь в раввинах. Понимаете, мне ни разу не пришлось сыграть раввина, – Раневская чуть прищурилась и резко сменила тему: – Вы опять хотите слушать про мое детство? Папа, мама, наши отношения и прочая ерунда?

– Я хочу слушать обо всем, о чем вы захотите рассказывать, – Психолог заметил, как она сцепила пальцы в глухой замок, отгораживаясь им от него и всего мира. – Вы можете рассказывать о том, что считаете интересным. Или о том, что считаете малозначащим. На ваш выбор.

– Все ясно, вы влюблены в мой голос! – Раневская фыркнула, но замок из пальцев так и не расслабился, держался крепко. – А знаете, однажды я упала в обморок, только услышав голос одного человека…

– Это был настоящий обморок? – уточнил Психолог.

– Ну как вам сказать… – Раневская улыбнулась и наконец разжала пальцы. – В молодости мне нравилось падать в обморок. Мне очень хотелось быть утонченной. Моя мама, видите ли, была утонченной. Ну и я хотела соответствовать. А еще хотелось переплюнуть сестру. Она – красавица, а я – утонченная. Как-то вот так. Ну а утонченной девице полагается падать в обморок не только при виде голой жопы, но даже при одной мысли, что она существует. И я падала.

Нет, не подумайте, все было очень изящно. Это не какой-нибудь бух кучей. Это – тщательно отрепетированное действо, элегантное и изысканное. Красиво падать в обморок – это целое искусство, и я его освоила досконально. Пришлось довольно долго тренироваться перед зеркалом, ходить в синяках, но результат того стоил. Мои обмороки были изысканнее и утонченнее, а главное – правдоподобнее, чем даже обмороки мамы.

По большей части обморочное искусство использовалось глупо, но тогда с помощью обморока мне удалось познакомиться с любимым человеком. И этот единственный случай окупил все мои синяки и страдания обучения. Знаете, главным ведь было даже не то, что мне удалось упасть прямо в его объятия, а то, что он меня запомнил. И потом, через годы, вспомнил об этом случае, и мы стали друзьями.

– А в тот раз не стали? – удивился Психолог. – Разве вам так и не удалось с ним познакомиться во время этого обморока?

– Ну что вы! – засмеялась Раневская. – Он был известный артист, столичная знаменитость, его обожали все, и не только женщины. А я – восторженная поклонница, упавшая к его ногам. Знаете, сколько у него было таких поклонниц? Он помог мне и ушел, а я осталась приводить в порядок растрепанные чувства. В конце концов, мне удалось гораздо больше, чем другим его почитательницам: я дотронулась до него, он нес меня на руках… Всю жизнь я буду помнить эти счастливые мгновения.

– Разве это единственные объятия, которые стоило запомнить? – спросил Психолог. – А как насчет первой любви? Первого свидания? Первого поцелуя?

– Свидания… – лицо Раневской мгновенно сжалось, и Психолог увидел обиженного ребенка, сдерживающего слезы. Но тут же все прошло, и на него снова смотрела уверенная в себе актриса, и улыбка ее была насмешливой. – Мне всегда не везло со свиданиями, знаете ли. С самой ранней юности. То ли дело было в заикании, то ли в моей потрясающей красоте. Бывают красавицы признанные и непризнанные. Я – из непризнанных. Меня так и не внесли в Книгу Первых Красавиц Королевства, несмотря на все знаки внимания высочайших особ.

Психолог послушно засмеялся, показывая, что оценил шутку.

– Ну да, вы смеетесь, и это правильно. Из меня красавица как сами знаете из чего пуля. Видимо, в этом и было все дело. Представьте, однажды меня пригласил на свидание гимназист. Я была просто счастлива. Наконец-то и у меня будет свидание. А то все Бэлла, Бэлла… уж ее-то приглашали постоянно. Гимназисты буквально протирали наше крыльцо. Но – не все ей. Оказывается, у меня тоже могут быть свидания! Вам снова смешно? Правильно.

Я стащила у Бэллы ленты. Мне казалось, что с ее лентами я буду красивее. Я вычистила платье, а мои туфли прямо сверкали, так я их натерла бархоткой. В общем, покрутившись перед зеркалом, я осталась вполне довольна своим видом. Только нос несколько подводил, но тут уже ничего нельзя было поделать.

Свидание было назначено на парковой скамейке, в лучшем духе гимназической романтики. Я пришла раньше. Просто не могла дождаться нужного времени. Я знала, что Бэлла всегда опаздывает на свидания, и подруги ее тоже – это считалось хорошим тоном. Джентльмен должен подождать даму! Но им хорошо было опаздывать, ведь их-то приглашали на свидания постоянно. А у меня – единственное приглашение.

Представьте, я оказалась на скамейке не одна. Нет, это не мой гимназист пришел раньше. Это была какая-то незнакомая девочка, одного со мной возраста. У нее была гимназическая форма, но я ее не знала. Видно, из другой гимназии. Она расположилась на скамейке с таким видом, будто купила ее. Да еще начала требовать, чтобы я ушла. Мол, у нее тут назначено свидание, а я могу помешать. Я объяснила, что мне тоже назначили свидание на этой скамейке, поэтому уходить никуда не собираюсь. Она, конечно, обиделась, но прогонять меня перестала. Я чинно сидела на скамейке и смеялась про себя: надо же, такое глупое совпадение! Два свидания в одно время на одной и той же парковой скамейке! Может, это такая специальная скамейка для свиданий?

Увы, когда явился мой гимназист, выяснилось, что это вовсе не совпадение. Оказывается, у меня и незнакомки была не только одна скамейка на двоих, но и один на двоих герой романа. Он пригласил на свидание нас обеих! Может, думал, что одна не придет… Не знаю. Но он сидел между нами, даже не думая извиняться, а мы переругивались. Каждая требовала, чтобы соперница удалилась. Я не собиралась уходить, ведь это было мое первое свидание, первый поклонник, и отдавать его просто так было нельзя. Но когда они начали шептаться, я поняла, что поклонник все же не мой. А потом она начала бросать в меня камни и комки земли. А он даже слова не сказал в мою защиту! Ни единого словечка! И я расплакалась.

Это было самым ужасным. Когда я плачу, то мой нос краснеет. А он такой выдающийся, что не заметить его в этом случае просто невозможно. Огромный сопливый красный нос… Кошмар! Я вскочила со скамейки и убежала, оставив победительницу с кавалером. Правда, вскоре вернулась и торжественно сообщила им, что Господь обязательно их накажет за такую подлость. Они посмеялись надо мной.

И я поняла, что это вовсе не было свиданием, а лишь очередной насмешкой. И в самом деле, кому бы пришло в голову всерьез пригласить меня на свидание? С этим носом… такую нескладную… с заиканием… Да кому я вообще была нужна?

Тогда я еще этого не понимала. Винила гимназиста и его подружку. Думала, что они просто решили посмеяться надо мной и поэтому придумали свидание. По ночам представляла, как они веселились после моего ухода, и скребла ногтями одеяло. Воображала для них множество несчастий, а воображение у меня всегда было богатым. В конце мои враги обязательно должны были умереть, но просто смерть казалась мне слишком легким, быстрым и банальным выходом. Сначала требовалось помучиться. Помню, самое большое мучительство, которое я придумала для соперницы, – заболеть оспой. Оспа оставляет следы на всю жизнь, и я улыбалась в темноте, представляя ее хорошенькое личико, обезображенное ямками. Как-то я видела бабу-молочницу, переболевшую оспой, и ее лицо показалось мне таким страшным, что я даже плакала по ночам и долго отказывалась пить молоко. Мне казалось, что если пить молоко, которое приносит эта баба, я тоже стану такой же страшной…

Я знаю, что вы скажете. Что в детстве у многих была несчастная безответная любовь. Что, к примеру, вы были влюблены в самую красивую девочку в классе, а она на вас не обращала никакого внимания, разве что когда нужно было списать контрольную. И что такие случаи не исключение, а, скорее, правило. Но у меня-то этот случай был не единичным! Ладно бы детское разочарование… тем более, что я вовсе не была влюблена в того гимназиста. Мне просто хотелось, чтобы у меня тоже было свидание, как у Бэллы.

Самое страшное разочарование случилось, когда я уже работала в театре. Правда, это был провинциальный театр, но я выходила на сцену и поэтому воображала себя настоящей актрисой. Роли мне доверяли исключительно бессловесные.

Он был по моим тогдашним понятием красавцем, но больше всего меня очаровывала его игра. Я воображала, что вижу перед собой действительно великого артиста, и, конечно, влюбилась без памяти. Он на меня не обращал ни малейшего внимания. Таких, как я, всегда много крутится около театральных трупп, и лица сливаются в одно, стандартное и обыденное. Я утешала себя тем, что мое лицо достаточно нестандартно и должно запоминаться. Для сцены нет ничего хуже безликости. И я надеялась, что оригинальность лица даст мне шанс понравиться предмету моих воздыханий.

Мечты – прерогатива молодости. В молодости способность мечтать означает надежду, а надежда толкает вперед, к вершинам. Мечты молодых огромны, в них – простор, воздух, солнце, сверкающие звезды. С возрастом мечты съеживаются, покрываются морщинами, начинают выглядеть будто шарик, из которого выпустили воздух, а потом остается только маленькая резиновая тряпочка, ни на что не годная. Вы думаете, что старость – это седые волосы? Ничего подобного! Старость – это когда мечтаешь не описаться ночью, а успеть добежать до сортира. Когда вместо того, чтобы перед спектаклем мечтать об аплодисментах зрителей, мечтаешь, чтобы от огней рампы не разыгралась мигрень. Когда, глядя на заваленную цветами гримерку, испытываешь не гордость, а страшную усталость и думаешь, что сейчас вот все эти веники придется тащить домой, а они ведь тяжелые… Старость – это отсутствие мечтаний, время, когда все мечты сводятся к мелким бытовым удобствам.

Старость – это невежество Бога. Невозможно и неправильно – так унижать человека, позволяя ему доживать до старости.

Да, ну так вот, я была молода, и я мечтала. Мне даже удалось убедить себя, что я могу понравиться мужчине. В молодости можно убедить себя в чем угодно, а уж в возможности любви – совсем легко. Молодые только и думают что про любовь. Я не была исключением.

А еще я поняла, что сам он никогда не обратит на меня внимание. Мы, как планеты, ходили по разным орбитам, не пересекаясь друг с другом. Поэтому я решила сделать первый шаг.

Это было странное время. Мораль домостроя уже уходила, и как обычно бывает при смене власти, в головах царил настоящий бардак. Татьяна Ларина считала себя чуть не падшей женщиной только из-за того, что первая объяснилась в любви с Онегиным. Для нас же подобное объяснение было лишь признаком нового мышления, свободы, которую, по нашему мнению, заслуживал каждый человек. Мы не желали сдерживать чувства, не видели в этом смысла. Феминизм и сексуальная революция буквально дымились в головах, и мы, молодые, были как в угаре.

Поэтому я, набравшись храбрости, подошла к предмету своих мечтаний и пригласила его на свидание. К себе домой – я тогда снимала квартирку неподалеку от театра. Предложение было очень откровенным. Можно сказать, что я предложила себя в любовницы этому человеку, и он это прекрасно понял.

Получив его согласие, я целый день чувствовала крылья за спиной. Оказывается, меня тоже можно любить! И у меня наконец-то будет самое настоящее свидание. Не какие-нибудь слюнявые поцелуи гимназистов на парковой аллее, а самое настоящее! Я воображала себя раскинувшейся на подушках и чувствовала поцелуи возлюбленного на горящих щеках…

Вы смеетесь? Нет? Напрасно. Это действительно смешно.

Я купила бутылку вина, фруктов, свежего хлеба, сыра… я даже зажгла свечи и украсила стол цветами. Белые салфетки, хрупкие белые хризантемы, пухлые белые подушки в глубине полутемной комнаты… Обстановка была самая наивная и романтическая. Я сидела в своем самом нарядном платье и считала часы. Потом я считала минуты. Потом я начала делать то, что делают все женщины, когда мужчина опаздывает, – придумывала ему оправдания. Мало ли, задержался с друзьями, задержал режиссер – предложил новую роль в новой пьесе, испачкал костюм и пришлось переодеваться… Я нашла множество причин, по которым он мог опоздать, но в конце концов начала сердиться. Все сроки вышли, была уже ночь, свечи некрасиво оплыли, а его все не было.

И вдруг случилось чудо – в дверь осторожно постучали. Я летела к двери на крыльях счастья. Он все же пришел! Но когда дверь распахнулась, я замерла в недоумении. Мой возлюбленный был изрядно пьян и пришел не один. Цепко, хищно, как свою несомненную собственность, его держала за руку незнакомая девица. Она была изрядно потаскана, глаза блудливо и пьяно блестели, но даже это не портило ее красоты. Настоящая кукла с золотыми волосами и очень аккуратным, симпатичным носиком, немного вздернутым – именно так, как нравится мужчинам.

– Деточка, может, ты погуляешь где-нибудь пару часов? – ничуть не смущаясь, поинтересовался мой любимый.

Он совершенно не чувствовал в этой ситуации неловкости. Девица резко хохотнула и окинула меня оценивающим взглядом. Мое нарядное платье сразу же показалось убогим, ну а красотой я никогда не отличалась. На ее лице нарисовалась такая ядовитая насмешка, что я выскочила за двери, не дожидаясь, что она скажет.

Я оставила им фрукты и свечи, хрустящие белые салфетки и пухлые подушки, мягкий белый хлеб и солнечно-желтый сыр… Все, что я приготовила для своего праздника. И до утра плакала, сидя на лестнице. Было холодно, мерзко, и очень хотелось умереть.

Наутро, проходя мимо меня по лестнице, он остановился.

– Какая умница, – сказал и потрепал по щеке, и я почувствовала его жалость и презрение.

Девица вовсе на меня не смотрела, она изучала что-то вверху, будто разыскивала какую-то очень важную истину.

В тот день я не пошла в театр, сказавшись больной. И я действительно была больна – голова просто опухала от болезненных мыслей. Наконец-то я убедилась, что обречена на одиночество.

И вновь я завидовала сестре. Страшно, до зубовного скрежета, до боли в сердце. Почему ей досталась красота, а мне нет? Почему у нее всегда были свидания, она вышла замуж, а у меня ничего и никогда не будет? Мне казалось это несправедливым, нечестным. И я плакала. Тихо, почти без слез, безнадежно, не ожидая облегчения.

Вот тогда-то я и отказалась от любви. Мне это не дано, и точка. Незачем мучиться, не на что надеяться. Больше я не собиралась выставлять себя на посмешище. А еще я решила, что больше ни один мужчина не сможет сделать мне больно. Никогда.

Я была очень наивна. Потом уже, спустя годы, поняла, что друзья могут причинить боль еще худшую, чем любовники. Их любишь, к ним привыкаешь, перед ними раскрываешь душу, а они – умирают, бросая тебя одну… И в конце концов они уходят все, а ты остаешься ждать своей очереди, перебирая в воспоминаниях счастливые дни рядом с ними, будто сухие осенние листья…

Свободная любовь

Психолог опустился в кресло. Болела голова, мысли суетились, как студенты перед экзаменом. Он ясно понимал свою проблему. Не стоило составлять четкий, ясный образ личности пациентки. Но он не просто нарисовал для себя такой образ, это был не обычный эскиз, карандашный набросок. Это был настоящий кумир, идол, возведенный на пьедестал. И теперь, когда пьедестал рушился, а идол при ближайшем рассмотрении оказался совсем не таким, как представлялось раньше, Психолог почувствовал себя обманутым. Он понимал, что это глупо, но все равно чувствовал разочаровывающую пустоту и унылую усталость.

Хлопнула оконная рама, звякнуло стекло – граненый стакан покатился по тумбочке, торжественно побалансировал на краю и упал, разлетевшись льдистыми осколками по полу. Разбитым он выглядел даже изящно.

– А говорил, что больше не будешь ничего разбивать, – вздохнул Психолог. – И вот, пожалуйста, минус один стакан.

– Не удержался, – ухмыльнулся Бес, появляясь в своем любимом кресле. – Лучше скажи, что опять с тобой происходит? Вроде все выяснили уже.

– Мало ли, что выяснили, – огрызнулся Психолог. – А картинка все равно не складывается.

– И что именно не складывается? – полюбопытствовал Бес. Из кармана пиджака он добыл маленький гребешок и принялся расчесывать кисточку на хвосте. – Или опять какие-то противоречия, которых ты не ожидал?

– Да, противоречия, – Психолог шлепнул ладонью по столу, зацепил карандаш, который немедленно покатился и упал прямо в корзину для мусора. – Она рассказала о двух неудачных свиданиях, которые привели ее к убеждению, что мужчины – зло, интимные отношения – зло, или даже не зло, но нечто такое, что – не для нее. Так?

– Ну, так, – согласился Бес. – Не вижу тут никаких противоречий. Она не первая женщина, которая делает такой вывод в подобной ситуации. Сам знаешь, что многие отказываются от отношений, боясь боли, которую им могут причинить.

– Оно-то да, – кивнул Психолог и сморщился. – Ты, конечно, прав. Но разве ты не заметил, что она рассказала две абсолютно одинаковые истории. Двое мужчин, каждый из которых привел на свидание другую женщину. Как-то мне это не внушает доверия. Один раз – да, но не два же!

– Ты считаешь, что она придумала эти истории? – фыркнул Бес. – Для чего?

– Чтобы как-то оправдать свое одиночество. Чтобы кто-то другой был виноват в том, что она осталась одна. Так делает множество людей, что женщин, что мужчин. Говорят о собственной некрасивости, маленькой зарплате, нехватке времени… Приводится множество объективных и веских причин, по которой человек не может найти партнера. Но на самом деле это просто нежелание его искать. Так поступают те, кому комфортно в одиночестве, если окружающая среда настаивает на том, что партнер должен быть. Например, когда родители, друзья, знакомые начинают говорить что-то вроде: «Пора бы уже жениться» или «Все твои подруги уже замужем, и тебе тоже пора, ты ведь не хочешь остаться старой девой?». Вот тогда-то в ход идут всяческие оправдания.

– То есть на самом деле одиночество – это ее осознанный выбор? Не стечение обстоятельств, не неудачная внешность, а именно – выбор? Хотела остаться одинокой – и осталась? – удивился Бес. – Но она ведь всю жизнь жаловалась на одиночество.

– Жаловалась, да, – вздохнул Психолог. – Потому что все вокруг считали, что одиночество – это плохо. Ну вот, она с ними и соглашалась, придумывая для своего одиночества различные оправдания.

– Ну надо же! – присвистнул Бес. – А ведь вполне может быть, что ты прав. Но я тебе по секрету скажу: мне приходилось слышать другую версию ее второго свидания. Будто не она пригласила мужчину, а он подошел к ней сам, поинтересовался живет ли она около театра, а затем заявил, что заглянет вечерком в гости. Ну а дальше и правда – пришел пьяный и с бабой.

– И в чем эта версия отличается от первой? – отмахнулся Психолог. – Все то же самое. Он ведь не сказал ей: «Деточка, не позволите ли воспользоваться вашей комнатой? Очень надо, свидание у меня!» А дал понять, что именно она является предметом его интереса. Так что, мой друг, это те же яйца, только вид сверху.

– Ну… да… – неохотно согласился Бес. Он-то воображал, что сейчас выдвинет новую теорию, но оказалось, что лишь подтвердил старую. Обидно было, что сразу сам этого не понял. «Учиться, учиться и учиться, – подумал Бес. – Этот их лысый был прав по крайней мере в данном отношении».

– Меня больше беспокоит то, что она упорно утверждает, что никаких личных, интимных отношений у нее ни с кем не было. Этакая старая дева, которая мужскую анатомию видела лишь на картинках, и то зажмуривалась, когда их показывали. Но ведь это категорически не так! – Психолог сердился. Он знал, что это неправильно, непрофессионально, видел насмешливый взгляд Беса, но ничего не мог с собой поделать. Детское восхищение кумиром пересиливало профессионализм. К тому же его приводила в бешенство кисточка на хвосте приятеля. Так и хотелось дернуть за этот хвост, выдернуть из кресельного уюта.

– А с чего ты взял, что отношения были? – Бес сощурился с явственной ехидцей. – Может, в самом деле старая дева, и только. Раз неудачное свидание, два неудачное свидание, три… И плюнула на всех мужчин разом. Знаешь ведь эту категорию: все мужики – сволочи и козлы, подпускать их к себе нельзя. И не подпускала всю жизнь.

– Да были отношения, были! – Психолог потряс книгой так, что вспушились страницы. – Вот, смотри, что она сама пишет: «В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому».

– Хм… у нее негативное отношение к современному театру, – заметил Бес. – А еще она терпеть не может однообразия. Для нее каждая роль – это не раз и навсегда застывший образ, а нечто живое.

– Ну ты прямо гений! – восхитился Психолог, делая большие глаза. – Но я ведь совершенно о другом! Забудь о театре. Обрати внимание на выражение: «…как в молодости шла на аборт…» Не «как в молодости ходят на аборт», а – «как… шла»! Спрашивается, откуда такой опыт при отсутствии интимных отношений? Значит, был жир в колбаске! Бы-ыл!

– Похоже, что был, – кивнул Бес. – А что тебя удивляет? Сам ведь говорил, что она вполне симпатичная и должно было быть достаточно мужчин, которые находили ее очень даже привлекательной. А потом вспомни, какое было время ее молодости. Это ж повальное стремление к свободной любви! Все как с ума посходили. Женщина – не рабыня, поэтому незачем связывать ее брачными узами. Да и вообще какими-либо обязательствами. Провели время вместе, получили удовольствие да и разбежались, как собаки после свадьбы. И все друг другом довольны. Как это там мечтал Нестор Иванович… что по лугам будут ходить свободные кони и женщины? Ну вот… И не смотри на меня так, будто мы на партсобрании аморалку обсуждаем! С точки зрения того времени аморалки никакой не было.

– То есть с твоей точки зрения секс без обязательств является высокоморальным? – удивился Психолог. – А мне всегда казалось, что ты этакий консерватор, приверженец брачных отношений.

– Да при чем тут моя консервативность или твоя мораль? – отмахнулся Бес. – Они ж тогда не только политическую, но и сексуальную революцию делали. Чернышевского помнишь? «Что делать?» в школе проходил? Сочинение про четвертый сон Веры Павловны писал? Эк, друг, как тебя перекосоебило! Сразу видно, что писал. Вот и вспомни, о чем там речь шла. Если не о свободной любви, то я съем свой хвост!

– Похоже, твой хвост останется при тебе, – сказал Психолог задумчиво. – Как-то с этой точки зрения я данный вопрос не рассматривал.

– Вот! Не рассматривал… а зря. Их-то от Чернышевского не перекашивало. Для них это был ветер свободы. Этакий приятный сквознячок в летнюю жару. Духоту развеять. А знаешь выражение «ветром надуло»? Вот как раз тот самый случай. Тот самый ветер, которым многим женщинам надуло… Не удивительно, что потом потребовались услуги врача. О контрацептивах-то Чернышевский ни слова не написал. Напрасно они его портреты на стены вешали.

– Ну, ладно, Чернышевский Чернышевским. Но как же большевики? Они ж за аморалку готовы были горло переесть. Помнится, нам в школе твердили, что Чернышевский писал о свободе духовной, и под это дело все эротические сновидения Веры Павловны подводили.

– Друг мой, ты плохо знаешь историю, – сморщился Бес. – Слушай папочку, папочка тебе все расскажет. Когда большевики пришли к власти, то первое, чем они занялись, – это моралью. Старорежимной моралью, которая требовала почитать родителей, запрещала инцесты, считала неприемлемым так называемую свободную любовь, свальный грех и так далее. Ты знаешь, что писал Троцкий? «Пролетариат отметает старую мораль враждебных ему классов. Ему не нужна никакая мораль. Он живет практическим умом, который во сто крат выше и чище, чем лицемерная буржуазная мораль…» А знаешь, что предлагалось взамен буржуазной морали?

– Боюсь даже представить, – буркнул Психолог. – Потому как – что же останется, если убрать эту мораль? Пустое место.

– Ну-ну, пустое… не такое уж и пустое, – оскалился Бес. – Ты ж должен помнить: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…» Старый мир – это значит тот самый, с буржуазной моралью. Сначала – его до основания… А затем… затем начался конкретный бардак. Был, например, такой случай в одной деревне. Девушка отказала жениху в интимной близости. При этом жених заявил, что брак – это буржуазный предрассудок, он уже не собирается на ней жениться, а желает, чтобы она отдалась ему прямо сейчас и немедленно. Когда девушка попыталась убежать от излишне озабоченного парня, он позвал на помощь приятелей, и они все вместе изнасиловали ее до смерти.

– Групповые изнасилования и сейчас случаются, так что мораль тут не при делах, – заметил Психолог. – Извращенцы присутствуют в любом обществе, даже самом высокоморальном.

– Э, нет, друг мой, тут совсем другое дело, – Бес сморщился, будто понюхал что-то очень и очень неароматное. – Видишь ли, насильников арестовали и отправили в город для суда. Они вернулись оттуда через два дня. И – слушай внимательно, я тебе зачитаю, чтоб не ошибиться! – в руках Беса появилась книга, сама открылась на нужной странице, и Бес когтем пометил нужное место: «Вернувшись, мальчишки вели себя вызывающе, дерзко и хвастались тем, что их оправдали и даже – похвалили за то, что они наказали девушку, отказавшуюся выполнять обязанности свободной пролетарской женщины, равной мужчине. Она не имела права отказывать возжелавшим ее коммунистам».

– Да, дела… – присвистнул Психолог. – Конечно, и в наше время случается, что преступников отпускают. Но это если за очень большие деньги. И уж всяко не хвалят.

– Правильно, – кивнул Бес. – А ведь это типичный случай для того времени. Отнюдь не какое-то исключение, а само правило. А вот еще здесь же рассказывается о женщине, которая пыталась жаловаться на мужа. Нет, не на то, что пьет и бьет, как ты думаешь. А на то, что их дочь беременна от собственного отца! Знаешь, что ей сказали, когда она приехала в город к коммунистическому начальству со своей жалобой? Вот, тут написано: «Эй, старая! Неужели ты думала, что у твоего мужа нет глаз? Он предпочел молодую дочку такой старой кляче! Мы не видим в этом никакого преступления. Это старые глупые предрассудки! Возвращайся домой и смотри, как любят друг друга отец и дочь. Что же ты, Ветхого Завета не знаешь? В нем такие случаи описаны. Чем же твой старик хуже каких-то пророков? Он еще горячий и имеет желание! Поклонись ему от нас, женщина, и не морочь голову глупостями. Подумаешь – дочка! Баба, как любая другая…»

– Слушай, я вот подумал… А как насчет свободной пролетарской женщины, равной мужчине, которая, по идее, должна иметь право послать куда подальше всех, желающих ее тела? Ну вот не хочет она, и все тут! Ее ж воля. Хочу – дам, хочу – пошлю куда следует.

– Да где ж ты видел свободного пролетарского мужчину, который примет в качестве весомого аргумента женское «не хочу»? – расхохотался Бес. – Это и есть свобода для пролетарской женщины: выполнять указания свободного пролетарского мужчины. Все его желания. Добровольно и с песнями. В точности как кот, который добровольно и с песнями жрет горчицу… если ею намазали его гениталии.

– Нет слов! – Психолог побарабанил пальцами по столу. – Хотя с точки зрения психологии – гениальный ход. Разрушив мораль, можно легко разрушить и общество, и государство. Люди, лишенные морали, не будут заботиться о легитимности власти, им по душе революция, которая позволяет делать все что угодно, благоволит самым темным движениям души…

– Да, больше всего работы в нашем заведении было именно в эти времена, – заметил Бес. – Даже ваши бурные девяностые не были столь богаты на отбраковку в стаде. А ты еще удивляешься, что твоя протеже упоминает об аборте. Было бы удивительно, если бы ее миновали все эти веяния свободной любви. Конечно, она не была безграмотной деревенской девкой, которая верила всему, что напечатано в газетах – а в газетах того времени писали сам представляешь что… Но для таких образованных был Чернышевский с романтической Верой Павловной. А ведь твоя артистка – натура романтическая, увлекающаяся…

– Почти согласен с тобой, – Психолог достал из ящика стола очередной томик, раскрыл его. – Вот тут есть в ее воспоминаниях: «Приглашение на свидание: «Артистке в зеленой кофточке», указание места свидания и угроза: «Попробуй только не прийтить». Подпись. Печать. Сожалею, что не сохранила документа, – не так много я получала приглашений на свидание». А вот еще куда интереснее: «Не подумайте, что я тогда исповедовала революционные убеждения. Боже упаси. Просто я была из тех восторженных девиц, которые на вечерах с побледневшими лицами декламировали горьковского «Буревестника», и любила повторять слова нашего земляка Чехова, что наступит время, когда придет иная жизнь, красивая, и люди в ней тоже будут красивыми. И тогда мы думали, что эта красивая жизнь наступит уже завтра». А вот и еще: «Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм это не извращения. Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду».

– То, что я тебе и говорил, – закивал Бес. – Не миновали ее эти веяния, это «дыхание свободы». Честно говоря, я думаю, что она и понятия не имела, к чему может привести этот самый гомосексуализм в сочетании с политкорректностью и толерантностью. Ей бы посмотреть на современные законы, на ювенальную юстицию, на официально разрешенные кое-где однополые браки – вот тогда бы она узнала, что хоккей на траве – это еще не извращение. Но тогда все виделось иначе, да и законы были другими. И была свободная любовь со всеми вытекающими из нее последствиями. Так что не понимаю, что тебя опять не устраивает. Какие противоречия ты обнаружил?

– Да я понимаю, что время было сложное, а уж с психологической точки зрения тем более, – Психолог сложил пальцы домиком, аккуратненько – палец к пальцу, слегка постучал ими друг о друга. – И конечно, все эти веяния сексуальных революций и прочих размахиваний лозунгами не могли миновать такую впечатлительную натуру. Меня не удивляет то, что у нее были сексуальные партнеры. Удивило бы, если бы их вообще не было в годы ее молодости, особенно учитывая все эти веяния свободной любви. Но проблема в том, что я не могу понять: как она, такая романтичная и впечатлительная, может просто походя упоминать об аборте? Почему в ее воспоминаниях нет тоски по несостоявшемуся материнству? По несостоявшемуся партнерству в браке – сколько угодно. По утерянным друзьям – пожалуйста, на каждом шагу. Но вот несостоявшееся материнство ее вообще не волнует. Совершенно.