Текст книги "Неожиданная встреча"

Под ее не таким уж большим весом в пятьдесят два килограмма при росте сто шестьдесят два сантиметра автобус проседал все незначительней с каждой новой ступенькой. Юрий усаживался на переднем сидении слева рядом со смуглым мужчиной лет сорока в белой рубашке, синем галстуке со знакомой надписью «Туртранс». Один из шутников, догадалась Наташа, машинально перевела взгляд на второго – за рулем. Он смотрел на нее в упор большими выразительными карими глазами. Несколько смоляных кудрей хаотично лежало на высоком, слегка выпирающим вперед смуглом лбе, большего она не видела. Странное, почти забытое ощущение сжатости в груди, слабости под коленями овладело ею в то короткое мгновение, пока зеленый омут ее глаз всецело поглощало нечто большее – каряя бездна. Как обезглавленное на ходу тело несколько коротких мгновений после смертоносной встречи с клинком продолжает инерционное движение, так и Наташа, следуя проложенному ранее маршруту, машинально поворачивала корпус, переставляла ноги.

Мелькает ли что-либо в слетевшей с плеч голове? Кто знает? В Наташиной же пульсировало одно – не может быть!

Не может быть! Не может быть! … частота повторений шла на рекорд и если бы не…

– Нат…

Магнетическая нежность оборвала цикличность, привлекла внимание. Ослепшие от призрачного затмения глаза с трудом разглядели Андрея, который сидел на переднем сидении через проход от групповода, рядом с Сергеем, ласково смотрел на нее и, не останавливаясь, продолжал:

– … я положил пакет на полку в конце нашего ряда, – он взял ее правую руку, больше похожую на плеть – такая же безвольная – поднес открытой ладонью к губам.

Почему-то ей подумалось, он делает это нарочно, точно матерый котяра метит свою территорию. Может, несуразное предположение – для кого понадобилось показывать – «МОЯ!», его друзья и так не зарятся, – может, сам поцелуй, может, то и другое разом, породили в душе шквал злости, однако периферийное зрение уловило нешуточный интерес Сергея, а уж Женя со Славой сзади от любопытства и вовсе подались немного вперед.

В силовых структурах, как правило, есть специальное подразделение, называется – группа быстрого реагирования, если коротко – ГБР. Сотрудников в нем обучают, в том числе, правильно и молниеносно реагировать в критических ситуациях. Наташа спецподготовки не проходила, тем не менее в данный момент могла посоревноваться с силовиками в скорости реакции. Ей не хотелось у всех на глазах показывать своего пренебрежения, ничего плохого Андрей ей не сделал, потому внезапный порыв гнева в мгновение ока на выходе преобразовался, словно внутри стояла особая программа, и на лице отразилась искренняя благодарность. Она ласково погладила подушечками пальцев небритую щеку.

– Спасибо, Андрюш, – он продолжал удерживать ее ладонь, пришлось наклониться, со стороны могло показаться – для поцелуя. – Отпусти, – прошептали губы в самое ухо, лишь ему одному открывая клокочущую ярость на входе, цепкие пальцы тут же разжались, она еще раз ласково посмотрела на него, нежно погладила согнутыми фалангами по двухдневной щетине, улавливая в горьком шоколаде нечто невообразимое, не оборачиваясь, пошла по проходу.

За спиной послышался звук сдуваемой шины – это закрывалась дверь, автобус нервно дернулся вперед, чуть не заглох мотор, похоже, водитель резко отпустил сцепление, обычно подобным грешат новички автошкол. «Неужели им подсунули дилетанта?» – в другой раз могла бы подумать Наташа, но не теперь.

Одновременно с началом движения зажженным бенгальским огоньком тихо затрещал микрофон. Казалось, сейчас раздастся: – «Раз–два, раз–два. Так слышно?» Ничего подобного, Юрий взял с места в карьер.

– Паспорта далеко не убирайте, через пять минут мы будем в Захонье, если…

И этого Наталья не слышала, и ничего ей не мерещилось, она даже не заметила, как от резкого толчка пошатнулась, зацепилась за спинку ближайшего кресла, как Женя (именно он там сидел) бережно поддержал ее. Машинально брошенное слово благодарности тоже не оставило следа в памяти – все поглотила стихия негодования.

«Какая же он сволочь! Настырная сволочь! Слов нет, одни эмоции!!! Что ему от меня надо? Вот же они, русалки, на все готовые без лишних телодвижений – она мельком посмотрела на двух девиц, одна из которых оказалась тезкой, те в свою очередь пожирали ее ненавидящим взглядом, Наташа невольно поежилась, – нет, сейчас это Ехидны99
  Ехи́дна, Эхидна (др.–греч. буквально «гадюка») – в древнегреческой мифологии исполинская полуженщина-полузмея.


[Закрыть] – красивые и свирепые, но руку дам на отсечение, если вдруг за моей спиной появится Андрей или кто-нибудь из его друзей, змеюки превратятся в херувимов. Почему он ими пренебрег? Ведь они сногсшибательны: и лица, и фигуры, мне до них как до Китая на четвереньках. Тогда почему я? Легкая добыча не делает чести охотнику? Только поэтому? Похоже, чулками здесь не отделаться, придется стать «легкой добычей». Может, тогда отстанет? А что, это идея, пересплю с ним разок, с меня не убудет, для надежности прикинусь бревном, дерево никому не нравится, и адьес амигос…»

– То ты белее мела, то пунцовей кумача, – в Тане говорило беспокойство. – Что с тобой происходит? Точно ничего не хочешь нам рассказать?

Наташа отрицательно покачала головой.

– Можно я сяду у окна? – она сама не узнала своего голоса – низкий, хриплый.

Ира подвинулась.

– Садись, болезная наша.

– Спасибо.

– Видела, какое крутое вино купил Андрей?

Умоляющий взгляд заставил «подвиженку» замолчать.

– Не трогай ты ее, – Лена перегнулась через двух подруг, погладила Наташину по-прежнему безвольную руку, – мы тебя любим, не переживай, – ее слова подтвердились еще двумя похожими жестами.

– Спасибо, девочки, я вас тоже люблю, – Наташа уткнулась в окно. Миндалевидные карие глаза вновь затянули ее своим очарованием.

Этого не может быть, он слишком молодой.

– Чего не может быть? – Ира смотрела на нее в упор. – Кто слишком молодой, Андрей? Да он старше тебя.

Наташа с ужасом поняла, что, утратив контроль, разговаривает вслух. Надо как-то выпутываться из ситуации. Она нацепила на себя маску удивления.

– Правда?! Откуда знаешь?

– Спросила сколько ему лет, он ответил.

– Тогда придется пересмотреть свое отношение, – и, оставляя без внимание Ирину реплику, снова уткнулась в стекло.

Свет в салоне не горел, снаружи проглядывались такие же, как на погранпереходе, густые раскидистые заросли. Вскоре они въехали на мост. Черная лента реки Тиса – Юрий сообщил название, – в заросших лесом берегах убегала в темноту ночи, где-то вдали красными огоньками подсвечивался железнодорожный мост, по нему когда-то Наташа несколько раз в год пересекала границу, что невидимо проходила по середине притока Дуная.

«Он слишком молодой, – теперь она себя контролировала, – ему не больше тридцати, а Иштвану сейчас уже тридцать семь. Андрей ведь выглядит гораздо моложе своих лет, почему Иштван не может? Но шофер!? Иштван шофер! Фантастика! И все же, эти глаза…»

Он неподвижно стоял у наполовину открытого окна, вглядывался вдаль. Потревоженный весенним ветром тюль то касался его ног, то отлетал назад к подоконнику. Закрытый дипломат чернел на журнальном столике, телевизор стоял, казалось, нетронутым.

– Там перегорел предохранитель, – неспешные слова предвосхитили ее мысли о безделье, – у меня такого нет, – он медленно развернулся в ее сторону, взгляд миндалевидных карих глаза устремился прямиком в ее – зеленые, и снова щемящее чувство в груди, и невероятная слабость под коленями, и… – вернусь в часть, – он поднял правую руку, крутя в ней какой-то маленький предмет, наверное, сгоревший предохранитель, – спрошу у наших связистов…

Он еще что-то хотел сказать, она его перебила.

– Кушать хотите? У меня есть…

Настала его очередь прерывать.

– Спасибо, я сыт.

– Тогда торт с чаем?

– Вы же пекли его мужу.

– Торт большой, Сереж… – она осеклась, не стоит ронять авторитет офицера в глазах солдата, – Сергею Николаевичу тоже достанется. Вы же не все съедите? – она хитро прищурилась.

От очаровательной белозубой улыбки женское сердце забилось чаще. Новые ощущения были столь прекрасными, что даже не пугали неизвестностью.

– Не могу устоять перед таким предложением, но у меня не так много времени. Товарищ лейтенант…

– Не волнуйтесь, успеете, в крайнем случае, сошлетесь на меня.

– Прикрываться женщиной не достойно мужчины.

– Золотые слова. Пойдемте.

Они прошли на кухню, она показала ему стул, который уже мысленно определила для него.

– Можно мне помыть руки на кухне?

– Конечно, – она протянула ему свежее полотенце.– Как вас зовут? – он тщательно вытер чистые руки, сел за стол.

– Извините, что не представился сразу. Меня зовут Иштван. Я венгр, – второй раз за утро он предупредил ее вопрос о национальности и не только, – мамины родители переселились в Ужгород в 51 году, а папины там жили еще до Второй Мировой.

– А…

– Закарпатье тогда было частью Королевства Венгрия, – еще что-то спросить не удалось, разговор ушел в другую тему. – Ваше имя, кажется, Наталья.

Пока он говорил, она отрезала ему большой кусок торта, положила на тарелку из китайского фарфора, в такую же фарфоровую чашку налила свежезаваренный чай.

– Правильно, кажется, – только собиралась наполнить свой бокал, он поднялся, взял у нее чайник.

– Позволите за вами поухаживать.

Щеки от смущения немного порозовели. Прямо как девочка, мысленно пожурила она себя, тем не менее, поухаживать позволила.

– Если вы венгр, почему так чисто говорите по-русски?

– Перед поступлением в институт занимался с репетитором.

– Зачем вам это понадобилось?

– Не хотел выделяться акцентом.

– Разве в Закарпатье мало венгров?

– Если верить прошлогодней переписи1010
  Имеется в виду последняя всесоюзная перепись населения СССР в 1989 году.


[Закрыть], то их чуть меньше 10 %. Не так уж много.

– Но и не мало. Зачем было себя утруждать?

– Я поступал в Москве.

Следующий вопрос смешал уважение с толикой зависти – московские ВУЗы – недосягаемая для нее планка.

– Куда?

– В Бауманку.

– Неужели поступили?– в голосе слышалось недоверие, прищуренные глаза свидетельствовали о том же. Она точно не знала, но конкурс в этот технический институт был сумасшедшим, поступить туда было НЕРЕАЛЬНО.

– Да, – он скромно улыбнулся.

– С первого раза?

– Да.

Только-то! И никакого хвастовства? Уважаю!

– Меня призвали со второго курса радиотехнического, поэтому войска правительственной связи…

Она как-то вдруг засомневалась в правдивости его слов.

– Разве с Бауманки забирают в армию?

– Только тех, кто не поступил еще и на военный факультет.

У него был на удивление мягкий переливистый певучий голос, его хотелось слушать, не перебивая, даже если он говорит неправду. Кроме того, ее поразили кисти его рук: по-мужски широкие и в то же время вытянутые с необыкновенно длинными ровными пальцами и овальной формой ногтевого ложа.

Я вспомнила его руки! Придя в себя, Наташа обнаружила, что они стоят, вероятно, у шлагбаума. Таких красивых кистей у мужчин мне больше не доводилось видеть. Точно, надо посмотреть на руки водителя, и сразу станет ясно: Иштван это или нет. Она нервно заерзала на сиденье, но как к нему подойти, минуя Андрея? Лишний раз встречаться с этим напористым типом совершенно не хотелось. Сейчас же будет паспортный контроль, я пойду на выход специально в переднюю дверь, Андрей к тому моменту успеет выйти, тогда посмотрю на искомый предмет.

Автобус тронулся, но буквально через минуту остановился, так и не доехав до нужного здания.

– Оставайтесь на местах, – пробасил в микрофон Юрий, – приготовьте паспорта.

Наташа видела в окно, как «гипотетический Иштван» вышел на улицу, к нему уже подходили двое в форме. Мужчины обнялись, похлопали друг друга по спинам, несколько минут постояли, скорее всего, разговаривали, потом водитель направился к крыльцу административного здания, пограничники вошли в автобус. Один из них собрал паспорта и ушел, второй прошелся по салону, заглянул на полки, проскользил взглядом по лицам, тоже вышел.

«Провалился мой план «Барбаросса», – с грустью думала Наташа минут через пятнадцать, забирая у серьезного военного назад свой документ с нужной отметкой. Ладно, еще будет время, главное я вспомнила».

***

– Ну вот! С формальностями покончено.

«Юрий, зачем тебе микрофон, – думала Наташа, раздраженная резким звуком, – с такими встроенными в грудную клетку динамиками совершенно никчемная вещь». А голос продолжал поддергивать и без того шаткие нервы.

– Поздравляю с успешным переходом границы, – туристы вяло захлопали. – По темпераменту аплодисментов смею предположить, что вы жаждите тишины. Не буду вас утомлять, лишь сообщу – следующая остановка где-то часа через три в Мишкольце, там у нас запланировано купание в термальных источниках…

Все, больше не могу слушать, пора отключать звук. Так на чем я остановилась? Его руки!

Красивые удлиненные кисти не совершали суетных движений, они спокойно лежали на поверхности стола. Ей жутко захотелось приложить свою узкую ладошку к его широкой, наверно, она там потеряется. От этого детского желания на душе стало светло и радостно. Она, кинув на него короткий взгляд, заметила – от всего его облика веяло надежностью, спокойствием, уверенностью и еще чем-то нераспознанным, от чего бедрам, особенно с внутренней стороны, было тепло.

– Почему торт не кушаете, не нравится?

Он потупил глаза, погладил пальцами скатерть, она почувствовала жар внизу живота, но сумела быстро овладеть собой.

Зря отпустила мужа без…

– Если вам неудобно есть десертной вилкой, можете есть руками, ничего страшного.

А какие красивые, умные, проницательные у него глаза и улыбка очаровательная, особенно сейчас, когда он смущается.

Ей на секунду представилось, как длинные пальцы аккуратно отрывают слой за слоем, белые ровные зубы кусают корж, капельки крема блестят на пухлой нижней губе…

После таких видений на обуздание физиологических порывов ушло больше времени.

Она совершенно не понимала, что с ней происходит. Муж был ее первым и единственным мужчиной, она чувствовала влечение к нему в ответ на его ласки. А тут такое! Разве так бывает?

– Можно нож? – и в третий раз он предвосхитил ее удивленный вопрос. – Слоеные торты едят ножом и вилкой, – он произнес эти слова очень тихо, неловко, точно знал, они непременно обидят хозяйку, но не сказать не мог – извините.

В его взгляде было столько сожаления, она даже не смутилась своего незнания этикета. Впрочем, не совсем так. Наполеон – фирменный десерт ее свекрови, и та, интеллигентная женщина, всегда клала на салфетку рядом с тарелкой названные им приборы. Муж ножом не пользовался, говорил, ему неудобно, в свою очередь, она предпочитала есть слоеный торт руками, так почему–то казалось вкуснее.

– Вам не за что извиняться. Держите, – протянутый нож был под стать десертной вилке, – а я, с вашего позволения, буду есть руками, – она посмотрела ему прямо в глаза, он не увел взгляд в сторону. – Надеюсь, вам не претит подобная дикость?

– Что вы, что вы, конечно, нет. Я может, тоже когда-нибудь попробую есть руками, просто так сразу не могу. Привычка – вторая натура.

Они замолчали, в этой внезапно образовавшейся тишине не было неловкости, лишь радость, покой и то, нераспознанное.

Она с удовольствием наблюдала за его слаженными, абсолютно естественными движениями, про таких говорят – родился с ножом и вилкой, одновременно с этим наслаждаясь вкусом домашней выпечки – торт получился бесподобный. Но вот что странно – его кадык неестественно ходил, будто ему было сложно глотать, мелко дрожали руки, еще недавно казавшиеся спокойными, невозмутимыми, и вообще, он не съел и половины отрезанного ему куска, поспешно поднялся.

– Извините, Наталья, мне уже пора. Торт изумительный.

Сколько грусти в чарующей улыбке, миндалевидных глазах, привлекательном лице… Неужели ему действительно было противно видеть ее дикарские замашки? Странно, муж обожал, когда она ела слоеный торт, поддевала крем или крошки с губ кончиком языка, потом он облизывал ее перепачканные сладким пальчики, а потом…

Наташа почувствовала оживленную возню сбоку, открыла глаза. По проходу, сверкая белыми зубами, неспешно шел Сергей.

– Как вы здесь устроились? Кто хочет прокатиться в первых рядах?

Он смотрел на Лену, однако все знали, кому адресовано предложение. Наташа поспешила снова закрыть глаза. Андрей решил действовать опосредованно? Разочаруем его, с доступностью пока повременим, не до него.

– Наталья, – Сергей оставил завуалированность в стороне, легко коснулся ее руки, пришлось посмотреть на него, – не хочешь перейти на переднее сидение, иначе нам впятером здесь будет тесновато.

На выручку пришла Ира.

– Натуся себя не очень хорошо чувствует. Если тебе мало места, я уйду.

– Да нет, не стоит, – он нагнулся к Лене, что-то прошептал ей на ухо, та смутилась, большего Наташа не видела, былое, под стать трясине, затягивало ее.

То утро запомнилось на всю жизнь, ни до, ни после, никогда с таким нетерпением она не ждала мужа на обед, буквально считала минуты. А уж когда он пришел!

– Татка, сумасшедшая, что ты делаешь, дай мне хотя бы разуться.

Она не слушала, целовала в шею, в губы… Длинными ногами в тончайших чулках сверху с кружевом ручной работы, подхваченных подвязками, обвивала его пояс. Руки обнимали мускулистую шею, он поддерживал ее за попку. Еще из одежды на ней был только кружевной лиф.

– Нет, хочу тебя прямо здесь, в коридоре, обутым. Видишь, я тоже в туфлях, – для достоверности она легонько шлепнула его по бедру кожаной пяткой.

– Татка, любимая моя, сладкая девочка, – довольно шептал он в перерыве между страстными поцелуями, – можно подумать, ты не видела меня годы.

– Не надо было бросать меня неудовлетворенной, – она чуть прикусила ему мочку правого уха, поиграла с ней языком, легонько втянула губами, в ответ раздался утробный стон.

– Неудовлетворенной в третий раз за утро? – чтобы понять, что он улыбается, ей не нужно было на него смотреть.

– Много говоришь, лучше займись делом.

И он ее послушал. Как же он тогда ее послушал! Ох, это было прекрасно!!! Только… Только почему-то все время перед глазами стоял облик солдатика по имени Иштван. Очень странно.

Прошла неделя, может больше, и, как поется в известной песне: «поблекли нежные тона, исчезла высь и глубина, и четких линий больше нет…»1111
  Слова из песни Константина Никольского «Мой друг художник и поэт».


[Закрыть] Короче – она и думать про него забыла, а он пришел. Пришел все с тем же черным дипломатом, в расстегнутом на две верхние пуговицы кителе, из которого виднелись черные завитки волос, начищенных до блеска сапогах… И шторм чувств повторился с повышенным баллом (удушливые волны, скачки внутреннего напряжения, перебои сердцебиения…), вместе с ним повторилась борьба со стихией.

На этот раз, несмотря на все ее уговоры пройти в обуви, он разулся. На удивление, вместо портянок на нем были надеты белоснежные носки, где только взял, им если и выдают их, то синие, ей ли, жене начальника вещевой службы, не знать такие тонкости.

Телевизор заработал через пять минут, потом они сидели на кухне, он с удовольствием ел наваристые щи, она сидела напротив, подперев щеку ладонью, с умилением наблюдала за ним. Сегодня от него, помимо нераспознанного, исходило невероятное тепло, так хотелось прижаться к широкой груди, зарыться носом под мышкой, вдыхать до бесконечности чуть сладковатый запах его тела. С чего бы это, она видит его второй раз в жизни?

После обеда они пили чай и без умолку болтали обо всем: о детстве, о книгах, о студенческой поре…

– Так тебя призвали осенью 88-го? – Они как-то незаметно перешли на ты, – тебе не повезло. Муж говорил, в прошлом году отменили приказ о студенческом призыве. Родись ты годом позже, учился бы сейчас в своей Бауманке, гулял по Москве, а не маршировал в кирзачах по плацу.

– Я не считаю себя невезучим, особенно в последнее время, – он так тихо произнес последние три слова, почти прошептал, но дальше продолжил обычным, хорошо поставленным голосом. – В армии мальчики становятся мужчинами.

– Ты бы все равно прошел армию, только после института.

– Как у вас говорят, хороша ложка к обеду?

– Дорога ложка к обеду.

– Правильно, всему свое время. К восемнадцати годам характер считается полностью сложившимся, дальше он начинает потихоньку костенеть, с каждым годом его все сложнее подправить. Кроме того, многие женятся в институте. От жены и детей, если они есть, сложно уходить на срочную службу.

– С двумя не берут.

– Дети – не цветы в чужом огороде, это очень серьезно. Заводить детей только чтобы избежать армии, на мой взгляд, слишком легкомысленно.

– Ты любишь детей?

– Очень. Если они у меня когда-нибудь будут, особенно от любимой женщины…

От его пристального немигающего взгляда, точно говоря о любимой женщине, он имел в виду ее, внутренний пожар разгорелся сильнее. Пока он, не прерываясь, продолжал дальше, она встала, зачем-то начала чистить идеально чистую раковину.

– …смею на это надеяться, я их не смогу надолго оставить. Два года – это срок.

Ей совершенно не хотелось говорить о детях, последнее время муж только и делал, что уговаривал ее родить ребенка, она парировала ему первостепенностью образования. Возвращаясь за стол, она перевела тему.

– Ты сказал, что не считаешь себя невезучим, особенно в последнее время. Почему?

Странный все-таки у него взгляд: то ли нежность там плещется, то ли грусть, то ли тайна. Вот и уголки губ подергиваются загадочно…

– Мне, пожалуй, пора, – он нехотя поднялся, – спасибо за обед, очень вкусно, – собрал посуду со стола, ее тарелки тоже, поставил в раковину. – Могу помыть.

У нее не возникло ощущения, что он делает это специально, чтобы пустить пыль в глаза, у него все получалось очень естественно.

– Помой, мне будет приятно. Люблю смотреть, как мужчины работают.

Он удачно пошутил на эту тему, они разом расхохотались детским, задорным смехом, потом еще долго не могли расстаться, слова цеплялись друг за дружку, и не было сил оборвать сплетаемую ими цепь.

***

Венгерские дороги оказались на удивление хорошими: ни привычных в России ухабов, ни кочек, ни раскуроченных коммунальщиками кусков асфальта, ни открытых колодцев… – гладкое, ровное покрытие. На задних сидениях не трясло, просто укачивало, как в люльке. Постепенно воспоминания плавно перетекли в сон, но не обычный – из разрозненных фантазий подсознания, зачастую нелепых, а последовательный просмотр реального прошлого, наподобие просмотра старой семейной хроники, с яркими картинками, звуками, запахами, переживаниями.

Ясное утро. Солнце слепит глаза, разумней спрятать их за темными очками. Недавно подаренный мужем «Рэй-Бэн» перемещается с макушки на нос, сразу меняется цвет окружающей действительности, все становится четким, насыщенным, даже упавшая следом за оправой на стекла челка не мешает позитивному восприятию.

Она одиноко бредет в редком людском потоке по широкому проспекту вдоль старинных домов. Они стоят справа ровной шеренгой, как солдаты, плечом к плечу, мышь не проскочит, так плотно прижаты здания друг к другу, лишь водосточные трубы, внешняя индивидуальность да разная высота не дают считать их монолитом. Бистро уже открыты, редкие посетители потягивают кофе, просматривают газеты, завтракают. Многочисленные магазины зазывают покупателей яркими витринами, кое-где над ними под слабым ветром колышутся национальные флаги – три равновеликие горизонтальные полосы: красная, белая, зеленая. Время, солнце, дождь украли у цвета яркость, но вряд ли смогли стереть из людской памяти реки крови венгерских патриотов, чистоту устремлений народа, надежду на лучшее будущее страны. Слева, через дорогу, тянется немного обветшалое, но все еще прекрасное здание Восточного вокзала… Да, реставрация ему не помешает!

Сейчас она пройдет вперед, и все там же, слева, откроется площадь Бароша: ничем не примечательная, кроме монументального парадного фасада Келети. Затем дорога плавно перейдет в проспект Ракоци, который, сменив названия, выведет на набережную Дуная к элегантному мосту Эржебет. Муж уехал в командировку, можно неспешно гулять весь день, наслаждаться красотой города, пообедать на открытой террасе маленького ресторанчика, где-нибудь в Буде, полюбоваться прекрасными видами равнинного Пешта. Но пока она медленно идет по Текели, слишком далеко от плеска волн и великолепных панорамных видов. Ее отвлекают звуки делового центра: шорохом шин шумит дорога, фырчат, словно только что вынырнули из воды, открывающиеся двери городского транспорта, на чужом, непонятном языке переговариваются между собой прохожие… Она-то за полтора года только и смогла осилить счет до десяти, слово «яблоко», хотя оно не всегда у нее получалось правильно, да вежливое «пожалуйста». Ну нет у нее склонности к языкам.

Пока еще не слишком жарко, можно не прятаться в тени, а брести, где вздумается, подставив лицо теплому, сухому ветру – пусть обдувает его, ласкает своим свежим дыханием так же, как ноги в коротких джинсовых шортах, оголенные по плечи руки, открытую шею и часть груди: здорово, что у футболки глубокий треугольный вырез.

– Доброе утро!

– Иштван!!!

От неожиданности, удивления, испуга дамская сумочка катится с округлого плеча, красивая мужская кисть ловит ее на лету, возвращает обратно на плечо, немного задерживается там, поудобнее пристраивает беглянку. От этого прикосновения тело пронзают электрические разряды желания.

– Иштван, как вы, ты – она пятится назад, вместе с тем укрощает вожделение. – Как ты здесь оказался?

Ошеломленный взгляд скользит с ног до головы: светлые летние мокасины, льняные свободные брюки, в тон обуви просторная рубашка с короткими рукавами – оказывается, у него красивые не только кисти. Две верхние пуговицы, как обычно, расстегнуты, но это лишнее, через тонкую ткань и без того просвечивает мускулистый торс, хорошо развитые плечи…

– У меня увольнительная до вечера, – его глаза блестят двумя черными брильянтами.

Они же у него карие, неужели мои очки искажают цвет?

– Но почему ты в гражданке? Откуда ты ее взял?

– Я же мадьяр, у меня здесь много друзей, даже родственники есть.

– А если тебя поймает патруль?

Он медленно наклоняется к ней, ненавязчивая свежесть цитрусовых кружит голову. Ах, как стучит сердце. Бух! Точно молот опустился на наковальню. Бух! За грохотом сложно разобрать его слова…

– Я очень хорошо говорю по-венгерски, – заговорчески шепчет немного дрожащий голос в самое ухо, – и внешность у меня соответствующая. – он отступает, ей кажется слишком поспешно, точно сам испугался близости, неотрывно смотрит на нее, очаровательно улыбается. – Хочешь, я покажу тебе город?

– Даже не знаю, – она пожимает плечами, – ты как снег на голову свалился.

– Снег в такую жару, наверно, хорошо.

– С какой стороны посмотреть. Он ведь сразу растает, значит, будет мокро, неприятно.

– Я нетающий снег. Так мы пойдем гулять?

– Я уже гуляю, – она обходит его стороной.

– Тогда я к тебе присоединюсь.

– Присоединяйся, улица не купленная, – мимолетный наклон головы, пожатие плеч, поднятые на мгновение брови, поджатые губы – это ли не пренебрежение?

Я опять начала вредничать. Ну куда мне деть свою внутреннюю стерву, особенно когда хочется, как тот снег, растаять в его объятиях? Он сегодня просто неотразим – светлая одежда великолепно оттеняет смуглую кожу.

Какое-то время они идут молча: она впереди, он на несколько шагов сзади. Его взгляд, кусочек за кусочком, пожирает спину и все, что ниже, от такого «людоедства» в глазах темно – нестерпимо хочется единения.

Все, больше не могу, лучше пусть идет рядом и что-нибудь болтает, вряд ли он отвяжется по доброй воле, да я и не хочу, чтобы он отвязывался. Мне с ним безумно хорошо, спокойно, надежно.

– Я передумала, – безразлично бросает она через плечо. – Что ты собирался мне показать?

Он так обрадовался, даже споткнулся, чуть не упал. Она еле заметно улыбается, он отвечает ей тем же.

– Где ты уже была?

Перечисление заняло не больше минуты.

– Не густо, но все равно молодец. На сколько я знаю, офицерские жены здесь посещают в основном магазины. Красота города не вызывают у них интерес.

– Откуда такая информированность насчет офицерских жен? – что-то щемит в груди, неужели ревность?

– Я слышу рассказы их мужей, да и самих жен-служащих в части немало.

– А! – еле заметный выдох облегчения.

Не дожидаясь дальнейших расспросов, он берет ее за локоть…

– Поехали на Будайский холм, начнем с «Рыбацкого бастиона», – легонько тянет к проезжей части.

– Это то игрушечное здание на той стороне Дуная напротив Парламента? Куда ты меня ведешь, нам же прямо?

– На стоянку такси, они по тротуару не ездят.

– Иштван,– она встает как вкопанная, – такси дорого, пойдем пешком или поедем на общественном транспорте.

– Пешком далеко, в транспорте многолюдно. Наташ, – рука символом дружбы ложится на ее плечо, – мне не обременительно покатать тебя на такси и не только. Нагуляться успеем на той стороне, а туда лучше доехать. – Она хотела… – Не спрашивай, откуда у меня деньги, – пришлось выдохнуть набранный для вопроса воздух, – не скажу. Не думай о них, не надо, это мужская забота, просто получай удовольствие. Договорились?

– Но, Иштван…

– Ш-и-и, – его палец прижимается к ее губам.

Как хочется его…

– Договорились?

– Угу, – еще и кивнула в придачу.

– Тогда поехали.

***

Такси цвета солнца распахнуло для них заднюю дверь, точнее, Иштван ее распахнул для нее. Она села с краю, дверь осталась открытой. Последовал вопросительный взгляд в карие глаза.

– Наташа, рядом нам будет удобней общаться. Подвинься, пожалуйста.

Он опустился на сидение, ненавязчивый цитрус, запертый в замкнутом пространстве салона, усилил карусельное вращение головы, вызвал чувственный трепет, она начала страшиться его. Через секунды все автомобильные неровности слева упирались ей в одноименный бок, Иштвану, похоже, то же самое мешало справа (он-то чего вжался?), между ними спокойно могли уместиться еще двое таких, как они. Водитель – круглолицый усач средних лет – покосился в зеркало заднего вида, хмыкнул под нос, плавно отжал сцепление.

– Знаешь, как называется привокзальная площадь и почему?

Чуть впереди с ее стороны открывалось свободное пространство, а дома по бокам, точно перелетные птицы, выстроились клином, того и гляди полетят за Дунай.

– Еще спроси, как называется сам вокзал, – ей нравилось поехидничать, вдобавок сделать подходящее лицо.

– Как называется вокзал? – озорной блеск в миндалевидных глазах выдал шутку. – Хорошо, хорошо, не сердись, вопрос снимается. Конечно, ты знаешь, откуда уезжаешь в Москву. Но все-таки, тебе известно, почему площадь носит имя Габора Бароша1212
  Габор Барош (1848 – 1892) – венгерский государственный деятель.


[Закрыть]?

– Не умничай, – лучший способ скрыть свое невежество – перейти в атаку.

Как сдающийся на милость победителю, он поднял разом обе руки, при этом все тридцать два зуба поражали белизной.