Текст книги "Лабиринты веры"

Глава 19

Рассел смотрел в окно, продолжая анализировать факты. Там много информации, так ее мало… У него связаны руки, потому что он не может привлечь внимание к расследованию. Собирать информацию тайком, окольными путями, гораздо тяжелее. Это значит, что нужно обращаться к огромному количеству людей и всем этим людям нужно доверять. Одна утечка – и его вызовут на ковер, где потребуют отчитаться о том, чем он занимается. Если это случится, он подведет Аву. И все расследование закончится. А у него оно вызывает слишком большой интерес, чтобы проявлять беспечность.

Ключевая фигура всей этой истории – Клэр, а Клэр – одна сплошная загадка. Родилась в Филадельфии, в больнице Пенсильвании, в 1969 году. Расселу удалось добыть эти сведения у друга из ЗАГСа. Росс и Анаис указали адресом проживания Северную Четвертую улицу, дом 933 в районе Нотерн-Либертиз. Мари родилась два года спустя. В той же больнице. Указан тот же адрес. В 1974-м Анаис с обеими девочками по неизвестной причине сбежала из Штатов и на американском судне добралась до Франции. Это доказано. Новые сведения о девочках Сондерс появляются лишь в 92-м, когда Клэр снова объявляется в Штатах. Ей двадцать три. Живет в Бруклине, работает редактором в «Вог».

Клэр рассказывала Аве, что ту удочерили младенцем. Нашли в церкви в Вестмонте, штат Нью-Джерси. Такова была история. Значит, Клэр должно было исполниться двадцать четыре, когда она удочерила Аву. Вообще странно это, когда молодая незамужняя женщина вдруг удочеряет младенца – малыша, подброшенного в сотне миль от того места, где она живет. И после этого предполагаемого удочерения жизнь Клэр вернулась в прежнее русло: тот же дом, та же работа. Пока Аве не исполнилось три. Когда нарушился обычный уклад.

В этот период поддающаяся отслеживанию жизнь Клэр заканчивается, так как она нигде не работает. Получить финансовые документы было бы сложно, но Клэр, судя по всему, начиная с этого момента живет на деньги Анаис. Совершенно ясно, что Клэр и Ава находятся в бегах. От чего они бегут? У Рассела из головы не выходил дом Оуэнсов в Честнат-Хилл. Двойное убийство. Единственное связующее звено, что ему удалось найти, это то, что в 93-м Лойял Оуэнс работал в Пеннсокене, штат Нью-Джерси. В одной компании, изготавливавшей кухонную мебель. Компания находилась в округе Кэмден, всего в пяти милях от Вестмонта, где предположительно была подброшена Ава.

Рассел нутром чуял, что попытка отследить биологическую связь между Авой и Оуэнсами – это неправильный путь. Наверняка есть что-то другое, что связывает их, должно быть; и когда он эту связь найдет, все станет простым и очевидным. Так всегда происходит. Он опустил взгляд на имя, написанное в большом блокноте. «Росс Сондерс».

«Это ты. Я знаю, что это ты. Но как? И почему?»

Рассел постучал пальцем по имени.

– Сондерс и Оуэнс, – произнес он вслух.

– Чем ты занимаешься? – На пороге кабинета появилась Джульетт. Рассел не слышал, как она вошла.

Он помотал головой:

– Просто складываю в картинку информацию по одному делу.

– Кстати, не забудь, что завтра в десять у нас встреча с организатором свадьбы. – Она уже собралась уйти, но замерла вполоборота. – Я тут посидела над списком и рассадкой гостей, хотя понимаю, что еще рано. Ничего не могу с собой поделать. У меня получается, что Джоан и Дженнифер сидят за разными столами. Но их дочери учатся в одном классе в школе Святой Жанны д’Арк, и они захотят сесть…

Рассел резко поднял голову:

– Что ты сказала?

Джульетт нахмурилась:

– Что я сказала?

Он посмотрел на дату рождения Росса, потом на дату рождения Лойяла. Разница в четыре месяца.

– В одном классе в школе Святой Жанны д’Арк, – пробормотал он.

Может, оба учились в одной школе? Выросли по соседству? Рассел отодвинулся от стола. Все, что у него есть по Оуэнсу, – это материалы вскрытия и отчеты по расследованию. А вот данных по происхождению, связям и окружению очень мало.

– Какая глупость. – Он даже не понял, что произнес это вслух.

– Вовсе нет! Рассадка гостей – это главное, если мы хотим, чтобы всем понравилось.

Рассел встал и быстрым шагом прошел мимо нее.

– Нет, с этим все замечательно. Я приду на твою встречу завтра утром. А сейчас мне надо идти. – Он легко чмокнул ее в щеку.

– Что?.. – Джульетт не стала заканчивать предложение. Он уже был внизу, у входной двери.

Двадцать пять минут спустя Рассел уже ехал по семидесятому шоссе к дому Авы. Надо обговорить все это вместе с ней. Покопаться у нее в мозгах и поискать там утерянную или пропущенную информацию. И выяснить, не нашла ли она что-нибудь интересное в кладовке. Может, удастся составить картину детства Сондерса. И вообще, ему ужасно хочется снова ее увидеть.

Глава 20

За прошедшие двадцать лет район так сильно изменился, что он с трудом вспомнил, как все тут выглядело раньше. Он сидел на ступеньках того, что раньше было баром на углу Кенсингтон и Аллеени. Сейчас окна были забраны фанерой, поперек заколоченной двери тянулась желтая лента с надписью «Осторожно». Большой неоново-розовый плакат на стене извещал, что здание идет под снос. Он наблюдал за прохожими – они стали более разношерстными по сравнению с теми временами, когда он жил здесь. Тогда это были главным образом ирландцы, немцы и поляки с редкими вкраплениями евреев и испанцев. Сейчас от того сообщества ничего не осталось – оно исчезло, оставив после себя наркоманов и безработных бродяг. Семьи с детьми, игравшими на улице в стикбол, уступили место грязи и преступлению.

Над головой проносились поезда линии Маркет-Франкфорд надземной железной дороги, своим грохотом на несколько минут заглушая все звуки. Во времена его детства этот шум смешивался с остальными, и никто практически не замечал его. Из окна своей комнаты он мог видеть поезда, а стук их колес убаюкивал его. Раньше здесь, недалеко от места, где он сидит, располагались разные магазинчики и лавочки. До того как мать заболела раком и умерла, она часто брала его с собой, и он тащил за собой сумку на колесиках, в которую они складывали покупки. В те времена здесь был мясной магазин. Маленькая бакалейная лавка. Всегда стоял передвижной лоток со свежей рыбой. Теперь всего этого нет. На улице только мусор и упаковка от наркоты, а еще грязные иглы и использованные презервативы. В общем, грязь.

Он встал и пошел. Он часто задавался вопросом, насколько другой была бы его жизнь, если б все начать сначала. Если б однажды он проснулся и оказался в своей квартире за углом, с отцом. Если б он не встретился со своими друзьями той ночью после конфирмации, а засел бы дома, в своей комнате, с комиксами, а внизу тетя Констанс и отец смотрели бы телевизор, тихо напиваясь.

Он прошел мимо церкви Святого Франциска Сальского и остановился. Его ноги словно приросли к земле. Посмотрел на боковую дверь, и воспоминания стали захлестывать его с такой скоростью, что он не успевал осознавать их. Они напоминали тени прошлого. Вот сестра Элис, которая лупит Лойяла линейкой по костяшкам, потому что думает, будто он высморкался в рукав. Вот Билл, который рассказал монахине, что у Дженни под платьем ничего нет. Потом ему было стыдно, потому что он знал: она живет в жалкой лачуге, и родители не стирают ее одежду и не кормят ее. Но все равно монахиня задрала Дженни юбку и выставила ее голую попу на всеобщее обозрение. Ему очень хотелось пойти дальше. А вот Лойял. Лойял и Росс. Жаркий летний вечер после окончания первого класса, и они писают с моста Такони-Пальмира. А вот отец Каллахан в своей сутане – у него в ушах сразу зазвучал его тихий покровительственный голос. Сколько же лет он пытается прогнать из памяти лицо этого человека! Иногда перед его мысленным взором появляются только глаза. Иногда рот, но никогда лицо целиком… Его начало трясти, и он побежал.

Холодный воздух отрезвил его. Он окоченел, ему захотелось домой. Однако образы прошлого преследовали его, образы Росса и Лойяла, писающих с моста. Он тогда отказался подниматься с ними на мост. Они смеялись или плакали? Он не мог определить. Он слышал какие-то звуки наверху и, стоя внизу, ждал, когда их тела пролетят в холодную воду реки. Но сверху полетели только тоненькие ручейки мочи. Он испытал дикое облегчение, когда увидел, как они спускаются вниз, живые и невредимые. Правда, по их красным глазам он догадался, что оба они плакали.

Прежде чем сесть на поезд на станции «Аллеени», он зашел в винный магазин и взял бутылку «Джеймсона», чтобы выпить за былые времена. Он чувствовал себя старым; боль в суставах вынуждала его снижать темп. В прошлом месяце он отпраздновал свой шестьдесят седьмой день рождения. Время настигало его. Иногда по утрам он открывал глаза и гадал, а стоит ли оно того – искать Аву. Избавляться от нее. Ведь он жив, а даже если сейчас его жизнь оборвется, сколько еще лет он протянул бы? И насколько тяжела была бы его жизнь? Однако в этом не было логики. Им владел азарт. Все или ничего. Его влекли вперед невыясненные вопросы. Это, а еще дикая ненависть ко всему семейству и особенно к Россу.

Поезд дернулся и остановился. Он приехал на конечную. Спустился по лестнице к транспортному узлу Франкфорд и огляделся, прикидывая, пройти семь кварталов до дома пешком или взять такси. Темнело. Пассажиры, в толпе расталкивая друг друга локтями, впихивались в автобусы. Он вдруг почувствовал себя нездоровым. Как будто заболевал. Горло было заложено, и он не сомневался, что у него температура. Через десять минут он нашел такси и уговорил самого себя заплатить пять долларов и чаевые за роскошь не идти домой по холоду.

В его съемном жилище, в маленькой секции длинного ряда сблоченных домов, было темно. Когда такси уехало, он немного постоял перед входом, просто так, наблюдая. У соседки, миссис Энглс, свет включался автоматически после наступления темноты. Фонарь напоминал прожектор. Такой же яркий, слепящий и ужасный. Иногда по ночам он не давал ему спать. Все его жалобы она встречала визгом, так что он отказался от попыток убедить ее. Сегодня был единственный вечер, когда фонарь, насколько он помнил, не горел. Он бросил взгляд на ее квартиру, надеясь, что с соседкой ничего не случилось. Солнце уже ушло за горизонт, и лишь серебристые всполохи на западе нарушали плотную темную серость неба, так что он не сразу заметил, что входная дверь его квартиры чуть приоткрыта.

Он развернулся спиной к дому так стремительно, что едва не выронил бутылку «Джеймсона». Улица была пуста. И тиха. Он толкнул дверь и медленно вошел. До него доносился лишь один звук – собственное дыхание, вырывавшееся через пересохшее горло. Он уже позабыл о своем нездоровье. Каждый нерв его тела был натянут, как будто по нему тек электрический ток. Целых пять минут он стоял и не двигался. Только прислушивался. Никаких звуков не было. Даже миссис Энглс не орала на свою собаку, не колотила в стену, не грохотала кастрюлями и сковородками. Сейчас все эти звуки прозвучали бы для него как симфония.

Он зажег свет. Комната была маленькой и унылой. Однако она оставалась такой же, какой он ее оставил. Включая по дороге свет, обошел дом, комната за комнатой, заглянул в кладовки. Все было на месте. В доме никого не было. Может, он просто забыл запереть дверь? Прошел на кухню, взял высокий стакан для хайбола, бросил туда два кубика льда, затем до краев налил виски. Потер горло. Оно болело так, что первый глоток стал пыткой, а вот второй уже был получше. На третьем глотке он уже смог ощутить вкус виски. Прошел к дивану и тяжело рухнул на него. Может, он сегодня на нем и заснет? Он слишком устал, ему слишком плохо, чтобы идти наверх…

Прежде чем его глаза закрылись, он увидел, что за раму картины заткнут маленький полароидный снимок входной двери.

Глава 21

Я сидела на полу и раскладывала вокруг себя жизнь Клэр. Альбомы с фотографиями, пачки фотографий, стянутых резинками и ленточками. Одежду, хрусталь, сувениры, произведения искусства. В кладовке была и жизнь ее отца. После того как он умер, Клэр собрала его вещи. В многочисленных коробках хранились фотографии, записные книжки, письма и даже военная форма Росса.

Я всматривалась в темные глаза деда. Впервые я видела его, молодого, на фотографии хорошего качества. У Анаис было несколько снимков Росса, она держала их в древнем синем альбоме, стоявшем на книжной полке в гостиной. В детстве я часто доставала его и изучала. Больше всего мне нравились фотографии, где она была снята девочкой во Вьетнаме. Красивые наряды, необычные цветы, французская архитектура. Анаис часами сидела со мной и рассказывала истории о своих родителях, об их доме в Ханое, о еде, о балах, о путешествиях. Залив Халонг и Гонконг казались мне ужасно экзотичными. Когда мы добирались до конца альбома и появлялся «дядя с черными волосами», как я его называла, лицо бабушки Анаис менялось, уголки ее рта опускались и она обязательно захлопывала альбом, приговаривая: «Puis tout a changé. La fin». «А потом все изменилось. Конец».

Крушение французской колонии в Юго-Восточной Азии и знакомство с Россом Сондерсом совпали по времени, поэтому Анаис не могла отделить эти события друг от друга. Она воспринимала их как начало разрушения того пышного образа жизни, к которому привыкла. «А потом все изменилось» – такой она подводила итог.

Однако сейчас я заполучила фотографии Росса, и все они были яркие, живые. Его лицо, его черты, его улыбка, его смущенные взгляды, неловкие позы – все это было на фотографиях, и я впервые видела его молодым человеком. Клэр не полностью отдалилась от своего отца. Я уже говорила Расселу, что пару раз виделась с ним. Мельком. И каждый раз при странных обстоятельствах. Странных в том смысле, что, на мой взгляд, между этими двумя людьми не было никакой привязанности. Их встречи были содержательными и напряженными – полчаса разговоров и хождения взад-вперед, – а потом каждый из них шел своей дорогой.

Когда состоялась наша первая встреча, мне было около пяти. До этого дня я для Росса как бы не существовала: он никогда не общался со мной, не присылал открытку на день рождения, никогда не здоровался со мной. Клэр взяла меня с собой в ресторан в Питтсбурге, объяснив, что мы идем на встречу с одним дядей, что это ненадолго. Когда я спросила: «С каким дядей?», – она ответила, что я с ним еще не виделась. Клэр никогда не говорила, что он мой дед. Поездка на фуникулере сохранялась в моей памяти гораздо дольше, чем встреча с черноволосым дядей. Он был старше, чем на фотографии, его волосы поседели, так что я не связала его с мужчиной из альбома Анаис. Это произошло гораздо позже. Но в ту встречу я с первого взгляда узнала его. Я с ним где-то встречалась. И Клэр солгала, что мы не виделись.

Вторая встреча состоялась не так давно. Я заканчивала школу, мы тогда жили в Уиллоу-Гроув, в пригороде Филадельфии. Одним осенним днем мы с Клэр шли по Честнат-стрит. Дул шквалистый ветер, и мне казалось, что почти горизонтальные струи дождя тоненькими слоями срезают кожу на той части моего лица, что не была закрыта шарфом. Я повернулась к Клэр, чтобы что-то сказать, а когда посмотрела вперед, он уже был перед нами. Время жестоко поработало над ним, но я все равно сразу узнала его. У Клэр был испуганный вид, однако она быстро овладела собой. Чем-то взбудораженный, он затащил ее в маленькую пиццерию. Я нашла местечко в углу и стала играть с солонкой, делая вид, будто не слышу, что они говорят. Так продолжалось до тех пор, пока они вдруг не встали и не разошлись. Умер кто-то, кто имел значение для них обоих. Лицо Клэр стало цвета омлета из белка, что она ела на завтрак. Месяц спустя мы упаковали вещи и перебрались в Энн-Арбор, штат Мичиган. Возможно, то был последний раз, когда Клэр общалась со своим отцом. Больше я их вместе не видела. Он умер, когда я была на старшем курсе в колледже, умер неожиданно.

И вот я снова смотрела на него. Даже в детстве у него были глубоко посаженные, озабоченные глаза. На фотографиях из католической школы было много мальчишек в форме. Темноволосый мальчик превратился в темноволосого мужчину. Высокого, широкоплечего, более уверенного. И даже красивого в армейской униформе. Затем появились снимки с ярким и сочным вьетнамским антуражем. На красивейших пляжах. Несколько – на улицах Сайгона. На одной фотографии, более формальной, он и Анаис шли на прием. Я взяла снимок. Счастливая наивная Анаис. Улыбается. Он обнимает ее – юношеская запрещенная любовь. Анаис на этих фотографиях никогда не сказала бы: «А потом все изменилось. Конец». В них не было ни намека на надвигающуюся опасность войны. И я видела только красивую улыбающуюся девушку и ее возлюбленного, снятых на фоне невероятно прекрасных пейзажей.

На дне коробки лежала перевязанная лентой пачка фотографий поменьше. Сделанных «Полароидом». Пожелтевшие и потрепанные, они были такого же размера, что и снимок дома Оуэнсов. И такие же зернистые. Поколебавшись с минуту, я принялась просматривать их. На всех были деревья. Абсолютно на всех.

Я отложила их в сторону и достала еще один альбом. На фотографиях была жизнь Росса. Вот родители держат его, грудного малыша, на руках. Я перевернула страницу. Вот он стоит с матерью перед какой-то церковью, как я предположила, в Филадельфии. Вот Россу лет десять, он одет в костюмчик, на матери шляпка. Оба улыбаются. На следующей странице были снимки с пляжа. Побережье Джерси. Я заскучала, у меня заурчало в животе. Перевернула страницу. На меня смотрел Росс-подросток. Наверное, старшеклассник. И тут я абсолютно точно поняла: мальчик на снимке, стоящий рядом с Россом и обнимающий его за плечи, – это тот самый мужчина, что спрашивал дорогу, когда я стояла перед домом Лойяла. Хотя тогда я видела его лишь полторы минуты, я точно знала, что это он. С фотографии пятидесятилетней давности на меня был устремлен такой же пронизывающий взгляд.

Я встала и, откинув назад волосы, заходила по кладовке. Остановилась и подняла альбом. Значит, в тот день он ехал за мной. Он следил за мной. Меня обдало жаром. Он смотрел в объектив, самонадеянный, нахальный, уверенный в себе, несмотря на уродливую внешность. На отвратительное сходство с мопсом. Еще на одной фотографии на странице мальчиков было четверо. Все в сутанах. Служки? Среди них были Росс и Мопс. Все четверо стояли на фоне церкви и не улыбались.

Мой телефон лежал на столе. В Шербуре было на шесть часов раньше – Анаис так рано не встает. И она ярый приверженец стационарных телефонов. Несколько лет назад я пыталась убедить ее в том, что нужно на экстренный случай иметь мобильник. «Une urgence? Quelle urgence?»[12]12
  Экстренный случай? Какой экстренный случай? (фр.)


[Закрыть] В конечном итоге я сдалась и ушла, а вслед мне неслось сердитое французское ворчание на американцев с их нелепыми причудами. Не было смысла напоминать ей, что у французов тоже есть мобильные телефоны.

Я набрала ее номер и долго ждала. Телефон звонил и звонил. Автоответчик не включался.

– Черт, бабушка Анаис… Это тот самый экстренный случай. Мне нужно задать тебе важный вопрос.

Прокатившиеся по дому звуки Бетховена вынудили меня дать отбой.

Глава 22

Он потер глаза и сел. Он был абсолютно уверен, что на полароидном снимке – дом Клэр, ее входная дверь; что тот, кто убил ее, просто состарил снимок. Поэтому, когда он вгляделся в фотографию, прошло несколько минут, прежде чем он понял, на что именно смотрит. Это не был дом Клэр. Это был его дом с приоткрытой входной дверью. Снимок был плохой, нечеткий. Внизу была надпись печатными буквами: «Вот, идут за ним еще два горя. Откр. 6:6». Пока он сидел на ступеньках бара в квартале своего детства, предаваясь воспоминаниям о прошлом, кто-то здесь побывал, кто-то, готовый убить его, кто-то, не побоявшийся сфотографировать его входную дверь своим паршивым аппаратом. У него задрожали руки, и он испугался, что его сейчас стошнит.

Бросил фотографию на стол и быстро осмотрелся. За окнами было темно и тихо. Даже фонарь миссис Энглс не горел. Миссис Энглс?.. Он вышел на крыльцо и взглянул на соседскую дверь. Полнейшая тишина. Он на цыпочках подкрался к окну на фасаде. Если внутри и было нечто достойное, грязь на стекле все равно помешала бы это увидеть. Да и, если честно, ему совсем не хотелось выяснять, всё ли в порядке с соседкой. Если ему придется поскорее убираться отсюда, нет надобности обременять свою совесть еще одним трупом.

Его охватил нервный гнев, желание избить кого-нибудь – алкоголь выветривался из его крови, и на него обрушивалась отрезвляющая реальность. Он вернулся в дом, бросил несколько кубиков льда в стакан и до краев налил виски. Затем достал три других полароидных снимка и разложил их рядом с новым. Четыре, рядком, в правильной последовательности. Дом Билла, Лойяла, Росса – и теперь его… Зачем надо было оставлять фото? Это угроза? Почему бы просто не дождаться его и не убить, как это было с остальными? Ему стало интересно, будет ли сделан еще один снимок после того, как его убьют. Специальное предложение: два полароидных снимка по цене одного. Но тогда кто получит самое последнее фото?

Он прочитал подписи под каждым снимком, надеясь, что они что-нибудь подскажут. Нечто такое, что он пропустил раньше. На фото Билла надпись гласила: «Церковь отпускает не все Грехи». Она была сделана темными чернилами. Черными. Буквы были выведены очень тщательно. Словно «грехи» начиналось с заглавной буквы, что делало фразу важной и многозначительной. Он постучал себя по голове. Эта фотография предназначалась для того, чтобы дать понять всем: смерть Билла не была случайной – кто-то знал их тайну. И то, что они тогда совершили, не имеет прощения. Под фото Лойяла он прочитал: «Судьба приходит к нам, побуждаемая Верностью. Все, что возрождается, нельзя разрушить». Что, убийца извещал их, что знает о существовании Авы? Он сделал большой глоток виски. На фотографии Росса было: «Аве Мария, и Иосиф тоже». В этой фразе никакой неясности не было. Все знали, кто подразумевается под Иосифом. Убийца выстраивал последовательность ужасных событий, случившихся в ту ночь. Послание предназначалось только ему; к тому времени остальные уже были убиты.

И вот теперь последнее фото. «Вот, идут за ним еще два горя». Возможно, он не ошибся, когда разговаривал с Мари. Возможно, тот, кто преследует его, преследует и ее. Надо убираться отсюда, залечь где-нибудь на дно. Когда опасность минует, он покончит с Авой и исчезнет навсегда.

Его кровь снова насытилась «Джеймсоном», и он покачнулся, пытаясь встать со стула. Ему удалось выпрямиться и не упасть. Именно в этот момент в дверь постучали. Он, не двигаясь, уставился на створку. Может, тот, кто побывал здесь, вернулся? Если так, то он в ловушке. Другого выхода у него нет.

Отодвинул край шторы. В темноте ему удалось разглядеть лишь смутные очертания женщины перед входной дверью. В руке у женщины был фонарик.

Он облегченно выдохнул и широко распахнул дверь. На пороге стояла миссис Энглс в банном халате, ее руки были сложены на пышной груди.

– Я рада, что вы дома, мистер Джонс… – мрачно произнесла она скрипучим голосом.

Он покачал головой.

– У меня другая фамилия. – Так звали предыдущего арендатора, и она настойчиво называла его этим именем, несмотря на то что он многократно поправлял ее. – В чем дело?

Миссис Энглс направила луч фонарика ему в лицо.

– Я весь вечер не вставала с постели. У меня грипп. – Она несколько раз кашлянула в подтверждение своих слов. – Спускаюсь, чтобы выпить чашку чаю и дождаться сестры, которая должна принести мне суп. И вдруг вырубается свет. Я едва не сломала себе шею.

– Так что случилось? С вашим светом?

– Не имею представления. Но я слышала у вас какой-то шум, решила, что у вас гости… Вы могли бы заменить мне лампочку?

Он оглянулся на пустую гостиную.

– У меня нет никаких гостей, если не считать «Джеймсона».

Он допускал, что соседка спросит, кто такой Джеймсон. Но она не спросила.

– Там нужно два человека. Ваша подруга ушла?

Он отступил от двери:

– Какая подруга? Здесь кто-то был?

Она осветила фонариком его дверь.

– Я сама слышала. Думала, что это Бекки, и выглянула.

Он потер глаза. Ему хотелось прихлопнуть ее.

– Так кто это был?

– Женщина. Высокая, с темными волосами. Больше я ничего не слышала и решила, что она зашла в дом.

Миссис Энглс сделала шаг назад, и под ее ногой что-то хрустнуло.

– Стекло, – сказал он, указывая вниз. Луч фонарика переместился, в его свете блеснули осколки разбитой лампочки.

– Дайте взглянуть. – Он забрал у нее фонарик и осветил маленькую мощеную площадку перед домом. Возле двери миссис Энглс лежал камень размером с мяч для софтбола. – Ваша лампочка не перегорела. Ее разбили.

Ее лицо исказилось, и она закашлялась.

– Ну тогда все понятно. Вокруг одни вандалы. Я звоню в полицию.

– Темные волосы? А в чем она была?

Миссис Энглс покачала головой.

– Кажется, в черном платье или юбке. В чем-то темном. Это все, что я видела, мистер Джонс. Темную одежду и то, как она подходила к вашей двери.

– У меня другая фамилия. – Он захлопнул дверь у нее перед носом и привалился к створке. Так простоял несколько минут. Мари. Наверняка она. И она сфотографировала его входную дверь.

Сначала Мари согласилась помогать ему, теперь угрожает с помощью снимка. Кстати, откуда у нее фотоаппарат? Может, она и есть убийца? Эта мысль заставила его повернуться и запереть дверь на все замки.