Текст книги "Охота на неприятности. (Полина и Измайлов)"

– Избавь меня от этого, Лена, – запоздало попросила Сереброва.

Градова усмехнулась и проникновенно напомнила ей:

– Ты сама это выбирала.

– Сама. Но я терпеть не могу примерок. Устала. Домой хочу.

– До свидания, дорогая, – не стала удерживать Градова. И повернулась ко мне: – Елена Олеговна, ваш рабочий день продолжается. Не давайте ей худеть, кормите как-нибудь, а то к вечеру все сидеть перестанет.

– Конечно. До свидания, Ада Леонидовна, – сказала я и устремилась вслед за упруго шагавшей к двери Ириной.

За нашими спинами раздался повелительный голос хозяйки:

– Юля, забери из моего кабинета вещи и развесь, как положено. Валя, пробей чек.

На улице я спросила Ирину:

– Она что, подбирала тебе варианты прямо из зала? Я думала, специально заказывала где-то кому-то. И ты заплатила за навязанный траур?

– Представь себе. Все, что вчера привез Володя, до копейки, – сипловато рассмеялась Ирина. – Еще свой полтинник добавила.

От такого смеха меня залихорадило. Ада Леонидовна не делала скидок вдовам.

– Слушай, Градов велел мне требовать с него деньги, как только ты потратишься. Говорил, что надо поощрять твои траты, они отвлекают. Позвонить ему? Или супруга завтра снова вытрясет все, что он даст? Извини, если я неправильно трактую их поведение, но…

– Нет, Лена, их сговор исключен. Они неплохие люди. Просто так получилось, – вздохнула Сереброва.

– Я и не утверждаю, что плохие. Но сдается мне, Градовы из тех, у кого всегда все так получается.

– Точно. Само собой выходит к обоюдной выгоде. Может, они приносят друг другу удачу, и на этом держится их брак? Лен, давай выпьем кофе на углу. Я сразу после Ады Лешу не вынесу. И, пожалуйста, не отчитывайся перед Володей в моих расходах.

– Хорошо. Скажу, что съездили к Аде, но без деталей. Только ты ведь осталась ни с чем.

– Есть у меня деньги, есть, – успокоила Ирина. – Похороны и поминки Володя оплатит за счет фирмы, а наличные пожертвования меня тяготят. Так что в смысле траура все к лучшему.

– Какие у вас с Градовыми разные представления о лучшем, – проворчала я, чувствуя опасное желание вернуться в магазин Ады Леонидовны и устроить скандал или позвонить Владимиру Петровичу и нахамить ему.

Хорошо, что мои желания редко успевают вызреть в потребности. С первыми я кое-как справляюсь. Со вторыми и не пытаюсь, чтобы окончательно не свихнуться.

В маленькой кофейне нам повезло с единственным свободным столиком. Понимая, что упоминание Градовых вот-вот начнет вызывать у моей печальной спутницы истерику, я поспешила дать волю своему неистребимому любопытству:

– Ты обмолвилась о платьях твоей прабабушки.

– Да, сама воодушевила Аду на подвиг, – уныло подтвердила Сереброва. – Когда мы поженились, Коля получал мало. Я не смогла бы платить своему сокурснику копейки, поэтому и работаю домохозяйкой. А Градовы могут… Но не в том суть. Однажды нам пришлось занять у Володи с Адой энную сумму. Мы, вроде, все рассчитали. Но, сама понимаешь, берешь чужие, а отдаешь свои. В общем, отдавать оказалось нечем. Было стыдно и тяжело, особенно Коле. Он каждый день встречался с Володей. И потом, мужчины по-другому устроены. Для нас «нет» – это финиш, а для них – старт. Главное, знать, куда бежать. А тут и не придумаешь, везде тупики. Моя прабабушка в тридцатые годы была актрисой. Ее платья десятилетиями кочевали из шкафа в шкаф при переездах. Все такие красивые, необычные, что называется, в отличном состоянии. Материалы качественные были, нитки крепкие… И берегли их бабушка и мама изо всех сил. Я как-то показала свое богатство Аде. Она ахала, восхищалась. И, когда узнала о нашей неплатежеспособности, выручила: говорит, давай свою ветошь, и вы нам ничего не должны. Ветошью эти изысканные, честное слово, Лена, наряды не были, и меня сильно покоробил переход от восторга к пренебрежению. Стерпела. Возникло противное ощущение, будто я продаю святое. В войну бедствовали, но от платьев не избавились. Мама собиралась продавать их то киностудии, то театру, когда на мели были, но не смогла расстаться, как-то перебивались. С другой стороны, Коля очень переживал из-за этого долга, и мне так хотелось ему помочь. Я согласилась расстаться с вещами, и Ада с Володей забрали прабабушкин гардероб. Представляешь, я еще год мучилась их великодушием, потому что богаче мы не стали, и расплатиться все равно было бы нечем. А потом случайно узнала, что Ада все их загнала втридорога, заработав на моей ветоши гораздо больше, чем мы задолжали. Но на это плевать – распорядилась, будучи уже хозяйкой. Обидно другое – она нашла покупательниц и оговорила цену до того, как предложила мне расплатиться платьями. Я спросила у нее, какова их судьба. Она клятвенно меня заверила, что при ближайшем рассмотрении обнаружила расползшиеся от старости швы и прохудившуюся в разных местах ткань. Дескать, пришлось все выбросить, а долг они нам простили по убожеству нашему. У меня руки чесались ее ударить. Но что толку? У Коли со временем дела наладились не без Володиной помощи. Если рассматривать те платья, и как отдачу долга, и как взятку за удачное трудоустройство мужа, я оказалась в выигрыше. Ада же решила, что торговля одеждой – ее призвание.

– Сволочь твоя Ада, – вырвалось у меня.

– Не думай так, Лена! – горячо воскликнула Ирина. – А то тебе очень трудно будет с ней работать. Мы с Колей через это прошли. И пока внутренне не примирились с тем, что Градовы такие, какие есть, как большинство людей, страдали. Не надо было мне рассказывать про платья.

– Ирина, не переживай, я в курсе того, кем и как делаются состояния. Наоборот, спасибо за предупреждение, буду с этой милой четой осмотрительнее. А сволочизм – обычное человеческое качество, я согласна с твоим мнением о большинстве людей.

– Мы ведь тоже не ангелы, – признала Сереброва.

Я вновь согласилась. И предложила на этой ноте всеобщей кротости заставить себя сесть в машину Леши:

– Будем считать парня наказанием за грехи.

– Господи, а за какие грехи я потеряла Колю? – взвыла Ирина и заплакала.

Я и не пробовала отвечать на вопрос, заданный не мне.

2

Дальше все шло по накатанной. Я приготовила Ирине легкий швейцарский суп и греческий салат. Она пообещала съесть обед в ужин и попросила оставить ее одну. Владимир Петрович выслушал по телефону мой отчет. Если лаконичность – сестра таланта, то я продемонстрировала боссу собственную гениальность. Мне было неприятно с ним разговаривать. Он легко благословил меня на занятия переводом в домашних условиях. Я уже приноровилась читать в машине английские тексты и взбадривала себя безумной надеждой на то, что вскоре по описаниям станков мне удастся определить, какую продукцию собрался выпускать Градов на таинственном заводе. Леше было велено не мешать трепом моему высокоинтеллектуальному труду, и водитель заскрежетал зубами. Чувствовалось, что надолго его не хватит, вот-вот начнет выдавать пароли и явки. И тут меня бес попутал. Я назвала ему координаты снятой квартиры. Засело в голове, что туда пора наведаться, окопалось и принялось своевольничать. Прикусывать язык было поздно.

На Варшавке Леша начал еле слышно бубнить себе под нос. Я думала, у него начинается какой-нибудь острый психоз, но упрямо молчала. Наконец, парень выпалил:

– Я здесь часто бывал! Вижу же, дорога знакомая. Ну, точно, этот дом, этот подъезд, квартира сто двадцать два. А у вас какая, Елена Олеговна?

Я замерла – такая у меня и была. Скрывать это от Леши не имело смысла. За то, что я снизошла до членораздельной речи, пытанный безмолвием водитель расплатился сполна:

– Значит, вам Ада Леонидовна с жильем помогла? Круто. Года два назад она меня сюда раз в неделю стабильно гоняла – лекарства и продукты бабке доставлять. Наверное, родственнице. Не знаю, на кой старухе таблетки. У нее аппетит был, у-у-у. Я меньше ем. А потом все отменилось. Я подумал, умерла тетка от обжорства. Такие сумки копченой колбасы, масла, хрена и белого хлеба любого убьют.

– В старости мало радостей, – пробормотала я. – Одна из них – отсутствие диеты. Лично я рада за старушку. Надо же, сколько всего ей за жизнь не приелось. Мне уже легче голодать, чем решать, что бы пожевать без оскомины. Леша, я в квартире только приберусь и уеду ночевать к подруге. А потом мы с вами закинем сюда мои вещи, их мало. Утром возьмем оттуда, день они полежат в багажнике, а вечером привезем сюда. Так что мой переезд вас не напряжет, не задержит. А то, насколько я поняла, вы сутками за рулем.

– Сутками. И все равно это удача – бомбить не приходится, – не очень весело сказал он. – Первую половину дня на мужа работаешь, вторую – на жену.

– Слуга двух господ. Зато бомбить не надо. Ладно, пока, счастливец.

Попрощавшись с Лешей, я чуть ли не бегом кинулась к подъезду. Ада Леонидовна Градова в качестве кормилицы тетушки Ивана – такое нужно было пережить в тишине. Но, прежде чем уединиться, я позвонила в дверь Веры Сергеевны. Она быстро возникла на пороге – улыбчивая и готовая к общению. Я поняла, что мое бесшумное присутствие за стенкой все-таки предпочтительнее новых осмотров квартиры, неизвестно кем. Не мудрствуя лукаво, я спросила, опекала ли их соседку, с которой Вера Сергеевна по ее выражению «двадцать лет душа в душу», некто Ада Леонидовна.

– Адочка? – встрепенулась ревнительница замков и цепочек.

– Мы недавно с ней познакомились. Она передавала вам привет.

– Мило, очень мило, – несколько ошарашено пробормотала Вера Сергеевна. Но молниеносно решила, что заслуживает привета от Адочки, и уверенно продолжила: – Замечательная женщина. Красавица. А какой голос, ей бы в опере петь. Она так скрасила последние годы жизни Аллы Валерьяновны – деньги, продукты, хорошие врачи. Иван тогда совсем не навещал тетю. Мы знали, что у нее есть племянник, но, честно говоря, сомневались в реальности его существования. Знаете, Леночка, приватизированная квартира в Москве это то, что заставляет покоить старость одинокого владельца или владелицы. Тут трудный характер пожилого человека никого не смущает.

– «Мой дядя самых честных правил»…

– Да, «ничего нового под солнцем»…

Я бы не избежала соблазна еще немного поиграть в цитаты. Сказать: «Но и «ничто не вечно под луной», например. И выслушать ответ Веры Сергеевны. Однако она, машинально сравняв интеллектуальный счет – типичная москвичка, снова заговорила о покойной соседке:

– Мне кажется, Леночка, что Адочка тоже родственница Аллы Валерьяновны, только более дальняя, чем племянник. Конечно, ради квартиры старалась. Но ведь честно старалась. На тот свет свои четыре стены не возьмешь, кому-нибудь достанутся. Почему не ей, а Ивану? Наверное, Алла Валерьяновна перед смертью сказала, кому все завещала. Адочка обиделась, на похоронах ее не было. Зато объявился наследник. Не думала, что Адочка меня помнит. Мы с ней крайне редко виделись, в основном я ее знаю по рассказам Аллы Валерьяновны.

– Может, и она вас по ним же? – на всякий случай озаботилась правдоподобием я.

Напрасно старалась. Вера Сергеевна не обратила внимания на мои слова:

– А какие рассказы у старухи? Сколько ей чего когда от Адочки принесли. Избави Бог впасть в зависимость в преклонном возрасте.

Представить себе впавшую в зависимость от кого бы то ни было Веру Сергеевну мне не удалось. Зато ее умело выдрессированные домочадцы словно все еще стояли перед глазами. Особенно сын с роковым ртом и бесшабашным взглядом. Усилием воли я снова переключилась на его маму. У меня есть друг – добрый чудак, у которого очень горластые нервные родственники. Проругавшись с ними отрочество и юность, он прекратил сопротивление: с каждым торопится согласиться, ни на что не претендует, а после очередной обиды придумывает себе идеальных близких. К примеру, бабуля в сердцах наорала на него, единственного из семьи, кто к ней еще заглядывает после ее клятвы «отписать квартиру государству», и делится своими невеликими деньгами: «Голодом меня моришь, паразит! Зачем в прошлый раз сыр принес? Отравить хотел? Я его есть не стала, не надейся». Парень вернулся домой, глотнул водки и поведал мне по телефону про чудо у Сидоровых. Звучало примерно так:

– Чудо чудное, диво дивное, – басил папа. – Сидоров наследник вытер пол под роялем. Всего неделю просили его о таком одолжении, семь недолгих дней.

– Я думаю, – недоверчивым голосом предположила мама, – что теперь он станет делать это регулярно. И учтет, что бабушке не только наклоняться трудно, но и по стремянке лазать. Словом, надо бы навести порядок на полках стеллажей. И еще, – увлеклась она, – разложить кое-какие мелочи в кухонном шкафу.

Сидоров младший ничего не понимал. Он не вытирал пыль под роялем. Просто туда закатился его теннисный мяч. Ну, и пришлось по-пластунски за ним ползти. Бабушка его еще подбодрила, назвала смелым разведчиком.

Потом родители ушли в гости. А бабушка хитро так взглянула и пообещала:

– Не бойся, внук, распределение обязанностей будет честным.

И ловко зашвырнула под рояль пару его любимых фломастеров и теперь уже открыто положила рядом тряпку, метнула на стеллажи нужные папе журналы и рассыпала в кухонном шкафу мамину косметику».

Мы с другом делаем вид, будто он описывает собственное детство, из скромности изменив фамилию, а я верю и завидую.

Но речь не о нас. Мне почему-то казалось, что приемы дрессуры, которые задействовала Вера Сергеевна, были схожи с этими, выдуманными. Во всяком случае, послушания домашних она добивалась не поркой. Я подозревала соседей в убийстве коммерческого директора «Реванша», поэтому «опрометчиво набрасывала их психологические портреты, ничего общего с натурой не имеющие», по издевательскому выражению Измайлова.

Не знаю, как долго еще я предавалась бы этому напрасному занятию, стоя столбом посреди прихожей и тупо глядя в давно закрытую дверь. Но из тамбура донесся голос Веры Сергеевны – кто-то из семейства вернулся и сразу попал под контроль. Я очнулась. Сварила кофе и села переводить. Вскоре выяснилось, что в моей настоящей квартире слишком много отвлекающих факторов. И что комфорт и уют действительно мешают сосредоточиться. Потому что в съемной дыре то же количество английских слов превратилось в русские гораздо быстрее. Насколько я уразумела, Владимир Петрович Градов вознамерился штамповать какие-то сложные детали из особо прочной пластмассы. И оборудование, и сырье были импортными и стоили очень дорого. Под такие замыслы люди берут крупные кредиты в банках. Не важно, собирался ли Градов тайно воспользоваться счетом своего компаньона, Владислава Васильевича Берестова, или заложить его долю в совместном бизнесе, но обойтись только своими средствами было ему не под силу. «Интересно, смерть Николая Николаевича Сереброва облегчит или затруднит деяния этого авантюриста»? – уже в который раз спросила я себя.

Боясь снова навоображать лишнего, я резво подмела пол. Как обычно физические нагрузки вызвали во мне бурление идиотских затей. Сама от себя устаю: стоит пошевелиться хорошенько, и голод с сонливостью проходят, зато в голове начинается метеоритный дождь планов на ближайшее будущее. Обычно, подобно метеоритам, они и сгорают. Но не в этот раз. Я постучалась к Вере Сергеевне и попросила несколько рекламных газетенок. Она с видимым удовольствием мне их вынесла. После чего посетовала, что забыла купить соль. Я с видимым наслаждением презентовала ей найденную в ходе уборки кухни нераскрытую пачку. Установив в субботу, грубо пошатнув в воскресенье и вновь укрепив добрососедские отношения в среду, мы разошлись из общего коридорчика по домам.

Я внимательно просмотрела рубрики. Не скажу, что колонки «Учеба. Работа» поражали избыточной длиной, но были они везде. Больше всего на мой не слишком придирчивый взгляд Елене Емельяновой подходила деятельность расклейщицы объявлений или надомницы. Я добросовестно слазила в Интернет. Там выбор вакансий был побогаче, чем в печатных изданиях. Запретив себе мучиться вопросом, сколько владельцев компьютеров, вхожих в «паутину», желают мыть полы, ляпать на столбы листовки или изготавливать сувенирные свечи, позабыв все свои недавние мытарства, я взялась за телефон. И снова с головой окунулась в кошмар соискательства. Не давала себе выныривать, чтобы вдохнуть кислорода благоразумия, твердя: «Порядочной девушке нужно дотянуть до первой зарплаты». И задыхалась от злости.

Кто бы мог подумать, что найти работу, которая «не требует квалификации», так же тяжело, как и ту, которая требует. Размышления на тему работа ли ставит людям условия, работодатель ли, судьба ли, лень ли матушка, надолго меня не отвлекли. Я бесилась все сильнее. Всем, рвущимся в надомники, автоответчики подробно объясняли, как добраться до какого-нибудь ДК в субботу. Сбор везде начинался в одно и то же время, то есть оббежать пару точек в один день и осуществить право выбора не удалось бы. Я записала, куда податься желающим изготовлять пуговицы. Почему-то именно этого экзотического занятия попросила измученная техническим переводом душа. А, если серьезно, я просто-напросто не сумела вообразить, кому в век всепобеждающей штамповки понадобились кустарно сварганенные пуговицы.

С расклейкой свистопляска была еще та. Нигде для начала не давали более двухсот объявлений – дневная норма. И не платили за добросовестно прилепленную штуку больше рубля. Поэтому пришлось заметно укоротить список: если часа четыре клеить и три тратить на дорогу в фирму и обратно – сначала за листовками, потом за двумя сотнями рублей оплаты минус тридцать на метро, то овчинка не стоила выделки. Затем я отмела все варианты «куда пошлют». Деньги на проезд и клей обещали, но платили по семьдесят пять копеек за бумажку раз в неделю задним числом поздним вечером в помещениях школ у черта на куличках. И везде требовали стартовать не ранее десяти часов утра и не позднее двух дня, сразу после марш-броска отчитываться по телефону, диктуя названия «отработанных» улиц, номера домов и количество подъездов в каждом. Это было глупо. Дворники все равно соскребают зазывные листы с удручающей частотой. И по идее единственный шанс предоставить информацию трудящемуся населению – вывешивать ее, напечатанную крупными буквами, часов в шесть-семь вечера. Поскольку я искала приработок, мне оставалось лишь набрать по двести объявлений в нескольких местах и до упора заниматься ими в своем районе по субботам и воскресеньям.

Далее я бесплатно повеселила нуждавшихся в услугах расклейщиков людей наивным вопросом, заключаем ли мы трудовой договор на каждую партию рекламок.

– На двести-то листов? – спрашивали меня.

– Да хоть на два, – отвечала я.

Они клали трубки. Мне самой было неприятно мелочиться, но какое-то время я держалась. Только один стойкий юноша, отхохотавшись, сурово надоумил:

– Сначала наши контролеры проверят и не один раз, насколько честно вы работаете, а потом поговорим о бумагомарании из-за такой суммы.

У меня создалось впечатление, что люди заранее составляют липовые отчеты, берут у них листовки, выбрасывают в ближайший мусорный ящик, идут домой, и через энное количество часов являются за деньгами.

В результате я подрядилась взять двойное количество объявлений сразу на все выходные в агентстве по продаже недвижимости и в мастерской по ремонту компьютеров. И там, и там отвечавшие на звонки девушки долго пугливо ломались и с кем-то советовались, прежде чем согласились доверить мне, злонамеренной, по четыреста драгоценных бумажек вместо двухсот. Я укрепилась во мнении, что их обманывают напропалую. Хотя возле нашего подъезда этих рекламок десятки. Их беспрестанно снимают, но они появляются вновь. И газеты в почтовых ящиках оказываются ежедневно, и листовки. Народ трудится за никакие деньги, чтобы удержаться на плаву до своей удачи. Но все-таки Елене Емельяновой «засветили» восемьсот рублей к понедельнику плюс доход от пуговиц, и я охотно сменила тон: «Нет, в Москве с голоду не помрешь. Нужно только не лениться, не унывать и не сдаваться».

Не успела я допеть панегирик мегаполису, затрелил айфон. На часах было восемнадцать двадцать. Дисплей высвечивал имя – Ирина. «Поела она уже или не смогла себя заставить»? – забеспокоилась я и нажала кнопку.

– Лена, Леночка, – дрожащим голосом тихо запричитала Сереброва, – меня чуть не убили, я еле убежала.

– Где ты? – закричала я, понимая, что перепугалась за нее не по-служебному.

– У метро Пражская, – отчаянно частила Ирина. – Не знаю, как меня сюда занесло, я много раз переходила с ветки на ветку.

В моем некрепком сознании за секунду промелькнули все кадры нападений и преследований, а также крупные планы жертв до и после из детективов и боевиков. И сознание предпочло отключиться, как телевизор. Иначе я вспомнила бы, что нахожусь там, где неделю пролежал в коробке труп Николая Сереброва, и не предложила бы его вдове пробираться ко мне по адресу… Услышав его, Ирина в свою очередь повысила и истончила до визга голос:

– Бог мой, Леночка, как тебя занесло в эту проклятущую квартиру? Тоже разыграли? Но при чем тут ты? Беги оттуда без оглядки, прошу!

Я была потрясена и даже не ляпнула глупость, вроде: «Ты все знала»? А то обычно мои непосредственные реакции сильно меня подводят. Договорились, что я мчусь к ней, а она стоит возле дежурной по турникетам и не делает даже шага в сторону. Не смотрит по сторонам. И дышит через раз.

Так много прохожих на своем пути я еще никогда с ног не сшибала, хотя в спешке грешу этим регулярно. Потому что очень увлекаюсь процессом. Уж если бежать, так не до лавирования. Естественно, столько раз подряд нелестных эпитетов не слышала. По количеству задетых получила, как минимум. Измельчал народ. Ничего оригинального, одно матерное слово на всех, независимо от пола и возраста. А, что делать, филология нынче не в моде и, как всегда, не в чести. В мои школьные годы каждый десятый еще мог сказать нечто незабываемое. А в мамины – каждый третий.

Беготня слегка вправила мне мозги. Заметив не потерявшую своей выходной осанки, бледную Ирину, раньше сказали бы, как мел, но он по сравнению с ней казался желтушным, я резко затормозила, юркнула в сторонку и набрала служебный номер полковника Измайлова. Скороговоркой сообщила о нападении и о том, что приближаюсь к страдалице в квадрате.

– Дуры бабы, дуры, – не сдержался корректный Виктор Николаевич.

Я не стала выяснять, нас с Серебровой он имел в виду или просто размялся в характеристиках. Взмолилась:

– Вик, куда нам деваться? Я не могу ее ни к себе отвезти, ни к Ивану.

– А почему бы и не к Ивану? – подозрительно бодро и с надеждой на чудо в голосе спросил Измайлов.

– Это неэтично. И, знаешь, еще случится что-нибудь мистическое – привидения явятся, звуки раздадутся…

– Хватит, – зарычал убойщик. – Погуляйте немного, успокойтесь обе, восприми четко, обе, и отправляйтесь к Серебровой. Никого не бойтесь. А потом к ней заглянет Балков. Предлог – задать вопрос-другой о муже. Расскажите ему про покушение. Вот тут, даже если на нее привидение набросилось, пусть расскажет. Сергей вынесет все. И ты, детка, сразу отправляйся домой. Тебя незаметно проводит Воробьев. А я встречу.

– Вик, мне ничего не угрожает.

– Молчать, детка. К Серебровой шагом марш.

– Хам, – огрызнулась я, правда, Измайлов уже положил трубку.

Я торопливо убрала в сумку айфон и направилась к Ирине, которая смотрела в одну точку перед собой, будто действительно выполняла наш уговор. А что? Общеизвестно же: не хочешь, чтобы тебя заметили, спрячь, прежде всего, глаза.