Текст книги "Одно к одному. Полина и Измайлов"

– Разумеется, нет, – отозвался Вик. – Я мужчина организованный. Пришел домой – тряпки в стиральную машину, стекляшки в посудомоечную, а сам за пылесос. Для наведения порядка понадобился всего час. Кстати, детка, пятно от отбивной с наволочки когда-нибудь сойдет? Или лучше выбросить ее?

Все-таки я не ошиблась: хорошее постельное белье было слабостью мужественного полковника. Пришлось расщедриться на совет:

– Ты смочи проблемное место жидкостью для мытья посуды, она неплохо выводит жир.

Измайлов рассыпался в восторженных благодарностях. Странно это. Цитируешь ли философов, сама ли неслабо рассуждаешь, блещешь ли общей эрудицией – никто никогда в глаза умной не назовет. Но стоит научить хранить свеклу зимой на балконе или избавляться от грязи, как сразу слышишь о себе массу приятностей.

– Ты чаем занимаешься? – вопросил Вик. – А то я уже заканчиваю.

Он был доволен собой, а я им. Мне не хотелось баловаться уборкой, на ночь глядя, хватило вчерашней поздней готовки. Возясь у плиты, я пыталась придумать, как повежливей отказаться от собственной выпечки, чтобы не голодать завтра. Мороженого-то я навернула от души.

Вечер нашими совместными стараниями получился радостным и нежным. Вик, правда, поохал по поводу низкой эффективности жидкости для мытья посуды, «не взявшей» проклятое пятно. Но я не поленилась сгонять за своей. Моя «взяла» легко, и полковник поклялся ей в верности до гроба. Я развеселилась и напрочь забыла о бывшем муже, Михаиле и Геннадии. И до утра витала бы в причудливо раскрашенных воображением облаках, не потревожь Виктора Николаевича Борис Юрьев. Позвонил ближе к полуночи и пятнадцать минут что-то увлеченно орал в трубку.

– Талантливый парень, светлая голова, – с искренним восхищением прокомментировал это безобразие Вик.

– А нельзя было состыковаться завтра в управлении? – сердито спросила я.

– Завтра в шесть утра у него дело за городом. Он поделился кое-какими соображениями и получил добро на разведку. Не злись, детка.

– Если твой любимче додумался искать ключи в роще, то он опоздал, – ляпнула я, забыв, что сыскарей больше не волнует смерть Лени Садовникова.

– Какие ключи? В какой роще? – мгновенно насторожился полковник. – Что ты снова затеяла?

– Ну, напал без объявления войны. Я просто переиначила анекдот. Знаешь его?

– Нет. Но, по-моему, не смешной.

Я почувствовала себя крайне одинокой. Только сегодня утром сама выбиралась за город на разведку, и никто меня не напутствовал. Более того, поделиться впечатлениями от вылазки с самым близким мужчиной не могу. Он не станет расхваливать моих дарований, а отругает, на чем свет стоит. Где справедливость? Длинный-предлинный день. Я с пяти часов на ногах, между прочим, и еще не в обмороке. Наоборот, взбодрилась после душа и на многое способна. Тоже некому оценить выносливость. Зато полковник после стадии возбуждения во время разговора с гениальным Юрьевым явно намеревался показать мне стадию торможения во всей красе, то есть попросту заснуть. Не выйдет, милый. Я свою долю внимания выцарапаю. Я быстро сварила крепкий кофе, бухнула чашку на стол перед вздрогнувшим Виком и весело сказала:

– Раз уж Юрьев заставил тебя приступить к работе, имей в виду, вчера ограбили дачу Садовниковых.

– Кто? – встрепенулся Измайлов, как обычный любопытный смертный.

– Местные менты, детально изучившие интерьер, разумеется.

Полковник зарычал.

– Тихо, тихо, я помню, что погоны есть замена ангельских крыльев. Тогда картины спер убийца Леонида.

– Опять фантазируешь, – мягко упрекнул Вик.

Лицо у него при этом сделалось такое, будто перед мысленным взором маячил Боря Юрьев, фантазирующий строго в интересах следствия. Меня потянуло сказать что-нибудь хорошее про Сергея Балкова, но как-то не по теме прозвучало бы. И я поведала об ошибках охранников. Помолчала минуту и упрямо добавила:

– Только Балков способен выколотить из этой компании сторожей правду.

– Откуда сведения? – тяжело прищурился Измайлов.

– Ленке звонила, – соврала я и не смогла остановиться. – Представляешь, Вик, старший охранник, как его, Геннадий, провозился с отравленными рядовыми и даже дом вечером не обошел. Только утром обнаружил, что картины исчезли. Причем всего две картины из кабинета Лени.

– А почему они? – мрачно полюбопытствовал Вик.

Однажды в студенческую пору Настасья меня огорошила: «Поля, я случайно провалилась в предназначенную для другого энергетическую яму. Или вознеслась на чужую энергетическую высоту». Я решила, что подруга либо перезубрила латынь, либо втюрилась в самого жестокого преподавателя. Оказалось, она начала бесперебойно, будто под чью-то диктовку, выдавать стихи. Да преотличные. Но чем больше я их расхваливала и поздравляла ее со счастливо обнаружившимся талантом, тем чаще Настена плакала. «Это мука мученическая, – кричала она. – Я вскакиваю по ночам и записываю нечто, раздирающее меня изнутри. Я хватаюсь за карандаш вместо ложки, когда обедаю. А стоит напору немного ослабеть, едва не чокаюсь, заменяя одни слова другими, более точными или красивыми, в общем, подходящими. И никакими усилиями воли не удается кошмар пресечь. Кажется, если не запишешь сию секунду – в метро, на улице, на занятиях – умрешь. Я пробовала глушить чистый спирт. Еще хуже, полчаса дрыхнешь, четыре-пять подряд строчишь». Прекратилось все так же неожиданно, как и возникло. Настасья отоспалась, отъелась и более даже бытовым рифмоплетством не грешила. Но я запомнила тогдашнее ее лицо, гримасу человека, делающего что-то через и не могу, и не хочу, но с горящими непонятным воодушевлением глазами. Измайлов выглядел похоже. Он не мог и не хотел уже слышать о семействе Садовниковых, но спрашивал об ограблении коттеджа почти жадно.

– Ты творческая личность, близко знакомая с вдохновением, – сообщила я ему.

– Не подлизывайся, для нормального человека это не комплимент, а порицание за психическую неустойчивость, – отрезал Вик. И исполненным усталой нелюбви к собственной потребности выяснять обстоятельства любого преступления тоном спросил: – Так почему только две картины из кабинета? Самые ценные?

– Нет, не самые. Нет! – заорала я. – Вторые сутки голову ломаю. И, знаешь, милый, кажется, поняла. Вор был только в кабинете! Расположения других комнат не представляет, что в них есть, не ведает, поэтому рисковать не решился.

– Поленька, детка, – вкрадчиво забубнил гений сыска, – ты арифметику в школе проходила? Сегодня Самошев обошел дом, сегодня Елена Садовникова сообщила тебе о краже, а головушку свою м-м нестандартную ты утруждаешь вторые сутки. Что бы это значило?

«Попалась», – подумала я. И завопила еще пронзительней:

– Вик, милый, моя учительница истории говаривала: «Кто прошел, а кто и мимо». Ты же сам постоянно высмеиваешь мою страсть к преувеличениям. Но мне чудится, будто Садовникова и убили, и ограбили давным-давно.

– Пожалуйста, не кричи, – поморщился полковник. – Сейчас соседи в стенку замолотят, а завтра будут болтать, что я садист. Там что, коридорная система?

– В смысле?

– Один коридор, куда выходят все двери и лестницы? Как можно увидеть только одно помещение?

– Опять в десятку, Вик! Извини, я в курсе, что ты мудр до неприличия, но всякий раз поражаюсь этой твоей способности схватывать самую суть.

– Я начинаю бояться, детка. Обычно ты меня захваливаешь, не щадя моей природной скромности, когда наворотишь что-нибудь особенно беспримерное.

– Ложь! – запротестовала я. – Никогда не скупилась на добрые слова. Но если тебе так будет спокойнее, ты не безнадежен в смысле сообразительности.

Я посмотрела на него и взяла на полтона ниже. Мой домашний змей удовлетворенно ухмыльнулся. Не соседей он щадил. Просто не доверял экзальтации собеседников. Поскольку мой восторженный ор сделал свое дело – отвлек въедливого мента от несовпадения сроков ограбления и моих мучительных раздумий о нем, я дала отдых голосовым связкам и заговорила почти шепотом:

– Дача Садовниковых, конечно, не гостиница. И у того же кабинета два смежных помещения – курительная и бильярдная. Правда, когда хозяев нет, внутренние двери заперты. Если зайти с центрального входа, неизбежно подробно ознакомишься с холлом, большой гостиной и бильярдной, пока попадешь в кабинет. И мельком увидишь из гостиной столовую справа. А вот если проникнешь в коттедж с заднего хода, то пройдешь по коридору сразу в кабинет – он крайний.

– Еще раз, пожалуйста.

– С удовольствием, сколько угодно, ты только вникни. Входишь в просторный круглый холл. Из него направо и налево идут два широких коридора, наверх – две лестницы. Из холла хорошо видны с одной стороны гостиная, с другой столовая. Там арки, а не двери, понимаешь?

– Вполне.

– Замечательно, милый. Гостиная и столовая примерно одинаковых размеров. Из зала опять же через арку видно бильярдную, смежную с кабинетом. Курительная разумно отделена от гостиной дверью, и через нее тоже можно попасть в кабинет.

– Хорошо. Что за столовой?

«А зачем тебе? Это же противоположное кабинету крыло дома», – едва не брякнула я. Но уважила дотошность профессионала:

– Кухня. Кладовки. Прачечная. Сушильня. Гладильня. Ванная. Туалет.

– Странно. В перечень настойчиво просится задняя дверь, – классически почесал переносицу полковник.

– Тебе, милый, очки положены, как особо умному. Архитектор был с тобой полностью согласен. Но сам коттедж стоит так, что со стороны хозблока до соседского забора всего метра три, а со стороны кабинета гораздо больше. И Леня попросил перенести запасной выход в другой конец. Получается, этот каприз стоил ему жизни.

– Не торопись, – предостерег Вик. – Иначе я стану обсуждать с тобой газетные новости. А лучше спать уложу.

– Вот-вот, как только интеллект устает, сразу любимую женщину отправляют спать.

– У меня ничего не устало, – угрожающе бросил полковник.

– Ты про карающую длань?

– Не нарывайся, детка. Насколько я сориентировался, из холла две лестницы ведут на второй этаж в спальни. И два коридора. Один, чтобы прислуга попадала в кухню-гладильню, минуя гостиную и столовую. Второй ведет только в кабинет и к черному ходу. Или еще куда-то?

– Вик, ты действительно молодчина. Коридор упирается в заднюю дверь, и выйти в него можно только из холла и кабинета. Бывало, в гостиной и столовой гости, а хозяина, якобы, нет дома – так ему хочется поработать с контрактами и договорами, не отвлекаясь светским мероприятием. Должен же быть путь к труду, чтобы тусовка не помешала. И Леня приезжал в коттедж, заходил со стороны садика с яблонями, запирался в кабинете.

Вик, милый мой, хороший, добрый, мудрый, неужели не очевидно, что вором был убийца? Он прошел через рощу невидимкой для поселка, Леня открыл ему калитку, ввел в кабинет. Тот сделал свое черное дело и тем же путем выбрался.

– Ты в своем уме? – пытливо поинтересовался Измайлов. – Только не говори, что в трансе переселилась в убийцу, я этих штучек не терплю, сама знаешь. Как он убил? Связал, влил в рот водку, сделал укол, дождался конца, развязал и ушел? Наши эксперты утверждают, что даже при слабом сопротивлении жертва за такое время должна была получить ссадины на местах соприкосновения кожи с веревками или хоть пару синяков, пока ее грубо и торопливо связывали. Опять же, не смей и предполагать, будто Садовников был извращенцем и сам попросил себя связать. Повадились в кино выдумывать причины преступлений – одна грязнее другой, когда и убитый, и убийца стоят друг друга.

– Ты же не смотришь сериалов, – поразилась его осведомленности я. – Или вы там у себя в управлении вместо расследований днем от телевизора не отрываетесь?

– Мы там с народом общаемся, – довел до моего сведения полковник. – Ты, детка, не юли. Ответь, сделай одолжение, почему убийца ушел без картин в первый визит. В кабинете-то он был точно. Нервы сдали? У чудовища, которое связало, влило, вкололо и любовалось агонией Садовникова?

– Наверняка были причины, – огрызнулась я и беспомощно шмыгнула носом.

– Ты не потрудилась предположить, что вор как раз из своих, – ковал горячее железо Измайлов. – Он вырезал два лучших в кабинете, но не самых дорогих во всем доме полотна, чтобы добиться такой реакции, какую ты и дала – чужак, нигде кроме кабинета не бывал. А в особняки вроде этого чужие вообще вхожи? Подумай.

– А у Садовникова и ему подобных свои вообще есть? – продолжала вяло отбиваться я.

Меня сильно раздражали собственные пылающие уши, но прекратить эту пытку я не могла. И вдруг Виктор Николаевич надо мной сжалился. Погладил по коленке, обвел взглядом стены комнаты и нарочито равнодушно спросил:

– Поленька, а что ты скажешь о других картинах в кабинете?

– Они подешевле, Вик, – приободрилась я, хотя, возможно, не поняла намека с коленкой. – Но на обывательский вкус поярче, покрасивее, что ли. Только Леня любил всем объяснять, мол две эти «невзрачные» и есть настоящая живопись, за такие любые деньги отдашь, потому что душу переворачивают – думаешь обо всем сразу и чувствуешь все сразу, глядя на них.

– Интересно, – буркнул Измайлов.

– Правда?

– Вру.

Михаил давеча зло вопросил, зачем люди увешивают дома дорогущими картинами и провоцируют ворье. Вик подобных вопросов не задавал никогда. Догадывался, что некоторые предпочитают жить в роскоши, а не ходить раз в неделю любоваться ею в своей банковской ячейке. Я не успела отвлечься общими рассуждениями от собственного фиаско. Вик заглянул мне в глаза, ощутимо сжал плечи и серьезно спросил:

– Поленька, не ты ли похитила живописные полотна, чтобы снова привлечь внимание к смерти своего приятеля?

Я застыла, даже выбиваться не стала. Не только Геннадия, Ленку и Михаила можно было подозревать, но и меня? Не слабо, полковник!

– Почему ты это говоришь, милый?

Мне хотелось зловеще прошипеть свой вопрос, но я его отрывисто пролаяла.

– Очень уж дерзок вор, – подавив то ли ухмылку, то ли зевок, объяснил профи.

– Думаешь, кто-то из близких? – рано обрадовалась намеку на наше единомыслие я.

– Все так подумают. И кто-то из близких должен это понимать. Двойная дерзость. Есть там отчаянные твоего типа?

– Вик, хватит издеваться. Ты гениальный сыщик, поупражняйся в логике. Кто мог? Лена с Геной ради страховки? Банальная инсценировка?

– Ты точно сериалов насмотрелась, бедняжка, – вздохнул полковник.

– Один Гена? Или два других охранника обеспечили себя на всю оставшуюся жизнь?

– И фантастики начиталась, – простонал Измайлов. – Детка, украденное надо сбыть, что дилетанту почти невозможно.

Тут я снова ошиблась по дурости. Вместо того, чтобы дать ему поучительствовать, перебила и зачастила:

– Погоди, Вик, дальше я сама. Значит, либо некто должен был красть определенные картины, что подразумевает заказ. Тогда вор и заказчик – разные люди. Либо у вырезавшего картины из рам типа был покупатель именно живописи. Либо он крал ради своего удовольствия, не собираясь продавать. Но почему все-таки эти две? Второй день свихиваюсь…

– Да ты не свихиваешься, ты уже свихнулась. Во всяком случае, пробалтываешься неудержимо. Сделала круг и вернулась к собственной заморочке.

– Какой?

– Выбору картин. И на сей раз ты меня не проведешь, хоть перебуди криком весь подъезд. Почему, с сегодняшнего утра считая, у тебя упорно получается двое суток?

– Оговорилась, опять оговорилась. Потому что зациклилась на цифре два.

– Где ты была? Чем занималась? Обходила антикварные магазины в поисках похищенного? Глупо. Приобретала оружие для мести? С тебя станется. Следила за Садовниковой, за Геннадием? – наседал цепкий ментяра, пусть теперь он и полицейский.

– Вик, у Леонида пропали ключи от калитки, ведущей с участка в рощу, и задней двери коттеджа, – выпалила я.

И малодушно приготовилась демонстрировать носовой платок Ленки. Закладывать, так всех. И недобросовестно отработавшего с ключами Бориса Юрьева, и вдову, не слишком убедившую меня историей о якобы подаренном Лене на удачу кусочке батиста. Но повезло. Полковник настолько беспокоился обо мне, что пропустил последнюю фразу мимо ушей и упорно добивался своего:

– Поленька, ты не ответила. Чем сегодня занималась?

– И не отвечу, – взвилась я. – Ну, втемяшилось мне в башку, будто я два дня маюсь. Каким тоном ты спрашиваешь! Я тебе не подследственная и не поднадзорная, вот!

– Ты мне любимая, я переживаю, – буркнул он.

Забыв про все военные хитрости, я повисла на шее Измайлова, проревелась и в свою очередь призналась ему в любви, причем весьма цветисто. А утром обнаружила, что он не приковал меня наручниками к кровати. Ограничился посланием: «Детка, не заигрывайся. А лучше вообще не играй в детектив. Сонно целую, В».

– Мог бы и не напоминать, что я мешаю ему отсыпаться, – проворчала я.

Перечитала записку и испытала искреннее желание последовать указаниям старшего товарища. Но белый день на то и дается людям, чтобы забывать ночные страхи и игнорировать полезные советы.

Глава девятая

Сначала позвонила Настасья и бессердечно на меня набросилась:

– Нет у тебя совести, Поля. Вроде добрая баба, а такое себе позволяешь! Скоро я с тобой разговаривать перестану, чтобы не расстраиваться! Мало того, что меня совсем забросила. Это преступление против дружбы. Но где элементарное человеческое участие к другим?

– Спроси еще, где помимо совести ум и честь, – миролюбиво предложила варианты на выбор я. – Что там у тебя звуковым фоном гремит? Скальпели и зажимы? Так приперло поругаться, что из операционной не успела выйти? Если ты выпускаешь пар во благо пациентов, то я из уважения к труду хирурга выдюжу, валяй дальше.

– Не отшутишься, Поля, – отказалась ото всех возможных компромиссов сразу неукротимая Анастасия Павловна. – Гремит у нас тут в ординаторской посуда – чай, кофе пьем после обхода. А ты тунеядствуешь и в ус не дуешь.

– В какой ус, Настя? Я только что побрилась.

– Не смешно!

– Слушай, я уже объясняла, главный редактор отправил меня на пару недель в творческий отпуск, дабы обмозговала новую рубрику, набросала план, а на самом деле напридумывала тем и нарыла материала на полгода вперед. Он его спрячет в сейф и придумает для меня новую пытку. Я всем, кроме тебя, сказала, будто уезжаю к черту на кулички, и отключила мобильную связь…

– А сейчас жалеешь, что и мне не наврала.

– Сие легло бы лишним грехом на душу – ты и у черта на куличках достанешь. Из-за чего столь суровый выговор, гроза полей и огородов?

– Попросту говоря, пугало? – окончательно взбесилась Настасья.

Грубо и глупо у меня получилось. Я говорила о тщетности ее угроз, а не о внешнем виде. Но лучшая подруга действительно была вне себя. В других состояниях она давно не обращает внимания на мои ляпы.

– Насть, ты ровно настолько пугало, насколько я ворона. Не придирайся к словам, выкладывай, что стряслось.

– Ленку ограбили! – выкрикнула Настасья. – Могла бы хоть позванивать ей из сострадания.

У меня возникло ощущение, что мой желудок – лифт, сорвавшийся с тросов, вся я в него поместилась и падаю.

– Тебя это не волнует, Поля?

– Дай разбиться насмерть в собственном нутре, Настя.

– Не поняла, – наконец обрела нормальный тон взвинченная докторица.

Наверное, слово нутро оказывает на медиков успокаивающее действие. Я честно описала свои ощущения. Настасья сказала, что с ампутированным желудком можно жить долго и счастливо. Я поблагодарила и вежливо-превежливо отказалась от такой помощи. Спросила:

– Городскую квартиру обчистили?

– Нет, коттедж. Увели два подлинника из кабинета, ублюдки. Бедная Ленка. Картины были Ленькины любимые. Помнишь те, мрачные, на которых какие-то грязные стены и дождь в сумерках? Ну, почему на Ленку все валится? Кому мед ложкой, а кому деготь бочкой.

– Повтори, пожалуйста, последнюю фразу. Ты так мило поиграла словами.

– А ты так неисправимо ожесточилась! – воскликнула Настасья. – Веселишься, когда у человека очередная беда.

Как я любила ее в тот момент. За то, что она искренно переживала за Ленку и требовала сопереживания от меня. За то, что дала мне возможность испытать облегчение. Мне казалось, что если я сама знаю о пропаже картин, то и все знают. Следовательно, Настена яростно сообщала о новом ограблении. А проникновение злоумышленников в городскую квартиру Садовниковых могло меня и в дурдом переместить. Я кое-как собрала себя в кучу, выразила все, что полагается, и поклялась сопутствовать Настасье, собравшейся утешать Ленку. Даже не заявила: «Нужны ей наши утешения, как мертвому припарка». Потому что вдруг испугалась этого сравнения. Геннадий Самошев почему-то очень беспокоился за жизнь своей овдовевшей хозяйки.

Возникшее чувство тревоги усилил новый телефонный зов. Я через силу подошла к аппарату. Кому же охота неприятностей? А сегодняшний день, похоже, только их и сулил. Глуховатый басок Михаила был немногим спокойнее, чем контральто Настасьи, которое иногда непостижимо превращается в визг. Он пригласил меня скататься в коттедж к Геннадию.

– Из петли вынимать? Сгрызло раскаяние? – оживилась я.

– Полина! – торжественно произнес Михаил.

Я отстранила трубку от уха и выжидающе на нее посмотрела. Как ни странно, она не превратилась в букет. А должна была после такого «Полина».

– Полина! – еще раз воззвал страж тела с тем же, впрочем, результатом на предмет трубки. – Я горжусь своим предложением Генке с тобой скооперироваться. Он до сих пор меня за это упрекает. Но останься ты вне нашей компании, давно посадила бы парня за решетку.

– Один с утра запретил играть, вторая выругала за черствость, а ты обвинил в злокозненности, – посетовала я. – Вот и изобрази жажду жизни после такого начала.

– Насыщенно существуешь, – притворно позавидовал Михаил. – Может, причина в тебе?

«Педагог выискался, – подумала я. – Очевидно же, что причина в Измайлове, Настасье и в нем. Валит с больной головы на здоровую». Тут меня одолело сомнение насчет здоровой головы, и я сразу согласилась на автомобильную прогулку.

– Подробности в машине, – пообещал Михаил. – Увидимся, где всегда? Или подать карету к подъезду?

Когда-то я попросила останавливаться чуть в стороне от дома, чтобы случайно не травмировать психику ревнивого полковника Измайлова. Все-таки мой бывший муж не «Жигули» за мной посылает.

– Я пройдусь двадцать метров. А то еще и беспринципной обзовешь.

– Тебя обзывай, не обзывай…

– Хорошо, что ты это понимаешь.

Михаил произвел странный звук горлом и быстро сказал:

– До скорой встречи.

Далее случилось невероятное. Раздался еще один телефонный звонок, и Виктор Николаевич сурово спросил, что я вчера молола про ограбление дачи Садовниковых.

– Только без эмоций, детка. Твои соображения.

Я нагло повторила профессионалу все, будто полночи не выслушивала его опровержений. Не выдержала, полюбопытствовала:

– Убойщик, а убойщик, откуда вдруг такой интерес к моим бредням о краже произведений искусства?

– Да странно как-то. Не под шумок и суматоху грабили. И еще я никак не разберу, что тебя цепляет в этом деле. Очень прошу, не глупи. Ты на грани того, чтобы действовать. Давай поговорим обо всем вечером. Обещаю вернуться пораньше. Надеюсь на вкусный ужин.

Отбой, Вик просто занимался профилактикой моих гипотетических преступлений, а не смотрел на смерть Лени под другим углом. Хитер, даже заинтересованность ограблением изобразил. Я кисло согласилась на неизбежные вечерние нравоучения. Подумала, что несправедливо еще и классно приготовленной еды от меня требовать. И понеслась к Михаилу глупить. Надо же было успеть наворотить то, за что потом не стыдно получать нагоняй от полковника.

Встретились. Лучше бы у меня в тот день телефон не работал. Когда он на самом деле однажды отключился, а айфон был мной забыт в редакции, я чуть не умерла от тоски. Множество людей собиралось связаться со мной в первой половине дня, я расчувствовалась, приготовилась к дружескому трепу в режиме нон-стоп и несколько часов слушала тишину. Занятие богоугодное, подтверждаю. Но очень уж нервы напрягает. Пока я сообразила снять трубку и, не услышав гудка, начала проявлять инициативу, три четверти нужных поездов ушло, кое-какие в нежелательном направлении. Но до сих пор, вспоминая мороку наших приключений с Геннадием и Михаилом, я благословляю все вовремя забастовавшие средства связи.

Посулы стража тела оказались пустыми – никакими подробностями он меня не снабдил. Признал, что Самошев звонил ему в состоянии опасного бешенства и требовал незамедлительно прибыть с пистолетом. Я вспомнила, как Вик допытывался, не покупала ли я оружие. Чутье полковника не сбоило – вокруг вот-вот могли разлетаться шальные пули. «Одна надежда, – загадала я, – что Михаил прихватил меня вместо пистолета, а не вместе с ним». Вслух же сказала:

– У твоего Гены бешенство хроническое. Во всяком случае, мне он в ином виде еще не показывался.

– Так при каких обстоятельствах вы познакомились! – напомнил верный друг Самошева. – Ты, извини, тоже на маньячку сильно смахиваешь.

Я согласно кивнула. Дорогой молчали. Беседа «за жизнь» не клеилась, сплетничать об эксе мы себе никогда не позволяли, о смерти Леонида Александровича Садовникова и, прав Вик, какой-то запоздалой краже его картин ничего нового сообщить друг другу не могли, а старое уже обсудили. Снова ссориться не хотелось.

– Тихая ты сегодня, – подытожил Михаил.

– Я от кабацкой еды всегда такая. Думаешь в радость два дня жесткой диеты после?

– Значит, я отвык от тебя.

– Пора бы уже.

– Теперь не получится.

Я не стала уточнять, что он имел в виду. Хотя видела – ждет вопроса. Через минуту Михаил взглянул на меня благодарно.

Кстати о диете. Настасья не так давно привязывалась:

– Поль, что ты делаешь, когда хочешь есть? Только не ври, будто не знакома с чувством голода.

– Выискиваю кулинарные рецепты и переписываю от руки. Причем самые заковыристые и вредные для фигуры, – призналась я. – У меня две толстенных тетради с такими гастрономическими изысками. Но не вздумай просить, не дам.

Настена решила, что хохмлю. Пришлось посоветовать класть в чай лимон – отбивает голодные ощущения. А ведь насчет рецептов – чистейшая правда. «Добавлю в заветные списки тот сливочный соус с зашкаливающей калорийностью, когда вернемся, – подумала я. – И зачем вчера напоролоась после мороженого Марсельского торта? Не смогла отказать Измайлову в удовольствии послушать твое чавканье, теперь терпи. Господи, почему всегда так жрать хочется, когда скучно». Шутки шутками, но я стесняюсь говорить Вику нет, когда он предлагает совместную объедаловку. Ему нравится есть дома в моей компании, как любому, кому редко это удается. Не секрет, что мужья образцовых домохозяек предпочитают общепит. Измайлов свято верит в байку, будто я худая от природы и хохочет над моими угрозами не пролезть в дверь после ужина. Наивный, дай я себе волю…

– Полина, приехали, – предупредил Михаил, вероятно, сомневаясь в моей способности самостоятельно отличить движение от покоя. – Легко с тобой. Уходишь в себя, и натужно развлекать не обязательно.

Через десять минут я забыла о еде надолго. Потный всклокоченный Самошев ждал нас в плетеном кресле на лужайке. Создавалось впечатление, что у человека от какого-то потрясения отказали ноги. Он не вскочил, завидев нас, а наоборот съежился на своем довольно неудобном сиденье и вжался в него, дескать, никому не удастся выковырнуть меня отсюда, даже вам. У Михаила достало воспитанности поздороваться. Я же молча замерла напротив Самошева с гримасой крайней озадаченности на лице, словно главный охранник коттеджа развлекал нас живыми картинами. Мама осталась бы мною недовольна, особенно в свете приличного поведения Михаила. Она и так любит повторять, что я с детства была не слишком восприимчива к достойным примерам и, слава Богу, Сева пошел в отца. Мысль о бывшем благоверном потянула за собой другую: «Самошева необходимо показать Илонову, пока не пропал горе-сторож. И себя заодно. И вообще всем нам пора сдаваться психиатрам. Кроме Измайлова». Рассуждала я правильно, ибо Геннадий без предисловий спросил Михаила:

– Пистолет нашел? Полину зачем притащил?

– Остынь, – призвал его друг.

– Я убью этого гада, – не внял Геннадий. – Я вышибу ему мозги. Я его голыми руками на куски порву.

– Кого вы собрались фрагментировать? – спросила я.

Но испытанный прием вклиниться в монолог и назвать вещи своими, только непривычными именами не сработал. Даже Михаил, который вроде пребывал в разуме, укорил меня:

– Нашла время умничать, ему сейчас любое слово в тягость.

«Кажется, вообще напрасно я нашла на вас время, – выступила моя трусость. – Как бы этот натренированный войной парень не принялся восстанавливать навыки стрельбы, используя меня в качестве мишени. Вот ответит сам себе, зачем Михаил притащил Полину, поблагодарит товарища и займется». На случай, если Самошев не сообразит, на что я годна, у меня хватило выдержки ему не подсказывать. Кроме того, еще не было ясно, вооружен ли Михаил.

– Геннадий, кто вас все-таки так раззадорил? – рискнула заговорить я, и сама поразилась своему мужеству.

– Кривцов, – клацнул зубами старший охранник и длинно заматерился.

Михаил поддержал его лишь одним словом, но таким, что даже Гена остановился. И поведал затаившей дух и покрасневшей публике о своих злоключениях.

То есть стартовал он удачно. Кто-то из опаздывавших на похороны Садовникова видел его, потерянно слонявшимся возле кладбищенских ворот. Конечно, это не снимало с Самошева подозрений в сговоре, организации и прочих мерзостях, но и не давало повода правоохранителям торопливо изолировать его от общества. Чем и воспользовался не худший представитель этого самого общества по фамилии Кривцов. Возненавидевший Самошева коммерческий директор отважно явился в сторожку и при «подчиненных дебилоидах», как приласкал своих ребят Геннадий, сказал, что «отчетливо представляет себе технику совершения очередного преступления, его мотивы и последствия». После чего заунывно пообещал:

– Я выведу тебя на чистую воду, подлый прелюбодей, убийца и вор, чтобы утопить в ней. Хотя место твое не в чистой воде, а в вонючем болоте.

– Так и выразился? – не поверила я.

– Дословно, – подтвердил Геннадий.

Я вспомнила, как Кривцов водил меня к пальме, которую они с Леней притащили с помойки и выходили для украшения своего первого приличного офиса, и поверила. Но эти выверты можно было стерпеть, ибо Самошев еще с поры прежних нападок Кривцова планомерно внушал себе, что коммерческий директор просто спятил. Однако тот открытым текстом опять же при проштрафившихся охранниках обвинил Ленку в подстрекательстве. Якобы она соблазнила Самошева, чтобы избавиться от мужа, унаследовать его состояние, а потом, что называется, губа засвистела, и парочка решила провернуть аферу со страховкой.