Текст книги "Одно к одному. Полина и Измайлов"

До собственного подъезда оставалось несколько мелких, моя мама называет их японскими, шагов, когда я вновь сникла. Посыл ребят Измайлова к Кривцову выглядел бы эффектно, но ведь неизбежно признание в том, как я сама туда попала. И не выдумаешь ничего, ибо гарантий молчания Ярослава Васильевича относительно компании и способа проникновения в частные владения не было. А с Золяевой сыщики вовсе и не ошиблись. Взяли бланк клиники с подписью доктора, предъявили ей. Лечили, Ираида Андреевна, Садовникова Леонида Александровича? Лечила. Анонимно? Да. Мог такой сорваться и выпить водки? Любой зависимый в соответствующих обстоятельствах мог. А покончить с собой таким способом? Не любой, но мог. Никаких претензий ни к полиции, ни к медикам. Меня подвел переизбыток информации. Сыщики не разговорили тетю Машу, они ничего не знали о взаимоотношениях хрупкой уборщицы и босса Садовникова. И, если бы я не услышала от нее о существовании доктора женского пола, которую привозили в офис, вряд ли позволила бы полковнику убедить себя в том, что Леня выбрал для решающего этапа лечения нарколога даму. Сопротивлялась ведь – противоречит его принципам, не тот стиль. И сдалась, рассудив, что стерва попалась слишком обходительная, и требовать от запойного пьяницы строгого следования принципам нелепо. А могла бы настаивать. Тогда, глядишь, мудрый Вик и приказал бы своим предъявить Золяевой фотографию Садовникова.

«Нормально мыслишь, Полина, – похвалила я себя. – Оказывается, ты виновата в идиотизме их поверхностного расследования. Продолжай, они поблагодарят тебя, когда понадобится коза отпущения. И все-таки, что я узрела у Кривцова, где? И почему всплыло это в памяти именно в связи с обновлением обстоятельств? Нет, не помню. Стала рассеянной до безобразия».

Нападки уже не на сыщиков, а на себя, безответно-беззащитную, продолжались, пока я пыталась заняться журналистикой, а после провала попытки разбирала в шкафу вещи сына. В итоге, сидя на полу меж холмиков футболок и пуловеров, я честно признала поражение. Золяева и Алексеев были мне не по зубам.

– И все они разбиваются на пары, – уже сонно ворчала я, сгребая подлежащие стирке теплые вещички Севки. – Садовникова – Самошев, Золяева – Алексеев. Знаю! Надо найти партнершу Кривцова, она и окажется убийцей. Нет, лучше назначу Ярослава Васильевича геем, как предлагал Геннадий. И тогда его партнер убил Леню из ревности.

Никому не желаю засыпать с такими мыслями. Ох, какая мура всю ночь снится.

Если кто-нибудь решил, что утром я начала стирать куртки и шарфы, значит, мы не знакомы. До полудня я провела за компьютером и много чего для главного редактора наскребла и едко прокомментировала. Выпустив пар и слегка очистив таким образом запылившуюся на тропах войны за справедливость совесть, я встретила Золяеву возле клиники, поздоровалась и сказала:

– Ираида Андреевна, иногда я читаю или смотрю по телевизору детективы. И неизбежно бешусь, когда действующее лицо дебильно сообщает убийце, что он убийца, грозит разоблачением, а потом, умирая от рук проинформированного преступника, вроде как удивляется.

– Полина, это не в духе дебилов, скорее шизофреников, – серьезно надоумила меня Золяева.

Она была по-вчерашнему свежа, мила, аккуратна, бесцветна и невозмутима. Я слегка, а, возможно, и более растрепана, в желтой куртке поверх рыжей майки, с неуправляемой мимикой и очень взвинчена.

– Это к тому, что по моему глубочайшему убеждению Леонида Александровича Садовникова убили, причем не без вашей помощи. В последнем я убеждена не глубоко, то есть вовсе не убеждена, но кое-какие обстоятельства вынуждают меня подозревать вас. Вы вправе решить, что перед вами шизофреничка. Я сама часто нехорошо думаю про свою голову. И, тем не менее, объясните, почему вы не сказали мне о предоставленной вам господином Алексеевым халтуре? Отчитываться не обязаны? Но Ленька мертв, а его жена Ленка медленно сходит с ума от горя. Недавно предложила мне спалить дачу, где произошла трагедия. Но вернемся к халтуре.

– Какой именно? – спокойно поинтересовалась Золяева, глазом не моргнув при упоминании Ленки и дачи.

– О выведении Садовникова из запоя в офисе. Настоящего, а не подставного. Или вы не в курсе того, что господин Алексеев был его первым заместителем? И вообще, у вас есть длинное темное пальто и шляпа с полями?

– Тормозить совсем не умеете, Полина? Или не хотите? Тогда это клиника. Или притворяетесь? Тогда – подлость. Я предпочла бы первый случай. Постоянно бьетесь об углы, вам больно. Вы мне еще давеча понравились – ни камней за пазухой, ни кукишей в карманах. И мертвые друзья вам остаются друзьями. И перед мертвыми есть обязательства.

– Вы мне тоже очень понравились. Поэтому я топчусь тут без полиции. Но это не ответ.

– Пойдемте ко мне, – улыбнулась Золяева. – Я близко живу, двести метров наискосок отсюда. Обязуюсь оформить ваше убийство не как самоубийство, но пофантазировать достойным вас образом.

– Я ведь пойду, Ираида Андреевна.

– Давайте обойдемся без отчества, не напоминайте мне о возрасте.

– Давайте, я сегодня сговорчивая.

Измайлов часто повторяет, что легче самому меня убить, чем томительно ждать, когда это сделает кто-нибудь другой. А последнее время повадился прибавлять: «И любой суд присяжных, послушав о тебе, его оправдает, детка». Он не понимает, что бывают ситуации, когда я ничего не могу с собой поделать. Служивый есть служивый. Психиатр Золяева в отличие от него сразу разобралась в моих проблемах с торможением. Вот и теперь я не видела другого способа разобраться в истории с двойником Лени и подметной справкой. «В конце концов ее нападение на меня с ножом послужит лучшим доказательством вины», – подумала я, убеждая себя в том, что шучу. А вслух сказала:

– В гости, так в гости. Я, между прочим, прихватила коробку конфет.

– А я, между прочим, не открыла вчера бутылку хорошего вина, хотя и собиралась.

Золяева просто подхватила меня под руку, и мы зашагали дворами к новому дому с дорогими, но, как вскоре выяснилось, тесными квартирами. По-моему, там санузлы казались просторнее комнат. Впечатление усиливало то, что «пастельная» Ираида в интерьере предпочитала буйство красок и массивную мебель.

– У меня наоборот, – честно ляпнула я, – в квартире светленько-бледненько, зато на себе – сломанный светофор, когда все три фонаря горят.

– Единство противоположностей, – по обыкновению разоряя прическу, закивала Золяева.

– И борьба, – напомнила я.

– Точно, единство и борьба. С борьбой, пожалуйста, ко мне в клинику. Ты красное или белое предпочитаешь?

– Красное сухое, от него не толстеют. Говорят, даже жиры разлагает. За счет кислоты, да? А куда тогда деваются его семьдесят две калории в ста граммах?

– Представления не имею.

– Слушай, Ираида, ты туда снотворного не подсыпала? Яда какого-нибудь? Я расскажу тебе, как умер Садовников, сразу оценишь мой героизм – пить с тобой. Кстати, что чувствует нарколог, открывая бутылку?

– Желание расслабиться, – коротко рассмеялась Золяева.

– Надо же, совсем как хирург.

– Располагайся, героиня. И сама достань из бара и откупорь, что понравится. Хотя ты можешь догадываться о наличие здесь другого бара с неотравленным спиртным. Или думать, что я приняла противоядие, прежде чем пьянствовать с тобой.

– Да ну тебя. Привыкла со своими маниакально-депрессивными общаться. А я только маниакальная.

– Я вижу.

Хиханьки да хаханьки. Боялась ли я Золяеву? Чуть-чуть. Уж очень правильно преступно действовала: заманила к себе, напоила, того и гляди подоспеет Алексеев с орудием убийства. Любопытно, каким? Она обещала подключить фантазию. Свою или его?

Через пару часов Ираида мне скажет:

– Боялась ли я тебя? Чуть-чуть. Уж очень правильно действовала с точки зрения полицейского агента: пошла в гости, не отказалась от угощения, того и гляди подоспеет спецназ с автоматами.

Но перед тем нам предстояло много чего друг другу поведать. Для разгона я выложила ей все про смерть Лени и кражу картин. Последнее сгоряча, каюсь, а первое ей наверняка в деталях описали ребята Измайлова.

– Скажи, Ираида, можно так убить?

– Исключено.

– Неужели признаешься, что все ваши вливания – надувательство?

– Полина, не один человек так рассуждал. Некоторых не успели спасти.

– Тогда, почему исключено?

– Потому что насильно «влить» человека нельзя.

– А обманом?

– Как ты себе это представляешь?

– Никак. Разве что сначала отравить водкой, а потом под видом неотложной помощи и «влить», и сердечное ввести.

– Нет, не то. Тебе краткий курс лекций по медицине прочесть?

Я вспомнила регулярную санпросветработу Настасьи и с ужасом отказалась. Кроме того, обосновать свое «не то» она наверняка могла мастерски, а мне и проверить ее слова было не у кого.

– Ладно, теперь моя очередь, – постановила хозяйка, задумчиво глядя сквозь алую жидкость в бокале на сияющую хрустальную люстру.

Она вообще больше любовалась вином, чем отхлебывала. Я на всякий случай тоже. Нажимала в основном на свои безопасные конфеты, смутно догадываясь, что для сжигания такого количества жиров придется бежать за вагоном метро, стараясь не отставать. Наконец, Золяева начала рассказывать. И тогда я сразу потеряла четыре способности – есть, пить, говорить и соображать.

Еще пять лет назад господин Алексеев являлся законным супругом Ираиды. Они расстались из-за его желчного характера. Придирался к жене по поводу и без. Случайно встретившись нынешним февралем, отставные голубки вновь ощутили юные порывы и начали встречаться. Алексеев склонял Ираиду к венчанию, она сомневалась то ли в нем, то ли в себе, но не исключала возможности.

Садовникова Алексеев с ней консультировал, но заочно. Живописал художества босса, просил советов. А однажды, когда перед международным телефонным разговором понадобилось срочно привести Леню в чувство и восстановить не просто его речевые способности, но английские, позвонил и попросил приехать. Ираида была занята и послала вместо себя остро нуждавшуюся в деньгах коллегу. Та заставила Садовникова вспомнить не только деловой английский, но и бытовой немецкий, прервала запой, получила отличный гонорар и, довольная, забыла о рядовом эпизоде из практики.

Когда в клинику к Ираиде явился Леонид Александрович Садовников, она сразу вспомнила про хозяина фирмы, с которым мучился любимый Алексеев. И убеждала пациента в радостях трезвости с особым рвением. Потому что дальше терпеть отключки первого лица и неожиданные просветления, во время которых он норовил наломать дров на год вперед, ее бывшему и, вероятно, будущему не слишком здоровому мужу было трудно. Чуть позже Алексеев сообщил ей, что шеф в кои-то веки в завязке, и Ираида осчастливила его сообщением о проведенном «вливании». Ей показалось, что любимый недостаточно обрадовался. Во всяком случае, он проворчал:

– Ну, теперь начнется. Все-таки удобнее плавать в одном водоеме с бревном, чем с крокодилом.

А буквально через неделю нагрянула полиция. Частная клиника – не место для скандалов. Ираида старалась исчерпывающе отвечать на вопросы убойщиков, чтобы поскорее оставили в покое. И они не обманули ожиданий. Алексеев со своей стороны поставлял сведения, ничуть не противоречащие полицейским, поэтому до нашей с ней встречи Золяева и думать не думала о Садовникове.

– Извини, а каких-то сомнений, ну, там, чего-то не договорила, он чего-то не понял, не было? – завредничала я. – Он ведь должен был тебе позвонить, если почувствовал непреодолимую тягу к водке. И вдруг рискнул выпить, даже не попытавшись получить психологическую помощь.

– Полина, я слишком давно работаю психиатром. Для Садовникова я сделала все. А рискнуть может каждый больной, – не обиделась она. И так же ровно спросила: – Ты представляешь, в каком смятении я вчера после встречи с тобой пребывала?

Назвать ту реакцию этим словом я не решилась бы. Очень захотелось увидеть в исполнении доктора Золяевой несколько этюдов – буйство, ярость, еще что-нибудь сильное.

– Наверное, сразу все рассказала Алексееву? Легче стало?

– Ничего я ему, разумеется, не рассказывала, – продолжала поражать меня Ираида. – Никогда никого не волную, пока сама не справлюсь с эмоциями.

– Мне бы твои способности, – позавидовала я. И дальновидно поддержала: – Не волнуй его историей со лже-Садовниковым. Сами попробуем разобраться, а потом подключим остальных. Только я уж снова разбережу тебе душу, прости великодушно. Справляйся с эмоциями оптом, чего дробиться. У тебя есть враги? Ты можешь вдолбить мне не краткий, а полный курс своих медицинских лекций, я все равно буду уверена, что Леонид умер не своей смертью. Исходя из этого, получается, подставного Садовникова не зря послали именно к тебе. Я-то грешным делом подумала, что ты выводила его из запоя в офисе. Тогда хоть какая-то логика есть. А если не ты… Назови причину слету. Не размышляй, так вернее. Выкладывай первое, что в голову взбредет. Да не мне тебя учить.

– Кто-то из бывших пациентов, – приняла правила игры Ираида. – Мог сам лечиться несколько лет назад, а когда назрела необходимость спасать родственника или знакомого, рекомендовал меня.

– То есть ничего личного, кроме благодарности. Точно знал, куда и к кому посылать. Отлично, шанс есть. Вдруг кто-нибудь из излеченных тобой больных был как-то связан с Леней? Это уже не зацепка, а крюк.

– Полина, пациентов сотни, не просеешь, – плеснула водицы в мой костер Золяева.

– Тогда пусть в твою светлую голову взбредет еще одно объяснение выбора.

– Фамилия моя, – невозмутимо предположила Ираида.

– Необычная, спору нет. Полагаешь, врезалась в память мистеру икс?

– Нет, она плохо запоминается. Но в ней, Полина, история российской медицины. Мой прадед лечил царей, дед был великим хирургом, отец – известный профессор, сейчас заботится о здоровье американской нации. Здесь у папы клинику отобрали, продали, а только кафедра его не устраивает.

– Здорово! Значит, ты потомственный врач? Мне кто-то говорил, что медицинские династии не составляют более двух поколений – страшное занятие, врагу не пожелаешь, не то что, скажем, любимому внуку или внучке. И хлебнула же ты, бедная, прелестей сравнений с именитыми предками. Одни восхищались: «Вся в папу», другие нудили: «На детях гениев природа отдыхает»?

– Ты тоже через это прошла? – чуть встрепенулась Золяева.

– У меня папа чемпион одной породы, мама – другой, а я – дворняга, их родословные на меня не распространяются.

– Ты микс, как сейчас выражаются, – утешила меня Золяева.

– Звучит. Но я и к двортерьерам хорошо отношусь.

– Правильно делаешь.

Она автоматически, словно на приеме, укрепляла мой позитивный психологический настрой, и в иной ситуации я сказала бы ей, что это не обязательно. Но тут было не до игры в проницательность.

– Ираида, вариант со славной фамилией еще хуже, чем с пациентами. Царскую челядь можно не рассматривать за давностью лет, а вот сортировку недовольных результатами лечения дедушкиных и папиных хроников я не потяну.

– Умеешь ты рассмешить, – печально признала Ираида.

Меня это не напрягло. Я поймала себя на том, что слишком быстро и легко привыкаю к ее манере выражать бурные чувства.

– Полина, есть еще третья причина. Нескольких пациентов наркоманов мне спасти не удалось. За каждым врачом – свое кладбище.

– Ираида, я не хочу, чтобы ты расстраивалась. Не хочу сама ассоциироваться у тебя с чем-то неприятным, например, с порывом откровенности, за который ты потом будешь себя ругать. Не вернуться ли нам назад, пока не поздно? Интересно, кто попался в капкан твоей фамилии? Понимала ведь сволочь неведомого пола, насколько авторитетна семья, насколько прочна твоя репутация, и размечталась, что все это поработает на нее, когда будут выяснять обстоятельства смерти Садовникова. Одно но. Если бы тогда ты поехала в офис к Садовникову, а не послала коллегу? То есть преступник не знал о твоих отношениях с Алексеевым и о его теснейшем сотрудничестве с Леней. Таких, вероятно, еще больше, чем пациентов.

– Полина, я профессионал. Да, кого-то не получилось спасти, но я сделала все, что должна была. Поэтому неприятных ассоциаций с тобой не будет. Кстати, твое нежелание, чтобы они возникали, приятно. Но мне необходимо, чтобы ты учла все. Прости, я не верю, будто описанным тобой способом можно убить. И механизма не представляю. Это чудовищно. Но, если вдруг кто-то сумел, смог… Понимаешь, ко мне обращаются люди – способные, амбициозные, заводные – в молодости их бывает слишком много. Потом постепенно – разочарование за разочарованием – приходит понимание того, что от них вообще ничего в жизни не зависит. Что они такие же, как все. Нет, бездарнее и хуже очень и очень многих. Ну, раз у них ничего не получается. Их становится слишком мало. И они доводят процесс до логического конца – пьют или колются, чтобы поскорее совсем исчезнуть. Мне невыносимо представить себе, что кто-то посмел прервать жизнь Садовникова в тот момент, когда страдалец решился вернуться в нее из добровольной смерти. Нет, не оттуда. Весь кошмар запойного существования в отсутствии и жизни, и смерти. Равное количество мужества требуется и на то, чтобы жить, и на то, чтобы умереть. Твой Леонид выбрал жизнь, а его… Это преступление преступлений.

Я почему-то вскочила с громадного бирюзового дивана, встала на вытяжку и, плохо слыша себя, попросила:

– Дай пожать твою руку.

Золяева оторопела, смущенно прошептала: «Какой же ты еще ребенок», и протянула объект пожатия. Я с чувством его стиснула, потрясла, жахнула бокал вина и плюхнулась в не успевшую расправиться вмятину. Молчать было невмоготу, и я завелась:

– Ираида, я завидую твоим пациентам. Если бы ты лечила Леню! Знаешь, у меня есть приятельница, крепко пьющая от невезухи. Однажды решила бросать, как водится, постепенно. Приняла банку пива, губа засвистела. В доме ни капли спиртного, ни копейки денег, зато есть паспорт и золотые серьги в ушах. Собралась в ломбард. А потом села и подумала: «Господи, что я делаю? Месяц жрать было нечего, не заложила, перетерпела. Босоножки единственные порвались, не заложила, проходила месяц в осенних туфлях. А из-за выпивки разбежалась»! Говорит, молилась, слезами заливалась, заставляла себя мыть в квартире пол, потом каталась по нему с воем. Ты права, как в аду протянулось часа четыре. И вдруг на пике страданий ей стало хорошо-прехорошо. На следующий день она выдала мне фантастическую фразу: «Эта борьба с собой была моим самым значимым, сильным и ярким жизненным впечатлением за последние пять лет».

– Важно, что она себя победила, – пробормотала Золяева. – Но, черт возьми, я не могу помочь тебе восстановить справедливость. Ничего нет отвратительнее бессилия.

– Ты красивый, цельный, умный, талантливый, сильный и добрый человек, – вырвалось у меня.

– Спасибо, Полина, – чисто засмеялась Золяева. – Но не торопись с выводами,

– Уничтожу всякого, кто пытался тебя подставить, если действительно пытался, – горячо заверила я.

И посмотрела на бутылку, много ли приняла, чтобы так раздухариться. Оказалось, первый бокал был единственным. Я выпила его залпом, а Ираида свое вино лишь пригубила. Ну и ну, как старомодно мы пообщались – мало горючего, много огня. Памятуя о смене фазы возбуждения фазой торможения, и не желая терпеть вялость в компании Ираиды, я засобиралась домой. Мы обменялись телефонами, я дала ей адрес. По Золяевой было видно, что она и позвонит, и навестит.

Дорогой я представила себе, как отреагировали бы на эти сцены убойщики. Добродушный Сергей Балков усмехнулся бы: «Дуры бабы». Желчный Борис Юрьев заявил бы, что мы бессовестно морочили друг друга. Прикинув реакцию Виктора Николаевича Измайлова, я, совсем как Золяева, помотала головой, отгоняя кошмар, и принялась читать рекламные слоганы.

Вкус к анализу восстановился во мне только после трех чашек кофе в квартире полковника. На своей территории я почему-то пребывала в ступоре и со смутным ожиданием гадостей неотрывно смотрела на телефон. Пришлось передислоцироваться к любимому.

Первое из осознанного мной было малоприятным: лучше бы лишиться упомянутого вкуса к анализу навсегда. Мало мне необходимости защищать Ленку, не поймешь от кого и от чего, я еще и на таинственных врагов Ираиды замахнулась. Причем, не имея ни малейшего представления о происходящем. Нет, я не усомнилась в правдивости Золяевой. Но все, все повторялось. То же ощущение, что и при злоключениях с Михаилом и Геннадием Самошевым – придумать такое способен ум изощренный, гениальный и с целью, которой даже огромные деньги Садовникова быть не могли. И не такие капиталы проще доставали. Ираиду я сразу попыталась вписать в круг своих, подумав: «Настасье с ней будет легко и интересно». Причиной некоторой моей досады был господин Алексеев. Почему он хотя бы не притворился довольным, услышав о прорыве Садовникова назад в трезвость? «А почему ты поначалу не обрадовалась выходу экса из запоя? – спросила я себя. – Вспомни, до каких мыслей опустилась: „Сейчас он примет душ, побреется и, словно ничего не случилось, словно никого не мучил, поедет в ресторан ужинать“. Получается, именно то, что Алексеев не притворился – показатель его безгрешности».

Мне предстояло все-таки подсобрать кое-какие, а, вернее, любые сведения о нем за спиной Ираиды. «Простите, доктор, – мысленно повинилась я, – но вы бражничали не с ангелом. После того, как я поверила вам, у меня только ваш бывший супруг на подозрении и остался». Потому что мог воспользоваться профессиональной информацией, полученной от Ираиды для самых злодейских целей. Я упрямо «ставила» на пьющего преступника, а ведь достаточно было близко ознакомиться с этой пагубой на чужом примере. О том, что настоящий Садовников тоже где-то влился, я старалась не думать. Высказанная в порядке бреда идея, будто его сначала напоили, а после ввели лекарство пролонгированного действия, ждала рассмотрения. Впрочем, был еще и Кривцов, явно чем-то насоливший Алексееву и излечившийся от алкоголизма, то есть обладающий с моей точки зрения более надежным личным опытом. Что же попалось мне на глаза в доме коммерческого директора? Что?! Я уже тогда его подозревала, следовательно, какой-нибудь штуки, связанной с Садовниковым, не забыла бы. А была ли эта штука? «Ну, не звук же, не запах», – подсказала я себе.

И тут физически ощутила, что сухое красное вино справилось с сытными жирами шоколада. И, если я немедленно не подкреплюсь, то отправлюсь вслед за Леней, не успев представить Ираиду Настасье. «Ты еще нужна человечеству, Полина», – внушала я себе, исследуя холодильник Вика, который сама уже запамятовала, когда пополняла. Не обнаружив ничего вкусного, я снова отправилась к себе есть ржаной хлеб с липовым медом. Поразмыслив, решила, что могу полакомиться сложным бутербродом – хлеб, сливочное масло, мед, банан, грецкие орехи. Я норовила намазать на кусок побольше, покрыть потолще, посыпать погуще, бормоча: «И будет у меня сегодня углеводный день». При столь щедром оформлении главное успеть впиться в сооружение зубами прежде, чем с него начнет стекать дар трудолюбивых пчел. Дальнейший процесс поедания легко регулировать, откусывая с разных сторон вкруговую. И только я открыла пошире рот, как зазвонил телефон. Чертыхнувшись от перспективы есть бутерброд ложкой, я положила его на тарелку, сняла трубку и услышала унылый голос экса:

– Поля, завтра в пять вечера я вливаюсь.

– Дозрел до заветного?

– Да. Только никому не говори.

– Помню, помню о твоих подлых конкурентах и морально неустойчивых партнерах. Могила.

Меня передернуло от собственной бестактности.

– Продолжаешь запугивать примером Леонида? – справедливо рассердился бывший благоверный.

– Прости, я без задней мысли. Вообще без мысли, так вернее. Удачи! Потом позвони, ладно? Если понадоблюсь, приеду. Ни пуха, ни пера.

– К черту. Правда, приедешь?

– Если понадоблюсь.

Я вернулась в кухню и поняла, что мне расхотелось жевать. Голод донимал, но двигать челюстью стало лень. Надо же, всегда полагала, что у человека обе челюсти подвижные, а Настасья сказала, что только нижняя. Я выпила сока и с горя позвонила Вику в управление, презрев договоренность беспокоить его на службе только в самых крайних случаях. Сообразив, что я не при смерти, он рыкнул:

– Занят. Совещание.

– Так поздно? Совсем ты не щадишь ни себя, ни других, милый. Я ложусь спать. Спокойной ночи.

– Не понял, – обалдел полковник.

Тупица. Неужели не ясно – устала, собираюсь отдохнуть. Когда на следующий день Измайлов сообщил мне, что на часах было шестнадцать двадцать, я сначала не поверила. А потом хлопнула себя по лбу:

– Так вот почему я проснулась в три часа утра!