Текст книги "И приходит ночь"

2

Пока они ждали встречи с королевой, нервы Рен напряглись, а сердце стучало в такт тиканью часов. С отвесных каменных стен Северной Башни свисали сотни часов. Резные и расписные часы с кукушкой, часы на стеклянной мозаике, часы с качающимися маятниками и часы с вращающимися шестернями, часы в стеклянных корпусах и часы из металла. Слишком много часов, чтобы человек мог оставаться в здравом уме. Говорили, что Изабель поручила слугам окружить себя вещами, которые не сбиваются с ритма, вещами, которые легко исправлялись в отличие от государств.

Зал в Северной Башне был пуст, если не считать Рен и Уну. Ребристые своды обрамляли потолок, как корсет, а над ними возвышались витражные панели, заключенные в свинцовые рамы. Рен ненавидела это место. Его гулкая необъятность, пыль, кружащаяся в рассеянном свете и выглядящая как призраки в самых темных уголках. В зале не было ничего, кроме книг, икон и удушающего мрака присутствия ее тети. Единственным ярким и живым существом здесь была Уна, освещенная разноцветным солнечным светом, струившимся сквозь стекло.

В любой другой день у Рен могло бы перехватить дыхание от того, как легко здесь можно увековечить память Уны, еще одной королевы-воительницы, из витражного стекла. Красивой и свирепой. Но сегодня эта мысль наполнила ее страхом, а не трепетом. Она могла думать только о том, что Уна была частью этого места, а она нет.

– Ты пялишься, – заметила Уна.

– Просто думала, есть ли у тебя какой-то грандиозный план, как вытащить нас обеих из этой ситуации невредимыми. – Ее слова прозвучали с большей надеждой и жалостью, чем Рен хотелось.

Взгляд Уны, которым она одарила ее, был твердым, как камень.

– Я попробую.

Хотя слово «попробую» было совсем не обнадеживающим, о большем Рен не могла попросить.

Какофония звуков разорвала тишину, когда все часы пробили десять. Когда звон самых больших часов эхом разнесся по коридору и завибрировал в черепе Рен, на пороге лестничной клетки материализовалась служанка Изабель.

– Ее величество готова принять вас.

Они последовали за кружевным шлейфом юбки служанки вверх по винтовой лестнице и вошли в каменный холл. В одном конце маячили массивные двери с вырезанной королевской печатью: полная луна в обрамлении растущего и убывающего полумесяца. Одного этого символа было достаточно, чтобы сердце Рен пропустило удар.

«Дыши, – напомнила себе она, сжав руки, чтобы разогнать кровь по онемевшим пальцам. – Дыши».

Она все еще не собралась с духом, когда Уна распахнула дверь в кабинет королевы. Холодный воздух ворвался в холл и тяжело опустился на плечи Рен. Пятью неуверенными шагами она пересекла коридор и вошла в комнату, где за письменным столом из красного дерева сидела королева средних лет. Строгая и властная, как вырезанная из камня икона, Изабель не соизволила поднять голову, когда Рен заняла место рядом с Уной.

Рен никогда не переставала поражаться красоте королевы, слишком резкой, чтобы смотреть прямо на нее. Никто бы не догадался, что они родственники, и это вполне устраивало Изабель. Королевская кровь Рен была эффективно разбавлена генами ее отца в виде каштановых волос и карих глаз. В то время как Изабель была истинной Сазерленд: бледная кожа, волосы цвета летнего вина, глаза, сверкающие, как кварц. Миф гласил, что кровь данийских королев текла в их вены прямо из вен Богини. Рен верила в это. Столь же прекрасная и сдержанная, как луна, Изабель не могла быть ничем иным, кроме как Богиней, ставшей смертной.

Она читала блокнот, который Уна забрала у мальчика. Во время возвращения в Нокейн Рен так много раз размышляла над ним, постоянно думала о Байерсе. Это делало его отсутствие – и ее ошибку – более реальным. Она не могла потерять кого-то еще. И Дану не мог позволить себе потерять еще больше солдат. В последние годы войны вооруженные силы были практически уничтожены. Остались только самые зеленые, самые молодые новобранцы – и такие, как Уна, которые в восемнадцать лет уже были героями войны.

Если разразится новая война, что произойдет с остальными?

Изабель изучала имена, как будто с каждым из них было что-то не так, чтобы добавить их к ее тщательно подсчитанной шкале. Королева правила холодным, безличным порядком, бесконечным потоком бумаг, отчетов и писаных законов. После того как она подписала перемирие, она закрыла королевский дворец и уединилась в Северной Башне. Она возвышалась над смогом и нищетой Нокейна – над жизнями людей, которым поклялась служить. Ее противники называли ее Бумажной королевой, слишком озлобленной, чтобы иметь дело с кем-либо кроме как в письменной форме.

Для страны Изабель была своего рода посмешищем. Ошибкой. В конце концов, это было неотъемлемое право данийских королев – вернуть землю, украденную Весрией.

Триста лет назад весрианские захватчики, окутанные черным дымом и несущие знамя своего бога смерти, ворвались на земли около реки Мури. Этот народ, стремясь угодить богу, построил империю на завоеваниях. Во время смены фазы луны они захватили Дану. Разрушили храмы Богини, выгнали королевскую семью из дворца. Оккупация продолжалась почти десять лет, а потом королева Мэйв собрала армию и прогнала весрианцев обратно за горы.

«Что бы с вами ни сделали, – провозгласила она по указу самой Богини, – пусть это будет возвращено трижды». Кровь за кровь, скорбь за скорбь. Она сожгла все весрианские святыни. Запретила их язык. Заставила всех в пределах недавно установленных границ Дану принять ее веру или подвергнуться казни.

Хотя с тех пор война то и дело опустошала их народы, Весрия все еще занимала четверть того, что когда-то было землями Дану. Парламент, опасаясь за истощающуюся казну страны и снижение рождаемости, вынудил Изабель выступить посредником в заключении перемирия в прошлом году. Но народные настроения утверждали, что она была слабой королевой, готовой бросить свою землю и изгнать поколения дану-весрианцев, которые заслуживали возвращения домой. Если это убережет от того, чтобы ее запомнили как неудачницу, Изабель никогда не успокоится, пока не совершит тройную месть.

– Рен, – сухо поздоровалась Изабель, а затем мягко добавила: – Уна.

Сколько раз Рен мечтала услышать от Изабель такую же интонацию в свой адрес? Теперь она уже машинально проглатывала зависть. Что бы она ни сделала, это не заслужило бы привязанности тети. Изабель любила Уну за преданность и безжалостность примерно так же сильно, как ненавидела Рен за то, что она была клеймом на линии Сазерлендов. Когда-то Рен мечтала увидеть в ней мать, которой у нее никогда не было. Но она больше не была такой наивной. Теперь одобрение Изабель имело значение только в той мере, в какой оно гарантировало безопасность ее положения.

Это не означало, что непринятие все еще не причиняло боли.

– Значит, вы позволили мальчишке сбежать. – Голос Изабель был дрожащим и мягким, как перезвон ветра. Рен пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать каждое слово.

Уна приложила кулак к сердцу в мрачном приветствии.

– Это была моя вина, ваше величество. Я недооценила нашу цель.

Рен сохраняла невозмутимое выражение лица, даже когда ее колени угрожали подогнуться. Уна действительно сказала, что попытается помочь, но лжи от нее она не ожидала. Рен попыталась поймать взгляд Уны, но та превратилась в неподвижное воплощение покорности, даже несмотря на то что ее челюсть была вызывающе сжата.

– Итак, вы внесли правку в свой отчет. Как странно, что он снял наручники, вывел из строя двух моих бойцов и избежал захвата, и все это со сломанной рукой.

– Как я и сказала. Я просчиталась.

– Я никогда не видела, чтобы вы ошиблись в расчетах, когда дело доходит до такой легкой цели. Кроме того, ваша репутация опережает вас. Ваши люди уважают вас за приверженность справедливости. И правде. – Изабель одарила ее ледяным взглядом. – Где же они ошиблись? Вы лжете или некомпетентны?

Уна сжала руки в кулаки – единственный видимый признак ее гнева.

– Признаюсь, я больше, чем кто-либо другой, потрясена, узнав, что тоже допускаю ошибки.

– Я рискнула, позволив вам подняться так высоко в юном возрасте. Похоже, я тоже допустила ошибку.

Уна вздрогнула. Первая трещина в ее решимости.

– Будет обидно понизить вас в звании, поскольку в остальном вы подавали такие надежды, – продолжила давить Изабель. – Вы уверены, что не перепутали детали?

– Я…

– Я сняла с него оковы, ваше величество, – вмешалась Рен. – Я исцелила его.

Со смесью облегчения и раздражения Уна резко выдохнула. Несмотря на охвативший ее ужас, Рен не сожалела о своем вмешательстве. Это правда, что она не могла позволить себе еще одну ошибку. Но она также не могла позволить Уне пожертвовать своей карьерой.

Взгляд Изабель упал на Рен, как гильотина.

– Почему?

– Потому что так было правильно.

– Понятно. – Изабель открыла ящик стола и пробежала пальцами по перистым верхушкам папок. Леденящее спокойствие ее голоса делало ожидание невыносимым. – Ты должна радоваться, что Богиня благословила тебя и наделила таким сильным даром.

Иногда Рен могла убедить себя, что в голосе тети слышалась зависть, когда она говорила о магии. Сегодня она сосредоточилась только на том, чтобы подавить гнев и свое мнение. Богиня не имела никакого отношения к ее мастерству. В отличие от жестокого режима матери Элоизы…

– Спасибо, ваше величество. Я в самом деле этому рада.

Изабель бросила папку на стол и начала читать:

– Постоянные проявления импульсивности и неуважения на уроках. Религиозный скептицизм, неподходящий для того, кто воспитан Орденом Девы. Надеюсь, мне не нужно напоминать о том, что случилось в последний раз, когда твоя жалость была неуместна. Это будет твой третий проступок.

– Этого больше не повторится.

– Боюсь, я больше не верю в это. – Изабель прищурила глаза. – Эти похищения являются очевидной провокацией войны, и у нас нет союзников. Когда я собираю силы, чтобы нанести ответный удар, мне нужна Гвардия в лучшем виде. Ты всего лишь обуза. Ты потеряла ценную информацию и подвергла опасности жизни людей. Может, в тебе и течет кровь моей сестры, но ты в очередной раз доказала, что недостойна ее.

Гнев затуманил разум Рен. «Доказала, что недостойна». Она ничего не доказывала, Изабель считала ее ничтожной с самого рождения. Вскоре после смерти матери Рен королева сослала ее в аббатство. Монарх, унаследовавший проигранную войну, в конце концов, не мог проявить ни терпения, ни жалости к сироте, путающейся под ногами. Отстраненная от двора и исключенная из линии наследования, Рен очень хорошо знала, что, как бы сильно она ни жаждала признания, как бы сильно ни старалась и что бы ни делала, она не сможет стереть это пятно.

– Недостойна? А как насчет остальной части моего досье? – спросила Рен. – Уверена, там задокументировано больше достижений, чем проступков. Сколько еще у вас хирургов? Любой слабый медик может быть компетентным целителем, но если у него нет других навыков…

Уна придержала ее за руку – четкая команда остановиться.

– Прошу простить ее дерзость, ваше величество. Лейтенант Сазерленд находится под моим непосредственным командованием. Я несу полную ответственность за ее действия. Любое наказание должно быть в такой же степени моим, как и ее.

– Что ж, хорошо, майор. Теперь я вижу, что Рен плохо влияет на вас. Поскольку привязанность к ней отвлекает вас от обязанностей, я отстраню ее от вашего командования. Рен отстранена от службы.

«Отстранена». Как легко одно слово может разбить сердце вдребезги.

– Что? – ахнула Рен.

– Мне казалось, я ясно изъясняюсь. Я не допущу, чтобы ты препятствовала расследованию. Ты отстранена до дальнейшего распоряжения.

Узел тревоги в животе натянулся и лопнул. В комнате внезапно стало слишком жарко, несправедливость была невыносимой. Рен хлопнула руками по столу королевы.

– Абсурд. – Изабель, поджав губы, безучастно смотрела на нее.

– Вы не можете наказать меня за правое дело. Жестокое обращение с заключенными – это не тот пример, который мы должны подавать всему миру.

Уна схватила Рен за плечо. Это было очередным предупреждением. «Успокойся, пока не стало хуже».

– Ваше величество, мы с Рен работали вместе с самого начала. Мне нужна она.

– У нас есть целители такой же квалификации, которые при этом не позволяют чувствам мешать исполнению приказов. Грядет война. Мне нужны те, кто будет помогать вам в бою. Даже одна ошибка может стоить вам жизни в битве с кем-то вроде Хэла Кавендиша.

Хэл Кавендиш. Жнец Весрии.

От его имени по спине Рен пробежала дрожь. В наступившей тишине она услышала, как Уна щелкает костяшками – единственный признак ее нервозности.

Каждые несколько поколений Весрия взращивала солдата, больше похожего на монстра, чем на человека, и Хэл Кавендиш был худшим из всех. Рен видела его только один раз, когда ей было пятнадцать и ее только отправили на службу. Ее воспоминания о войне часто рассыпались на разрозненные фрагменты, когда она тянулась к ним: лязг металла и взрывы выстрелов; тошнотворное притяжение ее магии ко всем раненым; то, как из-за дождя разлилась река и выплюнула раздутые грязные трупы на берега.

Но она отлично запомнила Жнеца.

Во время битвы на реке Мури Рен спряталась в чаще, чтобы помочь раненной на поле боя женщине. И там, сквозь заросли тысячелистника и березы, она увидела его. Какой-то солдат бросился на Жнеца, его клинок был мокрым от крови и тускло блестел в лучах солнечного света. Затем, как будто каждый мускул в его теле свело, он замер с ножом всего в дюйме от горла Хэла. Конвульсии сотрясли его тело, и он умер еще до того, как рухнул на землю. Жнец даже не вздрогнул. Его взгляд убивал любого, кто встречался ему на пути.

Рен не была уверена, издала ли она хоть звук. Сдвинулась ли с места хоть на миллиметр. Однако в следующее мгновение Хэл повернулся к ней. Его фола все еще светилась серебром на висках, а глаза будто поглощали весь свет, такие же черные, как голодные вороны, которые парили над ним. Но что еще хуже – они были пусты. Безжалостны.

Большую часть ночей Рен все еще просыпалась в поту, задыхаясь. Ее сны были освещены бушующим огнем, зловоние горящей плоти покрывало кожу, а крики звенели в ушах. Чувствовал ли Хэл, убивший стольких людей, тяжесть своих поступков?

Она не знала, что заставило его пощадить ее в тот день. Может быть, ей всего лишь показалось, что он обратил на нее внимание. Может быть, кто-то окликнул его. Все, что она знала наверняка, – она никогда больше не хотела его видеть.

– Хэл Кавендиш все равно что мертв, если я с ним столкнусь, – отозвалась Уна. – Я принесу вам его голову на серебряном блюдце.

– Нет. – Изабель вздернула подбородок, скрыв половину лица в тени. Хотя сегодня на ней не было короны, ее невозможно было ни с кем спутать. Королева-воительница, холодная и расчетливая. – В тот день, когда мы двинемся на Весрию, ты приведешь его мне живым. Его жизнь принадлежит мне, и я собираюсь устроить из этого представление.

– Это еще одна причина, по которой мне нужна Рен…

– Довольно, – отрезала Изабель. Часы продолжали противно тикать, пока она вновь не нарушила тишину. – Завтра вы отправитесь за мальчишкой. Без Рен. Это понятно?

– Да, – с горечью ответила Уна. – Понятно.

– А ты, Рен, вернешься в аббатство, пока я не решу, что с тобой делать.

– Нет. – Рен сжала руки в кулаки.

Разве она могла отсиживаться в стороне и наблюдать, как ее подруга идет навстречу опасности? Если Уна тоже исчезнет, Рен останется по-настоящему одна. Запертая в аббатстве, она снова превратится в маленькую напуганную девочку, нежеланную и забытую. Лишенную возможности хоть немного повлиять на то, как прожить жизнь. Неудачница.

– Пожалуйста, – прохрипела Рен. – Я не могу вернуться туда.

– Рен, – прошептала Уна резко, но при этом почти умоляюще.

– Поскольку ты освобождена от занимаемой должности, боюсь, у тебя нет особого выбора в этом вопросе.

Все маги так или иначе служат Богине. Как ее земной представитель, Изабель возглавляет и государство, и церковь и может распоряжаться подданными по своему усмотрению. Поскольку все маги подлежат обязательному призыву – мера предосторожности в этом раздираемом войной королевстве, – теперь она вынуждена нарушить закон. Будучи военным медиком в отставке, Рен проживет свои дни в преданности Богине, исцеляя простых людей. Уйти означало отказаться от магии.

Рен промолчала. Она словно разучилась говорить.

Гнев бурлил в животе, как корабль, брошенный в море. Кровь громко стучала в ушах. Она не смогла придумать ничего другого, кроме как повернуться на каблуках и побежать к двери. Зрение поплыло, и она провела тыльными сторонами ладоней под глазами, чтобы поймать любые слезы, которые осмелились пролиться. Она ненавидела плакать, когда злилась. Это была еще одна слабость, еще одна причина, по которой она не могла быть военным врачом, еще одна причина, по которой ее отстранили. Эмоции, слишком сильные, чтобы ими можно было управлять, каждый раз обрекали ее на гибель.

3

Прошло несколько часов после встречи с Изабель, когда в дверь постучали.

– Ты дома? – Уна прижалась лицом к окну, всматриваясь в темноту.

Сердце подскочило к горлу. Уна не приходила к Рен с тех пор, как… Нет, она не будет думать об этом. Они договорились никогда больше не обсуждать это.

Глубоко вздохнув, Рен встала и открыла дверь. Как только Уна вошла в комнату, Рен рухнула в кресло и натянула одеяло на голову. Почти сразу же она почувствовала рывок – затем съежилась, когда свет снова проник внутрь. Уна отодвинула край ее импровизированного кокона и скривила губы, как будто обнаружила внутри что-то сформировавшееся лишь наполовину.

– Пожалуйста, только не плачь, – попросила она. – Мне станет неловко.

– Я не буду плакать.

Уна отстегнула саблю и осторожно присела рядом на кресло. У нее никогда особо не получалось успокаивать других, но Рен была благодарна за попытку.

– Тогда, может, включишь свет, например? А то атмосфера гнетущая.

Рен застонала и снова закуталась в плед. Она решила игнорировать Уну, но затем осмотрела квартиру глазами подруги и поняла по крайней мере часть ее беспокойства. Рен всегда была на заданиях, или погружалась в исследования, разрабатывая новые способы использования фолы, чтобы усовершенствовать хирургические навыки, или изучала ядовитые растения, которые аптекарь припас для нее. Она так редко здесь находилась, что никогда не удосуживалась украсить это место. С потолка свисали сухие травы, перевязанные бечевкой: веточки лаванды, зазубренные пучки крапивы и оранжевой календулы. Под надломленным карнизом виднелись облупившиеся обои в цветочек, испачканные свечным дымом и забрызганные взорвавшимися остатками какой-то неудавшейся настойки.

Из широких окон, покрытых пылью, открывался вид на оживленную улицу, освещенную приглушенным светом фонарей. Со своего рабочего места Рен могла наблюдать, как женщина через улицу по утрам развешивает одежду для просушки на веревке, а ночью – как ассенизаторы[1]1
  От англ. soil men; люди этой профессии собирали содержимое выгребных ям ночью и ночных горшков – рано утром, главным образом в XVIII–XIX веках. (Прим. ред.)


[Закрыть] вытаскивают вонючие плетеные корзины из выгребных ям. Хотя она могла позволить себе многое на военное жалованье, у нее не было ничего, кроме неубранной кровати, придвинутой вплотную к железной плите, на которой стоял помятый чайник. Вся эта скудность делала беспорядок более резким, более жалким. Но ей хотя бы будет легко собрать вещи.

Уна вытащила нитку из потрепанного кресла. В нездоровом вечернем свете, пробивающемся сквозь жалюзи, Рен могла видеть трещины на ее маске и скрывающуюся под ней усталость.

– Я здесь не для того, чтобы заставить тебя чувствовать себя хуже. Я подумала, тебе захочется с кем-нибудь увидеться.

Это правда. Она всегда хотела встретиться с Уной, даже если это была своего рода пытка: снова видеть ее здесь, в этом кресле, дразня себя воспоминаниями, даже если прошлого не вернуть.

Рен прижала костяшки пальцев к глазам, чтобы унять жжение.

– Богиня небесная, Уна. Что ты делала? Ты могла потерять все. Ради чего ты так трудилась?

– Пожалуйста.

– Зачем?

– Я ответственна за то, чтобы мои подчиненные были в безопасности и не попадали в беду. – Хотя выражение ее лица было таким же суровым, как и всегда, напряжение в голосе выдавало истинные чувства. Рен не нужно было давить, чтобы узнать, что Уна думала о Байерсе. – И я… о нет. Не делай этого.

– Прости. Не могу сдержаться. – Рен потерла лицо, чтобы скрыть следы слез. Когда она снова подняла глаза, мир все еще был нечетким, затуманенным. – Я должна выплакать достаточно за нас обеих.

– Брось. У тебя хватает своих проблем, а я смогу справиться со своими.

– Я прекрасно это знаю. – Рен снова натянула одеяло на голову. – Я все еще не понимаю, что должна сделать, чтобы заставить ее уважать меня – или, по крайней мере, не презирать.

– Для начала ты могла бы попробовать выполнять приказы. – Уна на мгновение замолчала, выражение ее лица смягчилось. – Ты знаешь, что ничего не сможешь сделать. У королевы большие надежды, но она никогда не предполагала, что ты их оправдаешь.

Это было правдой. Когда Изабель сослала Рен в аббатство, она не ожидала, что та постучится к ней обратно. С ростом числа погибших на войне королевство нуждалось в каждом желающем и способном целителе, которого только можно было найти, молодом или старом. И Рен была более чем желающей. С тех пор королева использовала все возможные способы, чтобы сохранять дистанцию между ними. Рен так и не поняла, почему Изабель так сильно ее ненавидит. Да, она была незаконнорожденной, пятном на идеальной линии Сазерлендов, но у них не было другой семьи, кроме друг друга. Вместо того чтобы принять ее, Изабель скорее позволила бы какому-нибудь дальнему родственнику занять трон, когда она умрет, не родив наследника.

– Что мне теперь делать? – спросила Рен.

– Ты будешь терпеливо ждать, пока я не наведу порядок и не уговорю королеву восстановить тебя в должности.

– Я не могу быть терпеливой, ничего не делая.

– К счастью, ты не будешь ничего не делать. Исцеляющие дела, молитвы и общая тяжелая работа, насколько я помню. Я достаточно вытерпела твоих жалоб, чтобы знать это.

– Я не шучу, Уна.

– Как и я. – С этими словами она закинула ноги на подлокотник. – Это всего лишь временная отставка. Учитывая все обстоятельства, ты отделалась мягким наказанием. Ты должна быть благодарна.

– Да, технически оно мягкое, но она знала, что оно ранит меня сильнее всего. Беспомощность едва ли не хуже унижения. Я никогда не прощу себя, если тебя тоже похитят.

Уна вздрогнула.

– Меня не похитят.

– Откуда ты знаешь?

Уна сжала губы в тонкую полоску.

– Вот. А что буду делать в это время я? Довольствоваться часами созерцания Богини в ее бесконечной тайне? Или ждать твои письма, как какая-нибудь влюбленная домохозяйка? – По мере того как выражение лица Уны становилось все более мрачным и отстраненным, Рен сосредоточилась на единственной приводящей в бешенство вещи, находящейся под ее контролем. – Убери свои грязные ботинки с моего кресла.

– Оно уже грязное.

– Просто послушай меня! – рявкнула Рен. – Пожалуйста.

Уна медленно опустила ноги на пол и, сощурившись, посмотрела на Рен.

– Я слушаю.

– Прошло уже три недели с тех пор, как Байерс сидел на этом самом месте. Мы пили чай. Мы болтали. Мы попрощались. Все было так… привычно. – Она не могла стереть из памяти последний образ Джейкоба Байерса: он небрежно махал через плечо, когда шел по посеребренной луной мощеной улице перед ее квартирой. – Я не могу снова пройти через это, Уна. Особенно если речь идет о тебе. Я не уверена, что переживу это.

– Ты не можешь защитить меня. – Рука Уны пробежала по вложенному в ножны лезвию сабли. Филигрань ножен холодно поблескивала на свету. – Не важно, будешь ты там или нет.

– Это наименее обнадеживающая вещь, которую ты мне когда-либо говорила, а это кое-что да значит. – Уна совершенно не поняла смысла ее слов. Но как Рен могла заставить ее осознать что-то настолько иррациональное? Что, если она останется, мир может рухнуть. Внутри стен аббатства она не сможет собрать осколки.

– Единственное, что я могу тебе предложить, – это мое слово. Я вернусь к тебе. Я все исправлю.

– Твое слово. Что в нем хорошего?

– Это ты скажи мне.

Оно значило все. Однако его все равно было недостаточно.

Прежде чем Рен смогла ответить, Уна глубоко вздохнула, и на ее губах появилась печальная улыбка.

– Я же сказала тебе, что пришла сюда не для того, чтобы ты почувствовала себя хуже. Так что хватит говорить об этом.

– Хорошо, что я не заставляю тебя быть постоянно рядом, чтобы почувствовать себя лучше. – Рен толкнула Уну в колено своим. – Ладно, нам нужен чай.

– Это просьба?

– О, никогда! Ты моя гостья. Но если ты предлагаешь…

– Хорошо, – угрюмо согласилась она. – Я сделаю тебе чашечку. Черный? Почему ты смотришь на меня так, словно… а-а-а, слишком поздно для кофеина. Точно. Тогда ромашковый.

Уна двигалась по кухне так, будто она никогда не уходила. Спустя почти год она все еще точно знала, где Рен хранит чай – в алфавитном порядке, по научному названию, в стеклянных аптекарских банках над раковиной – и любимую глиняную кружку. Простая нежность, которую Уна проявила к ней, когда кипятила воду и отмеряла чайные листья, чуть не уничтожила Рен. Не помогало и то, что Уна не сняла регалии: каждый раз, когда она лезла в шкафы, медали на ее лацканах весело позвякивали.

Рен в самом деле была слишком мягкой. И как бы она ни старалась подавить чувства, она все еще восхищалась своим командиром. Самое глупое из ее чувств. Любые личные отношения между солдатом и командиром подвели бы их обеих под трибунал.

В прошлом году, когда чернила на договоре о перемирии еще не высохли, ночной Нокейн стал странным и туманным местом. Все бродили по улицам, как лунатики. В одну из таких ночей Уна появилась на пороге дома Рен, более свирепая и суровая, чем когда-либо в военной академии. Иногда Рен убеждала себя, что это был всего лишь сон: ее спина ударилась о дверь, лицо Уны рядом. Однако она все еще помнила привкус железа и древесного дыма и то, как неровный шрам на плече Уны ощущался под ее губами.

И она точно никогда не забудет то, как Уна посмотрела на нее следующим утром. Этот взгляд все еще преследовал ее. Полный сожаления – возможно, даже страха. Конечно, она была напугана – за подобную связь ее могли отстранить от службы. Кроме того, Уна Драйден не произносила слова «люблю» – с тех пор, как война забрала ее семью. Она вообще с тех пор не говорила о своих чувствах, поэтому Рен осталась со своими наедине.

«Ошибка, – согласились они. – Искать утешения в неправильных местах».

Этого больше никогда не произойдет.

Но иногда Рен все еще ловила пристальные взгляды Уны. Еще чаще она беспокоилась о той своей части, которая разъедала ее изнутри. Той части, которая не простила Уну, которая болела всякий раз, когда она встречала слухи о гражданских девушках, за которыми та ухаживала.

Уна протянула чашку чая, и Рен постаралась прогнать мрачное настроение сладким запахом ромашки.

– Спасибо. – Она вяло улыбнулась.

– Ты все еще выглядишь несчастной. Ты хочешь… поговорить об этом?

– Э-э-э, нет. Я думаю, ты вспыхнешь, если выплесну на тебя все свои чувства.

Уна приподняла бровь.

– Зато в таком случае эта дыра сгорит вместе со мной.

Рен толкнула ее.

– Заткнись. Я просто… – «Просто». Ни черта не просто. Ее горло сжалось. – Я скучаю по нему.

Это был первый раз, когда она озвучила это, и признание разрушило стену, которую она возвела вокруг своего горя. Воспоминания о Байерсе обрушились на нее, разрозненные и острые, как осколки упавшей вазы. Его невыносимое мурлыканье под нос во время работы. Эта противная мальчишеская ухмылка, которую он натягивал всякий раз, когда думал, что ведет себя по-умному. То, как его глаза светились гордостью, когда он говорил о своем брате. Рен хотела вернуть их еженедельные вечера в пабе. Она хотела послушать, как он болтает об искусстве составления букетов – семейном ремесле. Она хотела, чтобы он вернулся.

Уна внимательно смотрела на свой чай.

– Я тоже скучаю по нему.

Улыбка тронула уголок рта Рен.

– Помнишь тот раз, когда он опоздал на утреннюю тренировку?

Уна искренне и беззаботно рассмеялась. Этот теплый звук свернулся клубочком в груди Рен.

– Как такое забыть? Я все еще вижу, как лицо сержанта Хаффмана стало багровым, когда она увидела, что он пытается пролезть через окно.

Рен усмехнулась:

– Он был настоящей катастрофой.

– Вы оба катастрофа. Самая разношерстная компания, которую именно мне поручил военный штаб.

– Мы хотя бы милые?

– Не увлекайся, – проворчала Уна. – Вы катастрофа, и точка. Но вы моя катастрофа.

Ее. Как сильно Рен хотелось, чтобы это было правдой. Она хотела протянуть к ней руку – хотела переплести их пальцы так, как они делали это раньше.

Но Уна снова затихла, и в сгущающейся ночной темноте комната казалась слишком мрачной.

– Я постоянно думаю о том, что должна была сделать по-другому.

– Ты не могла поступить иначе. Ни в чем из этого нет твоей вины.

– Возможно, мы бы и не нашли его. Но я потеряла нашу единственную зацепку, я подвела его. – Уна слишком много на себя взвалила, слишком много. Больше всего на свете Рен хотела забрать часть этой ноши. Однако отчасти именно это делало Уну блестящим солдатом и командиром, достойным подражания. Ее непоколебимая преданность подчиненным. Ее чувство долга превыше всего остального.

– Не ты упустила мальчика, а я.

– Я могла отдать тебе приказ. Я могла пригрозить тебе. Я могла настоять на своем и принять наказание королевы. Но я ничего из этого не сделала. – Ее голос стал грубее, появилась морщинка между бровями. – Теперь она забрала моего целителя.

– Она бы этого не сделала, если бы ты вообще не включила происшествие в отчет. – Слова невольно вырвались изо рта Рен. Ей хотелось забрать их обратно, но Уна только покачала головой.

– Я знаю, что ты хотела большего от меня. Но я такая, какая есть.

– Уна…

Сожаление в ее глазах испарилось. Снова Уна стала командиром, внушительным в своей шинели с острыми плечами и серебряными эполетами.

– Ты должна кое-что выполнить в мое отсутствие.

– Я больше не твой подчиненный, забыла?

Уна издала нетерпеливый, почти умоляющий звук.

– Тогда просто пообещай мне одну вещь.

– Все что угодно.

– Пока я не верну ее расположение, оставайся здесь. Не делай ничего…

– Безрассудного. – Рен знала, что это. Второй шанс, которого она не заслуживала. Но она не могла избавиться от ощущения, что это больше похоже на вновь открывшуюся рану. – Я знаю.

– Пообещай.

– Ладно. Обещаю. – Рен отвела взгляд, чтобы скрыть боль, блеснувшую в глазах. – Когда ты отправляешься на миссию?

Уна склонила голову, как будто она отяжелела от облегчения.

– Завтра днем.