Текст книги "Супруг для леди"

Глава 19

Следующие несколько дней Аннабел с Эваном неукоснительно придерживались правила: десять поцелуев в день и никаких вопросов. Время от времени один из них начинал задавать вопрос и осекался. А иногда другой отвечал, единственно удовольствия ради, хотя то вовсе не был вопрос на поцелуи.

У Аннабел было такое чувство, что как-то так вышло, что говорила только она одна. Разными уловками и сочувственными взглядами Эван выудил у нее правду о том, как обстояли дела ее отца.

– Стало быть, он проиграл все деньги, что были в доме? – спросил он однажды днем, когда их карета, громыхая, катила по дороге.

– Все было совсем не так! – запротестовала Аннабел. – Папа никогда не играл на деньги.

– Да, но брать деньги из доходов имения и ставить их на лошадь – находится ли та на ипподроме или в твоей собственной конюшне – это и называется играть на деньги. – Он взирал на нее поверх доски для игры в криббидж[7]7
  Криббидж – карточная игра на деньги для двух игроков; карты сбрасываются на особую доску с колышками.


[Закрыть]. – И вот что я тебе скажу, барышня: тот факт, что он превратил тебя в своего счетовода, мне тоже не по душе.

– Мне нравится составлять цифры в столбики, – довольно неуверенно ответила Аннабел.

– Тогда ему следовало бы целовать тебе за это ноги, – сказал Эван. Глаза его снова смеялись, и он опустился на пол кареты и принялся нести какую-то чепуху о том, как надобно целовать ее ноги.

Но она не могла перестать думать об этом. Эван никогда не станет ставить деньги ни на ипподроме, ни на своих собственных лошадей. Он человек совершенно иного склада, нежели ее отец.

К этому времени они уже добрались до Северо-Шотландского нагорья.

– Я тут подумал, что, пожалуй, мы могли бы попросить отца Армальяка обвенчать нас прямо в день нашего приезда, – сказал Эван за обедом. – Ты согласна, дорогая?

В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.

– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.

–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.

– Это серьезное соображение, – согласилась она.

– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.

– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.

– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.

– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.

– Теперь нет, – решительно заявил он.

– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.

Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.

– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.

Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.

– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.

Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.

Сердце Аннабел пело.

Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?

– Семь.

– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.

Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.

– Мать я помню, а вот отца – нет.

Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.

– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.

– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.

– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.

– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.

– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.

– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.

Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.

– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.

Аннабел сердито воззрилась на него.

– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.

Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.

– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?

Он выгнул бровь.

– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.

– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…

– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.

– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.

– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.

– И как же ты это сделал?

– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.

От выражения его глаз волна желания прокатилась по телу Аннабел. Никаких ночных сорочек!

– Ты хочешь сказать, что распутные женщины не…

– Никогда, – заявил он, покачав головой. – Разве ты этого не знала, барышня?

– Нет, в сущности, теперь, когда я…

– Никогда. Не более чем надевают на себя муж с женой, ложась вместе в постель. А потом я выразил надежду, что ей известно, как ублажить мужчину.

Аннабел хмуро посмотрела на него.

– Не очень-то любезно было говорить такие вещи!

– А я и не хотел быть любезным, – старательно выговорил он. – Я хотел, чтобы эта глупая девчонка выкинула из головы мысль о том, чтобы позабыть своего мужа, рискуя при этом своей душой. И тогда я сказал кое-что еще, и думаю, именно это последнее и заставило ее передумать.

– И что это было? – осведомилась Аннабел. Эван посмотрел на нее.

– О, ну хорошо, это вопрос, – сказала она.

– Я сказал ей, что мне особенно нравится кроличий поцелуй. Моргнув, она уставилась на него.

– Что-что?

Он покачал головой.

– Столько всего надобно узнать… и на все про все нам дана только одна жизнь.

Он снова над ней смеялся, но Аннабел снедало любопытство.

– Имоджин знала, что это за поцелуй? Поверить не могу! Именно Аннабел разговаривала с женщинами из деревни, поскольку она заключала все сделки от имени их семьи. Имоджин сидела дома, грезя о Дрейвене. Как могла она знать, что это за поцелуй, если Аннабел слыхом о нем не слыхивала?

– Мы уже так целовались? – требовательно спросила она. Он рассмеялся еще громче.

– Нет. Мне жаль тебе это говорить, Аннабел, но ты узнала далеко не все, что можно было узнать из деревенских сплетен. А теперь, полагаю, ты должна мне кучу поцелуев. – Он оказался возле ее кресла так быстро, что она даже не заметила, как он переместился.

Когда поцелуй закончился, она чувствовала себя так, будто у нее помутился рассудок – помутился от влечения к нему.

– Что такое «кроличий поцелуй»? – спросила она, плюхнувшись обратно в кресло.

Он лишь ухмыльнулся.

– Не скажу. – Он взял с каминной полки колоду карт. – Хочешь сыграть? Я научу тебя играть в спекуляцию, чтобы дядя Пирс мог обчистить тебя без чувства вины. Не то чтобы он когда-либо обнаруживал признаки столь достойного чувства…

– Я умею играть в спекуляцию, – сказала Аннабел, подумав, что им следует избегать разговоров, которые ведут к поцелуям. – Это любимая игра Джоузи.

– В таком случае, – молвил Эван с лукавым блеском в глазах, – мы будем играть на фант.

Аннабел улыбнулась:

– Пять конов, и выигрывает сильнейший?

Он выиграл первую партию, она – вторую; он выиграл третью партию, она – четвертую.

– Я выиграю этот кон, – заявил Эван, бросив взгляд на свои карты. – Видишь ли, – он поднял на нее глаза, и в его облике сквозила необузданность, от которой кровь внезапно начала гулко пульсировать в ее венах, – я хочу выиграть у тебя фант.

Аннабел взглянула на свои карты, но Эван подорвал ее самообладание. Когда он смотрел на нее с этим огоньком в глазах, ей казалось, что другой Эван заступил место прежнего. Тот, что вынуждал ее думать о спальнях и сокровенных вещах. Она положила карту наугад.

Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке. Она задрожала и положила на стол еще одну карту, не думая о последствиях.

– Похоже, я проиграла фант, – заметила она пару минут спустя. – Что ты попросишь?

Эван медленно улыбнулся, и внезапно она почувствовала, как его взгляд, устремленный на нее из-под тяжелых век, опалил ее огнем.

– Ты так не похож на себя сейчас, – неожиданно сказала Аннабел.

– И в чем же разница?

– Обычно ты смотришь на меня так, будто я тебя забавляю. В сущности, ты, похоже, на весь мир взираешь как на занятный спектакль.

– Ты меня не забавляешь, – сказал он; озорная усмешка изогнула его губы.

Она почувствовала, как кожа ее розовеет.

– Только не тогда, когда я желаю тебя так сильно, как сейчас, – молвил он. И словоохотливо прибавил: – Я с трудом могу думать о чем-либо ином, ты знаешь.

Она порозовела еще больше.

– Вот ты сидишь здесь, в темно-голубом платье – не самый подходящий для путешествия цвет, но в сочетании с твоими волосами он смотрится довольно эффектно, – и я могу по памяти перечислить каждую деталь твоего туалета, от парчовой оторочки на рукаве до этой трогательной маленькой кисточки на плече.

– Это платье мне подарила Имоджин, – поведала Аннабел, пытаясь перевести разговор на другую тему. Она подсознательно чувствовала, что он выходит из-под ее контроля.

Но отчего-то его улыбка только стала шире.

– Все, о чем я могу думать, это как его снять.

В его голосе прозвучала такая хрипловато-проникновенная нотка, что у Аннабел перехватило дух.

– Пора ложиться спать, – поспешно проговорила она, поднявшись.

Эван тоже поднялся, не сводя с нее глаз.

– Как тебе угодно.

– С большой подушкой между нами, – добавила она, бросив на него хмурый взгляд. Тут она застыла. – Ты… ты собираешься потребовать у меня свой фант нынче ночью?

Он приподнял ее подбородок.

– Ты хочешь, чтобы я это сделал?

– Нет, – выдохнула она, увидев, как его губы приближаются к ее. – Нет. – В голосе ее слышалась мольба.

Из груди его вырвался стон, но он приник к ее губам, и стон растворился в поцелуе. Прошло немало времени, прежде чем он оторвался от нее. Он отвернулся и пробежал рукой по волосам.

– Проклятие!

– Что?

– Я на грани того, чтобы потерять самообладание, – признался он, и в голосе его сквозило удивление. – Я горжусь тем, что никогда не теряю самообладания.

– Тебе известно, что говорится об участи гордыни, – заметила она. – Правда в том, что в твоей жизни не так уж много вещей, способных лишить тебя самообладания, не так ли?

– Пожалуй, да.

– Это так просто, – сказала Аннабел, глядя, как он собирает карты в аккуратную стопку и кладет их точно на то же место, откуда он их взял. – Обо всем заботится Мак. Вот почему тебе всегда так весело.

– Да, – согласился Эван. – Мак – это сокровище.

– Стало быть, ты никогда не теряешь самообладания, потому что тебе не из-за чего его терять, – докончила она.

Он лукаво улыбнулся.

– Должно быть, ты оказываешь на меня благотворное влияние.

Теперь у них, как и у всякой супружеской четы, имелся свой заведенный порядок. Аннабел раздевалась при помощи горничной, после чего забиралась в кровать. Некоторое время спустя входил Эван – мокрый с головы до пят от водных процедур у насоса, снимал с себя большую часть одежды и забирался в постель. После чего он обычно вставал, находил какую-нибудь подушку и клал ее между ними, потому что по-прежнему твердо стоял на том, что если он проснется и обнаружит ее в своих объятиях, то это обернется катастрофой.

Однако нынешняя ночь была не похожа на прочие. По какой-то неведомой причине онемение во всем теле, которое Аннабел обычно ощущала после целого дня сидения в карете, улетучилось, вытесненное бурным волнением и трепетом. Начать с того, что она не могла разгадать, что Эван намеревался потребовать в качестве своего фанта.

Он вошел, и Аннабел попыталась взглянуть на него беспристрастно, как тогда, на балу у леди Феддрингтон, когда она еще совсем его не знала. Он был высоким, мощно сложенным… но перечисление этих качеств больше не помогало. Потому что, глядя на его грудь, она вспоминала их пикник. И…

– Эван! – воскликнула она. – Что ты делаешь?

– Я буду спать без рубашки, – спокойно ответил он. – Я останусь в кальсонах, ради нашей с тобой безопасности. Но ты раньше уже видела мою грудь, барышня, и после того, как мы поженимся, еще не раз ее увидишь.

Аннабел сглотнула. Эван стянул рубашку через голову, и на его плечах и руках взбугрились мускулы. Но вместо смущения она ощутила странное чувство в животе, словно все ее внутренности обмякли. Грудь его сужалась книзу, переходя в узкие бедра, за которые его кальсоны цеплялись так, словно вот-вот упадут… Аннабел закрыла глаза. Внезапно ее охватило чувство, что ее тело – это сплошные плавные изгибы и мягкие округлости, составляющие естественную пару с его телом.

В эту ночь кроватью им служило огромное резное чудище, которое по виду было сделано в средние века. Эван забрался в нее, и матрац накренился в его сторону со страшным скрипом.

– Хорошо, что мы еще не женаты, потому что эта кровать не пережила бы внезапную встряску, – пробормотал он, натянув на себя одеяло.

Подушки между ними не было.

– Разве ты не хотела узнать, что такое кролик, Аннабел, любимая? – нежно спросил Эван.

Она прикусила губу, глядя на него в тусклом мерцании свечей, стоявших на столике возле кровати. Глаза его были очень зелеными.

– Кролик – это такой зверек, – прошептал он, придвинувшись к ней поближе. – Мягкий, бархатистый зверек.

Аннабел пыталась думать о кроликах и поцелуях, но Эван лежал прямо рядом с ней, и единственной преградой между их телами была ее ночная сорочка. Она словно чувствовала жар, исходивший от его груди, хотя он еще даже не касался ее.

Эван посмотрел на свою будущую жену и в сотый раз сказал себе, что сможет держать себя в руках. Дыхание ее было частым и неглубоким, и ранее он видел, как она смотрит на него с тайным удовольствием, из чего следовало, что она не помышляла о том, чтобы пинком вытолкнуть его с кровати. Вот только…

– Аннабел! Почему ты закрыла глаза? – спросил он. – Ведь ты же меня не боишься?

Слава Богу, он увидел подобие улыбки на этих ее сочных губках.

– Это вопрос?

– Да, – прорычал он. И не в силах долее ждать, он заключил восхитительное тело своей без пяти минут жены в объятия. Он целовал ее до тех пор, пока она не задрожала в его объятиях, пока оба они не оказались близки к тому, чтобы лишиться чувств, пока их языки не сравнялись в дерзости. После этого он медленно-медленно перекатился на спину, увлекая ее за собой.

Глаза Аннабел резко распахнулись. Теперь чресла его соприкасались непосредственно с ее телом, и он не был до конца уверен, понимала ли она скрытый смысл своих ощущений.

Но она явно точно знала, что ощущает. Она взирала на него сверху вниз – меж ее бровей пролегла легкая складка, и он практически не видел возражений, роившихся у нее в голове.

– Не надо меня бояться, Аннабел, – сказал Эван, притянув ее голову к себе для поцелуя.

И он скользнул языком между ее губ со всей жаждой ощутить ее вкус, которая снедала его изнутри, и целовал ее, покуда она не сжала его волосы и не принялась целовать его в ответ и покуда она не устроилась между его ног так, что он понял, что они чудесно подойдут друг другу.

Эван оторвался от ее уст, только когда обнаружил, что его руки перестали ласкать ее узкую спину и расположились на восхитительных округлостях ее ягодиц.

Поэтому вместо того, чтобы продолжать эти ласки, которые как пить дать обернулись бы безрассудством, он перевернул ее на спину, продолжая обвивать одной ногой ее ногу и исполненный решимости совладать с собой, прежде чем снова до нее дотронется. Она была изящна, его невеста, даже несмотря на то что ее дымчато-голубые глаза были крепко зажмурены.

Он осыпал поцелуями ее глаза и розовый склон ее рта, но она по-прежнему не размыкала век.

– Значит, ты не хочешь узнать, что такое кролик? – прошептал он ей на ухо и слегка прикусил его.

Охнув, Аннабел распахнула глаза. Она была неподражаема в своей способности не видеть очевидных вещей, эта барышня.

– Ты мне говорил, – ответила она. – Это зверек.

Голос ее был хриплым и низким, отчего чресла Эвана начали пульсировать так, что он снова едва не потерял самообладание.

Он сделал глубокий вдох.

– Разве ты не умираешь от желания узнать, откуда взялось это выражение?

– Да, – прошептала она и закрыла глаза.

Эван медленно провел ногой по нежной глади ее длинных ноги, к своему удивлению, засомневался, сможет ли он на самом деле вовремя остановиться. Несомненно, сможет. Он воспитывал в себе умение сдерживаться все эти годы не для того, чтобы оно покинуло его, когда он более всего в нем нуждался. Медленно, благоговейно он положил руку ей на грудь.

Ее теплая округлость чуть не исторгла у него громкий стон, но он остался недвижим, вместо этого наблюдая за Аннабел, глаза которой были, разумеется, крепко зажмурены. Он отважился потереть большим пальцем ее сосок, и ее тело инстинктивно выгнулось вверх. Рука ее взлетела к его запястью, и она воскликнула дрожащим голосом:

– Эван!

Но она не открыла глаз, и он расценил это как одобрение.

– Да, любимая, – прошептал он, продолжая держать руку – и большой палец – на том же самом месте. После чего он позволил себе поцеловать ее еще раз, и желание полыхнуло между ними с неистовой силой. Теперь Аннабел содрогалась под его рукой, издавая легкое попискивание, воспламенявшее его кровь. Медленно, медленно рука его двинулась от ее груди к плоскому животу, прошлась вдоль бедра, спустилась по длинной, стройной ноге и наконец достигла края ее ночной сорочки, собравшейся в комок на бедрах.

Глаза ее резко распахнулись.

– Что ты делаешь? – вскричала она, снова схватив его за запястье.

Пришло время для еще одного поцелуя. Он целовал ее, пока ее глаза не закрылись в беспомощной капитуляции; пока она не разжала пальцы, со всех сил сжимавшие его запястье, и не обвила руками его шею. И тут, прежде чем она успела его остановить, его рука, едва касаясь сладостно-мягкой кожи на внутренней стороне ее бедра, устремилась… туда.

Она оцепенела.

– Я думала, мы не… – задыхаясь, сказала она.

– Так оно и есть, – ответил он ей, одновременно предостерегая себя от того же самого. – Так оно и есть. Это просто еще один вид поцелуя, Аннабел.

Но ее глаза были открыты и, сузившись, смотрели на него.

– Я никогда ни о чем таком не слышала!

– Ты узнала не все, что можно узнать в деревне, – сказал он ей, пытаясь сохранить ровность голоса, несмотря на то что его пальцы блуждали по мягчайшей поросли волос, а его дыхание, казалось, вот-вот разорвет грудь на части.

– Не думаю, что это прилично, – настаивала Аннабел. – Мы не…

Она пискнула, и губы Эвана накрыли ее уста. И в пылу этого лихорадочного поцелуя он ласкал ее до тех пор, пока ее ноги не расслабились и она не начала вскрикивать под натиском его губ снова и снова, наконец спрятав лицо у него на плече и извиваясь под ним.

– Но поцелуй, Аннабел, – сказал он, понимая, что самообладание постепенно начинает ему изменять. Еще одна такая минута, и он просто-напросто перевернется и… – Наш последний поцелуй, и мой подарок.

Она молча попыталась притянуть его голову к своей.

– Нет, – хрипло прошептал он, – это не то.

После чего быстро, пока эти ее прекрасные глаза не успели распахнуться, а она – соскочить с кровати, скользнул вниз.

– Что ты делаешь? – спросила она, пораженная своим собственным хриплым, прерывающимся голосом.

Эван расположился между ее ног, и вот она лежит, точно распутница, с ночной сорочкой, задранной почти до самой талии.

– Прекрати! – вскричала она, пытаясь сесть, но огромная, мускулистая рука скользнула вверх по ее животу и прижала ее к кровати. А вторая рука…

Он трогал ее там. Она не могла ничего с собой поделать – с губ ее сорвался жалобный стон.

– Эван! – взмолилась она, вновь пытаясь призвать его к благоразумию, к приличиям, к…

Аннабел потеряла нить своих мыслей. Его пальцы были…

– Эван! – поперхнулась она, но он не ответил, и его рука не давала ей подняться – она ласкала ее грудь, – и Аннабел не оставалось ничего другого, кроме как закрыть глаза и погрузиться в бархатистую темноту, в которой не было ничего, кроме языка Эвана и языков пламени, лижущих ее тело, заставлявших ее беспомощно выгибаться ему навстречу, пытаться выкрикнуть его имя, но сил у нее доставало лишь на вскрики, и голос ее рвался на лоскуты от сладости его поцелуя.

Это… это… но она не могла вспомнить, как это называлось. Она не могла вспомнить собственного имени. Все ее чувства были сосредоточены на порочном, грубом прикосновении его рта.

– Я не могу… не могу… – сумела выдавить из себя она… и содрогнулась, извиваясь под ним, и забилась в судорогах более сильных, чем все изведанные ею дотоле, когда по телу ее прокатился всепоглощающий бурный взрыв, так что она задохнулась и закричала, и упала, обмякнув, обратно на постель.