Текст книги "Супруг для леди"

– Только лишь игра, не так ли? – прорычал он.

– Ты не можешь целовать меня здесь, – сказала Аннабел, уперевшись руками в его плечи и силясь оттолкнуть его. – Дай мне подняться! Я лежу на земле!

– Не могу. Я лишился рассудка. Пал жертвой твоих женских уловок. Кроме того, простыня мокрая.

– Хватит надо мной потешаться! – Он задирал ее юбки, и пальцы его оставляли огненный след на ее коже. – Даже не думай… Эван, пожалуйста!

На теле Аннабел плясали языки пламени.

– Мы на улице! – в отчаянии воскликнула она.

– Игра, – прорычал он. Она извивалась под его рукой; дыхание ее обжигало ему грудь. – Я не более чем раб твоего корсета, если я правильно тебя понял.

Какая-то крошечная часть Аннабел противилась силе его пальцев. Но наслаждение бурлило у нее в ногах, растекаясь волнами, вторившими каждому движению его пальцев. И все же она вымолвила, тяжело дыша:

– Это не так…

Пальцы его замерли, оставив ее гореть в огне.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне, почему из нашего брака ничего не выйдет.

Эван целовал ее подбородок, губы его порхали по ее коже.

– Потому что… потому что…

Эван чуть не застонал, услышав прерывистое дыхание Аннабел, вскрики, которые она была не в силах подавить под натиском его губ. Рука его запоминала ее мягкость, заучивала, какие именно движения заставляют ее стонать от наслаждения, сжиматься вокруг его пальцев и, наконец… наконец, зажав его волосы в кулачки, выгнуться дугой, прижавшись к его груди с криком, который вырвался из ее легких, оставив ее задыхаться от наслаждения.

Минуту спустя он подхватил ее на руки и отнес в дом. Потребность овладеть ею, обладать ею в полной мере, барабанной дробью отдавалась у него в крови. Он думал только о том, чтобы положить ее на кровать и…

Как, дьявол побери, он умудрился позабыть, что на кровати нет простыни? Он сдернул с окна занавеску.

Аннабел обвивала руками его шею, но в глазах ее стояли слезы.

– Что такое? – спросил он, наклонив голову, чтобы поцеловать ее. – Откуда эти слезы?

Она покачала головой и прижалась губами к его подбородку. Он чувствовал, как тело его пульсирует от желания: он был напряжен сильнее, чем свернутая пружина, отчаянно жаждая слиться с ее телом. Поэтому он лег на занавеску и перекатился на спину. Пчелиные жала жгли ему зад, но ее роскошные женские прелести нависали над ним, затуманивая взор.

Хотя глаза ее все еще были влажными, она улыбалась. Торопливо рванув бриджи, он скользнул вверх, в нее, заполняя ее, заполняя себя. Она ринулась вперед, чтобы слиться с ним. Из груди ее вырвался крик. И вот он уже вонзался в нее, не утруждая себя извинениями за свою неделикатность, и не осталось ничего, кроме обоюдного неистовства и исторгающего дрожь наслаждения, колыхавшегося меж ними.

Эван запрокинул назад голову и попытался сосредоточить внимание на грубо отесанных балках крыши. Он ни за что не достигнет высвобождения раньше ее… ни за что…

Бедра его вздымались вверх, требуя, чтобы она вобрала его в себя еще глубже… руки как влитые расположились на ее грудях, покуда она не упала вперед, уткнувшись лицом в его шею.

Удары его становились все сильнее и сильнее, сознание его окутывала темная пелена, но в голове его, не переставая, пульсировали слова, покуда он не выдохнул их сквозь палящий жар в груди:

– Я не обязан жениться на тебе только потому, что мы спали вместе. Или из-за того скандала в Лондоне.

Она застыла над ним, широко распахнув глаза.

– Я обязан жениться на тебе, потому что ты моя. – Он пожирал ее глазами, страстно желая ее даже сейчас, когда он овладевал ею, и страсти этой не суждено было угаснуть. – Ты моя. Моя.

Теперь по ее щекам струились слезы, но она была с ним: тело ее содрогалось в унисон с каждым его выпадом, стремясь ему навстречу.

– Боже всемогущий, Аннабел! – наконец воскликнул Эван, стиснув зубы от желания увлечь ее за собой в пучину экстаза. – Я люблю тебя, неужели ты этого не понимаешь?

Но, в конце концов, он потерпел поражение в битве с желанием. Воздух взрывной волной вырвался из его легких, и все потемнело у него перед глазами, и единственное, что он ощущал, – это содрогание ее тела, льнущего к его телу. И смутно, смутно, сквозь взрыв наслаждения в своих членах, он почувствовал благодарность за то, как она, всхлипнув, вымолвила его имя и стиснула его в объятиях.

Глава 26

– Это переходит всякие границы, – заявила Имоджин, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно четче и повелительнее.

Она находилась наедине с Мейном в гостинице «Леса и рога». Они ехали целый День, едва успев освежиться и переодеться перед поздним ужином. Сразу после этого Гризелда отвела Джоузи в постель, оставив Имоджин с Мейном в обществе друг друга.

Однако сия довольно поразительная близость, казалось, ускользнула от внимания Мейна. Последний час он сидел перед камином, с головой погрузившись в чтение увлекательной книги о поводьях и уздечках, которую он обнаружил в углу.

– Что переходит всякие границы? – спросил он, даже не поднимая глаз.

– Ваше безразличие ко мне.

Она наконец завладела его вниманием – Мейн поднял глаза.

Имоджин намеревалась быть обольстительной, как только он перестанет читать свою скучную книгу. Она намеревалась танцующей походкой пересечь комнату, примоститься на краешке подлокотника его кресла и, подольстившись к нему, вынудить его позволить себе в отношении нее некоторые вольности, или пофлиртовать с ней, или сделать что-нибудь такое, отчего она почувствовала бы себя прекрасной, желанной леди.

Вместо этого она с ужасом услышала свой надтреснутый голос, который сказал:

– Должно быть, вы меня презираете. Мейн отложил книгу в сторону.

– Вы напрашиваетесь на поцелуй?

Слова сорвались с ее губ, прежде чем она успела остановить их:

– Как вы можете воротить от меня нос, когда последние десять лет вы отвечали согласием на каждое полученное приглашение?

Она сидела против него: волосы ее блестели в свете от камина, розового оттенка платье с низким вырезом гармонировало с ее нежной розоватой кожей.

– Я не хочу ложиться с вами в постель.

Он увидел, как ее плечи слегка напряглись, и ощутил приступ вины.

– Почему?

– Считайте, дело в моем возрасте.

– Вам не так уж много лет. Разве вы не находите… – Она замялась, и Мейн увидел, как она сглотнула. – Разве вы не находите меня красивой?

Имоджин была права: он всегда отличался широтой вкусов, а она была красива и доступна одновременно.

– Все дело в моей неспособности вызвать в себе какие-либо чувства, а отнюдь не в вас.

Она застыла.

– Вы страдаете половым бессилием?

Секунду Мейн поиграл с этой мыслью. Позволить ей пустить слух о том, что его мужское отличие превратилось в сморщенный стручок… но нет. Вместо этого он встал, подошел к ней и с сокрушительной силой впился в ее губы. Они были сочными, пухлыми и имели привкус слез и гнева. Тело никогда не подводило его, даже после двух бутылок бренди; не подвело оно его и сейчас. Он отстранился от нее, взял ее руку и нарочно прижал ее к переду своих брюк.

– Вот! – сказал он унылым голосом. – Я страдаю половым бессилием?

Губы ее изогнулись в едва заметной торжествующей улыбочке.

– Нет.

– Но я не просто функционирующий механизм. Я склонен полагать, что в постели ваш муж был таким же неумелым наездником, как и на ипподроме.

Имоджин пискнула, но он продолжил:

– Стало быть, теперь вы хотите использовать меня, словно кусок позолоченного имбирного пряника на ярмарке, чтобы поразвлечься и прогнать из памяти воспоминания?

Вся та усталость, которую он ощущал при одной только мысли о том, чтобы ублажать в постели очередную женщину, доводить ее до состояния, когда у нее увлажняются глаза и она принимается ворковать и заверять его, что никогда прежде не испытывала ничего подобного, – вся эта усталость отразилась в его голосе.

– Вам глубоко на меня наплевать, Имоджин. И, говоря по правде, какой бы горькой она ни была, мне тоже глубоко на вас наплевать. Вот так обстоят наши дела.

Она взирала на него, распахнув глаза и прижав кулачок ко рту.

– Людям вроде нас не следует ложиться вместе в постель. В этом нет совершенно никакого смысла. Разве вы этого не понимаете? Бога ради, вы же выходили замуж по любви!

– Но вы сказали… сказали, что Дрейвен…

– Уверен, что в постели он был полным ничтожеством, – прорычал Мейн. – Но вы любили его, так ведь? Стало быть, даже если он не доводил вас до потери чувств, у него было что-то, чего никогда не было у меня.

Она шепотом спросила: – Что?

– Вы любили его. Он был счастливчиком, этот оболтус. – Мейн промолвил медленно, растягивая слова: – Мейтленд умер, будучи любим. – После чего он круто повернулся, собираясь выйти из комнаты. – И он тоже вас любил. Так оставьте все как есть! – Голос его эхом отразился от старых стен. – Этот болван любил вас. Он сбежал с вами. Бога ради, умирая, он сказал, что любит вас! Какое вы имеете право пренебрегать его чувствами?

В глазах Имоджин стояли слезы, а Мейн был не в настроении смотреть, как кто-то рыдает. Но он ждал.

– Никакого, – ответила она, и голос ее дрогнул. – У меня нет совершенно никакого права.

Он было двинулся к двери, но когда она опустилась на колени, он подошел и поднял ее на ноги.

Но только потому, что поблизости не было никого, кто бы это сделал.

Глава 27

Аннабел сидела на кровати, уставившись в стену из грубо обтесанных досок, но взор ее туманили горячие слезы унижения. Она должна была бы скакать от радости. Эван сказал, что любит ее. Из груди ее вырвался всхлип.

Правда была ужасающе, беспощадно очевидна. Она провела все свое девичество, ломая голову над тем, как заставить мужчину желать ее. Она не упускала из виду ни единой детали, ко-тдрая могла оказаться полезной: она знала о поцелуях, разжигавших огонь в мужских чреслах; о взглядах, суливших тайное удовольствие; о плавном покачивании бедер, от которого у мужчин начинали трястись руки.

Она была виртуозом по части пробуждения желания.

Нет, уместнее было употребить более грубое слово – похоти.

Ирония заключалась в том, что она получила именно такого мужа, которого надеялась заарканить благодаря своим упорным тренировкам: мужа-богача, ослепленного своей похотью к ней. Человека, который был бы добр и щедр, никогда не упрекнул бы ее за то, что у нее нет приданого, и купил бы ей все платья, какие она пожелает. Рыдания жгли ей горло.

Жизнь ее походила на одну из тех сказок, что прикидываются славными, а заканчиваются неприятной моралью. Самый богатый мужчина в Шотландии был настолько охвачен похотью, что сгоряча поклялся ей в верности и даже в любви.

Жаль, что она не была настолько глупа, чтобы закрыть глаза на разницу между похотью и любовью.

Боль была такой, словно в груди у нее зияла открытая рана. Аннабел сидела на кровати, содрогаясь от рыданий и утирая слезы промокшей ночной сорочкой. Не в ее духе было давать волю слезам. И все же слезы почему-то снова брызнули у нее из глаз, несмотря на все попытки остановить их.

Дверь тихо отворилась. С волос Эвана снова капала вода.

– Не понимаю, как у тебя хватает сил входить в тот ручей, – сказала она, поспешно промокнув лицо и полуприкрыв глаза ресницами.

– Я привык к холодной воде, – ответил он. – Моя няня любила повторять, что у меня прямо-таки страсть к чистоте. Я частенько купаюсь в реке, которая течет позади замка, а вода там ледяная даже в разгар лета. Почему ты плачешь, Аннабел?

Она выдавила из себя слабую улыбку.

– Так, глупости.

Эван долго бродил по лесу, ощущая приступ жгучей вины. Он увез изящную, смешливую барышню прочь от лондонских бальных залов, которые были ее естественной окружающей средой, и превратил ее в слезливую дамочку в бедственном положении. И ради чего? Ради какой-то донкихотской идеи, что это умерит ее страх перед бедностью?

Нет. Правда заключалась в том, что он отослал прочь свою карету, движимый чистой, самой что ни на есть настоящей похотью, как бы ему ни хотелось приукрасить ее всякими причудливыми идеями. Он увидел эту лачугу, и мысль о том, чтобы остаться здесь с Аннабел наедине, внезапно возникла у него в голове с силой непреодолимого искушения.

И искушал его не иначе как сам дьявол.

Он чувствовал неприязнь к самому себе.

Он помнил это чувство. Он уже испытывал его раньше, когда к нему привезли Роузи после того, как она провела неделю в компании бандитов. Она сжималась от страха и жалобно плакала, когда не лежала, уставившись в пространство. Он понял тогда, что все деньги мира не в силах решить некоторые проблемы, но, похоже, ему снова понадобилось получить этот урок.

Эван давным-давно решил, что одно дело верить в Бога, и совсем другое – осаждать Его просьбами, словно капризный ребенок, выпрашивающий сладости. Но нынче вечером он нарушил свое собственное правило и вознес к небу жаркую молитву.

Слова, в которые он ее облек, были не слишком изящными, и услышь ее Пегги, она могла бы оскорбиться. Но Пегги… Пегги держала сейчас на руках свою крошечную Анни (имя Аннабел они с мужем сочли чересчур изысканным) и была невыразимо счастлива. Рыжие вихры Анни выдавали в ней шотландку до мозга костей: с лица ее отца не сходила ухмылка, равно как и с лица (когда ему сообщили эту новость) Мака.

Эван еще не успел отойти ко сну, а почтенный Мак уже добрался до лачуги, благоразумно прихватив с собой огромную корзинку с едой и смену белья для его сиятельства. Мак с давних пор придерживался мнения, что лорды, равно как и прочие мужчины, меняются в лучшую сторону, наевшись досыта и переодевшись в чистую одежду. Кроме того, его так и распирало от желания узнать, как его хозяин перенес отсутствие двух горячих ванн и трех плотных трапез в день.

В конце концов, у Мака не оказалось времени составить мнение на этот счет: не успела карета въехать на поляну, как граф запихнул свою графиню (или будущую графиню) в экипаж и велел поторапливаться.

Облегчение Эвана с Аннабел оттого, что их спасли, было так велика, что, оказавшись в карете, они даже не разговаривали. Только тогда, когда они уже въезжали в гостиничный двор, Аннабел поняла, что ей все же надо сказать одну вещь.

– Боюсь, я слегка простудилась. Поэтому мне хотелось бы, чтобы мне отвели отдельную комнату, если это возможно.

Прошла секунда, прежде чем он сказал:

– Конечно. Тебе будет гораздо удобнее, и твоя горничная сможет позаботиться, чтобы ночью ты ни в чем не нуждалась. Аннабел… я очень сожалею. – В голосе его сквозило нечто похожее на муку.

Аннабел хмуро посмотрела на него:

– Едва ли ты повинен в моей простуде.

– Я привез тебя в это ужасное место. – Глаза его были почти черными, и в них действительно было страдальческое выражение.

– Должно быть, ты думаешь, что я медленно умираю от такой романтической болезни, как чахотка, – сказала Аннабел. – У меня всего лишь простуда, Эван. Возможно, нос у меня красный, как свекла, но уверяю тебя, я не стою одной ногой в могиле.

Он не улыбнулся в ответ.

– С твоим носом все в полном порядке, – сообщил он.

– Теперь тебе придется понести наказание за ложь, – сказала она, потянувшись к дверце кареты. Но он остановил ее. Сомкнув вокруг нее кольцо своих рук, он отнес ее в гостиницу.

Он не выпускал ее, пока не убедился, что она удобно устроилась в спальне, где уже была приготовлена ванна с дымящейся водой. Тот факт, что Аннабел обронила в воду еще пару слезинок, очевидно, объяснялся ее пошатнувшимся здоровьем.

Глава 28

Это был замок. Огромный замок из темно-серого гранита, с окнами под нависающими карнизами, маленькими башенками и даже, похоже, аккуратным прудом перед фасадом. Они целое утро ехали в экипаже через леса, столь высокие и темные, что, казалось, они простираются в вечность. За многие часы пути им не встретилось ни дома, ни деревни. И тут совершенно неожиданно…

Они проехали поворот дороги, и он раскинулся передними, мерцая в розовом тумане, оставшемся после короткой грозы. Деревья на обступавших его холмах казались черными на фоне набухшего от дождя неба.

– Это Клэшиндаррохский лес, – сообщил Эван. – Река Боуги протекает вон там, за замком; мы перекачиваем оттуда воду по трубам, которые установил мой отец. По общему мнению, он был великим новатором. Я установил глубокую ванну недалеко от кухни, потому что дядя Пирс сказал, что ему бы этого хотелось.

– Значит, дядя Пирс – брат твоего отца?

– Вообще-то он брат моего деда. Он мой двоюродный дедушка.

– У тебя есть глубокая ванна? – немного запоздало переспросила она. – Как чудесно!

– У меня есть кое-что получше. Пару лет назад я распорядился, чтобы в хозяйской спальне установили настоящую ванну с подогревом.

– Приятное добавление, – заметила Аннабел.

Но ей не хотелось встречаться с ним взглядом. В последнее время, после того как ее простуда пошла на убыль и они снова двинулись в путь, она по-прежнему проводила ночь в отдельной спальне. Они не обсуждали тот факт, что предполагаемые супруги граф и графиня Ардмор занимают разные спальни. В сущности, они ни о чем толком не разговаривали с тех пор, как покинули дом Кеттлов. Эван проводил большую часть дня верхом на лошади, а поскольку Аннабел большую часть ночи бодрствовала, уставившись в потолок, то ее почти постоянно мучила головная боль.

Теперь она все время думала о том, что она, наверное, похожа на настоящую ведьму в своей пыльной дорожной одежде. Нос ее по-прежнему был слегка красным. Что о ней подумает прислуга? Не говоря уже о семье Эвана?

Аннабел оглянулась на замок в низине. Верховые протрубили пронзительный клич.

– Это традиция, – поведал ей Эван, наклонившись вперед и выглянув из окна. – Обыкновенно я не возвещаю о себе, точно король, уверяю тебя.

Карета, казалось, набрала скорость, на полном ходу съехав с холма, и теперь Аннабел увидела, что огромные входные двери были распахнуты настежь, и наружу валили люди и выстраивались рядами справа и слева от них.

Эван, улыбаясь во весь рот, смотрел на замок. Глаза его сверкали. Тут карета остановилась, так что из-под колес с громким шорохом брызнул гравий. Раздались приветственные возгласы собравшихся слуг.

Семейство Эвана стояло впереди. Аннабел сразу поняла, кто из них Грегори. Это был тощий мальчонка с серьезным выражением лица, с ног до головы одетый в черное.

Бабуля потрясла ее куда больше. Она не имела ничего общего с милой, седовласой леди, которую Аннабел нарисовала в своем воображении. Вместо этого она, похоже, носила соломенного цвета парик елизаветинской эпохи. У нее был нос крючком и напоминавшая кровавую рану полоска красной губной помады под ним. В общем и целом она походила одновременно на римского императора и королеву Елизавету.

Эван, естественно, громогласно приветствовал всех и каждого, таща ее за собой к собравшимся со скоростью, которая не позволяла ей идти с достоинством. Равно как и пригладить волосы. Но Аннабел выпрямила спину и сказала себе, что она – дочь виконта.

Сначала он подвел ее к своей бабушке. Престарелая дама оглядела Аннабел с макушки до кончиков туфель. Глаза ее медленно сузились, и у Аннабел возникло трусливое чувство, что бабушка Эвана знала, по какой именно причине они должны пожениться.

– Что ж! – сказала графиня после долгой паузы. – Вы выглядите старше, чем я ожидала. Но с другой стороны, англичанки увядают гораздо быстрее. – В серых глазах ее сверкала насмешка, которая обидела Аннабел.

– А вам так никак не дашь больше восьмидесяти, – ответила Аннабел, сделав реверанс, словно перед ней стояла сама королева Елизавета.

– Восьмидесяти! – взревела бабуля. – Чтоб вы знали, деточка, мне нет и семидесяти одного!

Аннабел насмешливо улыбнулась.

– Должно быть, это все шотландские ветра. Так и завывают, не правда ли? Нет ничего губительней для цвета лица.

Эван обернулся, выпустив Грегори из своих медвежьих объятий.

– Бабуля, Аннабел шотландка, так что брось свои штучки – с ней они не пройдут. У нее сила духа пиктов.

– Ты нашел шотландку, доехав до самого Лондона? – рявкнула бабуля. – Ты мог жениться на мисс Мэри, что живет по соседству, коли тебе этого хотелось. Ты же знаешь, что у этих светловолосых дамочек неизвестно в чем душа держится. Скорее всего она умрет в родах.

«Очаровательное приветствие», – подумала Аннабел. Но бабуля еще не закончила.

– Хотя у нее хорошие широкие бедра, – сказала она, разглядывая Аннабел ниже пояса.

Замечательно. Мало того что хилая, она еще и толстая.

– Это Грегори, – сказал Эван, подводя ее к юноше.

У Грегори была очень белая кожа, черные, как сажа, волосы и ресницы им под стать. В один прекрасный день он разобьет сердце какой-нибудь даме, если только не уйдет в монастырь. Он посмотрел на Аннабел с огромным любопытством и поклонился ей столь элегантно, как если бы королевой Елизаветой была она.

– Рада с тобой познакомиться, Грегори, – сказала она, взяв его за руку. – Эван мне очень много о тебе рассказывал.

Щеки мальчика покраснели так стремительно, что она не успела даже глазом моргнуть.

– Ты рассказал ей, что я никудышный певец! – вскричал он, обернувшись к Эвану.

Но Эван только протянул руку и взъерошил его черные вихры.

– Я рассказал ей, что ты орешь, как мартовский кот, – сказал он, снова сжав Грегори в объятиях.

Красные пятна исчезли со щек мальчика, и он робко улыбнулся Аннабел, выглядывая из кольца рук Эвана. Не только она чувствовала себя в безопасности рядом с графом Ардмором.

Дядя Тоубин и дядя Пирс были словно соль и сахар.

Дядя Тоубин, охотник, был тощим, высоким и востроглазым. Он отвесил весьма замысловатый поклон и подкрутил усы.

– Я знал, что в Лондоне Эван найдет сокровище! – сказал он, оглядев ее с головы до пят взглядом истинного знатока.

Аннабел сделала реверанс и послала ему одну из своих лучших улыбок для заигрывания с пожилыми джентльменами. Тот вспыхнул, словно печь зимой, и сообщил Эвану, что он сделал дьявольски удачный выбор.

Дядя Пирс был столь же толст, сколь Тоубин худ, и столь же брюзглив, сколь Тоубин галантен. У него были блестящие черные глазки, похожие наречные камушки, и двойной подбородок.

– В спекуляцию играете, а? – прорычал он, обращаясь к ней. – Сноровка-то вообще имеется?

– Нет, – ответила она.

– После ужина проверим, на что вы способны, – мрачно заявил он. – Но предупреждаю вас, мисс, я играю по большой. Скорее всего к будущей пятнице ваше имущество будет у меня в кармане.

– Сегодня никаких карточных игр, – сказал Эван. – Уверен, Аннабел валится с ног от усталости, дядя. Мы ведь ехали целый день.

– Тогда завтра, – сказал Пирс, передернув плечами: ему казалось нелепой мысль о том, что усталость могла помешать игре в карты. У Аннабел появилось гнетущее чувство, что вся семья вынуждена каждый вечер собираться за столом и играть в карты с дядей Пирсом.

Минуту спустя она уже пожимала руку отцу Армальяку, и он улыбался ей так, что она позабыла нацепить на лицо одно из своих тщательно подобранных выражений и по-настоящему улыбнулась ему в ответ.

Он был одним из тех монахов, которые неизбежно вызывают у вас улыбку. Как и в случае с бабулей, она нарисовала в своем воображении картину, которая совершенно не соответствовала действительности. Ей представлялось, что монахи одеваются в черное и подпоясывают веревкой свои выпирающие животы. Судя по тому, что она слышала, они то и дело крестились, имели при себе кучу четок, при помощи которых они отсчитывали молитвы, и носили на макушке маленькие черные шапочки.

Отец Армальяк действительно носил черную рясу. Но он не казался серьезным и не выглядел так, словно сейчас достанет четки и примется бормотать над ними молитву. На самом деле, он был похож на ламу, которую Аннабел однажды видела на ярмарке. Волосы его были густыми и курчавыми, а лицо – узким, как у ламы. У него, как у этих животных, были добрые глаза с густыми ресницами, светившиеся доброжелательным любопытством, которое ни в коей мере не было навязчивым.

– Моя дорогая, – молвил он, обхватив ее руку обеими руками. Он говорил, глотая слова на французский манер, но его английский казался безупречным. – Я искренне рад. Посылая Эвана в Лондон, я не знал, что там можно встретить столь прелестных шотландок.

Аннабел почувствовала, как щеки ее заливает краска. Он издал кудахчущий смешок и повернулся вправо.

– Позвольте представить вам своих друзей. Это брат Боудин и брат Далмейн. – Оба монаха улыбнулись ей. – Брат Далмейн, – продолжил отец Армальяк, – урожденный шотландец, так что это он убедил нас приехать в эту страну и заботиться о Роузи. А вот и сама Роузи. Уверен, Эван рассказывал вам о ней.

Он вывел из-за своей спины – совсем как мама-кошка, выпихивающая вперед своего котенка – одну из самых миниатюрных и хорошеньких женщин, которых доводилось видеть Аннабел. Роузи и Грегори были очень похожи: та же молочно-белая кожа, те же мягкие черные кудри.

Она крепко сжимала руку отца Армальяка, и теперь Аннабел увидела морщинки в уголках ее глаз. Роузи послушно улыбнулась, а затем сделала реверанс. В глазах ее не было ни тени любопытства, и она не промолвила ни слова. Она снова сделала реверанс, и Аннабел с удивлением осознала, что она так и продолжала бы приседать, если бы отец Армальяк тихим голосом не велел ей остановиться.

Мысль о том, что кто-то мог обидеть это похожее на сказочную фею дитя, была мучительной.

– О, дорогой! – выдохнула она, обернувшись к Эвану. Он стоял позади нее и ждал. Блуждающий взгляд Роузи зацепился за его ботинки, и лицо ее исказила гримаса недовольства. Затем взгляд ее медленно переместился на его бриджи, и ее пальцы, сжимавшие руку отца Армальяка, побелели.

– Все в порядке, Роузи, – сказал ей отец Армальяк. – Это всего лишь Эван. Он вернулся из Англии со своей прелестной невестой. Ты, конечно же, знаешь Эвана.

Но она продолжала хмуриться, пока ее взгляд не добрался до лица Эвана, и тут страдальческие морщинки между ее бровями разгладились, и она улыбнулась ему так же весело, как любой ребенок в рождественское утро. Только тогда он шагнул вперед и поцеловал ее в щеку.

Аннабел почувствовала ком в горле.

Но отец Армальяк склонил голову набок, словно любопытная малиновка, и сказал ей:

– Не нужно жалеть Роузи, моя дорогая.

– А по-моему, нужно. Ведь она… она… – Аннабел махнула рукой, не в силах выразить то, что чувствовала.

– Взамен Господь ниспослал ей чудесный дар, – сказал он, и в голосе его не было даже намека на нравоучительность. – Радость.

Аннабел посмотрела на Роузи и действительно увидела, что лицо ее озарилось смехом. Мгновение спустя она подошла к Грегори, взяла его за руку и принялась тянуть в сторону.

– О, Роузи, – простонал тот. – Я не хочу сейчас играть.

Но Роузи протянула руку, коснулась его щеки и улыбнулась ему, и Грегори, робко кивнув головой, позволил утащить себя прочь.

– Она не разговаривает? – спросила Аннабел.

– Нет. Но не думаю, что ей этого недостает.

– Позволь мне показать тебе твой новый дом, – предложил Эван, протянув ей руку.

– Конечно, – слабым голосом вымолвила Аннабел.

В замок вели величественные двери, вытесанные из дуба, которые распахнулись, открыв ее взору просторный вестибюль – такой огромный, что в нем можно было принять короля со всей его свитой. Высоко над ними изгибался дугой потолок: камни выглядели внушительными, древними и грязными. Стены были увешаны гобеленами.

– Тысяча пятьсот тринадцатый год, битва при Флоддене, – заметил Эван, подведя ее клевой стене. – Эти гобелены выткали в Брюсселе по распоряжению первого графа Ардмора, как предостережение будущим поколениям Ардморов, чтобы те избегали войн. Он потерял в бою двух сыновей.

Аннабел всматривалась в гобелены, освещаемые свечами в пристенных светильниках.

– Земля усеяна телами погибших юношей, – показал ей Эван. – Этот гобелен и заключенное в нем предостережение спасли наши земли в тысяча семьсот сорок пятом году от захвата Мясником[8]8
  Принц Уильям, сын короля ГеоргаII, жестоко подавил восстание якобитов в 1745 г. Безжалостность, с какой он обошелся с горцами, принесла ему прозвище Мясник.


[Закрыть].

В воздухе витал легкий холодок, исходивший от вековых необтесанных камней, и Аннабел содрогнулась. Жизнь в замке, похоже, была далеко не такой романтичной, как в сказках. Но Эван уже вел ее через расположенную справа дверь в теплую, светлую малую гостиную, которая обогревалась аккуратной железной печкой, установленной в огромных размеров каменном камине, но в остальном не слишком отличалась от любой из лучших гостиных в доме Рейфа.

– Мой отец вводил усовершенствования направо и налево, – пояснил Эван. – Он был увлечен изобретениями графа Рамфорда и приказал установить несколько рамфордовских печей и поставить на кухне рамфордовскую плиту, которая снабжает нас горячей водой. Ты можешь взглянуть на это попозже. А пока как ты смотришь на то, чтобы я проводил тебя в твои покои?

Аннабел что-то пробормотала в ответ.

В хозяйской спальне главное место занимала громадная кровать. Над ней висел балдахин, на котором искусной рукой были вышиты хаотично переплетающиеся пестрые цветы.

– Какая прелесть, – вымолвила она в благоговейном ужасе.

– Мои родители привезли его из своего свадебного путешествия, – поведал Эван. – А не отправиться ли нам в путешествие, чтобы отпраздновать нашу свадьбу? Скажем, вверх по Нилу?

– В обозримом будущем я не намерена никуда ехать в карете, – заявила Аннабел.

Он рассмеялся.

– В таком случае мы останемся здесь на ближайшее время. Боюсь, что побережье далековато отсюда.

Вздохнув, Аннабел вошла в ванную комнату. И застыла в изумлении. Стены были отделаны белым и голубым мрамором и украшены лепным фризом с русалками. Сама ванна была тоже из белого мрамора. Эта изысканно оформленная ванная комната была предназначена для того, чтобы женщина чувствовала себя прекрасной и безмятежной одновременно.

– Эту ванну прислали из Италии по заказу Мака, – сказал Эван. —Думается мне, она достаточно вместительна для двоих.

В голосе его послышался намек, но Аннабел не стала встречаться с ним взглядом. Она казалась себе столь же соблазнительной, как кухонное полотенце, и последнее, чего ей хотелось, это делить с кем-нибудь ванну.

Элси, влетела в комнату в сопровождении лакеев, тащивших на плечах дорожные сундуки Аннабел.

– Пожалуй, через полчаса можно будет ужинать, – сказал Эван. В его тоне не было упрека, что Аннабел только что пренебрегла его приглашением… если это было приглашение.

– Мисс Аннабел должна выбрать платье для вечера, – взволнованно молвила Элси. – Потом его надобно почистить и прогладить, а мисс Аннабел надобно выкупаться, и ее волосы…

– Сейчас только шесть часов, – сказала Аннабел Эвану, хотя, говоря по правде, ей хотелось рухнуть на кровать, и пропади пропадом этот ужин со всеми его яствами.

– Мы рано ужинаем в горах, – сообщил Эван. – Здесь быстро темнеет.

Аннабел содрогнулась.

Как только он ушел, Элси закудахтала, точно растревоженная курица.

– Я приготовлю ванну, – сказала она. – Хотя можно ли взаправду наполнить это огромное чудище горячей водой, уже другой вопрос. Ежели бы тут все было, как у людей, то я как пить дать знай себе посылала бы за ведрами.