Текст книги "Супруг для леди"

– Но мы поженимся. И мы и так каждую ночь спим в одной постели.

– Жизнь здесь пойдет тебе на пользу, – наконец сказала она, устремив на него взгляд прищуренных глаз. – Вижу, у тебя отсутствует воображение, Эван Поули. Напрочь. Ты понятия не имеешь, как тяжело жить в подобных условиях, и думаю, тебе это пойдет на пользу!

Он подавил ухмылку и повернулся к Маку. Аннабел схватила его за руку.

– Мне нужен мой дорожный сундук с одеждой! – потребовала она.

Эван кивнул. Разумеется, они будут ходить в одежде. Большую часть времени.

Глава 21

Аннабел смотрела, как две кареты катят вниз по дороге. Она стояла в центре пыльной, безлюдной маленькой поляны, и единственным ее спутником был человек, с которым ее не связывали узы брака.

– Должно быть, я лишилась рассудка, – вымолвила она. У Эвана тоже был довольно удивленный вид.

– Мак как пить дать думает, что я тоже его лишился. Должен тебя предупредить, я никогда не замечал, чтобы он ошибался по какому-либо поводу. Знаешь, мне фактически пришлось приказать ему не возвращаться до тех пор, покуда ребенок не родится. Я никогда ничего не приказывал Маку.

– Быть может, ребенок скоро появится на свет.

– Пожалуй, потрясение от входа в гостиницу этому поспособствует, – сказал Эван. – У Пегги был такой вид, словно она того и гляди брякнется в обморок от волнения.

Глаза миссис Кеттл засияли бурной радостью, когда ей сообщили, что ее посылают в гостиницу, где приставят к ней повитуху, которая будет заботиться о ней.

– И что нам теперь делать? – спросила Аннабел, обведя взглядом поляну.

Лес тесным кругом обступал ее со всех сторон, создавая ощущение уюта, словно защищая маленькие домишки. Вокруг не было слышно ни звука, кроме голосов птиц в чаще.

– Надобно подоить корову, – ответил Эван. – Кеттл сказал, что она уже давно ждет, чтобы ей уделили внимание. Очевидно, животное само отыскивает дорогу в поле, а потом возвращается обратно в стойло, когда приходит время дойки.

Корова оказалась норовистым животным с раздраженным взглядом. Она ударила по стенке стойла задним копытом в качестве приветствия.

– Похоже, она не в духе, – заметила Аннабел. – Отец всегда говорил, чтобы я обходила лошадиное стойло стороной, когда у лошади такое выражение глаз.

– Она не в духе, потому что ее не подоили вовремя, – сказал Эван, снимая сюртук.

Эван сдвинул в сторону нижнюю часть низенькой стенки, так что в ней образовалось отверстие.

– По всей видимости, у Кеттла самого сварливый норов, поэтому он и смастерил это, чтобы можно было подоить корову, не получив при этом копытом.

Эван просунул руки в отверстие, чтобы подоить корову.

– У тебя ловко получается, – некоторое время спустя заметила Аннабел.

– Вместе мы умеем обращаться с молоком, – сказал Эван, оглянувшись на нее. – Я умею доить корову, а ты – сбивать из молока масло. Это будет проще простого.

Он подтянул к себе подойник с молоком и снова задвинул отверстие филенкой. Наконец он бросил вилами немного сена в кормушку, и они вышли.

Когда они зашагали вниз по тропинке, Эван обвил рукой стан Аннабел.

– Я, пожалуй, поражен тем, как неприлично все это выглядит.

– Я тоже! – воскликнула Аннабел, отвернувшись, так что его поцелуй пришелся ей в щеку. – Мы не женаты.

– Ну и олух же я! – запричитал он. – Мне следовало примчать тебя к тому епископу, прежде чем ты успела причесать волосы.

Аннабел почувствовала, как щеки ее розовеют. Если кому-нибудь станут известны ее обстоятельства, она будет опозорена. Опозорена более чем все прочие леди, о которых на ее памяти ей доводилось слышать в жизни.

– Гляди! – сказала она. – Одна из кур Пегги! Костлявая белая курица, у которой недоставало нескольких перьев вокруг шеи, рылась в земле с краю полянки.

– Здесь должен быть курятник. Куры должны заходить туда на ночь. Не то их может съесть лиса.

Курица глянула подозрительным глазом на них. Аннабел приблизилась к ней на шаг, и она сердито закудахтала и взлетела на низенький пенек.

– Похоже, это дикая курица, – заявил Эван. – Она не хочет идти на ночлег в курятник.

– Диких кур не существует. Мы не можем допустить, чтобы ее съели – у Пегги всего-навсего три курицы. Иди сюда, глупая птица!

Аннабел прыгнула на курицу и схватила ее за крыло. Курица разинула свою красную глотку и закричала дурным голосом.

– Помоги! – взвизгнула Аннабел. – Возьми ее! Возьми!

– И не подумаю, – со смехом ответил Эван. – Брось ее в курятник.

– Где курятник? – спросила Аннабел, дико озираясь вокруг.

Лес погружался в мирные сумерки, и Аннабел не могла различить никакого другого строения, кроме маленьких домишек и коровника Кеттла.

Курица извивалась и яростно вырывалась.

– Думаю, она хочет тебя клюнуть, – заметил Эван. Он открыл дверь дома. – Сюда!

В воздухе пронесся вихрь перьев и раздалось громкое кудахтанье курицы. Аннабел захлопнула дверь и отскочила назад, потеряв равновесие. Она чуть было не шлепнулась на землю, но Эван подхватил ее за талию.

– Спасибо, – тяжело дыша, проговорила Аннабел. – Ты не видишь остальных кур Пегги? – Нет, – ответил Эван. Руки его не спешили покидать ее талию. – Но у нее одним ведром молока меньше, чем минуту назад.

Аннабел глянула вниз. Молоко, пенясь, растекалось по пыльной земле.

– Ты его уронил!

– Выбор стоял между тобой и молоком. Я выбрал тебя. Аннабел отстранилась и устремила на него хмурый взгляд.

– Я собиралась сделать из него масло. Я думала, что смогу сделать столько масла, что Пегги не придется беспокоиться о нем много недель.

Эван попытался изобразить на своем лице раскаяние.

– Перво-наперво нам надобно вскипятить воду, – сказала Аннабел, направившись к двери дома.

– Чтобы принять ванну? – Его заветным желанием было, чтобы Аннабел ощутила настоятельную потребность принять ванну. Разумеется, он исполнял бы обязанности ее горничной…

– Здесь нет ванны, – напомнила ему Аннабел. – Чтобы приготовить еду. Я проголодалась, а ты?

Теперь, когда он подумал об этом, он почувствовал зверский голод. Он последовал за ней в дом.

– Что мы будем готовить?

– Картошку, – ответила Аннабел, указав на ларь возле стены.

– Можно зажарить курицу, – предложил Эван, вспомнив о том, как он голоден.

Аннабел посмотрела на белую курицу. Та восседала на верхушке формы для масла, распушив крылья, и выглядела весьма умиротворенной.

– Тебе пришлось бы ее убить! Мы не можем этого сделать.

– Я бы смог, – убежденно заявил Эван. – Я хочу есть.

– Эта курица – свадебный подарок Пегги от соседей, – сказала Аннабел, налив в кастрюлю воды из ведра, что стояло у двери. – Придется довольствоваться картошкой. – Она положила картофелины в воду и повесила котелок на маленький крючок, который съехал на свое место над огнем.

Эван подбросил в огонь еще одно полено. Аннабел сновала по дому, расставляя вещи Пегги по местам. После этого она распахнула свой дорожный сундук.

– Я знаю, что у меня здесь кое-что есть… – Она вынула полотенце и мыло и продолжила копаться в вещах. Наконец со счастливым гортанным возгласом она извлекла отрез материи. – Взгляни на это, Эван!

Он взглянул. Материя была темно-красной и довольно симпатичной на вид.

– Из этого выйдет скатерть и занавеска! – торжествующе изрекла Аннабел. Он начал было смеяться, но она смерила его сердитым взглядом. – Никаких насмешек!

Она снова порылась в сундуке и достала оттуда маленькую рабочую шкатулку. Пару минут спустя материя была порвана на части, и Аннабел сидела на стуле у очага, склонив голову над шитьем.

– Если б только свет видел тебя сейчас! – сказал Эван. Она перешла к следующему шву.

– Ты изумишься, Эван Поули, узнав, что я умею делать!

– Меня больше занимает то, что ты не умеешь делать, – ответил он и был вознагражден видом жаркого румянца, залившего ее щеки.

Через час сияние фонаря розовым светом отражалось от аккуратно подшитой занавески, висевшей на единственном окне. Курица погрузилась в сон.

Аннабел тыкала длинной вилкой в картофелины, пытаясь извлечь их из котелка, когда она воткнула вилку чересчур сильно, опора, удерживавшая котелок над огнем, рухнула вниз.

Эван отскочил назад, еле увернувшись от брызг кипящей воды. Громко зашипев, огонь погас. Картофелины подпрыгнули и раскатились по полу, покрываясь золой, а курица проснулась и захлопала крыльями, раздраженно вереща.

– О нет! – вскричала Аннабел, побежав за картофелиной. – Лови их, Эван!

– До леса не добегут, – сказал он, однако кинулся за ними вдогонку.

– Бог мой, они грязные, – простонала Аннабел, кладя картофелины на стол. – Ты не принесешь мне воды?

Эван подошел к ведру возле двери и застыл на месте. Снаружи было темно – хоть глаз выколи.

– Аннабел, где находится вода?

– Что ты имеешь в виду, где… – Она обернулась. – Ты хочешь сказать, что не знаешь, где найти воду?

Он покачал головой:

– Мак был прав. Я, должно быть, лишился рассудка. Я не спросил Кеттла, есть ли у него колодец.

– Сколько воды в ведре? – спросила она. Эван живо представил себе бабушкину реакцию на эту катастрофу. И он заслужил бы ее пламенную речь до последней минуты. Но Аннабел только стояла с довольно удивленным видом, зажав в каждой руке по картофелине. Она снова заколола волосы на затылке, но на щеке у нее красовалась черная полоска золы.

– На сегодня питья нам хватит, – сказал он, – при условии, что за ужином мы будем пить вино.

– Вино! – пискнула Аннабел, но ему не терпелось вкусить ее сладость, и поэтому он завладел ее устами с величайшей радостью человека, который заслуживает, чтобы на него накричали, а вместо этого обнаруживает, что его будущая жена удивленно взирает на него, хлопая ресницами.

Раздался негромкий стук, когда еще одна картофелина упала на пол, а за ней – другая. Прошло порядочно времени, прежде чем он разомкнул руки, и она отпала от него, когда глаза ее стали совсем осовелыми, а тело обмякло. Он дрожал от нестерпимого влечения к ней, чувствуя себя порочным, необузданным… и совсем близким к сумасшествию от сознания, что надобно прервать поцелуй. Так он долго не выдержит.

– Вино? – спросила Аннабел. – Вино?!

Эван подобрал картофелины по пути к кровати. После чего нагнулся и извлек на свет божий большую плетеную корзинку.

– Корзинка для пикника!

– Она всегда полна, – поведал ей Ардмор. – На случай, если в дороге у нас отвалится колесо. – Он поднял ее и водрузил на стол, задев почерневшую, потерявшую форму картофелину, которая скатилась с края стола и запрыгала по полу.

Аннабел, счастливо мурлыча, разбирала содержимое корзинки.

– Целый цыпленок – чудесно, хлеб и…

– Бутылка вина, – докончил Эван, вынимая штопор.

– Но мне не нужно было делать скатерть! – воскликнула Аннабел с явным сожалением в голосе. – Здесь есть льняная скатерть.

– Твоя мне нравится гораздо больше. – Он не был горазд на описания, поэтому просто неуклюже взмахнул руками. – Дом с виду весь такой красный и уютный.

Она выглядела такой счастливой, что он нарушил свой недавний запрет на поцелуи. А потом они ужинали, и Эван ел картофель со свежим маслом, уверяя, что в жизни не едал ничего вкуснее.

Аннабел уселась на табурет и смотрела, как Эван ест.

Но она не могла удержаться от того, чтобы не поглядывать украдкой на кровать, которая, казалось, за последний час увеличилась вдвое.

– У Пегги нет подушки-валика, – наконец вымолвила она.

– В таком разе нам придется спать без нее, – сообщил Эван. Он не смотрел на нее, но голос его был хриплым и нежным.

Желание молнией пронеслось по ногам Аннабел, и из ее легких, казалось, исчез весь воздух. Она открыла было рот, чтобы ответить… ответить… Отказом? Но почему? Они были женаты, насколько это было возможно для пары, не произнесшей обеты перед священником.

– Аннабел? – спросил он. В голосе его был вопрос, который не требовалось произносить вслух.

На один быстротечный миг Аннабел задумалась о том, чем она намеревалась поступиться. Она всегда с презрением относилась к девицам, которые оказывались втянутыми в семейного рода отношения, не имея при этом мужа. Но все это не имело никакого отношения к Эвану, к жгучему желанию в его глазах и прерывистому звуку его голоса. Да и к тупой боли, которую она ощущала, это, похоже, тоже не имело отношения.

Ей больше не нужны были поцелуи – или по крайней мере не только поцелуи. Она устала отходить ко сну с колотящимся сердцем, ерзая под простынями, чувствуя себя неудовлетворенной, сгорая от любопытства и желания одновременно.

Аннабел потянулась губами к его шее и нежно поцеловала его, но, ощутив его вкус, содрогнулась от волнения.

– Да, – прошептала она. – Да, Эван… Да, пожалуйста.

Глава 22

Они сидели во внутреннем дворике гостиницы «Поросенок и котел», ожидая, когда им подадут легкий ужин, прежде чем забраться обратно в карету еще на три часа. Джоузи, не побоявшись получить нагоняй от Гризелды, сняла капор и теперь сидела в последних лучах вечернего солнца, уткнувшись в книгу. Мейн, к своему удовольствию, обнаружил, что у хозяина гостиницы есть недавний экземпляр «Новостей скачек», и теперь читал, не пропуская ни строчки. Естественно, Имоджин предавалась своему излюбленному занятию – допекала его.

– Дрейвен любил Шотландию, – разглагольствовала она, слава Богу, без той острой печали, что зачастую сквозила в ее голосе. – Он всегда говорил, что лошадей лучше тренировать там. Он думал, что воздух там бодрящий, и когда лошадей отвозят обратно в Англию, то они скачут быстрее, поскольку объем их легких увеличился, оттого что они дышали шотландским воздухом. Вы согласны, Мейн?

– Анахронизм выиграл скачки в Ньюмаркете – невероятно! Если Анахронизм находится на пике формы, то он наверняка обскачет своего соперника в Аскоте.

– Одно можно сказать о Дрейвене с уверенностью: он всегда вкладывал в дело, которым занимался, всю свою душу, – произнесла Имоджин.

– О чем это вы?

– О вас, – язвительно молвила Имоджин. – О вас и вашем романе с лошадьми. Кто угодно скажет, что вы совершенно на них помешались, в точности как когда-то Дрейвен.

Мейн метнул на нее раздраженный взгляд.

– Я не намереваюсь принимать скачки так близко к сердцу, чтобы самому вскочить на лошадь, если вы на это намекаете.

– Вы несправедливы, – заметила Имоджин, постукивая по столу ногтем и устремив на него взгляд, который ему не нравился. – Пусть Дрейвен совершал ошибки, но он не был дилетантом. Он серьезно относился к изучению лошадей.

Продолжая просматривать газету с новостями скачек, Мейн метнул в нее раздраженный взгляд.

– Благодарю за совет, – изрек он, усилием воли придав своему голосу спокойное выражение.

– Я просто подумала, что вы могли бы получать больше удовольствия от жизни, если бы попробовали интересоваться лошадьми по-настоящему, – заявила Имоджин, никак не отреагировав на его отповедь.

Мейн склонил голову, чтобы прочитать коротенькую заметку о Берлингтонских конюшнях в Рейби.

– Думаю, вам скучно. Вам уже полных… Сколько? Тридцать семь лет?

– Тридцать четыре! – огрызнулся он.

– У вас столько денег, что вы не знаете, что с ними делать, никаких честолюбивых планов обзавестись женой или стать главой семьи, и особого интереса к имению у вас тоже нет.

– Я питаю к своему имению надлежащий интерес.

– Уверена, что так оно и есть, – сказала Имоджин успокаивающим тоном, который не обманул бы и ребенка. – Скорее всего крыши починены, но я не об этом. Оно вас не интересует.

– А что именно должно меня в нем интересовать? – спросил он, раздраженный до предела. – Вы предлагаете мне заняться фермерством?

Она пожала плечами.

– Бог свидетель, я не знаю, чем занимаются джентльмены. Некоторые из них находят все это довольно увлекательным.

– У меня полно дел, – ответил он, рассерженный донельзя.

– Нет у вас никаких дел. У вас превосходный управляющий, и мне случайно стало известно, что муж Тесс дает вам советы по поводу того, что продать и тому подобное, поэтому вам нет надобности принимать какие-либо решения в такого рода делах.

– Только дурак пренебрег бы советом Лусиуса, – сказал Мейн. – К чему вы клоните?

– Вам скучно. Вот к чему я клоню.

Мейн подумывал о том, чтобы пойти прогуляться. Что угодно – только бы избавиться от нее.

– Пожалуй, вам следует занять свое место в палате лордов, – предложила Имоджин.

Он попытался представить себя стоящим на трибуне и читающим всем и каждому лекции о Хлебных законах. И на этом воображение ему изменило.

– Нет.

– Трудно представить вас в подобном месте, – согласилась Имоджин. – Жаль, что вы прониклись такой неприязнью к любовным похождениям, поскольку они успешно обеспечивали вас занятостью последние десять лет.

Мейну не понравилось это утверждение, как бы небрежно оно ни было сказано. Ему не нравилось, что его воспоминания о последних десяти… нет, пятнадцати годах почти исключительно состояли из сверкающего потока интриг, сорванных поцелуев, тайных любовных свиданий и случайной дуэли с разъяренным мужем.

Губы Мейна скривились. Оглядываясь назад, он находил эти пропитанные запахом духов вечера утомительно однообразными, безвкусными и пустыми, подогретыми чересчур обильными возлияниями и ненасытной жаждой плотских удовольствий.

Покуда эта жажда плотских удовольствий не опустошила его… оставив ни с чем.

– Но похоже, вы утратили склонность к тайным амурным делам, – сказала Имоджин, словно прочитав его мысли. – Взять, к примеру, меня. Вы смотрите на меня с интересом кота, которого лишили мужского достоинства.

– Отвратительно! – выпалил Мейн одновременно с тем, как Джоузи поинтересовалась:

– А какое достоинство может быть у кота?

– Должно быть, вы самая бестактная женщина из всех, с кем я знаком! – сообщил он Имоджин, пропустив вопрос Джоузи мимо ушей.

– Вы и вправду так думаете? – осведомилась Имоджин, явно нимало не задетая его критикой. – А я-то считала, что мужчины водят весьма разнообразные знакомства.

– В моей жизни не было ничего столь уж авантюрного. Вообще говоря, я имел удовольствие знавать леди, чья речь была под стать их возвышенному уму.

– Ха! – воскликнула Имоджин. – Если вы в это верите, то не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что у вас никогда не было по-настоящему задушевной беседы ни с одной женщиной!

Мейн ощутил вспышку почти убийственной ярости – чувство, которое уже становилось обычным, когда рядом находилась его мнимая любовница.

– У меня было много задушевных бесед, – ответил он. – Но подобного рода задушевность или отсутствие таковой были бы подходящим предметом для обсуждения в присутствии вашей юной сестры.

– Может, я и юная, но здравого смысла мне не занимать, – изрекла Джоузи, подняв глаза от книги. – Мне прекрасно известно, что Имоджин сделала вам несколько предложений отнюдь не достойного свойства и что вы их отвергли. Полагаю, этим и объясняется ее дерзость, ибо, как сказал Плутарх, нет ничего острее, чем жало отвергнутой любви. – И она без лишних слов вернулась к книге.

Очевидно, по достижении совершеннолетия Джозефина будет точно такой же сумасбродкой, как и ее сестра. При мысли об этом Мейна слегка передернуло.

– Почему бы вам не построить свои собственные конюшни? – спросила Имоджин.

– У меня есть конюшни. Сколько раз я говорил вам, что не успеваю на скачки в Аскоте и что я выставил там двух своих лошадей?

Гризелда появилась в дверях трактира, опираясь на руку своей горничной. Она выглядела чуточку лучше, чем час назад.

– Я собралась с силами и теперь могу вернуться в эту колымагу, – объявила она им с каменным лицом – точь-в-точь как у французской аристократки, стоящей перед гильотиной. – Джоузи, наденьте капор. Сколько раз вам говорить, что веснушки крайне непривлекательны? Извольте все зайти в дом: трактирщик говорит, что он приготовил легкую закуску.

– Я знаю, что у вас есть конюшни, – молвила Имоджин. – Но почему бы вам не попробовать отнестись к этому серьезно? Наймите приличную команду тренеров. Мой отец все уши нам прожужжал о своих конкурентах, о вас, равно как и о любом другом господине в Англии, которого можно уговорить приобрести у него лошадь. Вы же дилетант, покупающий лошадей то там то сям и продающий их, если они не выиграли свои первые скачки. Вы никогда не воспринимали свои конюшни всерьез. Впрочем, как вы могли? Вы же всегда были в Лондоне.

«И я никогда не просыпался раньше полудня», – подумал Мейн. Он направился вслед за Имоджин к двери трактира. Дорожное платье плотно облегало изгибы ее тела. Он неторопливо обвел их взглядом и обнаружил…

Ничего.

Он был совершенно равнодушен. Ни дать ни взять кот, лишенный мужского достоинства.

Она была права. Что он без женщин? Чем он будет заниматься?