Текст книги "Бессердечный"

5
Кейд

Как мне хотелось бы думать, что это кто-то другой, а не я, стоит на крыльце и ждет ее. Но нет, жду я.

Она, конечно, действует мне на нервы. Но, кажется, она нравится моему сыну, да и я в глубине души все еще джентльмен.

Я достаю из заднего кармана мобильный и проверяю время. Обратный отсчет начался. Она выглядит как человек, которому свойственно опаздывать. Рассеянная. Неорганизованная.

Или мне просто хочется, чтобы она оказалась такой, и это дало бы мне моральное право оправдаться перед самим собой за мою к ней неприязнь. Если она опоздает в первый же рабочий день, я докажу всем, что был прав.

Что она недостаточно ответственная, чтобы позаботиться о Люке. По правде говоря, я не знаю, кто достаточно. Мне нелегко довериться кому-либо.

В особенности женщине.

У нее в запасе шесть минут.

Я внутренне улыбаюсь, облокотившись о перила и чувствуя, что у меня есть все шансы оказаться правым.

Но в тот же миг слышится хруст гравия.

В тот же миг мне доказывают, что я ошибаюсь.

Потому что красный джип Уиллы подкатывает к моему крыльцу на пять минут раньше.

Она паркуется рядом с моим черным грузовиком и бодро выпрыгивает из машины. Я оглядываю ее с ног до головы: сперва ступни, обутые в кеды Converse, выше – длинные стройные ноги в обрезанных джинсах, а над ними – безразмерная потрепанная футболка Led Zeppelin. Между краем футболки и поясом джинсов я вижу небольшое пятно молочно-белой кожи.

На носу у нее большие очки-авиаторы Ray-Ban, а по плечам рассыпаны волнистые медно-рыжие волосы. Они обрамляют ее нежное лицо, словно танцующие языки пламени, и одна из прядок падает на ее губы.

Блестящие губы, на которых подрагивает ухмылка.

– Ты рано, – бурчу я, потому что не знаю, что еще сказать. Несмотря на все мои усилия, от нее не оторвать глаз. Хотя она совсем не в моем вкусе, по крайней мере, на этом этапе моей жизни.

Она из тех девушек, у которых на лбу написано: «городская девчонка». А рядом красуется надпись: «дикий ребенок». Она вообще не походит на милую девчонку из маленького городка.

Девушка, без раздумий и стеснения сказавшая мне, что готова к осмотру ее белья.

Глядя на нее, видишь огромную надпись: «ИСКУШЕНИЕ».

Но ведет она себя совершенно не соответствующе всем этим, казалось бы, ярко видимым чертам. Она лишь поводит плечами и снимает солнцезащитные очки, устремляя на меня взгляд своих изумрудных глаз. Глаз, заставляющих тебя застыть от красоты.

Ну, как минимум одно про Уиллу Грант можно сказать точно: она просто ошеломительная.

Слишком молода для меня. Слишком непредсказуема для меня.

Но все равно – сногсшибательная.

– Я очень рада оказаться здесь.

Я лишь моргаю, потому что… Ну а что на это можно ответить? Я тут в голове составляю перечень причин, по которым прикидываю ее своей проблемой, а она просто рада оказаться здесь и заботиться о моем ребенке.

Быть может, я действительно придурок, каким меня все и считают.

– Уилла! – Люк выбегает из дома с невероятной скоростью и в одних носках спускается по грунтовой дорожке на гравий. Вообще-то он очень осторожен в отношении людей, но о Уилле он болтает без умолку с того момента, как она уехала. Бедный ребенок так истосковался по женскому теплу, что достаточно залезть вместе с ним на дерево, и этот человек сразу же будет вознесен на пьедестал.

Он резко тормозит прямо перед ней:

– Я так рад, что ты приехала.

Уилла смеется, красиво и сексуально, с едва заметной хрипотцой, будто она курит или типа того. И теперь мне интересно, курит ли она. Я не спрашивал.

Она приседает перед Люком и ерошит его мягкие волосы:

– Я так рада. У нас будет самое лучшее лето.

– Чем займемся? – У него блестят глаза, а волнение переливается через край.

– Всем, – отвечает она, описав рукой широкую дугу. – Вообще всем, чем можно.

Мои брови непроизвольно хмурятся. Я хочу, чтобы Люку было весело, но не слишком.

Она явно считывает выражение на моем лице, это видно по тому, как весело сверкают ее глаза.

– Будем прыгать со скал. Скакать на быках. Я даже научу тебя стрелять из ружья по пивным бутылкам.

Я поджимаю губы и неодобрительно качаю головой, уже предвидя, как мое безмятежное лето во весь опор несется под откос.

Она меня доконает.

Люк морщится:

– Пиво – гадость.

Она снова смеется:

– Умный ответ, малыш. Я просто пошутила. Но у меня для тебя есть много занимательных идей. Поможешь мне занести чемодан в дом?

– Конечно! – восклицает сладким голоском мой сын и в тот же момент, без раздумий, берет Уиллу за руку.

Я издаю стон и спускаюсь по лестнице, быстро преодолевая расстояние до задней части ее джипа, чтобы опередить их. Подняв руку, я показываю, чтобы они остановились, и хмуро говорю:

– Сумки я возьму на себя.

– Очень по-рыцарски. Спасибо, мистер Итон.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки. Мистер Итон.

Теперь я чувствую себя старым извращенцем.

Или своим отцом. Что, вероятно, одно и то же.

Но я не поправляю ее, потому что моему внутреннему старому извращенцу это нравится. Вместо этого я открываю багажник и беру ее массивный чемодан.

– Я хочу показать тебе свою комнату! – говорит Люк, с виду похожий на белку с орехом, которая не знает, куда его спрятать.

Честно говоря, выглядит это очень мило.

Я вытаскиваю чемодан как раз вовремя, чтобы увидеть, как они, держась за руки, подходят к моему дому, и что-то заставляет меня остановиться и посмотреть на них. Я наблюдаю, не в силах отвести взгляд. Много кто заходил в эту дверь.

Но на этот раз все ощущается совершенно иначе.

* * *

– Люк должен быть в постели не позднее восьми вечера.

Уилла кивает, ее лицо совершенно серьезно, но я почти уверен, что где-то в глубине души она все равно смеется надо мной.

– Хорошо.

Мы сидим друг напротив друга за белым овальным столом в моей гостиной, лицом к лицу, поздним вечером, после того, как Люка уложили спать. Руки Уиллы лежат одна на другой, а я снова украдкой пытаюсь высмотреть ее кожу сквозь прореху на футболке.

– И никакого сладкого после ужина.

Уилла возмущенно смотрит широко распахнутыми глазами:

– Даже десерт нельзя?

Она произносит это так, словно я люблю пинать щенков или что-то в таком же духе.

– По будням – нет.

– А ты правишь железной рукой, папаша Итон.

Я резко вздыхаю, а мои щеки напрягаются от отвращения.

– Так мы зовем моего отца.

С ее губ срывается тихий вздох, и я замечаю, что ее нижняя губа полнее верхней.

– Тогда пусть будет «папочка Кейд».

Не знаю, чем я заслужил эту пытку, но, должно быть, я сделал что-то ужасное. Я склонен думать, что живу честно и достойно, но все равно на мою долю выпадают одна душевная боль за другой, одно испытание за другим. Вроде как Вселенная могла бы дать мне небольшую передышку.

Вместо этого она дала мне Уиллу, мать ее, Грант.

– Нет, не будет.

Она ухмыляется и с вызовом наклоняет голову.

– Ты должна присылать мне сообщения в течение дня, чтобы я не волновался. И держать меня в курсе всего, что вы делаете.

– Учителей в школе ты тоже об этом просишь?

Откидываясь назад, я оглядываю ее с ног до головы. В этот миг я чувствую, как на моих губах неосознанно возникает ухмылка.

– Нет. Но учителям я верю. Учителя мне нравятся.

Уилла какое-то время медленно моргает, глядя на меня полупустым взглядом.

Молчание уже начинает затягиваться, когда пустота в ее взгляде сменяется чем-то, что, я уверен, больше всего похоже на вспыхивающую ярость.

Да, наверное, это было не очень умно с моей стороны, но все знают, что я не тот, кто дарит людям ощущение тепла и уюта. Каждый раз, когда я позволял себе это в прошлом, все заканчивалось тем, что я вновь и вновь терял какую-то часть себя.

И впредь я такого не допущу.

Люку нужен отец, который будет рядом и сохранит способность испытывать радость, а значит, больше мне нечего от себя отрывать.

– Я догадываюсь, что ты сказал это не просто так.

Я небрежно поднимаю плечо:

– Разумеется.

Она одаривает меня вымученной улыбкой, а ее взгляд вновь тускнеет, покинутый последней живой искоркой веселья и игривости.

– Ну, тогда я пойду.

Она ловко отодвигает стул, встает, а затем разворачивается на каблуках и оставляет меня в одиночестве сидеть за столом и пялиться на ее идеальный зад.

– Уилла. – Она ставит свой стакан с водой в раковину, не обращая на меня внимания. – Уилла.

Она игнорирует меня и направляется по коридору к гостевой спальне, где Люк радостно помогал ей обустроиться пару часов назад. Я слышал, как они болтали. Он спрашивал ее о лошади. О ее гитаре. О том, какая у нее любимая разновидность змей. Как будто это обычный вопрос для знакомства.

Если бы я не боялся разбудить Люка и расстроить его, то повысил бы голос прямо сейчас, но я вынужден кричать шепотом:

– Уилла. – Вот только она ни хрена не слушает.

С рычанием я встаю и иду за ней. Мимо комнаты Люка, прямо к двери ее спальни, расположенной в длинном коридоре, в конце которого – моя спальня.

– Уилла. – Я хватаюсь за дверь до того, как девушка успевает тихо закрыть ее. Очевидно, она старается не разбудить моего сына, и я ценю это – ему не обязательно участвовать в этом разговоре.

Я стою на деревянном полу в коридоре, а она – на ковре в спальне. Медная полоска порога блестит на полу между нами, словно линия на песке между двумя противниками.

Мы противники: я и она.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Уезжаю, – слышу в ответ.

– Почему?

Она закатывает глаза, отворачивается от меня и начинает укладывать вещи в свой едва распакованный чемодан.

– Потому что я не собираюсь проводить лето с женоненавистником, который совершенно не доверяет мне и будет контролировать каждое мое движение каждую секунду, что я здесь нахожусь.

Я отшатываюсь, будто от пощечины:

– Я не женоненавистник.

Она наклоняется за парой розовых пушистых тапочек.

Из тех, что в огне превращаются в пластик.

Я стараюсь не всматриваться в то, как ее шорты плавно ползут по гладкой коже бедер.

– Тогда тебе стоит попробовать не смотреть на меня с такой ненавистью.

Я не первый раз слышу это от разных людей, но впервые сталкиваюсь с реальностью – с вызванными моим поведением эмоциями. Все произошло ненамеренно. И, уверен, такое выражение лица стало моим повседневным. Мышцы, отвечающие за улыбку, давно потеряли тонус.

– Я не испытываю к тебе ненависти.

Она встает, и на ее лице возникает кривая ухмылка, а медные волны рассыпаются по шее:

– Почти одурачил меня.

– Мне очень жаль.

Она выпячивает подбородок и прижимает руку к уху:

– Что-что, простите? Кажется, мне что-то послышалось.

– Я… Прошу прощения, – бормочу я. – Мне трудно с ним что-то сделать.

Я смотрю, как ее плечи опускаются, когда она с шипением выдыхает.

– Зато честно. Но ни за какие деньги в мире ты не сможешь заставить меня остаться здесь и быть все лето твоей грушей для битья.

Мне охренительно нравится грудь этой девушки. Если бы меня не бесило то, что она меня привлекает, я бы ей аплодировал.

Я оглядываюсь через плечо в сторону комнаты Люка – там спит целый мой мир. Маленький мальчик, пришедший в восторг от перспективы провести следующие пару месяцев с этой огненной женщиной, что стоит передо мной.

– Останься, – бормочу я, поднимая руку, чтобы остановить ее, и вглядываясь в линию на полу. Эта полоска металла мешает мне ворваться внутрь, вытащить ее обратно, посадить за стол и заставить выслушать меня.

Уилла перестает запихивать вещи в сумку, затем поворачивается ко мне лицом, скрещивает руки под пышной грудью и выпячивает бедро. Если бы гонор был человеком – это была бы она.

– Умоляй.

– Чего?

– Ты меня слышал. – Ее губы даже не дрогнули. Она серьезна. – Умоляй.

Щеки начинают пылать против моей воли. Сердце гулко стучит в груди. Она нешуточно давит на меня. Я не могу позволить этому продолжаться. Но смогу ли я проглотить это ради того, чтобы она повернулась ко мне задницей?

Может быть.

– Пожалуйста, останься.

Она никак не реагирует, только вздергивает бровь.

– Не уходи.

Она поджимает губы самым отвлекающим образом.

Со вздохом я упираюсь руками в бедра и поднимаю глаза на покрытый пятнами потолок.

– Люк – все для меня, и я хочу, чтобы он хорошо провел лето. И как следует повеселился. Когда он торчит на ранчо с кучей взрослых, я переживаю, что ему не хватает моего внимания, потому что я чересчур много работаю. И мне нужна помощь, потому что я не справляюсь. И я чертовски вымотан. – Я опускаю голову, и смотрю ей в глаза. – Мне действительно нужна твоя помощь. Пожалуйста, останься.

У нее перехватывает дыхание, а глаза становятся слегка стеклянными. Сделав несколько мягких шагов, она подходит и встает прямо передо мной. От нее пахнет цитрусовыми и ванилью. Похоже на какую-то модную выпечку из городской кофейни. Не в силах удержаться, я слегка наклоняюсь к ней.

Она придвигается. В тусклом освещении комнаты кажется, что она даже слишком близко. Слишком интимно для этого тихого дома. В такие моменты ты легко можешь совершить ошибку, и никто об этом не узнает.

И, быть может, сегодня я уже совершил ошибку, а быть может, еще только собираюсь ее совершить. Обычно я весьма уверен в себе. Но сейчас мне трудно понять, что правильно, а что – нет.

– Хорошо. – Она протягивает мне руку, и я тут же сжимаю ее ладонь. Изящная косточка ее запястья прижимается к подушечкам моих мозолистых пальцев.

– Я буду присылать тебе сообщения и постараюсь не давать ему сахар. Но если ты станешь вести себя как придурок, я с тобой разберусь.

– Не сомневаюсь, что так и будет, Ред[2]2
  В перев. с англ. red – «красный», что отсылает нас к ярко-рыжим волосам Уиллы.


[Закрыть]. – Мы все еще пожимаем руки друг друга. Рукопожатие длится много дольше положенного. Угроза это или обещание – кто знает.

6
Уилла

– Давай просто переложим часть обратно в пакет! – предлагает Люк, стоя рядом со мной на стуле у кухонной тумбы, пока мы рассматриваем миску со смесью для блинчиков.

Ну, как со смесью, сейчас в ней гораздо больше шоколадной крошки, чем теста. Я не математик, но почти уверена, что в пропорции что-то не так. Забыв, что у детей не лучшим образом развита моторика, я дала Люку пакет с шоколадной крошкой, чтобы он насыпал ее в миску с тестом – решение было явно не лучшим.

– Дружок. Вряд ли у нас теперь получится пересыпать ее назад.

Он пожимает плечами, но расстроенным не выглядит

– Тогда придется ее съесть.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Если бы не знала, как было на самом деле, я бы подумала, что он сделал это нарочно.

– Получается так.

Мы придвигаем его стул ближе к плите, и я провожу с ним серьезную беседу о том, как опасна может быть раскаленная плита, причем не только для него, но и для меня, поскольку, если не досмотрю, и он обожжется, его отец закопает меня где-нибудь на краю поля.

Он хихикает и говорит, что я очень забавная.

Я никогда не чувствовала себя так классно, как сейчас, общаясь с пятилетним ребенком.

Особенно это ощущается, когда Люк садится за стол напротив меня, похлопывая себя по животу липкими от шоколада пальцами, и восклицает:

– Мне кажется, ты готовишь даже вкуснее, чем папа!

Я показываю на него вилкой и отвечаю:

– Жду не дождусь рассказать ему об этом.

Маленькие голубые глаза Люка тут же широко распахиваются:

– Нет, не говори ему. Он же расстроится.

– Не переживай, малыш, – отвечаю я, почти тая от такого милого беспокойства об отце, – это поражение твой папа точно переживет.

Он глубоко вздыхает и выжидающе смотрит на меня:

– Чем займемся теперь?

– Всем, чем захочешь, – говорю я, забирая у него протянутую тарелку.

– Правда? Всем-всем?

Я с подозрением кошусь на него, приподнимая бровь:

– Всем, в разумных пределах.

– Один из ребят в школе рассказывал, как они с отцом гоняли на машине где-то за городом, бросали из окон кочаны салата латука и смотрели, как те разбиваются об асфальт.

Я смотрю на Люка: кажется, он предлагает это искренне и на полном серьезе. Создается впечатление, будто он сам не осознает, насколько идиотским развлечением для деревенщин он предложил нам заняться.

Господи, насколько же странными иногда бывают эти маленькие города.

– Это всего лишь первый день, а ты уже хочешь, чтобы меня уволили?

– Ты что, тебя ни за что случае не уволят! Ты слишком нам нравишься!

– Кому это «нам»? – спрашиваю я, загружая посудомоечную машину, после чего на мгновение замираю, когда он отвечает:

– Мне и папе.

Не буду рушить его иллюзий и говорить, что на самом деле его отцу я совсем не нравлюсь. Я нужна ему, а вернее, моя помощь, и именно сейчас, когда он оказался между молотом и наковальней. И в этой сложной ситуации я буквально оказалась его последним и одновременно единственным выходом.

Я пожимаю плечами:

– Ладно, пофиг, почему бы и нет? Поехали за салатом.

Что ж, значит, сегодня развлекаемся по-деревенски.

Я заправляю джип, и мы мчимся в продуктовый, распевая мои любимые хиты 80-х. Люк на заднем сиденье хохочет как сумасшедший, когда я выдаю свою лучшую пародию на Билли Айдола.

Еще когда мы садились в машину, я закатила глаза, увидев на заднем сиденье детское кресло. Вчера я сказала Кейду, что в состоянии справиться с детским креслом, но пока я спала, он все равно пошел и установил его.

Типичный контрол-фрик.

В городе я с легкостью нахожу продуктовый магазин. Сегодня утром я немного заблудилась по дороге на ранчо и, поплутав по окрестностям, решила себя подбодрить. Сначала я подумывала развернуться и отправиться обратно в город, где меня ждал бы привычный уровень комфорта, но я из тех, кто никогда не отказывается от новых впечатлений. Поэтому я взяла себя в руки и стала изучать местность, чтобы не оказаться совершенно бесполезной.

– Итак, сколько берем? – спрашиваю я Люка, расхаживающего по магазину с королевским видом. Наследник ковбойского престола с троном из оленьих рогов. Или что-то в этом духе: грубое, простоватое, природное.

– Десять, – решительно отвечает он.

– Десять?! А не многовато?

– Ровно столько, сколько нужно.

Я оглядываю выложенный перед нами на полке салат латук. Если мы возьмем десять, то очистим больше половины местного прилавка.

– Пять.

Его голова мгновенно поворачивается в мою сторону, маленькие брови нахмурены, отчего он теперь похож на своего отца.

– Ладно, тогда семь.

Я сжимаю челюсти почти до боли. Этот парень слишком хорош.

– Пять – мое последнее предложение. – Маленькое пятнышко на его челюсти всплывает, и я замираю. Он – вылитый Кейд. Поменяй цвет глаз, и сходство будет просто невероятным. Умора.

– Тебе уже после трех все это наскучит, – говорю я, протягивая первый кочан салата.

– Неправда!

Я поворачиваюсь к нему и хмурю брови:

– Люк. Пусть я здесь и новый человек, но я все равно скажу тебе то же, что сказала твоему отцу. Следи за своим тоном. Мы не будем так разговаривать друг с другом. Иначе поедем домой, и я устрою тебе тихий час.

Его детские голубые глаза расширяются:

– Тихий час – для младенцев!

– А я не спорю. Полностью с этим согласна. Но если ты будешь вести себя как младенец, тебя будет очень легко с ним спутать.

Он тяжело вздыхает и коротко кивает мне, а затем тянется за очередным кочаном.

– Извини.

– Спасибо, что извинился. Это было совсем не по-взрослому.

Он смотрит на меня с улыбкой на губах, и я улыбаюсь ему в ответ. Кажется, только что мы начали лучше понимать друг друга.

* * *

Развернувшись и направившись к выходу из магазина, я натыкаюсь на значительно менее дружелюбный взгляд.

– А ты-ы-ы кто такая? – интересуется женщина, одна рука которой упирается в бок, а другая держит корзину с продуктами. То, как протяжно она выдохнула это «ТЫ», напомнило мне гусеницу из «Алисы в Стране чудес», курившую кальян и выдыхающую изо рта колечки дыма во время беседы с Алисой. Вот только эта женщина вместо дыма изо рта выдыхает лишь мерзкий запах.

А еще мне не нравится то, как она на меня смотрит. Сверху вниз, с легкой ухмылкой на лице, словно я вчерашняя жертва дорожной катастрофы.

Несмотря на все это, в ответ я лишь мило улыбаюсь – возможно, даже чересчур мило – и говорю:

– Я – Уилла.

Женщина шмыгает, шевеля кончиком носа. Мне трудно определить, сколько ей лет. Мини-юбка и кроссовки со стразами наводят на мысль, что она должна быть достаточно молодой, но тонна макияжа, проступающая в складках у нее на лбу, приводят к совершенно противоположному выводу. Это весьма захватывающее противоречие.

– Что это ты делаешь с сыном Кейда? – Она слегка наклоняется, чтобы обратиться к Люку. – Ты в порядке, милый? Тебе нужна моя помощь?

Люк смотрит на нее серьезным, но немного растерянным взглядом, и произносит:

– Да?..

Он чуть отодвигается, и как мне кажется, из-за ее дыхания. Если честно, я бы тоже хотела оказаться от нее как можно дальше.

– Ты уверен, малыш? Эта женщина ведет тебя куда-то, куда ты не хочешь идти, да?

Я закатываю глаза:

– Если бы я похищала ребенка, то не стала бы заходить в продуктовый магазин за пятью кочанами салата латука. Я его няня.

Ее глаза сужаются, и она снова сверлит ими меня.

– Я подавала заявление на эту работу, – вновь шмыгает она, выпрямляясь.

– Да, и мой папа сказал, что он лучше вываляется в навозной куче, чем наймет вас.

Мои глаза чуть не вываливаются из орбит, и я прикрываю рот рукой, сдерживая смех. Это один из тех моментов, когда внешне нужно быть гораздо старше, чем ощущаешь себя внутренне.

Женщина быстро моргает, ее шея потеет и краснеет. Мне ее искренне жаль, ведь нельзя же обижаться на слова пятилетнего ребенка… но вот обижаться на слова мужчин за сорок – никто не запрещает.

– Мне очень жаль. – Я беру Люка за руку и виновато смотрю на бедную женщину. – Желаю вам прекрасного дня.

Лучезарно улыбаясь, я тащу Люка к кассе, чувствуя себя чрезвычайно признательной за такое превосходное начало своей жизни в этом маленьком городке.

То я теряю трусики, то оскорбляю местных жителей. А ведь идет всего лишь второй день.

Улыбка не сходит с моего лица все то время, что я стою в очереди на кассе. Я физически чувствую на себе их взгляды. Их осуждение.

Быть может, все это лишь только у меня голове. Быть может, это вообще не пересекается с реальностью.

Я уверена лишь в том, что выбраться отсюда быстро не получится.

Я не привыкла жить там, где все тебя знают. Уверена, именно поэтому родители так много путешествуют. Чтобы сбежать от людей, которые постоянно останавливают их и просят автографы. Чтобы просто иметь возможность быть собой.

– Ладно, малыш, запрыгивай, – говорю я, открывая заднюю дверь джипа, после чего бросаю пакеты с салатом на переднее сидение.

– Я что-то не так сделал? – спрашивает Люк, устраиваясь на своем месте.

Я вздыхаю, наблюдая, как его маленькие ручки тянут ремень через плечо вниз и пытаются застегнуть пряжку. И уже тяну руку, чтобы помочь ему, но отстраняюсь, когда слышу знакомый щелчок.

– И да, и нет. Просто порой есть вещи, о которых не говорят вслух.

Нет смысла ходить вокруг да около.

Огибая машину, я слышу через открытое окно растерянное:

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду, – начинаю я, садясь в машину и пристегиваясь, – что есть вещи, которые мы думаем про себя или рассказываем близким, но которыми мы не делимся публично. Например, когда случайно сталкиваемся с человеком, как это было только что, но вслух ничего не говорим. Это «облачко текста».

– А что такое «облачко текста»?

Похоже, моя мысль до него не доходит.

– Ты же читал комиксы? Или видел их в газете? Твой папа похож на человека, который читает газеты.

– Только по выходным, – говорит Люк, и я сдаюсь.

Ясненько.

– В общем, герои комиксов иногда о чем-то думают, но вслух не говорят. И это нарисовано в виде маленьких облачков, выходящих у них из головы. Так что иногда оставляй мысли в облачках. Так ты не заденешь ничьих чувств, произнеся вслух то, что не следовало бы. Понимаешь?

– А когда ты назвала моего отца женоненавистником, это было такое облачко?

Вот де-е-ерьмо-о-о.

Пятилетний ребенок выставляет дурой.

Я пытаюсь научить его держать мысли при себе, хотя сама так и не научилась.

Я проглатываю свою гордость и смотрю на него в зеркало заднего вида:

– Да. Это должно было остаться в облачке. Иногда их не получается удержать даже самым лучшим из нас.

– И что делать, если это происходит?

Я издаю тихий стон и концентрируюсь на дороге. Мы едем по главной улице в сторону голых полей, ведущих к ранчо «Колодец желаний».

– Нужно извиниться, – говорю я, чувствуя себя гигантской кучей мусора, из-за того что я тогда сказала. Еще хуже от осознания, что это услышал его сын.

– Мой папа точно тебя простит. Ты ему нравишься.

– Почему ты думаешь, что я ему нравлюсь? – Он упоминает это уже второй раз, и, честно говоря, я в полном замешательстве.

– Потому что он ни слова не сказал о валянии в навозной куче.

Из меня вырывается смешок. Вот он, показатель. Вы можете понять, что «нравитесь» Кейду Итону, если он не делится с вами предпочтениями о валянии в лошадином дерьме.

Через несколько минут мы выезжаем на проселочную дорогу, и серьезный разговор переходит в визги радости, когда этот не по годам мудрый ребенок на заднем сиденье бросает из окна кочаны, мать твою, салата и истерически хохочет.

Я хохочу вместе с ним.