Текст книги "Книга песен Бенни Ламента"

– Отец мне говорит то же самое.

– А историю Эстер он тебе рассказал?

– Он знал ее отца.

– Да. А я знал ее мать. Давно, правда. – Взгляд Сэла устремился к фотографии на стене. – Эстер не так хороша, как ее мать. И не настолько красива. Но, возможно, я сужу предвзято, и это лишь мое предпочтение одной женщины перед другой. Поэтому не воспринимаю Эстер, – пожал плечами дядя. – Ведь я не музыкант, как ты. Полагаю, ты еще не заключил с ней контракт?

Держа в руке чашку с кофе, Сэл проговаривал каждое слово с видимым равнодушием к теме разговора. Но от меня не ускользнули ни смысл, который он в него вкладывал, ни его намерения. Дядя узнал от своих шпионов-осведомителей, что Эстер Майн попросила меня о руководстве группой. И теперь он побуждал меня либо признаться, либо обойти этот вопрос молчанием. Последнее уверило бы его в том, что я от него что-то скрываю – не всецело откровенен с ним. А это никогда не сулило ничего хорошего.

– У Эстер еще нет менеджера. Ее старший брат Мани Майн считает таковым себя, – сказал я.

– Так тебе предложили стать менеджером группы?

– Предложили. Но я ничего не обещал, никаких контрактов не подписывал и никаких планов не строю.

«Пока…»

– Вот и хорошо. Ведь это чревато неприятностями. А они тебе не нужны. Может, я и не музыкант, но я бизнесмен. Эта группа – неудачное предприятие. Я бы не советовал в нее вкладываться.

Я отпил кофе. Он был слишком сладким, слишком горячим, а от ободка чашки исходил аромат Карлы, как будто она потерла ей между своими грудями, чтобы напомнить мне о былом. Я поставил чашку и, схватив шляпу, встал.

– Ты меня понял, Бенито?

– Я вас понял, дядя.

– Я найду способ убедить Джека. Заставлю его меня услышать.

Я кивнул.

– Он сделает так, как я ему скажу.

Я снова кивнул. Мне не терпелось вырваться из дома дяди. Вырваться из этой комнаты. Я уже однажды оказался в ней в ловушке. И я видел, как Сэл убил человека, стоявшего на том же самом месте, где теперь стоял я. Я видел, как тот человек упал у ног отца, корчась в судорогах и истекая кровью, с бульканьем выплескивавшейся на старый коврик. Отец переступил через него и двинулся к окну, а два Тони начали закатывать того человека в ковер. Они действовали быстро и с такой же сноровкой, с какой бабушка Нонна делала канноли. Чем ближе подходил к окну отец, тем больше становилось его отражение. И вдруг его глаза округлились, а в следующий миг он рывком задернул гардины – плотно-плотно, – комната скрылась из моего вида.

Держа руки в карманах, Сэл последовал за мной из кабинета. И пока я шел к своей машине, он стоял у входной двери. Даже помахал мне рукой перед тем, как ее затворить, а я помахал ему в ответ. Но отъехал я от дома дяди не сразу. Помешал приступ тошноты. Возможно, из-за кофе, выпитого на пустой желудок. Возможно, из-за отца. А скорее всего, из-за Сэла. Закрыв глаза, я постарался дышать глубже.

«Дело сделано. Забудь. Ты не единственный ребенок, которому пришлось увидеть то, чего ему видеть не следовало. В конце концов, нам всем случается видеть то, что нам видеть совсем не хотелось бы».

Я простоял, скрытый за гардинами в том эркере, еще с час, вперив взгляд в сгущавшуюся тьму. Когда где-то в отдалении затрещали фейерверки, отец вернулся. Все остальные ушли к пирсу. Отец раздвинул занавески, стащил меня с уступа и перенес из дома в свою машину. Нести меня, должно быть, было нелегко. Я был крупным ребенком, мои руки и ноги окостенели от ужаса, и я отчаянно хотел в туалет. Наверное, я лепетал о том, что могу обмочиться, потому что в миле от дома Сэла отец остановился и снова помог мне вылезти из машины. Я не помню точно, где мы в тот момент находились. Помню одно: поняв, что могу идти сам, я испытал настолько сильное облегчение, что расплакался. Держась в стороне, отец дал мне время вволю находиться и нарыдаться. Какой-то автомобиль, проносясь со свистом мимо, посигналил нам, и его гудок развязал мне язык. «Дядя Сэл его убил?» – спросил я. «Тсс, Бенни. Давай, заканчивай там. Поговорим в машине». – «Я видел его глаза. Они были открыты. Он выглядывал из окна. Но меня не видел. Он не видел меня, потому что был мертв. Но ты меня увидел. Ты увидел меня и… задвинул шторы…» – «Да, я увидел тебя». Отец потащил меня обратно к машине и снова усадил на переднее сиденье, но больше мы не говорили. Не говорили до тех пор, пока я не оказался дома, в своей постели. Отец сел у меня в ногах, сгорбив спину и стиснув пальцы. «Тот человек тоже задолжал денег Сэлу?» – прошептал я, и слезы снова подступили к глазам. «Тоже?» – нахмурился отец. «Как Джино». – «А-а-а… как Джино… Ты все еще помнишь Джино», – пробормотал отец. «Да. Этот парень был как Джино?» – «Нет. Совсем нет. Он был плохим». – «Ты же говорил, что никто не хорош». – «Это так… Но некоторые люди совсем плохие». – «Как ты и Сэл?» Лицо отца сморщилось, как у того человека в кабинете Сэла. И на мгновение мне подумалось, что он тоже вот-вот заплачет. Но отец прокашлялся и провел рукой по губам, словно стараясь стереть горькое выражение со своего лица. «Даже хуже меня и Сэла», – сказал он. «А дядя Сэл знает, что я там был?» – «Нет. Не знает». – «Ты ему скажешь?» – «Нет. Я не буду этого делать. Я не скажу ему об этом ни слова. И ты не говори. Ни слова! Дело сделано. Забудь об этом.

Ты не единственный ребенок, которому пришлось увидеть то, чего ему видеть не следовало. В конце концов, нам всем случается видеть то, что нам видеть совсем не хотелось бы». – «Ты на меня сердишься, па?» – «Нет, – прошептал он. – Но ты должен мне пообещать, что больше там прятаться не будешь. Ладно, Бенни? Никогда не прячься в тех местах, где ты находиться не должен».

Я включил заднюю передачу, проверил зеркало заднего вида и вытер со лба пот. Смотреть на себя мне не хотелось. Я повел себя как трус. «Никогда не прячься в тех местах, где ты находиться не должен» – это был мудрый совет. Отец всегда давал хорошие советы. И он всегда хотел для меня как лучше. Но все-таки свел меня с Эстер Майн. Что ж… зато я был предупрежден. И тогда, и сегодня. Я пошел туда, где я не должен был находиться. И разумнее всего было бы прислушаться к дяде. Чтобы отогнать навязчивые мысли, я включил радио.

– Эй, люди, просыпайтесь! Вставайте! Мы поможем вам начать новый день с широкой улыбкой. Включайте радио и оставайтесь с нами. Пусть даже ненадолго! В Нью-Йорке утро! – После бодрого джингла WMCA Джо О’Брайен прославил наступление пятницы, а затем в эфире зазвучала песня, удерживавшая первенство в билбордовской горячей сотне уже две недели кряду. – Эту песню поют «Дрифтере», ребята. Называется она «Оставь последний танец для меня».

«Дрифтере» сотрудничали с «Атлантик Рекордз». «Атлантик» вознесся на самую вершину бизнес-олимпа. Мой живот снова скрутило. Отец сказал, что позвонит Джерри Векслеру и замолвит слово за «Майнфилд». Я выключил радио и решил убедить отца оставить все как было.

* * *

Когда я переступил порог в половине восьмого, отец спал в своем кресле. Его ступни покоились на подставке для ног, а руки были скрещены на животе. Отец разулся, и я заметил в его правом носке дырочку на пальце. Я стянул его и бросил в мусорное ведро. Отец открыл глаза и посмотрел на меня затуманенным взором.

– Привет, мой мальчик.

– Ложись-ка в постель, па! Там тебе будет комфортнее.

– Мне будет гораздо комфортнее в двух носках.

Я стащил второй носок с его ноги и отправил вслед за первым.

– У тебя куча носков в верхнем ящике комода. В твоей комнате. Там, где кровать.

Отец встал, его ступни сжались на холодном полу. Секунд через двадцать он вернулся – без пиджака, в тапочках и с закатанными рукавами.

– Садись. Я приготовлю тебе завтрак. Ты, должно быть, проголодался.

Я сел за пианино и уставился на клавиши, мысленно репетируя песни, сочиненные минувшим вечером. Я все еще их слышал. И что бы ни случилось с группой «Майнфилд», я не хотел их забывать. Я тихо заиграл, одновременно напевая, а затем встал, чтобы достать из своих вещей тетрадь и ручку.

– Ты отвез Эстер и парнишку домой?

– Угу. – Мне не хотелось говорить об Эстер. Довольно было того, что я не мог выбросить из головы ее голос.

– Что-то ты долго ездил.

– Да… Не думал, что ты смотрел на часы, пока делал в носках дырки, поджидая меня.

– Прошлый вечер удался, правда?

Я оторвал взгляд от клавиш. Отец с лопаткой в руке качал головой.

– Пожалуй, я никогда в жизни не был так счастлив, – моргнул он, и его глаза стали влажными. – Я так тобой горжусь, мой мальчик. У тебя такой талант! Он так и прет из тебя. Какая музыка! И не только она. А еще и слова! Я убедился. Где ты, черт возьми, научился все это делать, Бенни?

Я смотрел на отца и не знал, что сказать. Потом помотал головой, пожимая плечами, но слезливая отцовская гордость захлестнула и меня. В носу защипало, к горлу подступил комок.

– Каково это – сознавать, что ты на своем месте, каждый раз, когда ты садишься на эту банкетку? – спросил отец.

– Ох, папа…

Клавиши расплылись передо мной. Мне захотелось вытереть глаза, но не хотелось, чтобы отец увидел меня плачущим. Резко моргнув, я заиграл яростную гамму, позволяя своим пальцам убежать подальше, потому что сам я убежать никуда не мог.

– Да, твое место за пианино. Именно за ним ты должен находиться. – Отец отвернулся и начал лопаткой разбивать яйца на сковороду.

«Никогда не прячься в тех местах, где ты находиться не должен».

– А прошлый вечер? Знаешь, что я тебе скажу? Вы с Эстер… это было волшебно. Наблюдать, как вы с ней делали то, ради чего явились в этот мир. Я просто счастлив, что видел это. Эх, хотел бы я, чтобы и старина Бо тоже мог на это поглядеть!

Мне не хватило духу сказать отцу, что это больше не повторится.

Ток-шоу Барри Грея

Радио WMCA

Гость: Бенни Ламент

30 декабря 1969 года

– Какая из всех песен, сочиненных для группы «Майнфилд», у вас самая любимая? Какую из них вы могли бы петь снова и снова? – спрашивает Барри Грей.

– Трудно сказать… Вы же знаете, мистер Грей, меня природа певческим талантом обделила, – напоминает ведущему Бенни Ламент. – Голос у меня, как у простуженного охотничьего пса.

Барри Грей громко хмыкает:

– Вы слышали, люди? Бенни Ламент утверждает, что не может петь, а у самого с дюжину синглов в «Топ-40», в которых он именно этим и занимается!

– Ну да… только для певца хороший голос не всегда играет ключевую роль. Главное – быть оригинальным. Это гораздо важнее, чем быть просто хорошим вокалистом.

– Хотите, чтобы люди узнавали вас по манере исполнения? Вы это имеете в виду?

– Да. Манера исполнения – важная составляющая. Важно не просто спеть песню, важно донести ее до слушателей. И от того, как ты это сделаешь, зависит, воспримут ее люди или нет. По крайней мере, я так считал до встречи с Эстер Майн. После знакомства с ней я пришел к выводу, что главное все же – вокальные данные.

– Вы вознамерились сделать ее звездой.

– Нет… Не сразу. Мой отец был уверен: Эстер станет звездой. А я лишь захотел написать для нее песню. Я никогда прежде не слышал такого голоса.

– И как же вы решились петь с ней вместе? Прежде вы были композитором-песенником. Очень успешным.

Но никто за пределами профессиональной среды не знал вашего имени. Вы оставались, скажем так, за кадром. Пианистом. И вот вы встречаете Эстер Майн, соглашаетесь с ней работать, и… внезапно ваш голос начинает звучать в каждом треке, пусть даже и всего лишь на фоне. Это стало вашей фишкой. Фишкой «Майнфилд». Как так вышло?

Глава 7
Босиком

Я почти уехал из города. Даже забронировал билет на самолет до Лас-Вегаса. Сэл открыл в «городе грехов» новый клуб – «Тре Вите»[10]10
  Ит. «Тге Vite» – «Три жизни».


[Закрыть]. И я согласился проверить уровень музыкантов, которых он нанял, и, возможно, даже сыграть с ними в первый уикенд после торжественного открытия. Почти уехал…

Но в итоге вместо поездки я стал названивать Ахмету Эртегюну в «Атлантик Рекордз». На протяжении двух дней я донимал его секретаршу, но продолжал звонить. Я звонил три дня. Сделал три десятка звонков. Пусть отец и знал Джерри Векслера, но я знал Ахмета, а Ахмет Эртегюн был именно тем человеком, с которым Эстер нужно было встретиться. Просто записать песни на студии было недостаточно, «Майнфилд» нуждались в поддержке своей пластинки. Я, конечно, мог отвезти ребят в Детройт. Берри Горди тоже кое на что годился. Он только раскручивался, но у него уже была система и о его артистах говорили. К тому же их объединял цвет кожи. Берри согласился бы послушать «Майнфилд». И – я был уверен – заключил бы со мной договор. Я мог бы поговорить с Жюлем из «Ла Виты». И Терренсом тоже, как того желал Берри, и ангажировать нескольких его артистов. Все бы выиграли. Но я не хотел обращаться в «Мотаун». Это выглядело бы так, будто я брал на себя управление группой и ответственность за нее. Причем подписывался на длительный срок. И тогда бы все точно затянулось надолго. Но раз я пообещал ребятам подумать, что мог бы сделать для них, значит, я должен был хотя бы попытаться, а уж потом выходить из игры. Я снова позвонил Эртегюну.

– Это Бенни Ламент, соедините меня, пожалуйста, с Ахметом.

– Я передала ему ваше сообщение, мистер Ламент, – сказала секретарша, явно раздраженная моим упорством. – Я передала ему все ваши сообщения.

– Он так и не связался со мной. И я намереваюсь звонить вам до тех пор, пока не побеседую с ним.

– Пожалуйста, не вешайте трубку, мистер Ламент, – вздохнула секретарша.

Ахмет ответил минут через пять. Он был турком по происхождению, рос и воспитывался в Европе и Вашингтоне, но олицетворял собой Нью-Йорк. Ахмет был представительным и энергичным, и я никогда не встречал человека с таким тонким слухом и отменным чутьем. Он склонял меня к сотрудничеству с его студией грамзаписи с 1949 года, когда «Атлантик Рекордз» только начинала, а он услышал мою игру в «Ла Вите». Но я не поддался на уговоры, а лишь подарил ему несколько песен и сыграл вместе с его бендом, когда Ахмету нужно было фортепиано. С тех пор мы поддерживали деловые контакты. Ахмет и сам вполне прилично сочинял песни, но еще лучше он разбирался в талантах.

– Бенни, ты довел мою секретаршу до истерики. Что случилось? Это не в твоем стиле. Обычно мне приходится дозваниваться до тебя… У тебя есть для меня песня? – поинтересовался Ахмет. – Мне нужно что-нибудь для Этты[11]11
  Имеется в виду Этта Джеймс (1938–2012) – американская блюзовая певица.


[Закрыть], а самому набросать ноты некогда.

– Тебе нужно кое с кем встретиться, – повторил я слова, которые он наверняка слышал сотни раз, если не больше.

– Ты сделался антрепренером?

– Нет. Я продолжаю писать песни. И у меня есть несколько для тебя. Но это не завтра. А завтра ты должен кое-кого послушать.

– Завтра? Ничего не получится, Бенни. У меня есть только полчаса во вторник. В пять вечера. И все. А сейчас у меня дел по горло. Столько всего происходит!

Я не виделся и не разговаривал с Эстер Майн неделю. Она могла подумать, что я сбежал. И я ведь действительно чуть было не сбежал.

– Договорились, Ахмет.

– Ты меня заинтриговал, Ламент.

– Я буду.

– Во вторник в пять вечера, Бенни Ламент, – выкрикнул Эртегюн эту информацию так, словно желал, чтобы секретарша ее обязательно записала.

И телефонная связь прервалась.

* * *

Когда Эстер вышла из большого кирпичного здания с широкими ставнями и блестящим золотым дверным молотком и увидела, что я ее жду, она замерла. Но не прошло и нескольких секунд, как она поправила ремешок своей сумочки, распрямила плечи и начала спускаться по ступенькам. Я не понял, что выражало ее лицо – надежду или трепет, но в моей груди эхом всколыхнулись те же эмоции, которые я испытывал каждый раз, когда видел ее.

Уже спустилась темнота, но дом и улица были ярко освещены. Это был хороший район. Как и район Сэла. Люди здесь жили состоятельные и чужаков примечали сразу. Я даже забеспокоился, как бы кто-нибудь не вызвал полицию, если я припаркуюсь прямо перед домом, где работала Эстер.

– Вы идти можете? – выкрикнул я, слово в слово повторив вопрос, который задал ей в ту ночь, когда она поджидала меня в отеле «Парк Шератон».

Но на этот раз на ногах Эстер вместо фееричных туфель были плоские, уродливые ботинки на шнуровке, какие носили няни. Девушка опустила на них глаза, и я тут же пожалел, что попытался быть милым.

– Я могу идти. Вы совсем замерзли? – ответила она предусмотрительно вежливо.

На улице было настолько холодно, что мое дыхание в воздухе превращалось в облака пара, создавая иллюзию, будто у меня во рту сигарета. Но ее не было. Эстер сказала, что не курит, и мне тоже не хотелось. По крайней мере, рядом с ней.

– Я все еще чувствую два своих пальца. Так что мог бы сыграть «Собачий вальс», – пошутил я.

– Почему вы не ждали в машине?

– Чтобы никто не подумал, будто я веду за кем-то слежку.

– Подкарауливаете в засаде.

– Ну да. Что-то вроде того. И я вышел сюда, потому что побоялся, что пропущу вас.

– Как вы узнали, где меня найти?

– Я позвонил по номеру, который вы дали. Поговорил с Ли Отисом. Он и сказал мне.

– Почему вы приехали сюда?

– Вы же сами пожелали, чтобы все переговоры я вел только с вами. Я не знал, с кем мне придется договариваться, если приеду к вам домой.

Какая-то негритянка в схожем костюме и таких же удобных ботинках вышла из дома вслед за Эстер. Явно потрепанная жизнью и уставшая от нее, женщина несла мешок с грязным бельем размером с себя. Заметив нас, она остановилась и уставилась на меня так, словно знала, кто я такой, и не испытывала ко мне ни малейшей симпатии. Вообще.

– А ну, прочь отсюда, живо! – рявкнула она, становясь между нами и отгоняя меня, как бродягу или бездомного пса, поднявшего лапу у ее парадного крыльца.

– Бенни, это моя мама, Глория Майн. Мама, это Бенни Ламент. Он – музыкальный продюсер и композитор-песенник, – представила нас Эстер.

Но Глорию Майн ее слова, похоже, не убедили. Она выглядела враждебной и, возможно, немного испуганной.

– Мэм, – коснулся я шляпы в приветствии.

– Вы пианист? – спросила Глория, и в ее голосе прозвучала чуть ли не паника.

– Ты же слышала, как мы с ребятами пели его песню. Помнишь? Ты еще сказала, что она станет хитом. – Тон Эстер был почти умасливающий.

Я предложил Глории понести мешок, но она только стиснула его ремешок и нахмурилась. Ее глаза метались от Эстер ко мне и обратно. На улице было холодно; Глория с Эстер были в пальто, но ноги над уродливыми ботинками у обеих остались голыми.

– Я отвезу вас домой. Мы можем поговорить по дороге, – указал я рукой в том направлении, куда, казалось, уже намеревалась двинуться Глория.

– Господи! – выдохнула она так, словно захотела вымолить у Бога мужества… или терпения… а может, и избавления.

Я толком не понял. Ей явно было не по себе в моем присутствии. Не по себе – мягко сказано.

– Пошли, Эстер. Мы опоздаем на автобус, – буркнула Глория и, переместив мешок, схватила дочь за руку. Потрясенная Эстер позволила ей потащить себя к остановке.

Они уже сделали несколько шагов, когда я снова предложил:

– Я могу подвезти вас! Я приехал сюда на машине.

– Нет-нет-нет, мы доберемся на автобусе, – заартачилась старая упрямица.

– Мама, мне нужно поговорить с мистером Ламентом. Или ты поедешь на автобусе одна, или он отвезет нас обеих домой, – возразила Эстер.

– Мы не сядем в автомобиль этого человека, Эстер, – попыталась настоять на своем Глория. Мягко, но не слишком.

Возможно, дело было в цвете кожи? В этом чертовом городе все относились друг к другу с подозрением. Во всяком случае, те, кого я знал. И недоверие Глории было бы мне понятно, если бы не одно «но»… Ее реакция на меня не походила на простое недоверие. Она была особой. Я не стал разубеждать женщину. Да и удалось бы мне это? Я понятия не имел, что ее напугало. Мой рост? Цвет кожи? Мой интерес к Эстер? А может, все вместе… Но она снова встала между нами.

– Пожалуйста, мистер Ламент, уходите. Мне известно, кто вы. И мне также известно, кто ваш отец. Я признала вас, как только увидела. Уходите, пожалуйста! Мы не хотим проблем на свои головы.

– Вы знаете, кто я? – спросил я, сбитый с толку.

– Ты знаешь его отца? – удивилась, нахмурившись, Эстер.

– Я знаю э-этот с-сорт люд-дей, – начала вдруг заикаться Глория. И, снова стиснув руку Эстер, потащила ее от меня прочь.

– Мама, поезжай на автобусе. Увидимся дома, – сказала Эстер.

Она не разделяла маминого отношения ко мне. А у меня появилось чувство, будто оно связано с Бо Джонсоном и моим отцом. Но при чем тут я? И с какой стати мне было задавать вопросы или пускаться в объяснения, если у меня их и не было?

– Нет, – помотала головой Глория. – Я не оставлю тебя с ним наедине.

– Я уже оставалась с ним наедине и, как видишь, цела и невредима, – парировала Эстер. – Что на тебя вдруг нашло, мама?

– А давайте я провожу вас обеих до автобусной остановки, – предложил я. – И никаких проблем. Мне всего-то нужна минутка времени. Мы пройдемся и поговорим.

Глория неохотно кивнула, но пошла вперед. Только покосилась через плечо: последуем мы за ней или нет?

– Ну что, идемте? – предложил я руку Эстер.

Она закатила глаза и отказалась опереться на меня. Мы пошли за ее приемной матерью, с каждым шагом понемногу увеличивая дистанцию, чтобы та нас не услышала.

– Господи! – пробормотала себе под нос Эстер. – Вы подумаете, что мне пять лет.

– Она полагает, что знает меня.

– Она знает ваш тип людей.

– И что это за тип такой, Бейби Рут? – не удержался я от язвительного вопроса, но, чтобы смягчить тональность, употребил придуманное мною же прозвище.

– Не называйте меня так, – пробурчала Эстер.

– А вы не указывайте мне, к какому сорту людей я отношусь.

Эстер попыталась заглянуть мне в глаза, а затем кивнула:

– Справедливое требование.

– Я договорился для вас о встрече. Завтра. В пять вечера в «Атлантик Рекордз». Вы сможете прийти?

– Я? Или вся группа? – спросила Эстер нерешительно.

– Только вы. Без группы, – ответил я.

Мне не хотелось иметь дело с Мани, пока не стало бы ясно, что Эртегюн заинтересован. Если бы Ахмет проявил интерес, я бы сдал ему на руки не только Эстер, но и Мани, и всех остальных ребят. И покончил бы с этим.

– Нет. Они тоже должны пойти, – уже мотала головой моя спутница.

– Эстер! Я вовсе не пытаюсь вывести их из игры. Но завтра у меня будет всего полчаса на разговор с самым главным человеком в «Атлантике». Если вы ему понравитесь, тогда мы сможем рассчитывать на большее. Это еще не запись, хотя он наверняка пожелает услышать ваше пение.

– Мое пение… без группы…

– Я буду вам аккомпанировать. Мы исполним упрощенные версии песен, над которыми работали в «Шимми»… просто чтобы он вас прослушал и понял, что у нас заготовлено.

– У нас?

– У «Майнфилд».

– Но не у вас?

– Я композитор-песенник. Группе необходима пластинка, если вы хотите попасть в эфир. «Атлантик» – лучшая студия грамзаписи. Это уникальный шанс. Воспользуйтесь им!

Эстер остановилась. Я тоже. Ее мать продолжала тащиться вперед, не заметив, что мы больше за ней не следуем.

– Я же сказала, что готова на все, – пробормотала Эстер.

– Да, именно так вы и выразились, – ухмыльнулся я. – И это прослушивание окажется гораздо легче того, на что вы собирались пойти. Обещаю вам.

Прикрыв глаза, Эстер подняла лицо к темному ноябрьскому небу. Как будто обратилась к Господу за советом и напутствием. Ее губы были не накрашены, а длинные локоны прикрывал шарф – скорее всего, чтобы сохранить волосы чистыми и уберечь прическу от игривого ветра. И все равно она была так чертовски хороша, что мне пришлось отвести взгляд.

– Я убираюсь в том доме, у которого вы меня поджидали. И в соседнем тоже, – махнула рукой назад Эстер. – И еще в двух в следующем ряду. Мы с мамой стираем одежду, нянчимся с детьми, драим полы. А потом, поздним вечером, я пою. Потому что не желаю через двадцать лет заниматься тем, чем вынуждена сейчас заниматься мать. Выбиться в люди в таких условиях практически невозможно. Так что мне остается одно: довериться вам, мистер Ламент. И смею надеяться, вы не заставите меня выбирать между моей семьей и будущим.

– Эстер? – Глория Майн наконец заметила наше отставание.

Автобус должен был вот-вот прийти.

– Я заеду за вами завтра, прямо сюда, в четверть пятого, – сказал я, поворачиваясь к машине. – Я не даю никаких обещаний. Но наденьте свои фантастические туфли и сохраните боевой настрой.

– Не подведите меня, Бенни Ламент, – крикнула мне вслед Эстер.

В который раз все та же угроза.

– Да, кстати, Эстер!

– Что?

– Спросите у своей мамы, почему я ей не нравлюсь. Возможно, выслушав ее, вы тоже решите, что я вам не нравлюсь.

– Я и так знаю, что вы мне не нравитесь, – без промедления выпалила Эстер, но в ее тоне сквозила улыбка.

– А я думаю, что нравлюсь, – воскликнул я на ходу.

– Нет, – пропела Эстер, – парень не нужен мне…

– Нужен-нужен, – пропел я в ответ.

– Не нужен, – закольцевала строфу Эстер, и я услышал, как прогромыхавший к остановке автобус заскрежетал тормозами, заглушая мой голос.

Последнее слово осталось за Эстер. Но она мне нравилась, и она это знала.

* * *

Эстер ждала на остановке, как я ей и сказал, но она была обута в те же удобные для натруженных ступней ботинки, а ее ноги под серой форменной юбкой по-прежнему были обнажены. Как только я подъехал, она нырнула на заднее сиденье, видимо заранее решив не садиться рядом со мной.

– Что вы делаете? – обернулся я к ней, нахмурившись. Меня совсем не прельщала роль шофера.

– Мама не хотела, чтобы я ехала. И отказалась меня прикрыть. Так что, возможно, уже завтра у меня не будет работы. Я не смогла переодеться там. И, чтобы улизнуть пораньше, мне пришлось соврать и своему работодателю, и маме. Если бы я ей сказала, она бы сообщила Мани. И ко всему прочему вы ей не нравитесь. Зато мне было легче врать. Так что смотрите вперед, на дорогу, а я постараюсь привести себя в божеский вид.

Я сделал так, как мне было велено, и через несколько секунд отъехал от тротуара. Был час пик, и нам нужно было успеть добраться до «Атлантик Рекордз» на пересечении 16-й улицы и Бродвея за сорок пять минут.

– Я не знаю, что захочет послушать Ахмет. Но, думаю, вам лучше спеть «Мне не нужен ни один парень». Я буду аккомпанировать и подпою вам в припеве. Эта песня удачнее всего демонстрирует ваш голос и ваш характер, индивидуальность. И если она понравится Ахмету, то продать ее вашей группе будет проще простого.

Эстер ничего не ответила. Она была слишком занята борьбой со своей одеждой. И только что-то бормотала и бурчала себе под нос, сетуя на складки и затяжку на чулке.

– Вас устраивает такой план? – повысил я голос, чтобы перебить ее беседу с самой собой.

– Что-что?

– Вы готовы спеть «Ни одного парня»?

– У меня такая огромная затяжка на них, – потрясла Эстер своими скомканными нейлоновыми чулками так, словно они ее предали.

– Не надевайте их, – предложил я, развернув зеркало заднего вида. Чтобы девушка не показала мне ненароком то, чего я не должен был видеть.

– Я не нуждаюсь в ваших модных советах, мистер, – отрезала Эстер.

Она сильно нервничала. И была измотана. Это угадывалось по ее голосу.

– Эстер, вы могли бы остаться в своей серой униформе и уродливых ботинках. От вашей одежды ничего не зависит. Стоит вам открыть рот, о ней все забудут.

– Я же вам говорила… я не нравлюсь людям. И это происходит до того, как я успеваю открыть рот. – Эстер швырнула униформу через сиденье, и она соскользнула мне на колени.

Я перебросил ее назад.

– Красное или желтое? – спросила Эстер.

Я не стал напоминать ей о том, что она только что отказалась от моих советов.

– Красное.

– Нет, желтое, – пробормотала Эстер. – Оно менее мятое.

– И разве такое может не нравиться? – сказал я.

Из моих слов сочился сарказм. Я дразнил Эстер, но она щелкнула меня по затылку так, словно я был Ли Отисом, заснувшим на работе. А потом запричитала:

– Нет, нет, нет, не-е-ет!

– Ну, что опять? – простонал я; я же вел машину, а она меня все время отвлекала.

– Я забыла туфли. Я забыла свои туфли! – взвыла Эстер.

Я посигналил, и автомобиль слева пропустил меня вперед.

– Мы должны вернуться, – заявила Эстер. – Я забыла туфли.

– Вернуться? Куда? – проворчал я, поправляя зеркало, чтобы встретиться с ней глазами.

На Эстер была бледно-розовая комбинация, а на ее лице – самое печальное выражение, какое я когда-либо видел.

– Вы должны отвезти меня домой.

– Эстер, я отвезу вас домой, и прослушивание не состоится.

– Я забыла туфли, – прошептала она. – Я выложила их… и забыла положить обратно в сумку.

– Не туфли делают женщину, – философски заметил я.

– Легко вам говорить! – буркнула Эстер. – Вы высокий. И вы – не женщина. Вы – не негритянская женщина!

– Верно. Но я и не пою так, как вы. Ваша задача там – спеть. А спеть можно и в уродливых башмаках.

– Вы хотите, чтобы я их надела вместе с этим платьем? – Эстер недоверчиво поднесла к подбородку желтое платье. – Вы спятили, Бенни Ламент?

Я рассмеялся и едва избежал столкновения, мчась на скорости по перекрестку.

– Тогда наденьте снова униформу. Она, по крайней мере, сочетается с этими ботинками.

– На прослушивание в «Атлантик Рекордз»? Ну уж нет, – покачала головой Эстер и распрямила плечи; в ее голосе зазвучала решительность. – Нет! Лучше я пойду босиком, чем в этой чертовой униформе и этих ужасных ботинках.

– Босиком – самое то, – сказал я.

– Нет, это просто невозможно, – вконец расстроилась Эстер, но все-таки опять нырнула за спинку сиденья.

А когда она выругалась набором слов, прозвучавших бы нелепо, не будь они сказаны с такой злобой, я прикусил щеку, чтобы снова не рассмеяться.

– Вы со мной разговариваете? – уточнил я.

– Вы мне ничем не поможете, Бенни.

Я покружил по кварталу и издал ликующий возглас, когда автомобиль отъехал от тротуара прямо перед носом моей машины. Юркнув на освободившееся место, я припарковался и глянул на часы. У нас было еще двадцать минут в запасе.

– Вы готовы? – спросил я Эстер.

– Нет! Не готова. Дайте мне еще пять минут.

Голова Эстер снова вынырнула – в желтом платье, с растрепанными волосами. Порывшись в своей бездонной сумке, она вытащила губную помаду и пудру и повторила поток ругательств, увидев в зеркале свое отражение. Без сомнения, она была забавной, и теперь, будучи уже не за рулем, я мог за ней наблюдать.

– Вы слова помните? – поинтересовался я. – Мне не нужна еще одна юбка. Я не нуждаюсь ни в модной шляпке, ни в новом свитере, ни в лишней шубке.

– Просто пропойте их, когда я закончу, – потребовала Эстер. Облизывая пальцы, она пригладила поочередно прядки, укротив непокорные локоны и восстановив форму своей ослепительной шапки кудрей.

– Вам не нужны, Эстер, ни туфли, ни чулки, – пропел я.

– Не сбивайте меня, – предостерегла она. И, слегка припудрив носик, нанесла на губы красную помаду. А затем щелкнула крышкой пудреницы и посмотрела мне прямо в глаза.