Текст книги "Любимый незнакомец"

10

Мэлоун отложил свои списки – ему нужно было время, нужна была перспектива, – но спать ему не хотелось. Он вытащил пистолет и винтовку, которую привез с собой из Франции, после войны. Она хранилась у Молли, вместе с его костюмами, и он, ни о чем таком не думая, взял ее с собой в Кливленд. Мэлоун снял и повесил в шкаф свою белую рубашку, не желая ее запачкать, и, сидя в штанах и в майке, принялся разбирать, чистить и опять собирать оружие. Револьвер он сразу убрал на место, но винтовку снова взял в руки и еще раз разобрал, а затем снова собрал, в этот раз уже быстрее, чем в первый. Этим они занимались в армии. От этих действий у него обострялось внимание, а в голове пустело: так он переваривал факты, не думая, и расслаблялся без единого глотка спиртного. Он уже несколько лет не держал винтовку в руках и с радостью отметил, что ничего не забыл.

Щёлк, хлоп, хлоп, щёлк. Цок, щёлк, бам, бабах. Он снова и снова повторял все сначала, пока его внезапно не сбил с мерного ритма стук в дверь. Он опустил винтовку и, хмурясь, взглянул на стенные часы.

Полночь.

Снова раздался стук. Он встал, подошел к двери и неохотно ее открыл. Подтяжки не давали штанам упасть, но майка все же выглядела чересчур по-домашнему и не располагала к приему гостей.

За дверью стояла Дани, с ног до головы закутанная в бледно-голубой халат. Выглядела она еще более по-домашнему, чем он сам. У нее на руках сидел кот Чарли, чертяка с разномастными глазами – под стать хозяйке.

– Простите, вы скоро закончите? – неуверенно спросила она. Ее медные локоны спутались, и Мэлоун мгновенно вспомнил ту девочку, которая приветствовала его наутро после смерти родителей. Тогда ее разноцветные глаза глядели на него так же устало, как и теперь, и ему стало неловко. Ее спальня находилась ровно над его комнатой, а он даже не старался вести себя тихо.

– Я мешаю вам спать? – спросил он. – Простите, я забылся, совсем не подумал об этом. Больше такого не будет.

Она кивнула в знак того, что извинения приняты, и, развернувшись, двинулась обратно к лестнице. Но у кота имелись другие планы. Он выпрыгнул из ее рук, скользнул за открытую дверь и исчез под кроватью Мэлоуна.

– Чарли, – охнула Дани, безвольно опуская руки.

– Я его вытащу, – сказал Мэлоун. Он встал на колени и заглянул под кровать, но не смог разглядеть ни зги – кот, словно нарочно, не шевелился. Когда Дани опустилась на колени рядом с ним и попыталась выманить глупое существо, нежно называя его по имени, Чарли не обратил на нее никакого внимания.

– Он лезет, куда ему хочется. Простите, – со вздохом заключила Дани. – Если сейчас его не забрать, он через несколько часов будет мяукать у вас под дверью, чтобы вы его выпустили.

Это известие не обрадовало Мэлоуна. Он ни на миг не сомкнет глаз, если у него под кроватью будет сидеть этот кот. В чем-то Чарли очень походил на Зузану.

– Вы можете лечь и оставить дверь открытой, – предложила Дани. – Тогда он просто уйдет, когда ему захочется.

Нет. Этого не будет. Он представил себе, как утром явится Маргарет и будет смотреть, как он спит – если он вообще сумеет заснуть. Он не ложился спать, не заперев дверь в комнату. Никогда. Он снова попытался выудить из-под кровати кота. Когда и это не удалось, он взял винтовку, сунул ее под кровать и принялся шарить в темноте. Дани протестующе вскрикнула. Никакого результата он не добился, зато теперь у него страшно болела шея.

– Я не собираюсь стрелять в него, Дани. Просто хочу выгнать его из комнаты.

Дани ушла и вскоре вернулась с блюдцем сметаны. Поставив блюдце на пол возле кровати, она постучала по нему ложечкой, пытаясь приманить кота лакомством, но тот предпочел проигнорировать и ее доброту, и упорство Мэлоуна и не двинулся с места.

– Простите, – повторила она. – Все это так ново для нас. Его всю жизнь баловали. Он мог гулять по всему дому, безо всяких ограничений.

Мэлоун встал, спрятал винтовку, прибрал в комнате и направился в ванную, решив приготовиться ко сну. Когда он вернулся, умывшись и надев свежую майку, но так и не сняв подтяжек, Дани по-прежнему сидела возле его кровати, скрестив ноги и склонив голову вбок. В своем голубом халате и босиком она показалась ему поникшей, усталой и чересчур юной, так что ему стало неловко.

Он повернул стул, стоявший у письменного стола, и сел к ней лицом, уперев локти в колени и сцепив руки.

– Идите, – сказал он. – Я его выпущу, когда он захочет уйти.

Прежде она уже видела Мэлоуна в нерешительности и потому не поверила, что он говорит искренне.

– Вы ведь собирались еще работать? – спросила она. – Я посижу здесь, пока вы работаете. Или… если вы устали, я вернусь через час или около того и проверю Чарли. Я просто чуть приоткрою дверь, а если он не выйдет, то попробую снова, еще через час.

– Вы ведь понимаете, что это просто смешно?

– Мне правда очень жаль, – сказала она, но не двинулась с места. В комнате на миг воцарилась полная тишина.

– Почему вы все еще здесь, Дани? – мягко спросил он.

Она взглянула на него, хмуря брови, не понимая, что он имеет в виду, и он постарался ей пояснить:

– Почему вы живете с тетушками? Разве вам не хочется обзавестись своим домом? Вы красивы. Чарли не может оставаться единственным вашим мужчиной. Я уверен, что за ваше внимание боролись десятки достойных мужчин.

– Нет.

– Нет, не боролись? Или нет, вам не хочется обзавестись своим домом?

– Нет, не боролись. И мой дом здесь.

– И у вас никого нет? – настойчиво спросил он. Он просто не мог в это поверить.

– Я странная… и обычно не проявляю интереса к мужчинам. Судя по всему, это не самое удачное сочетание.

Он рассмеялся от удивления. Она сказала правду. Как же верно подмечено. Мужчинам нужно поощрение. Им нелегко даже с обычными женщинами. Но если прибавить к красоте еще и странность. то большинство мужчин сразу пойдут на попятный. Отчасти из уважения. Отчасти из самосохранения. Он снова рассмеялся, радуясь ее откровенности и трезвости ее оценки.

Дани изумленно уставилась на него, и он перестал смеяться.

– В чем дело? – спросил он.

– Я так и думала.

– О чем вы?

– Когда вы смеетесь, у вас совершенно меняется лицо. Словно солнце проглядывает сквозь облака или… или полено в камине занимается пламенем. Вжжух. – И она в такт словам взмахнула руками. – Прошу, улыбнитесь еще.

– Я не могу улыбаться по заказу.

– Конечно, можете. Я уверена, вы тысячу раз улыбались по заказу.

– Когда же?

– Когда играли какую-то роль… а вы их много сыграли. Майкл Лепито не раз улыбался Аль Капоне. Улыбка – это ведь отдельный язык.

Он хмуро глядел на нее.

– Вы говорили мне, что когда-то работали на Аль Капоне, – пояснила она.

– Да. Но я не припоминаю, чтобы говорил вам про Майкла Лепито, хотя, помнится, он был одной из тех пластмассовых обезьянок.

– Я касалась вашего костюма. Ваших… костюмов. Они прекрасны. Мой дед шил шелковые костюмы для Джона Рокфеллера, но ваши… ваши костюмы так хороши.

Он взглянул на свой шкаф. Он забыл закрыть дверцу, когда готовился ко сну.

Он откинулся на спинку стула, потер глаза.

– Я не пыталась за вами шпионить… честное слово.

Если бы кто-то другой любовался его дорогим костюмом, ничего страшного бы не случилось. Но это сделала Дани, и теперь ему казалось, что она тайком прочитала его дневник – хотя он нарочно не вел дневник.

– Что вы видели? – спросил он. – Лучше сразу расскажите мне обо всем.

– Можно мне снова на них посмотреть?

Он приглашающим жестом указал ей на шкаф:

– Сделайте одолжение.

Она бодро поднялась и широко распахнула шкаф. Сняла пиджак с вешалки и скользнула ладонями в рукава, так что он повис у нее на руках.

– Крой идеальный и цвет просто потрясающий, – восхищенно проговорила она. – Ничто не сравнится с шелком. Ничто в целом мире.

– Дани. – Ему не нужно было мнение профессиональной портнихи. Ему хотелось услышать провидицу и оценить масштабы ущерба. Он подошел к ней, встал рядом. – Расскажите мне.

Она помолчала, глядя прямо ему в глаза, но не видя его. Зрачки у нее расширились так, что голубой радужки почти не было видно. Карий глаз просто потемнел. Он впервые смотрел ей в лицо, впервые стоял так близко, когда она занималась своим колдовством. Мурашки поползли у него по коже.

– Вы велите себе спокойно сидеть и читать газету. Но на самом деле вы не читаете. Вы наблюдаете. Вы говорите себе, что пора перевернуть страницу. Есть прикрытия получше газеты. Они тоже за вами следят. Вам нужно вести себя естественно. И терпеливо. Вы так терпеливы. – Она замолчала, сглотнула. – Вам нравится этот костюм. В нем вы чувствуете себя в безопасности. Хорошая одежда на это способна. Она дарит ощущение безопасности. В ней мы заметны, но на самом деле невидимы. Это истинное волшебство. – Голос ее звучал мечтательно, словно она рассматривала картину в музее, описывала ее. – Пахнет типографской краской. – Она глубоко вдохнула. – И сигарами. Вы их по-настоящему любите. Считаете, что это лучшая часть вашей работы.

– Вы чувствуете запах воспоминаний? – ахнул он, не сдержавшись.

– Благодаря этому я так четко все вижу. А эти воспоминания… очень… четкие. Наверное, вы много раз сидели в своем костюме в этой гостинице, курили и читали газету.

– И в этом костюме, и в других. Что за гостиница?

Она несколько раз моргнула, задумавшись, а потом отдала ему пиджак:

– Это все, что я… сейчас вижу.

– Что вы имеете в виду?

– Я вижу только части. Фрагменты. Слои. Чем дольше я держу в руках ткань, тем меньше чувствую. Войдя в комнату, вы сразу чувствуете, как в ней пахнет, но чем дольше в ней остаетесь, тем меньше замечаете запах.

Он пристально посмотрел на нее. Он терпеть не мог, когда она делала совершенно разумные выводы на основе самых нелепых деталей. Он повесил пиджак обратно в шкаф.

– Костюм мне этого не подсказал, но я, кажется, знаю, где вы были. Об этом месте писали во всех газетах. Аль Капоне жил в гостинице «Лексингтон», – сказала она.

– Именно так.

– Расскажите мне об этом, – попросила она, словно ребенок, который просит рассказать ему сказку на ночь.

– Что ж, если вам этого хочется, – шумно выдохнув, согласился он.

Она мгновенно взобралась на его кровать и уселась, скрестив босые ноги, положив руки на колени. Он счел, что ему в таком случае надлежит сесть обратно на стул, но, откинувшись к спинке, понял, что не знает, с чего начать. Проще было сразу в этом признаться.

– Я не такой… хороший рассказчик… как вы.

– Почему вы начали работать на Аль Капоне? – спросила она, словно указывая ему путь.

– Думаю, потому, что я так выгляжу. – И он провел ладонью по своему лицу.

– Глаза у вас не ирландские.

– Да.

– И кожа тоже.

– Да. Я смуглый. У моего отца кожа на солнце краснела, а волосы побелели уже к сорока годам. Мне сейчас как раз сорок. – Он покачал головой, словно осознавая это. – Не будь у меня отцовского носа и упрямого подбородка, меня бы выгнали из дому еще раньше.

– Вас выгнали из дому?

– Нет. Но моя сестра Молли вечно так говорила. Я сам ушел. Записался в армию, когда мне исполнилось восемнадцать. Мать умерла, когда мне было двенадцать. После этого отец будто бы потерял всякий вкус к жизни. Молли была старшая, она всегда за мной приглядывала, но она и сама еще была ребенком. Так что армия меня выручила.

– А где теперь Молли?

– Разве моя одежда не поведала вам о ней? – спросил он.

– Нет, Майкл, – сказала она, с обычным самообладанием пропуская мимо ушей его саркастическое замечание. – Ни о Молли, ни о ваших родителях, ни о вашей жизни.

– Молли истинный ангел. Она так и живет в Чикаго. К счастью, мы с ней совсем не похожи.

– Она с виду ирландка?

– Да. Настоящая.

– Значит, Капоне вас нанял, потому что решил, что вы итальянец?

– Он меня… не нанимал.

– Тогда давайте сначала.

Начало. Он даже не знал, где оно, это начало.

– Капоне решил, что я итальянец… но я и хотел, чтобы он так решил. Я заставил его так думать. У меня ушло много времени на то, чтобы он в это поверил.

– Вы вели себя очень терпеливо. Об этом мне рассказал шелк.

– Да. Что ж, – он кашлянул, – выгляжу я так, что могу быть кем угодно. Или никем. Еще я хорошо знаю языки. В армии я изображал разные акценты. Кто-то здорово шутит. Кто-то поет. Кто-то умеет поддержать разговор и может любого разговорить. Я такого никогда не умел. – Он покачал головой. – Говорить я не умею. Я слушаю. Уши у меня неплохо работают. И к тому же я могу изобразить кого угодно.

– Это вы нам уже доказали. – Она ободряюще улыбнулась ему.

– Парням это нравилось. Они называли мне акцент, а я его изображал. Идиш, Филадельфия, Бронкс, Бостон. Если я чего-то не знал, то быстро запоминал. Солдаты там были отовсюду. Я заставлял их говорить, а сам прислушивался. Моя мать говорила на гэльском, так что при случае я и этим пользовался. Я мог бы сойти за грека и потому выучил греческий. Я говорю на итальянском, на испанском и на идише.

– И всему этому вы научились в армии? – изумилась она.

– Нет. Языки были до… и после. Это часть моей работы. – Он был уверен в том, что получил эту работу как раз из-за своей склонности к языкам.

– В Кливленде много поляков, венгров – больше венгров, чем где бы то ни было в мире, за исключением Будапешта, – и чехов, – заметила Дани. – Придется вам подучить восточноевропейские языки.

– Возможно, я не останусь здесь так уж надолго, – ответил он.

По лицу Дани скользнула тень – словно это ее расстроило. Ему понравилось, что это ее расстроило. Но, поймав себя на этой мысли, он расстроился сам.

– Вы правда работаете на министерство финансов? – спросила она.

– Да.

– И вы правда… налоговый агент?

– Нет. Не совсем… но что-то вроде того.

– А раньше служили в полиции.

Он кивнул:

– Мне нравилось служить в армии. Нравилось выполнять приказы. Нравилось даже воевать, хотя я и не получал такого же удовольствия, как многие Другие ребята. Когда я вернулся назад, мне показалось, что теперь мне прямая дорога в полицию. Я уже был женат. Надо было содержать семью.

– Значит, вы женились совсем молодым.

– Я женился на Айрин через полгода после того, как ушел в армию. Нам было по восемнадцать. Мы вместе выросли. Жили по соседству. Когда я уехал во Францию, она осталась жить со своими родителями. Потом я вернулся назад… и тоже поселился у них. – Как странно было рассказывать об этом.

Порой ему казалось, что он совершенно не знает Майкла Мэлоуна – героя его собственных воспоминаний. Словно он разделился надвое – или оставил себя прежнего в своем старом районе, на улице, где они жили. Той самой, на которой Айрин прожила всю свою жизнь.

– Мы поженились, а через три дня я уехал во Францию и пробыл там больше двух лет. Когда я вернулся домой в начале 1919-го, Мэри было уже почти полтора года, – продолжал он. Было что-то нереальное в том, как он впервые встретился с собственной дочерью, в том, какой хорошенькой малышкой она была. Глаза у нее были голубые, как у Айрин, но светлые материнские волосы Мэри не унаследовала. Мэри была темноволосой – прямо как он.

– Вы потеряли не одну только Мэри. На кладбище, когда вы хоронили Айрин, было еще одно маленькое надгробие, – произнесла Дани, словно оправдываясь. Словно признавалась в том, в чем совсем не хотела признаться.

– Я не хотел об этом рассказывать, – пробормотал он.

– Я знаю.

Он не хотел об этом рассказывать, но в его жизни все было связано. В его жизни не было бы Аль Капоне, не будь у него армии, Айрин, и Мэри, и Джеймса… и Дани. Пожалуй, проще всего выложить все начистоту. Три смерти и рождение того человека, которым он теперь был.

– Айрин снова забеременела где-то через год после того, как я вернулся из Франции. До самого конца все было в полном порядке. Не знаю, что там пошло не так, но ребенок, мальчик, родился мертвым. Когда Мэри через полтора года после этого умерла от воспаления легких, Айрин как будто сломалась. Она всегда была довольно чувствительной, но это ее разбило. И она так и не пришла в себя. Она говорила, что рядом со мной ей только хуже. Что из-за меня она нервничает и расстраивается. Мы так и не развелись… но последние пятнадцать лет жили врозь. – Как хорошо он ей все рассказал. Так кратко. Безо всяких эмоций. Он ощутил гордость. Ему даже удалось ни разу не отвести от нее взгляд. Но, конечно, у нее возникли вопросы.

– Как она умерла?

– Она пристрастилась к лаудануму. Думаю, он ее и добил. Или она его с чем-то смешала. Мы не знаем, нарочно ли она это сделала. Она лежала в постели. Молли говорит, что выглядело все так, словно она умерла во сне.

– Мне жаль.

– Я ничего не почувствовал. И до сих пор ничего не чувствую. – Он сунул руки в карманы и спокойно взглянул на нее. Он не заслуживал сострадания и совсем не желал его.

– Когда озеро замерзает, оно не промерзает до самого дна, – сказала Дани.

– Что?

– Замерзает поверхность воды. Лед может быть очень толстым… но под ним всегда есть незамерзшая вода. Вы что-то чувствуете. Просто это где-то внутри, под слоем льда, – мягко сказала она.

– Может быть. – Он пожал плечами.

– Как все это связано с Аль Капоне? – спросила она, возвращая его к первоначальной истории.

– Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется вспомнить о вас.

– Обо мне? – ахнула она.

– О вас. И о вашем отце.

Она не спускала с него потрясенных глаз.

– Ваш отец ходил по тропкам, которые уже были исхожены до него. В те годы все только начиналось, нужно было поделить территорию. Пролезть в двери. Заграбастать поставки. Подмаслить полицейских и судей, заплатить всем, кому следовало, чтобы потом спокойно делать свои дела. Не знаю, состоял ли ваш отец в банде О’Бэниона. Может, и состоял, с такой-то фамилией. Но Джонни Торрио – он был боссом до Аль Капоне – отправил всем ясное послание.

– Мой отец и был этим посланием.

– Да. И полицейские все правильно истолковали. Убийство, самоубийство, дело закрыто. Позже я снова и снова сталкивался с такими делами. Но остались вы – маленькая разноглазая девчушка, которой нужно было правосудие. И я понимал, что никакого правосудия вы не добьетесь. Его не получите ни вы, ни ваша мать, ни отец, каким бы негодяем он на самом деле ни был.

– И что вы сделали? – шепотом спросила она.

– Я слышал о работе, которую вели парни из министерства финансов. Их еще называли «Неприкасаемыми». Я подумал, что, может, тоже на что-то сгожусь. Мне не хотелось становиться очередным плохим парнем, а всюду вокруг были одни сплошные плохие парни, и никто даже не думал их остановить. А мне… больше нечем… было заняться.

– Потому что у вас больше не было семьи, – грустно проговорила она.

Он коротко кивнул:

– Да. Так что я подался к ним.

– Это было так просто?

– Нет. – Он рассмеялся, но лицо его осталось серьезным. – Это было совсем не так просто. Но я не стану пересказывать вам все подробности. Давайте сразу перейдем к Аль Капоне. Дело было в двадцать девятом.

– Хорошо.

– Нашей группе понадобился информатор.

– Похожий на итальянца и хорошо имитировавший акценты?

– Да. Они решили, что я со временем войду в ближний круг Капоне. Я притворился бандитом из Филадельфии. Меня якобы звали Майклом Лепито, и я как раз был вынужден залечь на дно в чикагской гостинице «Лексингтон», пока мои юристы выбивали для меня сделку с судом, чтобы я мог вернуться домой.

– Где вы добыли костюмы? – спросила Дани. Конечно, ей это важно знать.

– Мне их дали. Я должен был выглядеть соответствующе, а крупные бандиты не ходят в дешевых костюмах. В дешевых костюмах ходят полицейские. У Капоне не должно было быть никаких сомнений.

– И он купился?

– Думаю, да. Хотя, когда он понял, что я не макаронник – это его слово, не мое, – то не мог в это поверить.

– А он это понял?

– Когда было уже слишком поздно. Я полтора года был под прикрытием. Он узнал обо мне на суде. Увидел, как я вышел из лифта вместе с прокурором. – Он полтора года поддерживал свой образ. Слушал, играл роль и ни разу себя не выдал. Но потом попался на такой мелочи прямо в здании суда.

– Наверное, вы тогда испугались.

– Да, после этого я уехал из города. Но Капоне теперь в Алькатрасе. Его организация была разрушена до самого основания. И до этих самых пор… никто так и не выследил Майкла Лепито.

– Или Майкла Мэлоуна?

– Только вы одна, Дани. Только вы.

– Это была замечательная история, – медленно произнесла она, явно обдумывая все услышанное, снова и снова возвращаясь к тому, что он рассказал.

– И очень долгая. – Он взглянул на стенные часы.

Дани приподняла покрывало и снова заглянула под кровать. Чарли вышел оттуда с таким видом, словно только того и ждал. Он уселся прямо посреди комнаты и принялся умываться.

Дани с победным видом подхватила его, а Мэлоун только покачал головой.

– Какая же он зараза, – проворчал он, вставая со стула.

– Если бы он не был таким, я бы его так не любила.

– А я бы, напротив, ценил его куда больше.

Она хихикнула, не выпуская Чарли из рук, и вышла из комнаты.

– Спокойной ночи, Майкл, – сказала она.

Он вздохнул, чувствуя себя так, словно только что пережил самый доскональный и полный досмотр.

– Спокойной ночи, Дани.