Текст книги "Лоскутки детства"

Хрюня и Ко

Как это часто бывает у мальчишек во всем мире, мы периодически враждовали с ровесниками из соседнего дома – с Невского 74. Без всякой причины, естественно. Просто так, для впрыскивания в кровь адреналина и удовлетворения мальчишеской агрессивности. Точнее враждовали, скорее, не мы с ними, а они с нами. Причем, даже не постоянно, а как-то спорадически, от случая к случаю. Но это с такой же мелюзгой, как и мы. А вот чуть более старшая популяция из того дома, на которую мы взирали с опаской и некоторым почтением, стараясь не связываться с ними, представляла уже некоторую, как сейчас принято говорить, социальную опасность. Еще через два-три года они уже исправно пополняли кадры невской шпаны, а затем Крестов и более отдаленных исправительных заведений.

Помню Хрюню – их вожака, крупного парня, постарше нас всего годика на три, прозванного так за абсолютно дегенеративное свинячье рыло на месте лица. Уже лет в четырнадцать он облюбовал площадку у входа на наш чердак, всего на два укороченных лестничных марша выше моей квартиры, чтобы прямо среди бела дня, вместе с приятелями, что называется хором, трахать там столь же юных шлюх; преимущественно со своего двора, но не только. Этих девок и проститутками-то даже не назовешь, поскольку «давали» они, как говорили мальчишки из той компании, просто так, а не за деньги. И уж явно не для удовольствия. У их «партнеров» хоть эрекция тогда уже была вовсю, а эти потаскушки, скорее всего, просто сами себе и своим кавалерам хотели казаться взрослыми. Они там возились, сопели, переругивались… А потом Хрюня вместе с «сопровождающими его лицами», спустившись с моей лестницы к нам во двор, шел такой гордый, такой весь из себя крутой (но такого слова тогда еще не было). Он сел, естественно, раньше всех, и сразу надолго – кого-то пырнул ножом с серьезными последствиями.

Правда, Хрюня с приятелями были не первыми, кто использовал нашу чердачную площадку в качестве сексодрома. Времена были тяжелые, в каждой комнатушке почти любой квартиры города жило не менее семьи, а людям надо было как-то решать свои сексуальные проблемы. Наш же дом находился совсем по соседству с ленинградским «Бродвеем» (тогда почти во всех крупных и не очень городах были свои «Бродвеи») – всесоюзно известной части Невского от Литейного до площади Восстания (преимущественно четная сторона). Там, вперемешку просто с «хиляющей по Броду» молодежью обоих полов, прогуливались и проститутки, «снимая» себе клиентов, а командировочные и аборигены мужского пола, в свою очередь, «снимали» проституток.

Ну, «сняли»… А дальше куда? К маме с папой в гости? В гостиницу? Что вы, «ни в коем разе»! Нарушить ханжескую мораль советского общества дежурная по этажу или администратор решились бы разве что за очень приличные деньги – слишком рискованно: товарищи по работе с легкостью могли заложить, да и Органы за гостиницами следили исправно. Да и у кого они были – эти самые «приличные деньги»? Не у шешуры же, которая искала проституток на Невском. Так что чердачная площадка (сами чердаки и тогда требовалось надежно запирать), а иногда и просто площадки между этажами «черной лестницы», были еще не самым худшим вариантом. Поэтому нашу тихую парадную во дворе расположенного совсем рядом с «Бродвеем» Дома Кино, завсегдатаи такого способа удовлетворения своих сексуальных потребностей облюбовали уже давно. Кстати, эти же достоинства нашей парадной широко способствовали использованию ее и по другому специфическому назначению – в качестве общественного туалета. Кодовые замки – электронные или хотя бы механические? Смех, да и только! Эти достижения цивилизации впервые появились в нашей действительности вообще лет пятнадцать-двадцать назад, а тогда такого было не увидеть даже в трофейных зарубежных фильмах, которые активно крутили во всех кинотеатрах.

Не без участия этих посетителей нашей парадной, в ней обеспечивалась соответствующая такому ее назначению «интимная» обстановка, – от первого до нашего, последнего, шестого этажа редко когда горела хоть одна лампочка. И вот так вот, темными осенне-зимними вечерами бежал я, возвращаясь со второй смены, через две ступеньки, задыхаясь и обмирая от страха, по совершенно темной лестнице. Казалось на каждой площадке кто-то подстерегает меня. Маленький, щупленький мальчишка в заношенном пальтишке не по росту, со своим жалким школьным портфельчиком, с усиленно колотящимся сердчишком; частенько мимо трахающихся «в стояка» парочек, которые не могли или просто не желали прерваться даже на те секунды, что я боком прошмыгивал мимо них, подгоняемый стонами оргазма или предоргазмовым повизгиванием, или пыхтением, а порой хриплым, злобным шепотом, требовавшим от меня бежать еще быстрее!

И так было один год из каждых двух, вплоть до перехода в старшеклассники, – из-за нехватки школ и классных помещений дети учились во вторую смену в основном через год, т. е. во втором, четвертом и шестом (а иногда и в пятом) классах. Так что проблемы сегодняшних мамаш и педагогов, частенько обсуждаемые в масс-медиа, с какого возраста и каким образом надо начинать приобщение ребенка к пониманию вопросов пола и секса, у меня вызывают этакую саркастическую усмешку, поскольку я вспоминаю с какого возраста и как именно к постижению этих вопросов приобщала жизнь меня.

Еще к проблеме сексуального воспитания малолетних. Вспомнился один смешной случай. Было мне тогда лет восемь или девять. Как-то шли мы с мамой через двор, и вдруг на нашем пути лежит использованный презерватив – весь в сперме, все как положено. И тут дернул меня какой-то бесенок – решил я над мамочкой подшутить, посмотреть, как она будет выкручиваться из деликатного положения. Останавливаюсь я над этим презервативом, и с таким невинным, растерянным видом спрашиваю, что это, мол, за штучка такая странная валяется? И слегка нагибаюсь, делая вид, что собираюсь поднять её. Мамулька, бедная, крепко схватила меня за руку, нагнуться не дает, растерялась, покраснела – врать сыну как-то неудобно. А правду, как ее объяснишь, правду эту? Да еще на примере такого мерзкого «наглядного пособия», от которого любого нормального человека стошнить тут же может. Но, с другой стороны, вот он, удобный случай провести первый урок на весьма деликатную тему, когда еще представится другой. В общем, слегка растерялась мамочка. И сказать правду, всю как есть, духу у нее не хватило.

Однако, надо отдать ей должное, выкрутилась она весьма элегантно, и объяснение дала весьма правдоподобное. Настолько правдоподобное, что я, собираясь слегка поизмываться над ней и загнать в тупик, зная, что правду она мне не скажет (хотя бы потому, что полагает у меня отсутствие базовых знаний для понимания истинного назначения этой «штучки»), вынужден был промолчать, лишь восхитившись ее находчивости. Она мне честно сказала, что эта «штучка» называется презерватив (чем, кстати, одномоментно расширила мой словарный запас, поскольку мы её иначе как гондон не называли). Что одевают ее мужчины на письку якобы когда она нагнаивается от какой-нибудь болезни или от грязи. И что это может получиться, если ее трогать руками, особенно грязными.

Это был первый урок когда я понял, что самая правдоподобная ложь – это полуправда. Давая свои объяснения, мама, конечно, не учла, что я многократно видел, как тысячи (без преувеличения) этих самых презервативов спокойно плывут в ста метрах от нашего двора, нежно омываемые водами тихой реки Фонтанки, куда в те годы спускались стоки городской канализации. И откуда специальными приспособлениями их вылавливают со спусков набережной цыганки и нанятые ими для этой цели мальчишки, чтобы прополоскав, покрасив, надув и привязав к ним суровую нитку, продавать их в качестве воздушных шаров в праздники и не только.

Кроме того, получалось, что чуть ли не все мужское население Ленинграда трогает свои письки грязными руками… Впрочем, может быть такое предположение было и не слишком фантастичным для тех послевоенных лет с их недостаточным медицинским просвещением населения.

Ну, ладно, – закончен зигзаг в повествовании. Вернусь к моим вечерним возвращениям домой по нашей черной, во всех смыслах этого слова, лестнице.

Маме я, конечно, ничего не говорил как мне приходится пробираться домой. Да и что она могла сделать, даже если бы все знала, вкалывая полный рабочий день, а потом еще проводя часы (!) в многочисленных и длинных очередях за продуктами. Ни супермаркетов, где все продукты под одной крышей, ни упаковок с чипами и штрих-кодами для быстрого электронного учета их стоимости, ни даже простых электрических кассовых аппаратов не было все мое детство и юность. За любым продуктом надо было отстоять две очереди: сначала в отдел (взвесить), а затем в кассу (выбить чек). Или наоборот. И так в каждом магазине – в булочной, потом в гастрономе, потом в мясном или рыбном, потом в овощном и т. д. и т. п. А потом еще сготовить дома еду – ведь не всухомятку же кормить ребенка. Обычных же холодильников, чтобы иметь хоть какой-нибудь запас скоропортящихся продуктов, тогда еще не было и в помине. Зимой их хранили между рамами (в старых домах между ними довольно широкое пространство), или в самодельных ящиках за окном, а летом вообще жили без запасов таких продуктов.

Так что было не до сантиментов, охов и ахов. Я вообще все описанное выше воспринимал как должное, а мама…, мама о возможных последствиях моих возвращений после второй школьной смены просто, видимо, старалась не думать вследствие полной невозможности повлиять на ситуацию. Годы-то были какие – 1944…1948-ой примерно. Групп продленного дня, пока я учился в младших классах, тогда в школах еще не было – где помещения-то для них было взять? Послевоенная разруха да всеобщая нищета, недоед и недосып… Сплошное равенство на основе крайнего обнищания всех слоев населения, за исключением, правда, работников торговли, спекулянтов, партийных и советских функционеров и каких-нибудь особо привечаемых властью лиц. Но даже уровень жизни этой «элиты» сейчас показался бы довольно убогим.

«Метко бьешь, да редко попадаешь!»

Будучи еще совсем мелюзгой, мы периодически конфликтовали с аналогичной возрастной категорией соседнего дома – Невский 74. Иногда это заключалось в том, что они, набрав камней и бутылочных осколков, подбегали к входу в нашу длинную подворотню, выходящую на Невский, и начинали оттуда швыряться в нас. Мы, мирные люди, как правило, не были готовы, и никакого запаса аналогичных метательных снарядов не имели. Да и где их было взять в целиком заасфальтированном крошечном дворе? Так что при обороне использовалось лишь то, что бросали в нас. Прицельностью такая дуэль не отличалась, и потому с обоих концов подворотни несся лихой клич малышни, предназначенный одновременно для подбадривания своих и издевательства над противником. Клич, который, как мне кажется, использовался многими поколениями как до, так и после нас (по-моему, и по сиё время): «Метко бьешь, да редко попадаешь!!»

Обычно, израсходовав весь «боезапас», нападавшие убегали, и все обходилось без последствий или ограничивалось мелкими травмами. Но однажды мне-таки попали стеклом от бутылки в бровь, почти в глаз. Я весь залился кровью. Боли особой не чувствовал, но был сильно напуган обильным кровотечением. Ситуация имела свою специфику: мамин 8-ой ГПИ находился в соседнем доме – Невский 70. Я довольно часто ходил к ней туда – меня там все знали, включая охрану на проходной… Куда кинется девятилетний ребенок, зная, что мама рядом? Короче, с залитым кровью лицом, рыдая, я побежал к маме на работу. Охранники, пожилые тетки, сами растерялись, и вместо того, чтобы прежде всего вызвать врача (там был медпункт), они побежали за мамой…

А теперь представьте ее состояние, когда она выбежала в проходную и увидела свое единственное, любимое чадо залитое с ног до головы слезами, соплями, но, главное, – кровью! Думаю, что в тот момент я подсократил ей жизнь на пару лет.

Все, конечно, в итоге обошлось, и даже без всяких последствий для моего здоровья. Но что в те первые минуты пережила моя мама я, наверно, могу понять только сейчас, став уже не только отцом, но и дедом. Врагу такого не пожелаешь!

Спустя тридцать три года, я испытал подобное, когда мой пятилетний сын Владик выбежал из прибрежных кустов со страшным ревом, с окровавленными лицом и головой…Мы находились далеко от лагеря, на острове в Выборгском заливе, где пережидали довольно сильный шторм, в который было опасно плыть обратно на нашем дохлом моторе. Владя стукнулся головой, поскользнувшись на большом плоском мокром камне на берегу. Так что жизненные сюжеты склонны иногда к повторам в разных поколениях даже одного семейства.

Эта бедная, бедная… кошка

Вот довольно много говорят о мальчишеской жестокости, чаще всего объясняя ее атавистическими чертами человеческих о́собей мужеского пола. Мой собственный опыт подтверждает – не без основания. С годами большинство мальчишек как-то цивилизуется, но ведь не секрет, что корни садизма большинства маньяков находятся в детстве. Видимо в детях резче, хотя в большинстве случаев и неосознанно, проступает «моральный» облик наших первобытных предков. Потом этот облик затушевывается – у кого больше, у кого меньше – воспитанием души, чувств. А если этого гуманистического воспитания выпадает маловато, то хотя бы умственным пониманием того, «…что такое «хорошо», и что такое «плохо»…». Думаю, о некоторых своих жестоких поступках, совершенных в детстве, многим мужчинам крайне неприятно вспоминать.

И я, увы, не исключение. Единственное крайне слабое оправдание – я никогда не был инициатором жестоких затей, но ведь участвовал, хотя и на вторых ролях. Правда, объяснение этому найти не так уж сложно и в менее онаученных причинах, чем «зов предков», – мы очень недалеко ушли от малолетних беспризорников и их менталитета, выражаясь современным слогом. Гуманистическое воздействие школы и родителей, которых мы видели очень мало в виду их крайней занятости (в те годы еще и выходной-то был всего один в неделю), и сейчас не всегда может конкурировать с жесткими законами улицы, а в те годы, и в тех обстоятельствах и говорить нечего…

Подведя, так сказать, теоретическую базу под некоторые наши «детские шалости», и даже как бы косвенно оправдав их, расскажу один из подобных эпизодов…

В нашем дворе всегда ошивалось несколько кошек в разной стадии беременности. Ни они нами не интересовались, ни мы ими. Кормились они все от помойки, и наши благодеяния им были не нужны – не трогали бы их, и слава богу. Да и они нам особо не мешали. Разве что во время игры в футбол, в пятнашки или в прожигалы какая-нибудь из них прошмыгнет под ногами по своей надобности, не желая менять намеченный маршрут, будучи наказанной за такое свое упрямство легким поджопником. Тем дело и ограничивалось. Но однажды, в один из очень скучных дней, когда все обычные наши игры уже до смерти надоели, а на новые фантазии не хватало, кому-то пришла в голову весьма жестокая забава. Каждый из мальчишек был поставлен у входа в то место, куда кошка могла бы прошмыгнуть: у входа в парадные, в Дом кино, в подвал, в подворотню… Некоторые из участников «забавы» были вооружены палками. Была выбрана кошка на весьма приличной стадии беременности, которая из-за этого была не очень шустрой, чтобы «забава» не кончилась слишком быстро, и началась облава на бедное животное. Ее долго, с улюлюканьем и топотом гоняли по всему двору, не давая никуда ускользнуть, подгоняя легкими тычками палок… Наконец, измученная в конец кошка, потерявшая от ужаса голову, дико мяуча, забилась со своим рельефным пузом между стеклом и решеткой окна на первом этаже возле левой парадной. Тут она оказалась уже совершенно беззащитной, а мальчишки, вошедшие в раж, со свистом и улюлюканьем тыкали в орущее благим матом животное палками, причем совершенно не играючи, а вполне серьезно…

Чем закончилась для кошки эта изуверская затея? Думаю, ничем хорошим… Но мы-то каковы? В то время, по-моему, никого из мальчишек особенно угрызения совести не мучили. Я, насколько помню, активного участия в этой затее не принимал, особенно в ее завершающей стадии. Но ведь и не воспрепятствовал!.. А ведь мог, наверно. Ну обозвали бы меня товарищи слюнтяем, девчонкой или как там еще у нас было принято в таких случаях… Неужели этого испугался? Однако эта «забава», по-видимому, и тогда произвела на меня неслабое впечатление, если я помню этот случай спустя более полусотни лет.

Мой первый заработанный рубль

Рубрика радиостанции «Эхо Москвы» образца примерно 2010 года – «Как самые известные люди заработали свой первый рубль» – оживила и мои воспоминания на данную тему.

– Первый рубль я украл – лапидарно, однозначно, как всегда с желанием эпатировать и, главное, гордо (неясно почему) заявил В. В. Жириновский.

Представьте, я тоже (причем, будучи всего пяти лет от роду – многообещающее начало жизненного пути – см. главу «Война», рассказ «Я с детства был испорченный ребенок…»). Но на этом общее между мной и Владимиром Вольфовичем, надеюсь, заканчивается.

А вот заработал свой первый рубль я лет в четырнадцать, если не ошибаюсь. Причем абсолютно честно – с точки зрения сегодняшней этики, и криминально – в соответствии с уголовным кодексом тех дней. Но лучше все по порядку.

К фотографии меня приобщил Вова Пригожин, сын маминых друзей – тети Ани и ее мужа Наума Борисовича. Они жили относительно недалеко от нас – на углу Невского и Дегтярной ул., – и потому я частенько наведывался к ним в гости. Было мне тогда лет двенадцать-тринадцать, а Вова был года на два старше. Я ему ассистировал в ванной их квартиры, где в свободное от помывки и стирки время развертывалась его фотолаборатория. Он печатал фотографии, проявлял в бачке пленки, а я наблюдал, и иногда просил дать мне что-нибудь «печатну́ть», или покрутить пленку в бачке за специальный штырек, или… Вова давал. Не могу забыть необычное ощущение, которое охватывало меня, когда на листе фотобумаги, болтающемся в ванночке с проявителем, которую я осторожно покачиваю, чтобы не выплеснуть ненароком раствор, вдруг начинает проявляться изображение…

Между тогдашней и сегодняшней фотографией общее только одно – чтобы сделать фотоснимок надо иметь фотоаппарат. И больше ничего, поскольку даже цель всего процесса, его вещественный результат – фотоснимок теперь большинством хранится в электронной памяти компьютера. Фотография свелась только к ее художественной сути, а во времена моего детства (да и десятки лет спустя) она была еще и весьма непростым ремеслом.

Потом и у меня появился первый фотоаппарат – потертый, довоенный «Фотокор», купленный в комиссионном магазине, с кожаной гармошкой, расположенной между объективом и стеклянной фотопластинкой 9х12 см с нанесенным на нее светочувствительным слоем. Снимать на нем без штатива было весьма проблематично из-за его немалого веса и размеров. Но прогресс не стоял на месте, и спустя несколько лет у меня уже был «Комсомолец», позволявший делать фотографии 6 х 6 см в количестве 12 штук на одной пленке. Затем многие годы был уже «Зоркий» с пленкой на 36 кадров, а закончил я эру пленочных аппаратов «Зенитом». Посмотреть на этот антиквариат сбегались европейцы разных стран еще лет двенадцать назад, когда я, отдыхая за границей, фотографировал им на экскурсиях.

К фотографии, как таковой, я уже давно остыл, воспринимая ее лишь как способ фиксации на память мест, где мне довелось бывать. Так что, не желая эпатировать публику, я купил самый простенький электронный Canon M-430 (Made in Chiha), «мыльницу», как теперь говорят. Снимать на нем может даже умственно отсталый индивид, каковым в настоящее время я и являюсь на поприще фотографии. Однако, по-видимому, на генном уровне кое-что осталось со времен моих юных лет – я так и не могу воспринимать фотоснимок по-настоящему, пока не возьму в руки прямоугольничек фотобумаги, обычно 10х15 см, на котором он напечатан в ателье с карты памяти моего нового фотоаппарата.

История, которую я хочу рассказать, относится к ранней поре моего увлечения фотографией, когда я еще снимал «Фотокором», возможности которого позволяли делать, кроме всего прочего, и репродукции (переснимать небольшие фотографии с приемлемым качеством)…

В тот год хитом сезона, как теперь говорят, был трофейный довоенный голливудский фильм «Тарзан», где в главной роли снялся многократный олимпийский чемпион по плаванию, атлетически сложённый красавец, американец Джон Вайсмюллер. В кинотеатрах выстраивались длиннющие очереди, а каждый мальчишка младше 16 лет считал бы себя ущербным, если бы посмотрел этот фильм меньше трех раз, и не умел бы воспроизвести с той или иной степенью достоверности нечленораздельный (и на бумаге, увы, непередаваемый) характерный крик, которым Тарзан призывал свою подругу обезьяну Читу.

Через Вову Пригожина мне удалось достать на один день фотографию Тарзана из рекламного набора фотоснимков к этому кинофильму. К тому времени я уже достаточно хорошо овладел разными приемами фоторемесла, и потому быстро и без проблем переснял ее и распечатал несколько экземпляров для приятелей, чтобы они могли разделить со мной радость обладания такой престижной редкостью. Приятели-то приятелями, но что-то меня натолкнуло на мысль провернуть с этими фотографиями небольшой гешефт. И я напечатал еще энное количество экземпляров уже для продажи. Однако сиюминутной реализации моего первого «коммерческого проекта» мешали некоторые опасения юридического характера. Я уже понимал, что деятельность такого рода однозначно подпадает под деяние, именуемое «спекуляция», которое являлось тогда уголовно наказуемым. Вообще-то подобные коммерческие операции неверно называть спекуляцией, поскольку, строго говоря, в советское время последняя означала перепродажу какой-либо вещи дороже, чем ты ее приобрел сам («за бугром», – что тогда, что сейчас, – это всегда считалось обычной коммерцией). Однако, в то время советская юриспруденция, по-моему, такие лингвистические тонкости игнорировала, и раз что-либо продаешь не на рынке и без специального разрешения – значит спекулянт. И все тут! Так что я знал – иду на немалый риск. Конечно, я понимал, что в случае задержания тюрьма мне, четырнадцатилетнему мальчишке, не грозит. Но вот серьезного штрафа, который придется платить маме, и неприятностей ей на работе, а мне в школе – не миновать. Но стопка фотографий для реализации уже лежала передо мной, а безбашенности и нахальства мне было не занимать от роду, и я «пошел в народ».

Сбыт осуществлялся мною в одном из двух мест: среди стоящих в очереди за билетами в кинотеатр «Титан» (на углу Невского и Литейного, где теперь опять, как до революции, помещается роскошный ресторан «Палкинъ»), а также в магазине моего же дома, вход с Невского справа от нашей подворотни, если стоять лицом к дому. Тогда там продавали канцтовары.

Процедура продажи осуществлялась мною достаточно стандартно, без всякой выдумки: в кинотеатре я подходил к кому-нибудь в середине или конце очереди, где люди еще не нервничают, как вблизи кассы, показывал фотографию и предлагал ее приобрести. В принципе так же я работал и в магазине – опираясь на свои примитивные представления о физиогномике, выбирал наиболее вероятного покупателя, проталкивался к нему (в магазине всегда было полно народу) и, помня о криминальной сущности своего деяния, негромко, чтобы не привлекать внимание кого попало: – Дяденька, не желаете приобрести фотографию Тарзана? – Помню, что обращался я преимущественно к мужчинам, женщины почему-то с трудом воспринимались мною в качестве потенциальных покупателей. Вероятно потому, что киноманами и прочими – манами, – менами и – истами обычно являются мужчины. Бизнес шел ни шатко ни валко – фотографии, увы, не «разлетались, как горячие пирожки». Как я теперь понимаю, вследствие двух обстоятельств: во-первых, взрослые, которым я делал свое «коммерческое предложение», не были в основной массе такими уж фанатами Тарзана, чтобы за его изображение платить деньги, а мальчишкам я почти не предлагал, так как быстро убедился, что желание купить фото у них есть, а денег – нет; во-вторых, назначенная мной цена, вероятно, не отвечала основному правилу торговли – соответствия цены и качества. А снижать ее я не хотел, полагая, что кому надо тот и так купит.

В общем, слава Богу, я с трудом реализовал намеченное к продаже без особых инцидентов. Но продолжить этот бизнес особого желания не возникло. Даже при всем моем нахальстве, подходить к незнакомым людям, некоторые из которых не сразу-то и понимали, что мне от них надо, предлагать купить свой «товар», иногда выслушивая при этом их не очень приятные ремарки, и т. п. – все это с непривычки сильно амортизировало мою нервную систему. И черт с ним с этим грошовым заработком, – если уж на роду написано быть бедным, то богатым все равно не станешь!

Вот понимание этой истины кое-чего действительно стоило. И в своей дальнейшей жизни я старался зарабатывать каким-нибудь более подходящим для меня способом, отличным от «купи-продай».

Одни считают, что жизнь состоит из неисчисляемого количества разнообразных ситуаций, другие, наоборот, полагают, что жизненные ситуации достаточно однотипны, и различаются лишь нюансами. Кто-то из приятелей даже утверждал, что, согласно мнению кого-то из великих, – все жизненные ситуации укладываются всего лишь в 140 оригинальных сюжетов. И потому вся беллетристика, которую мы читаем, все, что видим в кино и театре, – суть сплошной ремейк. До недавнего времени мне трудно было определиться в этом вопросе, хотя количество ремейков в литературе, и особенно в кино, всегда несколько удивляло меня, – неужели мастерам культуры так проблематично создать свое творение на основе оригинального сюжета, а не заимствованного из другого произведения?

Однако недавно я услышал нечто такое, что однозначно утвердило меня во мнении, что и реальная жизнь, как ни странно, весьма склонна к фактически полным аналогиям в сюжетах.

Честно говоря, я полагал, что изложенная выше история с первым заработанным мной рублем достаточно оригинальна. Ну, во всяком случае, не совсем уж тривиальна. Именно в таком своем твердом убеждении я сидел 5 октября 2010 года на кухне и вкушал собственноручно доведенные до съедобного состояния «дары» супермаркета экономкласса «Пятерочка». Как всегда в таких случаях, для лучшего усвоения поедаемого я параллельно слушал радиостанцию «Эхо Москвы». Закончилась очередная передача, и в радиоэфире возникла ежедневно звучащая, упомянутая мной в начале этого сюжета рубрика «Как я заработал свой первый…». На этот раз своими воспоминаниями делился известный актер Михаил Козаков. Окончание его краткого рассказа застало меня слегка обалдевшим…И вы поймете почему.

Оказывается М. Козаков заработал свой первый рубль,… тоже продавая фоторепродукции киногероя одного фильма. И, представляете, – того же самого фильма, что и я… Ну, и как вы уже догадались, этим самым киногероем был, естественно, Тарзан! Случаются же такие совпадения!

Разница заключалась лишь в том, что, будучи на несколько лет старше меня, он уже имел таких незаменимых по своей ценности членов семьи, как теща и тесть, которые-таки сумели внушить ему, что запланированный им способ обогащения уголовно наказуем, поскольку является спекуляцией. Посему, вняв их предостережениям, глубокоуважаемый Михаил Михайлович продавал эти фотографии лишь среди… родственников и знакомых. Это, естественно, делало его вариант адекватного моему бизнеса существенно менее рискованным. Вот и вся разница. Что вы на это скажете?! Воистину, Судьба, по-видимому, действительно не любит особенно напрягаться при выборе новых сюжетов.