Текст книги "Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита"

В 1930 году деду Миле исполнилось шестьдесят лет, и по этому поводу у него на квартире состоялось торжество, посвящённое этому юбилею. На торжестве присутствовала вся родня, а также кое-кто из друзей родственников, в частности, братья Пескины, Владимир и Леонид, друзья моего отца. О Владимире я уже упоминал. Когда Леонид Пескин увидел среди гостей дядю Арнольда, он, здорово удивившись, спросил папу:

– А как этот сукин сын Татьянин попал сюда?

Папа в ответ расхохотался и ответил другу:

– Пойдём ка разберёмся, как он посмел.

Всё дело в том, что Леонид Пескин и Арнольд Татьянин знали другу друга по Московскому университету, студентами которого были.

Семейная жизнь дяди Арнольда сложилась довольно странно. Особенно вдаваться в подробности не стану – не столь уж они интересные, но некая странность всё же имела место. Женившись второй раз, Арнольд Рахмильевич взял в жёны женщину с ребёнком по имени Мануэла (Маноля), которую удочерил. Прошло время, и Маноля в свою очередь родила от кого-то дочь, которую мой дядюшка тоже удочерил. Таким образом, мать и её дочь стали чем-то вроде родных сестёр. До сил пор не могу понять, для чего понадобилось такое странное удочерение. После 1956 года с двоюродной сестрой Таней у меня никаких контактов не было.

1956 год оказался переломным годом в истории нашей квартиры, ставшей на все сто процентов коммунальной. Собственно, она и стала таковой после того, как мой кузен Лев, подав в суд на моего отца, добился «территориальной независимости» в рамках одной отдельно взятой квартиры. Вот только её жильцы после учинённого родственного свинства не перестали юридических состоять в родстве между собою. В силу этого квартира наша сделалась то ли условно отдельной, то ли квазикоммунальной. Дальнейшее её превращение в обычную московскую коммуналку началось после предоставления в вышеупомянутом году жене кузена Льва, Наталье, комнаты «от работы». Получить комнату «от работы» означало предоставление жилплощади в ведомственном доме, то есть в доме, принадлежащем некоему ведомству (министерству) или же этим ведомством (министерством) построенным. Наталья работала в Ботаническом саду Академии наук СССР. Полагаю, предоставленная ей комната была дана на всю семью, а потому мой кузен перебрался на постоянное место жительства к своей законной супруге. Освободившуюся жилплощадь немедленно сделали служебной, и поселили на ней татарку Розу с маленьким сыном. Роза была замужем за бывшим офицером Советской армии Николаем Михайловичем. Николай Михайлович крепко выпивал; «на гражданке» он оказался в ходе разного рода экспериментов над армией, проведённых Хрущёвым. У отставного офицера была своя жилая площадь в другом месте. Словом, коммунальное соседство наше стало полностью стопроцентным. Впрочем, сейчас, много лет спустя после вселения Розы и её сына в нашу квартиру, я ничего не могу сказать плохого про эту семью. В данном конкретном случае так называемый «квартирный вопрос» не проявил себя во всей своей негативной красе. Он начал давать о себе знать в полную силу десятилетие спустя – после того, когда Роза в свою очередь уехала из нашей квартиры, а вместо жены и малолетнего сына отставного офицера в наших апартаментах прописалась с малолетней дочерью некая лимитчица, пожаловавшая в Москву из Рязани. Звали лимитчицу Татьяна. И вот тут-то этот самый «квартирный вопрос» основательно испортил всех обитателей нашего места проживания. Сделать квартиру полностью своей мне удалось лишь в октябре 1993, а до этого времени меня могли грохнуть топором по голове, посадить по анонимному доносу, забить насмерть ногами или хотя бы изуродовать. Судьба моя не позволила сделать это – закрытый тригон не подвёл. Астрология, одним словом. Кстати, Стендаль тоже весьма ею увлекался. Вспомним хотя бы аббата Бланеса из «Пармского монастыря»! Тут могу лишь дополнительно заметить; по мере дальнейшего развёртывания моего повествования будет обнаруживаться всё большее и большее количество аналогичных жизненных фактов, имевших место в моей жизни и в жизни этого французского писателя. И, как вывод из подобного рода совпадений, родится моё предположение, что с вероятностью 85–90 %, в своей предполагаемой инкарнации, пришедшейся на 1783–1842 годы, я мог быть именно этим человеком. Между годом смерти Стендаля (1842-ым) и годом моего рождения прошло более девяноста лет. В этом временном интервале, судя по всему, имело место ещё одно воплощение личности, ушедшей из жизни под именем Анри Мария Бейль и писавшей под псевдонимом Фредерик Стендаль. Эта постстендалевская инкарнация оказалась в известной степени очень неудачной, хотя и очень известной. С годами достоянием гласности становятся всё новые и новые подробности жизни этой трагической фигуры в области русской литературы. В данный момент, когда пишутся мной эти строки, мне почти 83 года. Само собою понятно, свою жизнь я знаю досконально. А потому количество родственных фактов из моей жизни и жизни человека, имя которого я пока не называю, постепенно возрастает. Когда-то вероятность того, что я являюсь реинкарнацией этого литератора оценивалась мной в процентов 15–20, сегодня я оценил бы её уже в % 50, хотя моя оценка творчества этого поэта неоднозначна. Впрочем, это был очень большой талант! Ну вот, снова «заговорила» карта – факт № 6 – инкарнация и реинкарнация. Она ещё не раз даст о себе знать по ходу моего повествования. Вернёмся, однако, в пятидесятые годы.

Больше ничего особо примечательного в 1956 году в жизни моей не произошло, а вот в 1957 случилось. Во-первых, производственная практика на металлургическом заводе в городе Кольчугино. Во-вторых, шестой всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве. И наконец, в-третьих, моё путешествие к Чёрному морю. Начну с производственной практики.

Не знаю как теперь, но в 1957 году населённый пункт Кольчугино Владимирской области был довольно паршивым городком, иными словами, кондовой российской глубинкой. Вспоминаю, как накануне отъезда на производственную практику доцент кафедры «Обработка металлов давлением» Самуил Берман на полном серьёзе заявил на общем собрании студентов и преподавателей, выезжающих с нами:

– И запомните, Кольчугино – это не провинция!

Аз охен вэй! Да, это не была провинция! Это была дыра! Как не вспомнить тут строки Пушкина: «Проклятый город Кишинёв! Тебя бранить язык устанет…». На территории этого населённого пункта находилось два крупных завода: «Кольчугннский завод цветных металлов» и «Метизный». Естественно, производственная практика студентов ЦВЕТМЕТа проходила на «Кольчугинском металлургическом». Работали мы, в частности, в горячем цехе на рабочих местах – плавильщиками и подручными плавильщиков. За проделанную работу нам выплачивали заработную плату. Литейный цех работал непрерывно – четыре рабочих смены по шесть часов каждая. Но это были те ещё шесть часов, особенно ночных. Во-первых, жара. Во-вторых, большие физические нагрузки. С жарою всё понятно: горячее производство как-никак, а ты обязан, соблюдая нормы техники безопасности, быть в войлочной куртке и с войлочной шляпой на голове. Не дай Бог, на тебя упадут капли расплавленной латуни или бронзы. И ведь упали однажды. Всё время хочется пить. Впрочем, газированной воды, без сиропа, естественно, сколько душе твоей угодно. И вот при такой – то жаре, тому же подручному плавильщика приходится извлекать из чугунных изложниц тяжёлые металлические слитки. И хорошо, если только извлечь и откатить в положенное место. А если сплав ещё и закалить требуется, как это положено для бериллиевой бронзы? Тогда хватай стальными щипцами плоский тяжёлый слиток сплава, поднимай его и бросай в ванну с водой. Потом тащи его оттуда. Кстати, нарушать производственного ритма никак нельзя – мало извлечь слиток из изложницы, надо ещё подготовить изложницу к очередной заливке, смазав мазутом её внутреннюю часть. Естественно, дышать приходится не только парами горения мазута, но и парами цветных металлов, цинка, например. Понятное дело, на пенсию рабочие, занятые на таких производствах, выходили не в шестьдесят лет и даже не в пятьдесят пять. Если, конечно, доживали до пенсионного возраста. «За вредность» полагалось молоко, оно якобы предохраняло организм от вредоносного влияния паров цветных металлов. Враньё!

«На бериллиевой бронзе» очень хорошо платили, но больше трёх дней я на ней не выдержал. Пульс всё время был прилично за сто. Воздуха для дыхания не хватало. Ещё немного, и я мог надорвать себе сердце. Пришлось попроситься на более лёгкую работу. Вот на ней – то судьба и решила посвятить меня в металлурги, «окропив» расплавленным металлом. Произошло следующее.

Как я уже писал выше, жара в плавильном цеху была страшная. Тут надо ещё учесть и тот факт, что дело происходило в разгар лета. Так вот, поскольку мне было очень жарко, я снял с себя войлочную защитную куртку и работал в верхней рубашке. Плавильные печи располагались вверху, изложницы, естественно, находились ниже. В этот день я был помощником плавильщика. Плавильщиком был студент по фамилии Головкин. (Кстати, очень хороший парень.) Когда очередная изложница была почти полностью заполнена расплавленным металлов, Головкин решил ещё немного долить его в изложницу посредством ковша с длинной ручкой. При доливке металла несколько капель попали на мою спину, и рубаха на мне загорелась. Уж не знаю, как я успел сорвать её с себя, отделавшись сравнительно лёгкими ожогами кожи на спине. Фактически произошло ЧП. Тут же подскочила ко мне мастер смены Рая Лопатина с журналом, в котором фиксировалось прохождение инструктажа по технике безопасности данным работником цеха. Меня попросили расписаться, что я инструктаж этот предварительно прошёл. Я расписался, взяв таким образом на себя всю вину за последствия моего «окропления». Затем полученные ожоги мне смазали какой-то мазью, кажется, мазью Вишневского, и всё для меня окончилось благополучно. Мазь эту предоставил мне мой одногруппник Гера Титов. Вообще-то он весьма меня недолюбливал, но тут был особый случай. Как видите, закрытый тригон снова сказал своё веское слово. Карта – факт № 1 (астрология) в который уже раз отпочковалась от аналогичной карты, ранее извлечённой для меня судьбою из её колоды. Кстати, на производственной практике я заработал шестьсот с чем-то рублей. Некоторые мои однокурсники заработали и больше тысячи. Юра Митрошкин, например, но он был намного сильней меня физически. Об этом человеке мне много предстоит написать, если, конечно, Всевышний пошлёт мне сил и заметно продлит мою командировку в этот мир.

Но вот производственная практика заканчивается, я возвращаюсь в Москву и попадаю «с корабля на бал», иными словами, в самое начало Шестого фестиваля молодёжи и студентов, проводимого в Москве. Незабываемые дни. Разгар лета, стоит прекрасная погода, жители столицы в приподнятом настроении, есть, что посмотреть. Успевай только с одного мероприятия на другое. Меня в первую очередь интересует музыкальная программа фестиваля, разные его конкурсы: вокальный прежде всего. Конкурс вокалистов протекает в Большом зале консерватории, вход свободный. Фамилии некоторых конкурсантов я помню до сил пор, например, баритона Троянова из Болгарии, лирического тенора поляка Пенчарского, лирико-драматическое сопрано Тамару Милашкину, исполнившую романс М. М. Ипполита-Иванова «И руки льнут к рукам». Тамаре присуждаются первая премия и золотая медаль. Заслужила! Троянов недурён со своей арией князя Игоря – третья премия и бронзовая медаль. Пенчарский, помнится мне, пел что-то из «Риголетто» Верди: то ли балладу Герцога из первой картины, то ли его арию из предпоследней. Особых впечатлений не оставил. Тенорок, одним словом.

Естественно, имела место и большая спортивная программа и, в частности, футбольный турнир. В его финал вышли СССР и Венгрия. Тут уж на футбольный стадион в Лужниках, где проходил финал футбольного турнира, свободного прохода уже не было – только по билетам. Билеты на футбол достал мой одногруппник Боря Минц, которого я пригласил пожить у меня в квартире на время фестиваля. О Боре я уже писал выше. Тут лишь добавлю: был он из Грузии (из Поти), где с золотой медалью закончил школу. В Москве обретался в студенческой общаге (в Доме коммуны), в которой во время фестиваля не оказалось свободных мест. Боря был от смешанного брака – отец еврей, мать русская. Амбициозен. По моим впечатлениям, сверх меры, то есть чисто по – еврейски. Евреи в массе своей весьма амбициозны. От мусорщика и до учёного. От мусорщика? Ну да, от мусорщика! Если уж еврей мусорщик, то, по его мнению, он лучший мусорщик в мире. Впрочем, это всего лишь моё предположение, поскольку в жизни мне не пришлось столкнуться с евреем – мусорщиком ни разу, а вот с евреями – парикмахерами случалось.

Финал футбольного турнира мне запомнился прежде всего игрою молодого Эдуарда Стрельцова – энергия, мощь, напор, прекрасное понимание происходящего на футбольном поле. Как жаль, что в следующем году Эдуард попал в скверную историю, замять которую оказалось невозможным. По обвинению в изнасиловании Стрельцов получил восемь лет заключения. Вместе с ним за компанию погорели ещё двое футболистов. Это были спартаковцы – защитник Михаил Огоньков и нападающий Татушин. Как и Стрельцов, эти двое были игроками сборной команды страны. Под суд их не отдали, поскольку они никого не насиловали, но на заключительную часть чемпионата мира по футболу 1958 года (в Швеции) их не взяли. Потери сборной оказались невосполнимыми. Не случись этой дурацкой истории, нам наверняка не пришлось бы иметь переигровку с командой Англии в ходе группового турника, а в четверть финале мы скорей всего не уступили бы хозяевам турнира Шведам, имевшим в своём составе блестящего футбольного нападающего Курта Хамрина. Это в случае, если бы мы выходили из группы со второго места. Глядишь, и с первого места вышли бы. Опередив будущих чемпионов мира Бразильцев, в составе которых были несравненные Пеле, Гарринча, Вава, Диди и прочие! Во всяком случае, сборная СССР не уступила бы сборной Бразилии в ходе группового турнира со счётом 0–2, имея в своём составе Эдуарда Стрельцова с Огоньковым и Татушиным в придачу.

Ох уж эта ранняя слава! Как часто она предательски кружит головы ещё не оперившимся мальчишкам и девчонкам, спортсменам в первую очередь, ещё не набравшимся ума – разума. А уж если деньги сумасшедшие привалили (это я уже о сегодняшнем дне), то юные восходящие звёзды и вообще готовы частенько разнести всё вокруг себя в куски. Вот только «похмелье» после подобных безобразий бывает весьма жестоким. Странно, я до сих пор сожалею, что Стрельцов сотоварищи не поехал в Швецию на заключительную часть чемпионата мира по футболу, особенно, если учесть блестящую победу сборной СССР на кубке Европы в 1960 году во Франции. Ладно, хватит о футболе и около футбольных страстях. Перехожу к моей поездке к Чёрному морю.

Моё путешествие на Юг было уже третьим самостоятельным «анабазисом» в моей жизни. Маршрут: Москва – Сухуми – Сочи – Москва. Моё первое самостоятельное путешествие было совсем «в другую сторону»: Москва – озеро Селигер – Москва. Летом 1952 года. Мне 16-ть. Замечательные места на Северо – западе России. Озёра, озёра, иногда внезапно открывающиеся твоему взору среди леса, и даже абориген – проводник, ведущий туристскую группу по маршруту, затрудняется сразу сказать, как именуется озерцо, неожиданно представшее во всей своей неброской красе… Загадочные места. Того гляди, и на Град – Китеж наткнёшься невзначай и останешься в нём жить навсегда. Одним словом, сказочные места, былинные, воспетые в музыке Римским-Корсаковым и Лядовым. А вот на черноморском побережье Кавказа ничего таинственного и загадочного. Горы, море, жизнь бьёт ключом. Никаких сказок. Радуйся во всю своей молодости и жизни, если, конечно, молод и жизненные обстоятельства соответствуют.

В Сухуми ничего особо примечательного со мною не случилось. Плавал в море, загорал, однажды бесплатным виноградом наелся до отвала. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Как-то решил я вскарабкаться на одну из близлежащих гор небольшой высоты. Поднялся примерно до её середины и наткнулся на разрушенное сельцо, давно оставленное жителями. Внезапно мне бросилось в глаза дерево, ветви и ствол которого обвивает виноградная лоза. Спелые кисти винограда висели довольно высоко, но добраться до них было не так уж и сложно. Я без особого труда вскарабкался на дерево и принялся за виноград. Он был спелый, крупный и чёрного цвета. На дереве я просидел довольно долго…

Кстати, аналогичная история произошла со мною семь лет спустя и опять-таки в Сухуми. Только на этот раз дерево с виноградной лозой встретилось мне не на горе, а недалеко от берега моря. Правда, на этот раз меня с дерева «попросили», но росло оно вдалеке от населённых пунктов. Проходящему мимо человеку не понравилось моё халявное поедание винограда. Ну залез бы ко мне на дерево, полакомились бы вместе, поболтали. А он недовольство своё высказал. Лоза – то виноградная, похоже, ничья. Чего – возмущаться – то.

Перебравшись в Сочи, я встретил там нескольких моих знакомых – по институту и не только. Об одном из этих «и не только» следует сказать особо, поскольку этот человек, почти мой ровесник, в будущем крепко осложнит мою жизнь. Звали его Данильченко Владимир Алексеевич. Он был пасынком пианиста и композитора Владимира Ананьевича Пескина. (О семье Пескиных я уже писал.) С Володей Данильченко (Вовкой) я приятельствовал с послевоенных времён, когда его будущий отчим познакомился с Лидией Ивановной, матерью Вовки, и женился на ней. Женитьба эта была с некоторым подтекстом или, если хотите, с особым расчётом. Владимиру Ананьевичу нужна была не только хозяйка дома, но также и женщина, имевшая малолетнего ребёнка, желательно мальчика, с музыкальным слухом и музыкальной памятью. Любопытный факт, не правда ли? Всё объяснялось крайне просто. К тому моменту времени, когда состоялась женитьба Владимира Пескина, его воспитанник Докшицер Тимофей Александрович обзавёлся семьёю и квартирой, в которую и переселился с женою и малолетним сыном Сергеем. Что ж, всё закономерно – птенец вырос, стал на крыло и покинул гнездо, где сформировался его большой музыкальный талант. Владимиру Ананьевичу очень захотелось вырастить ещё одного музыкального корифея, и вот он берёт в жёны женщину с ребёнком, обладающим от природы неплохим музыкальным материалом. Но на смену трубе приходит кларнет, а на смену еврейскому ребёнку приходит мальчишка совсем другой национальности. Тима Докшицер был музыкальным явлением и замечательным человеком, ну а кем стал в конечном итоге Вова Данильченко мне ещё предстоит рассказать. Сейчас вдаваться в подробности особенно не стану, но кое о чём рассказать следует, потому как приятель мой (спаси Бог от таких приятелей!) уже несколько лет двигался по дорожке, приведшей его самого к полному жизненному краху. Естественно, крах этот очень больно ударил по его родным и близким. И не только по ним. В основе катастрофы было ничем не укротимое сластолюбие этого человека, запрограммированное, скорей всего, в его генах. Необходим был первый импульс, чтобы обычная юношеская похоть стала довольно быстро развиваться, достигнув со временем своего апогея и частенько лишая тем самым человека здравого смысла в жизненных ситуациях со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну представьте себе, живёт на свете музыкант, например, кларнетист, весьма неплохого уровня (1-ый кларнет известного оперного театра); перспективы отличные, ничего не предвещает катастрофы, а она уже на подходе. Судьба? Не без неё, родимой, конечно, но её и избежать вполне можно, не будь этот человек враг самому себе. Злая судьба любит охотиться именно на таких! И редко промахивается. Только не подумайте, что мой приятель в конечном итоге превратился в сексуального маньяка или примитивного насильника. Ничего подобного.

Движение по наклонной началось у Володи с поступления в Музыкальное училище имени Гнесиных, где от него шестнадцатилетнего мальчишки родила девица, бывшая старше его года на четыре. Судя по всему, она его соблазнила, попробовав затем привязать к себе покрепче посредством ребёнка. Покрепче! Это шестнадцатилетнего – то мальчишку. Не вышло. Разразился скандал. Герой наш, между тем, вошёл во вкус. Поскольку он был весьма хорошо собой, то от девиц отбоя не было. Они сами вешались ему на шею. Удивлял тот факт, что Владимир приударял за всеми женщинами и девицами без разбора. У некоторых, что называется, ни рожи, ни кожи. Красавцу появиться в обнимку с такою – один стыд. Появлялся. По моим впечатлениям, тогдашний приятель мой обладал довольно скверным вкусом относительно прекрасного пола. Например, одну из своих любовниц, он считал красивой, а там смотреть – то было не на что. До поры до времени я считал себя в известной степени обязанным ему, так как, будучи натурой довольно широкой, он не считал денег, расплачиваясь и за себя, и за меня во время наших встреч, сопровождающихся по ходу их денежными расходами. В городе Сочи Вова Данильченко оказался по весьма простой причине – он был родом из этого города, там жила его родная бабушка. Кстати, именно благодаря этому моему приятелю я научился плавать под водой с помощью ласт, надетых на ноги, маске и дыхательной трубке. Вот только из-за этих погружений я заработал отит. Пришлось немедленно обратиться в местную поликлинику. Вылечили.

Вроде бы в 1957 году ничего примечательного со мною больше не случилось. Что же касается следующего, 1958 года, то он запомнился мне благодаря Вану Клиберну (Вэну Клайберну), Штефану Рухе, ну и, конечно, месячным военным сборам в Гороховецких лагерях с последующим затем государственным экзаменом на воинское звание офицера запаса (младшего лейтенанта). Сначала о Клиберне и Рухе, вернее, о 1-ом Международном музыкальном конкурсе имени Петра Ильича Чайковского.

Это было событие, скажу я вам, событие, породившее тот ещё накал страстей среди меломанов и не меломанов Советского Союза, поскольку это был не только 1-ый международный музыкальный конкурс «в стране победившего социализма», но также и некое политическое мероприятие, организованное властями великой державы. Естественно, согласно плану властей предержащих, первые премии в номинациях «скрипка» и «фортепиано» должны были обязательно присуждены советским конкурсантам. Осуществить это было вполне возможно, учитывая состав конкурсных жюри, возглавляемых Давидом Ойстрахом и Эмилем Гилельсом. Остаётся добавить, оба великих музыканта были членами КПСС (ВКПб) с 1942 года – так что, товарищи музыкальные председатели, извольте соблюдать партийную дисциплину, согласно которой первые места должны быть присуждены Валерию Климову (скрипка) и Льву Власенко (фортепиано). Во всяком случае, такие слухи ходили среди московских меломанов. Заметим также, Валерий Климов являлся учеником Давида Фёдоровича. (Виолончелисты и вокалисты в 1-ом Музыкальном конкурсе имени Чайковского не участвовали.) Вот только планы партийной номенклатуры оказались выполненными всего лишь на 50 %, и случилось это, думаю, не в последнюю очередь и благодаря народу, музыкальному народу, меломанам – болельщикам, не оставшихся безмолвными, высказавшими своё мнение и с помощью рук (аплодисменты) и с помощью голосовых аппаратов.

Мне не довелось присутствовать в Большом зале консерватории на третьем туре скрипичного и фортепианного конкурсов, но по радио я прослушал все выступления финалистов по обеим номинациям. Климов выступил бездарно, Штефан Руха (Румыния) – блистательно, но получил только третью премию. Спустя несколько месяцев этот румынский музыкант завоевал первую премию в Бельгии на Музыкальном конкурсе имени королевы Елизаветы.

Наступило время третьего тура конкурса пианистов, и произошло два чуда. Первое – блистательное выступление американца Вана Клиберна, исполнившего 1-ый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского и 3-ий концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. Это было потрясающе. После исполнения шквал аплодисментов, скандирование «Первая премия!» и последующее моральное давление на жюри со стороны московских меломанов. Мне говорили, что они якобы даже дежурили допоздна возле стен Большого зала, ожидая решение жюри, мнение которого разделилось на две части. Одни его члены ратовали за Власенко, ссылаясь на очки, набранные им в трёх турах. С этими «судьями» от арифметики было всё понятно. Другие, включая Святослава Рихтера и сэра А. Блисса (Англия), решительно воспрепятствовали этой арифметической оценке. Председатель жюри Эмиль Гилельс безоговорочно стал на сторону последних. Что ж, Эмилю Григорьевичу смелости было не занимать. Как – никак именно благодаря его личному обращению к Сталину Генрих Густавович Нейгауз был освобождён из-под стражи. В итоге первую премию присудили именно Клиберну, и это было настоящим чудом – советская бюрократия потерпела решительное поражение, не сумев навязать свою волю жюри фортепианного конкурса пианистов. Впрочем, следует отдать ей должное, она сумела сделать правильные выводы из этого поражения – предусмотрев в дальнейшем возможность дележа особо престижной первой премии между двумя конкурсантами. Например, на втором конкурсе имени П. И. Чайковская первую премию в номинации фортепиано поделили англичанин Джон Огдон и Владимир Ашкенази (СССР). С моей точки зрения, выступление Огдона было намного ярче выступления Ашкенази. Но тут уж каждая сестра получила по серьге.

Впрочем, на 1-ом фортепианном конкурсе без обиженных не обошлось. Я имею в виду седьмую премию, присуждённую очень талантливому пианисту из Японии Томоаки Мацууре. Говорят, японец очень обиделся и даже не захотел явиться на вручение премий, но в конечном итоге всё же пришёл. А вскоре, как у Штефана Рухи – первая премия на фортепианном конкурсе имени королевы Елизаветы в Брюсселе.

Теперь о военных сборах в Гороховецких лагерях.

Выше я уже упоминал об одном из эпизодов этих сборов, касающемся моего ночного дежурства на плацу, где находились 122-х миллиметровые гаубицы и где моя приятель Боря Минц поделился со мною своею хрустальной мечтой – написать когда-нибудь сатирический роман, столь же популярный, как «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. «Мечты, мечты! Где ваша сладость?»

Военные сборы мне запомнились хорошо, но распространяться о них не стану. На формирование моего характера они никак не отразились, как и военная стажировка в Дорогобужских военных лагерях на следующий год – сразу после защиты дипломного проекта. Но кое о чём я начал догадываться в ходе моего кратковременного пребывания «под знамёнами»: военная служба штука весьма консервативна и сурова даже в мирное время. И стелет не мягко, и спать жёстко. Про военное уже не говорю. В мирное время одна из главных задач военного начальства это выдрессировать человека, выбить из него «гражданскую дурь». Дай военным волю, они бы и из гражданского населения выбили то, что они считают дурью. Помнится, в Гороховецких лагерях засидевшийся в майорах командир батареи Доматырко высказал своё резко отрицательное мнение относительно молодых парней на гражданке, одевающихся по западной моде и именуемых поэтому «стилягами».

– Не люблю стилягу! – заявил товарищ майор перед строем товарищей студентов, отнюдь не «жравших комбата взглядами», а явственно дающих понять, что в грош его не ставят.

В чём же эта мода заключалась? Даю описание.

Брюки «дудочкой», то есть заметно сужающиеся к низу, туфли на толстой подошве и длинные волосы, зачёсанные назад (вместо общепринятых причёсок «бокс» и «полубокс»).

Власти предержащие приняли эту молодёжную моду в штыки, углядев в ней подрыв социалистических устоев. По «стилягам» ударили из «орудий тяжёлого калибра», то бишь, развернули в средствах массовой информации пропагандистскую кампанию, направленную против этих самых возмутителей спокойствия, причём атаковали не только манеру одеваться и причёски, но и новый молодёжный лексикон. Особенно доставалось словам «чувак» и «чувихи», означавших что-то вроде «в доску свой парень» и «в доску своя девчонка», ну и, конечно, модно одетые. Я, лично, не торопился начать одеваться по стиляжьей моде, но настал день, когда я взял свои брюки, пошёл в комбинат бытового обслуживания и попросил сузить мне их в нижней части. Туфли на толстой подошве и стрижка «по последней моде» (как у Онегина») уже имели место быть в моём распоряжении. В конечном итоге война со стилягами была полностью проиграна властями предержащими. Смех смехом, но и стиляги внесли свой скромный вклад в будущее падение Советской власти.

Государственный экзамен по военному делу я сдал на отличного, и мне было присвоено воинское звание «младший лейтенант», эквивалентное чину то ли прапорщик, то ли подпоручик в царский период истории России. Оставаясь офицером запаса, я получил ещё два следующих воинских звания: лейтенант и старший лейтенант. Последние два звания эквивалентны то ли подпоручику и поручику в царской армии, то ли поручику и штабс – капитану. Став литератором после пятидесяти лет жизни и дослужившись до «старлея», я частенько иронизировал над собою, говоря: «Как и Лев Толстой, я артиллерийский поручик. Прошу любить и жаловать!». Кстати, Лермонтов тоже был поручиком, но не артиллерийским, а кавалерийским. Словом, русскую литературу в значительной степени делают поручики. А вот Пушкин имел девятый чин Табели о рангах. Он был титулярным советником, что соответствовало в царские времена военному чину «капитан». Словом, Александр Сергеевич обошёл чином и Лермонтова, и Льва Толстого, и меня грешного. Ну так это же Пушкин. Хотя Гаврила Романович Державин и вообще был «действительным тайным советником»! Иными словами, статским генерал – аншефом!

Преддипломную практику мне предстояло проходить на Горьковском автомобильном заводе. К месту практики я отправился сразу же после зимних студенческих каникул, будучи слегка в растрёпанных чувствах. Дело в том, что накануне Нового 1959 года я решил объясниться с Кирой Г., о которой выше уже упоминалось. Для начала я послал ей новогоднюю поздравительную открытку, не указав, от кого она послана. Затем я решил инсценировать нашу случайную встречу вне стен института. Сделать это было довольно просто. Жили мы недалеко друг от друга. Я – в район Большой Грузинской; она – почти рядом с метро Маяковская. От моего дома и до её было ходу от силы минут пятнадцать. В институт Кира ездила на троллейбусе, идущем по Садовому кольцу, садясь на троллейбусной остановке, расположенной вблизи улицы Красина. Вот около этой – то улицы я и решил «случайно» встретить девушку и попробовать объясниться с нею. Мне очень хотелось, чтобы наши эпизодические встречи стали более частыми, а ещё лучше, регулярными. Между тем в последнее время они прекратились, и я не понимал почему. Кира весьма нравилась мне, но очень сильного любовного чувства я к ней тогда не испытывал. Короче, хотелось большей определённости в наших отношениях. Более частых встреч. Естественно, делать ей предложение я пока не спешил. Да и стоит ли его делать, если тебя держат на расстоянии.