Текст книги "Грозовой перевал"

Глава VI

Мистер Хиндли вернулся домой на похороны и – что потрясло нас и заставило судачить соседей – привез с собой жену. Мы так и не узнали, кто она и откуда родом – вероятно, у нее не было ни имени, ни денег, иначе он не стал бы скрывать брак от отца.

Она была не из тех, кто всюду наводит свои порядки. Едва переступив через порог, молодая хозяйка принялась восхищаться буквально каждым предметом и всем, что происходит, за исключением похорон и присутствия скорбящих. Сперва я сочла ее полоумной, уж очень странно она себя повела: убежала в спальню и меня позвала с собой, хотя мне следовало одевать детей, и сидела там, дрожа и сжимая руки, все спрашивала: «Уже вышли?» Потом исступленно описывала впечатление, которое на нее производит черное, вздрагивала и дрожала, наконец разрыдалась, а когда я спросила, в чем дело, ответила, что сама не знает, просто ужасно боится умереть! Мне подумалось, что у нее не больше шансов умереть, чем у меня. Она была довольно худощава, молода и свежа, глаза же сверкали, словно бриллианты. Разумеется, я заметила, что после подъема по лестнице она часто дышит, малейший шум заставлял ее вздрагивать, и она ужасно кашляла, но тогда я не знала, что предвещают такие симптомы, и ничуть ей не сочувствовала. Понимаете, мистер Локвуд, мы тут не очень жалуем чужаков.

За три года отсутствия молодой Эрншо сильно изменился. Он исхудал, побледнел и стал говорить и одеваться совсем иначе; в первый же день по возвращении объявил Джозефу и мне, что отныне мы должны переместиться в кухню, а дом оставить ему. Сперва он решил застлать ковром и обклеить обоями свободную комнатку и устроить там гостиную, однако его жене понравилось просторное помещение с белым полом и большим пылающим камином, оловянная посуда на полках и даже собаки по углам, поэтому он оставил свой замысел ради ее удобства.

Также она с радостью объявила, что среди новых знакомств обрела сестру, и поначалу болтала с Кэтрин, целовала ее и бегала с ней повсюду, дарила ей подарки. Впрочем, привязанность ее вскоре иссякла, она сделалась раздражительной, а Хиндли – деспотичным. Пары слов, свидетельствующих о ее неприязни к Хитклифу, хватило, чтобы в молодом хозяине вспыхнула старая ненависть. Он отослал мальчика к слугам, лишил уроков с куратом и заставил трудиться на ферме, причем столь же тяжко, как и любого батрака.

Поначалу Хитклиф сносил унижения довольно терпеливо, поскольку Кэйти учила его всему, что узнавала сама, и работала или играла с ним в поле. Оба росли сущими дикарями – молодому хозяину не было дела до того, как они себя ведут и чем занимаются, а они держались от него подальше. Он даже не замечал бы, ходят ли они в церковь по воскресеньям, если бы Джозеф и курат не упрекали его за беспечность, когда дети прогуливали проповедь, и тогда он спохватывался, порол Хитклифа и лишал Кэтрин обеда или ужина. Для них же одним из главных развлечений было убежать на пустошь с утра и спокойно провести там весь день. Последующее наказание они воспринимали как лишний повод для смеха. Их не страшило, что курат задаст Кэтрин выучить наизусть столько глав, сколько заблагорассудится, а Джозеф будет пороть Хитклифа, пока не заболит рука. Дети забывали обо всем в ту же минуту, как оказывались вместе или когда планировали коварный план мести. Я много раз роняла слезы, глядя, как они идут вразнос, и все же не отваживалась сказать слова против, опасаясь лишиться последней толики влияния на бедных сироток, которая у меня оставалась. Однажды воскресным вечером их выгнали из общей комнаты за шум или за другой мелкий проступок, и я не смогла нигде их найти, когда пришла позвать шалунов к ужину. Мы обыскали дом сверху донизу, двор и конюшни – дети исчезли без следа; наконец Хиндли в сердцах велел запереть двери на засов и поклялся никого не впускать. Домашние легли, мне же не спалось, и я открыла окошко, высунулась, несмотря на дождь, и стала прислушиваться: я решила их впустить наперекор запрету. Вскоре на дороге раздались шаги, в воротах мелькнул свет фонаря. Я набросила шаль и побежала открывать, пока они не разбудили мистера Эрншо стуком. То был Хитклиф, причем один – увидев его без мисс Кэйти, я перепугалась.

– Где мисс Кэтрин? – вскричала я. – Ничего не случилось, надеюсь?

– В «Долине дроздов», и я бы тоже остался, но хозяева не соизволили меня пригласить!

– Будет тебе на орехи! – воскликнула я. – Не успокоишься, пока не получишь хорошенько! Как вас вообще занесло в чужие владения?

– Дай переодеться в сухое, и я все расскажу, Нелли! – ответил он. Я предупредила, что шуметь не стоит, чтобы не разбудить хозяина. Пока Хитклиф снимал мокрую одежду, я ждала, когда можно будет погасить свечу. Наконец он продолжил рассказ: – Мы с Кэйти удрали через прачечную, чтобы побродить в свое удовольствие, заметили огни в усадьбе и решили взглянуть, как там Линтоны проводят воскресный вечер, дрожа по углам, пока их отец с матерью едят и пьют, распевают песни и смеются, портят себе глаза у горящего камина. Чем же, по-твоему, они занимались? Читали проповеди и отвечали катехизис слуге, и тот заставлял их разучивать целые абзацы библейских имен, если ошибутся?

– Наверное, нет, – отозвалась я. – Несомненно, они хорошие детки и не заслуживают такого обращения, как вы, вот их и не наказывают за плохое поведение.

– Не будь ханжой, Нелли! – оборвал он. – Мы бежали с самого перевала до парка без остановки, Кэтрин совсем сбила ноги, потому что осталась босиком. Завтра тебе придется поискать ее обувь на пустоши. Мы пролезли через дыру в изгороди, на ощупь пробрались по тропинке и встали на клумбе под окнами гостиной. Оттуда лился свет – ставни не закрыли, шторы не задернули до конца. Мы заглянули внутрь, стоя на цоколе и держась за подоконник, и увидели – ах, что за красота! – великолепную комнату с малиновым ковром и такого же цвета обивкой на креслах, с такими же скатертями, и белоснежный потолок с золотой каемочкой, а в центре – водопад стеклянных капель на серебряных цепочках и мерцающие огоньки! Старших Линтонов там не было, Эдгар с сестрой получили гостиную в свое полное распоряжение. Ну разве не счастливчики?! На их месте мы бы с Кэйти решили, что попали в рай. Теперь угадай, чем занимались твои хорошие детки? Изабелла (думаю, ей лет одиннадцать, на год младше Кэйти) валялась по полу в дальнем углу комнаты и визжала, словно в нее ведьмы раскаленные иголки втыкают. Эдгар стоял возле очага и плакал, на столе сидела собачонка, тряся лапкой и поскуливая – судя по взаимным обвинениям, младшие Линтоны едва не разорвали ее пополам. Что за дурачки! Только и знают, что ссориться из-за теплого комка меха и реветь, потому что после драки песик уже никому не нужен. Мы вдоволь посмеялись над избалованными детками – как мы их презирали! Ты хоть раз видела, чтобы я пожелал того же, что и Кэйти? Или видела, как мы визжим, рыдаем и катаемся по полу в гостиной? Я и за тысячу жизней не поменялся бы местами с Эдгаром Линтоном из «Долины дроздов», даже если бы мне разрешили сбросить старину Джозефа с самой высокой крыши и обмазать фасад кровью Хиндли!

– Тише, тише! – перебила я. – Ты так и не рассказал мне, Хитклиф, почему Кэти осталась там.

– Говорю же, мы смеялись, – ответил мальчик. – Линтоны нас услышали и пулей помчались к двери, сначала было тихо, потом раздался крик: «Ах, мама-мама! Ах, папа! Ах, мама, иди сюда! Ах папа, ах!» Они и правда причитали в таком духе. Мы подняли страшный шум, чтобы напугать их еще больше, а потом свалились с выступа, услышав, как отодвигают засов, и сообразив, что пора удирать. Я схватил Кэйти за руку и потянул за собой, как вдруг она упала. «Беги, Хитклиф, беги! – прошептала она. – Хозяева выпустили бульдога, и он меня схватил!» Нелли, чертяка вцепился ей в лодыжку – я сам слышал его мерзкое фырчанье! Она даже не вскрикнула – нет, она бы не закричала, даже если бы бешеная корова подняла ее на рога. Зато я дал себе волю – я сыпал такими проклятиями, что хватило бы загнать в ад любого демона в христианском мире, я схватил камень, сунул между челюстей пса и изо всех сил попытался пропихнуть ему прямо в глотку. Наконец выбежал скотина-слуга с фонарем и заорал: «Держи крепче, Проныра, держи крепче!» Впрочем, разглядев добычу Проныры, он заговорил по-другому. Собаку оттащили, лиловый язык свисал из пасти на добрых полфута, отвислые губы сочились кровавой слюной. Слуга взял Кэйти на руки – она потеряла сознание, но не от страха, я уверен, от боли. Он понес ее в дом, я ринулся следом, бормоча проклятия и жаждая мести. «Что за добыча, Роберт?» – вскричал с порога Линтон. «Проныра поймал девчонку, сэр, – ответил он, – и с ней паренек, – добавил он, вцепившись в меня, – который смахивает на отъявленного негодяя! Наверняка грабители велели им пролезть в окошко и отпереть двери банде, пока все в доме спят, чтобы убить нас по-тихому. Придержи-ка язык, похабник! Тебя за это отправят на виселицу. Мистер Линтон, не опускайте ружье!» «Не опущу, Роберт, – ответил старый дуралей. – Поганцы знали, что вчера был день выплаты ренты, и думали застать меня врасплох. Входи же, я устрою им прием. Джон, накинь цепочку. Дженни, дай Проныре попить. Вломиться в дом мирового судьи, да еще в субботу! Их наглости нет предела! Дорогая Мэри, взгляни сюда! Не бойся, это всего лишь мальчишка, хотя ухмыляется, словно отпетый негодяй; разве не было бы благом для страны сразу его повесить, не дожидаясь, пока преступная натура проявится в полной мере?» Он подтащил меня к люстре, миссис Линтон водрузила на нос очки и в ужасе всплеснула руками. Трусливые дети подкрались поближе, Изабелла пролепетала: «Страшный какой! Посади его в подвал, папочка! Вылитый сынок той гадалки, что украла моего ручного фазана. Скажи ведь, Эдгар?»

Пока они меня разглядывали, Кэйти пришла в себя, услышала последнюю фразу и засмеялась. Эдгар Линтон, окинув ее пытливым взглядом, наконец раскинул мозгами и узнал соседку. Они видели нас в церкви, понимаешь ли, хотя в других местах мы почти не встречались.

– Это же мисс Эрншо! – зашептал он матери. – Смотри, как Проныра ее искусал – вся нога в крови!

– Мисс Эрншо? Не может быть! – вскричала хозяйка. – Мисс Эрншо разгуливает по округе с цыганом?! И все же, мой дорогой, девочка одета в траур – это она! – и рискует остаться хромой на всю жизнь!

– Какая преступная беспечность со стороны ее брата! – воскликнул мистер Линтон, переводя взгляд с меня на Кэтрин. – Я понял со слов Шилдса, – (так зовут нашего курата, сэр), – что она растет настоящей дикаркой. А это еще кто? Где она нашла себе такого товарища? Эге! Да это же необыкновенное приобретение, с которым мой покойный сосед вернулся из Ливерпуля – то ли сын матроса-индийца, то ли беспризорник американских или испанских кровей.

– В любом случае, он скверный мальчишка, – заметила хозяйка, – и ему не место в приличном доме! Ты слышал, как он выражается, Линтон? Я возмущена, что моим детям пришлось все это выслушать.

Я вновь принялся чертыхаться – прошу, не сердись, Нелли! – и Роберту приказали меня вывести. Я не хотел уходить без Кэйти, он вытащил меня в сад, сунул в руки фонарь, заверил, что мистеру Эрншо непременно сообщат о моем поведении, и, велев отправляться немедленно, запер дверь. Штора в углу все еще топорщилась, я обосновался на нашем старом месте и принялся подглядывать за происходящим в гостиной: пожелай Кэтрин вернуться домой, я разбил бы огромное окно на миллион осколков, если бы Линтоны вздумали ее удерживать. Она спокойно сидела на диване. Миссис Линтон сняла с нее серый плащ молочницы, который мы прихватили для вылазки, покачала головой и, полагаю, постаралась ее усовестить – все-таки она юная леди, потому с ней обошлись иначе, чем со мной. Служанка принесла таз с теплой водой и помыла ей ноги, мистер Линтон приготовил стакан глинтвейна, Изабелла высыпала ей в подол полную тарелку кексов, а Эдгар стоял поодаль и пялился. После они высушили и расчесали ее красивые волосы, выдали ей пару огромных домашних туфель и усадили возле камина; и я ушел, оставив Кэтрин такой веселой, что дальше некуда: она делила угощенье между собачонкой и Пронырой, которого ласково щипала за нос, и зажигала живые искры в пустых голубых глазах Линтонов – тусклые отсветы ее собственного обаяния. Они смотрели на нее с тупым восхищением… Кэтрин неизмеримо лучше их, лучше всех на свете – верно, Нелли?

– Это дело просто так не кончится, – ответила я, укрывая его и гася свет. – Хитклиф, ты неисправим, и мистеру Хиндли придется пойти на крайние меры, вот увидишь!

Мои слова сбылись в большей степени, чем мне бы того хотелось. Злосчастное приключение крайне разозлило Эрншо. А поутру к нам явился мистер Линтон и устроил молодому хозяину такую головомойку, что тот и глаз не смел поднять! Хитклифа не выпороли, но пригрозили, чтобы не смел и слова сказать мисс Кэтрин, иначе его прогонят прочь; миссис Эрншо обязалась держать свою золовку в должной строгости, когда та вернется, причем используя хитрость, а не силу – силой ей ничего не удалось бы добиться.

Глава VII

Кэйти прогостила в «Долине дроздов» пять недель – до Рождества. За это время лодыжка у нее совершенно зажила, манеры значительно улучшились. Наша хозяйка всерьез взялась за исправление золовки и часто навещала ее, для начала решив укрепить в ней чувство собственного достоинства с помощью красивой одежды и лести, что та восприняла вполне охотно. В результате вместо необузданной маленькой дикарки с непокрытой головой, которая влетела бы в дом и кинулась душить всех нас в объятьях, на красивой черной лошадке приехала весьма степенная особа с каштановыми локонами, ниспадающими из-под касторовой шляпки с перьями, и в суконной амазонке с длинными полами. Хиндли помог ей спешиться и восхищенно воскликнул:

– Кэйти, ты настоящая красавица! Тебя не узнать – истинная леди! Изабелла Линтон ей бы позавидовала, не правда ли, Фрэнсис?

– У Изабеллы нет таких природных данных, – ответила ему жена, – но Кэйти следует быть осторожной, чтобы снова здесь не одичать. Эллен, помоги мисс Кэтрин раздеться… Погоди, дорогая, растреплешь прическу – давай развяжу ленты на шляпке!

Я сняла с нее амазонку, и под низом обнаружилось роскошное шелковое платье в клеточку, белые панталончики и лаковые туфельки; и, хотя глаза Кэйти радостно сверкнули при виде выбежавших собак, она едва к ним прикоснулась, боясь, что те станут ласкаться и испортят ее великолепный наряд. Меня она поцеловала осторожно (я перепачкалась мукой, занятая приготовлением рождественского пирога), потом огляделась в поисках Хитклифа. Мистер и миссис Эрншо ожидали их встречи с тревогой, надеясь хотя бы отчасти по ней определить, насколько они преуспели в разлучении двух друзей.

Поначалу Хитклиф не показывался. Если до отсутствия Кэтрин он за собой почти не следил, то теперь совсем опустился. Никто, кроме меня, не проявлял к нему заботы и не называл грязным мальчишкой, заставляя мыться хотя бы раз в неделю, а ведь дети его возраста почти не выказывают склонности к мылу и воде. В связи с чем лицо его и руки удручающе потемнели (не говоря уже об одежде, которая за три месяца носки засалилась и запачкалась, и о густых нечесаных волосах). Недаром он спрятался, когда в дом чинно вошла блистательная, изящная барышня, а не такая же растрепанная грязнуля, как он сам.

– Где же Хитклиф? – требовательно спросила она, стягивая перчатки и обнажая белоснежные пальчики, чудесно преобразившиеся после вынужденного безделья и сидения в четырех стенах.

– Хитклиф, можешь подойти! – вскричал мистер Хиндли, наслаждаясь его конфузом и радуясь, каким отвратительным голодранцем тот себя выставил. – Подойди и поздравь мисс Кэйти с прибытием, как прочие слуги.

Кэйти, заметив своего друга в укрытии, бросилась его обнимать, расцеловала в обе щеки и вдруг замерла, отпрянула и со смехом воскликнула:

– Какой же ты чумазый и сердитый! И какой смешной и мрачный!.. Но это лишь по сравнению с Эдгаром и Элизабет Линтон, к которым я так привыкла. Хитклиф, неужели ты меня позабыл?

Не зря она пристала к нему с этим вопросом – стыд и гордость вдвойне омрачили его лицо и заставили оцепенеть.

– Пожми ей руку, Хитклиф, – снисходительно разрешил мистер Эрншо. – Изредка можно.

– Не пожму! – воскликнул мальчик, наконец обретя дар речи. – Не выношу, когда надо мной насмехаются!

И он ринулся бы вон, но мисс Кэйти его не пустила.

– Я и не думала над тобой насмехаться, – заверила она, – просто не сдержалась. Хитклиф, хотя бы руку мне пожми! Чего ты дуешься? Вид у тебя и правда смешной – ты такой грязнуля! Если умоешь лицо и причешешь волосы, все будет в порядке.

Она с тревогой посмотрела на смуглые пальцы в своей руке и оглядела новый наряд, запоздало сообразив, что может испачкаться.

– Не надо меня трогать! – запальчиво воскликнул Хитклиф, проследив за ее взглядом и выдернув руку. – Мне нравится быть грязнулей, и все тут!

На этом он выбежал из комнаты, вызвав веселье хозяина с женой и нешуточное беспокойство Кэтрин, которая не могла понять, почему невинные замечания пробудили в нем столько злости.

Исполнив обязанности горничной для нашей вновь прибывшей и поставив пироги в духовку, я разожгла веселый огонь в доме и кухне, как и положено в сочельник, и собралась посидеть в одиночестве и попеть, невзирая на заверения Джозефа, что мои песенки и близко не лежали с рождественскими гимнами. Он ушел к себе молиться, мистер и миссис Эрншо развлекали юную мисс, показывая ей разные веселые безделушки, которые прикупили, чтобы она подарила их маленьким Линтонам в благодарность за оказанную доброту. Их пригласили назавтра провести день на «Грозовом перевале», и приглашение было принято с одним условием: миссис Линтон умоляла, чтобы ужасный мальчишка-сквернослов держался подальше от ее обожаемых деток.

При таких обстоятельствах я и осталась в одиночестве. Я вдыхала густой аромат пряностей и восхищалась сверкающей кухонной утварью, начищенными часами, украшенными веточками остролиста, серебряными кружками, расставленными на подносе в ожидании подогретого эля, который подадут к ужину, а более всего меня радовала безупречная чистота, наведенная мною самолично – как следует выскобленный и подметенный пол. Я мысленно поаплодировала каждому предмету обстановки, потом вспомнила, как старик-хозяин заходил сюда на Рождество, называл меня умницей и вручал шиллинг в подарок; и тут мысли мои перекинулись на привязанность мистера Эрншо к Хитклифу, вспомнились опасения, что после его смерти за мальчиком некому будет приглядеть, – я невольно задумалась о положении бедного ребенка и вместо пения гимнов принялась плакать. Впрочем, вскоре мне пришло в голову, что слезами делу не поможешь – надо попытаться хоть что-нибудь исправить. Я вышла во двор и стала его искать. Долго ходить не пришлось – я обнаружила Хитклифа в конюшне, где он гладил по холеной спине новую лошадку и кормил других животных, как и положено в вечернее время.

– Поспеши, Хитклиф! – позвала я. – На кухне уютно, Джозеф сейчас наверху. Пойдем со мной, я наряжу тебя к выходу мисс Кэйти, тогда вы сможете перед сном посидеть вместе у очага и хорошенько поболтать!

Он продолжал заниматься своим делом и даже головы не повернул.

– Пойдем, ну же! – продолжала настаивать я. – У меня есть для вас по пирожку, они почти испеклись, а ведь тебя еще добрых полчаса в порядок приводить!

Я прождала ответа пять минут и ушла ни с чем. Кэтрин поужинала с братом и невесткой, мы с Джозефом разделили угрюмую трапезу, приправленную с одной стороны упреками, с другой – дерзостями. Пирог и сыр для Хитклифа пролежали на столе до утра, словно подношение для фей. Он ухитрился провозиться на конюшне до девяти часов, потом с мрачным видом отправился прямиком к себе в комнату. Кэйти засиделась допоздна – ей нужно было отдать множество распоряжений перед завтрашним приемом новых друзей; разок она заглянула на кухню, чтобы повидать старого друга, но тот уже лег; она спросила, что с ним случилось, и снова вышла. Поутру Хитклиф поднялся рано и, поскольку был праздник, понес свое дурное настроение на пустошь, так и не появившись до отъезда семейства в церковь. Пост и размышления пошли ему на пользу. Он слегка потоптался подле меня и, набравшись храбрости, выпалил:

– Нелли, приведи меня в порядок, я буду хорошим!

– Давно пора, Хитклиф, – кивнула я, – ты огорчил Кэтрин: она уж и не рада, что вернулась домой! Похоже, ты позавидовал, что о ней думают больше, чем о тебе!

Ему и в голову не приходило завидовать Кэтрин, зато он прекрасно понял, что расстроил ее.

– Она сама тебе сказала, что огорчена? – спросил он с очень серьезным видом.

– Кэтрин заплакала с утра, когда узнала, что тебя снова нет.

– А я плакал ночью, и причин у меня побольше, чем у нее!

– Да, у тебя была причина лечь спать с гордым сердцем и пустым животом, – заметила я. – Гордецы сами навлекают на себя печали. Если тебе стыдно за свою обидчивость, то надо извиниться. Ты должен подойти к ней первым, попросить разрешения поцеловать и сказать – в общем, ты лучше знаешь, что сказать, главное, говори от всего сердца, а не так, словно обращаешься к незнакомке в шикарном платье. Хотя мне пора готовить обед, я выкрою время, чтобы привести тебя в порядок, и Эдгар Линтон рядом с тобой будет смотреться куклой – кукла он и есть! Ты младше, зато, держу пари, выше и вдвое шире в плечах, и запросто можешь его одолеть – разве сам не чувствуешь, что можешь?

Лицо Хитклифа прояснилось, потом он снова помрачнел и вздохнул.

– Нелли, даже если я одолею его двадцать раз кряду, он не станет менее пригожим, а меня это не украсит. Вот бы мне тоже светлые волосы и белую кожу, умение одеваться и вести себя, как он, и шанс когда-нибудь сделаться таким же богатым!

– И звать мамочку по малейшему поводу, – добавила я, – и дрожать при виде деревенского парня, поднявшего на тебя кулак, и сидеть целый день дома в дождливую погоду! Эх, Хитклиф, что за унылый настрой! Идем к зеркалу, я покажу, чего тебе следует желать. Видишь две бороздки между глаз, и густые брови, что насуплены, хотя должны изгибаться дугой, и пару черных глазищ, в которых таятся дьяволы, боятся открыть пошире окна и шпионят через щелку украдкой? Пожелай научиться разглаживать мрачные складки, честно поднимать веки и смени дьяволят на доверчивых невинных ангелов, кои ничего не боятся, ни в чем не сомневаются и видят в людях друзей, а не врагов. Не смотри на мир, как злобная дворняга, которая убеждена: все пинки, выпадающие на ее долю, заслужены, которая за свои страдания ненавидит и весь мир, и того, кто ее пинает!

– Другими словами, мне надо пожелать огромных голубых глаз и ровного лба, как у Эдгара Линтона, – вздохнул мальчик. – Желаю, да что толку?

– Доброе сердце сделает лицо красивым, мой мальчик, – продолжила я, – даже если ты черный, а злое обезобразит и самое красивое лицо. Теперь, когда мы закончили умываться, расчесываться и дуться, скажи-ка, разве ты не считаешь себя красавчиком? Я вот считаю! Вылитый принц в изгнании. Кто знает, вдруг твой отец был китайским императором, мать – королевой Индии, и каждый из них мог бы купить на свой недельный доход сразу «Грозовой перевал» и «Долину дроздов»? В детстве тебя украли злые моряки и привезли в Англию. На твоем месте я высоко ценила бы свое происхождение, и мысль о том, кто я, придавала бы мне мужества и гордости, чтобы сносить притеснения какого-то мелкого фермера!

Так я болтала без умолку, и Хитклиф постепенно развеселился и похорошел, как вдруг нас неожиданно прервал грохот колес. Он бросился к окну, я – к двери, и мы увидели, как дети Линтонов выбираются из семейной кареты, укутанные в плащи и меха, и как спешиваются Эрншо – зимой они часто ездили в церковь верхом. Кэтрин взяла гостей за руки, повела в дом и усадила у огня, который быстро вернул цвет на их бледные лица.

Я попросила Хитклифа поторопиться и проявить дружелюбие, и он охотно подчинился, но на его беду в тот миг, когда он открыл кухонную дверь с одной стороны, Хиндли открыл ее с другой. Они столкнулись, и хозяин рассердился, увидев мальчика чистым и радостным, вспомнил данное миссис Линтон обещание и отшвырнул Хитклифа прочь, злобно велев Джозефу: «Не впускай парня в комнату – запри на чердаке до конца обеда, иначе он будет хватать руками пирожные и таскать со стола фрукты, едва мы отвернемся».

– Что вы, сэр! – не удержалась я. – Ничего он не испортит, даже не думайте! Полагаю, Хитклифу тоже полагается угощение, как и всем нам.

– Тумаки ему полагаются, если сунется вниз до темноты! – вскричал Хиндли. – Прочь отсюда, проходимец! Строишь из себя щеголя? Погоди, доберусь я до твоих прелестных локонов – посмотрим, вдруг они станут еще длиннее!

– Куда уж длиннее, – заметил молодой Линтон, заглядывая в кухню. – Интересно, у него голова не болит? Отрастил гриву, как у жеребенка!

Он позволил себе замечание, вовсе не желая никого оскорбить, но бешеный нрав Хитклифа не вынес проявления дерзости со стороны того, в ком он видел соперника. Схватив миску с горячим яблочным соусом (первое, что попалось под руку), он выплеснул содержимое на лицо и шею обидчика, тот разразился громкими воплями, на которые сбежались Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо тут же скрутил преступника и отвел в свою комнату, где, несомненно, применил весьма грубое средство для обуздания приступа гнева, ибо вернулся красным и дышал с трудом. Я взяла полотенце и не без доли злорадства оттерла нос и рот Эдгара, заявив, что поделом ему. Сестра его хныкала и просилась домой, а смущенная Кэйти стояла рядом, попеременно краснея за всех сразу.

– Не надо было с ним разговаривать! – упрекнула она молодого Линтона. – Он не в духе, и ты сам испортил свой визит к нам, а его выпороли – ненавижу, когда его наказывают! Мне теперь кусок в горло не пойдет. Зачем ты вообще с ним заговорил, Эдгар?

– Я не говорил! – всхлипнул юнец, уворачиваясь от меня и стряхивая остатки соуса батистовым носовым платком. – Я обещал маме, что слова ему не скажу, и не сказал!

– Так не реви, – презрительно бросила Кэйти, – тебя ведь не убили. Хватит, мой брат возвращается – тише! Ш-ш, Изабелла! Тебя-то никто не тронул!

– Ну-ну, дети, по местам! – вскричал Хиндли, врываясь в комнату. – Этот скот хорошенько от меня получил! В следующий раз, Эдгар, расправишься с ним своими руками, это пробуждает аппетит!

При виде ароматного угощения маленькая компания воспряла духом. Они проголодались после поездки и быстро утешились, ведь по-настоящему никто не пострадал. Мистер Эрншо вовсю орудовал ножом и накладывал полные тарелки, хозяйка развлекала гостей оживленной беседой. Я прислуживала, стоя за ее стулом, и мне было больно видеть, как Кэтрин с сухими глазами и безразличным лицом принялась за крылышко гуся на тарелке. «Бесчувственная девчонка, – сказала я себе, – легко же она отмахнулась от бед своего старого товарища по играм! Вот не думала, что она такая эгоистка». Кэйти поднесла кусок к губам и вновь положила – щеки вспыхнули, из глаз хлынули слезы. Она уронила вилку на пол и поспешно нырнула под скатерть, пытаясь скрыть свои чувства. Больше я не называла ее бесчувственной, поскольку поняла: целый день она промучилась, не имея возможности остаться одна или навестить Хитклифа, кстати, посаженного хозяином под замок, как я выяснила, когда попыталась отнести ему поесть.

Вечером мы устроили танцы. Кэйти умоляла брата, чтобы тот выпустил Хитклифа, поскольку Изабелле Линтон не хватило партнера, но тщетно, и роль кавалера пришлось сыграть мне. Хорошенько размявшись, мы позабыли всякое уныние, и удовольствие лишь возросло с прибытием гиммертонского оркестра в составе пятнадцати человек: там была и труба, и тромбон, и кларнеты, и фаготы, и французские рожки, и даже контрабас, и это помимо певцов! Они обходят все приличные дома в округе и собирают с прихожан пожертвования каждое Рождество, и мы решили, что их выступление украсит наш праздник. После традиционных рождественских гимнов мы запросили веселых песен и мелодий. Миссис Эрншо любила музыку, и они вовсю расстарались.

Кэтрин тоже любила музыку, но сказала, что самый лучший звук – наверху лестницы, куда и удалилась; я последовала за ней. Дверь в дом прикрыли, так и не заметив нашего отсутствия, ведь народу было полно. На лестничной площадке она не задержалась, сразу пошла выше – к чердаку, где тосковал Хитклиф, и позвала его. Он упорно молчал, Кэйти настаивала и наконец убедила упрямца побеседовать через перегородку. Я позволила бедняжкам спокойно пообщаться, пока музыка не начала стихать – вероятно, музыканты решили перекусить, – и вскарабкалась по лестнице, чтобы предупредить ее. Снаружи Кэйти я не увидела, голос раздавался с чердака. Маленькая обезьянка пробралась внутрь, выбравшись через слуховое окошко в одном конце, прошла по крыше и влезла через другое окно, и мне едва удалось выманить ее обратно. Кэйти вернулась вместе с Хитклифом и настояла, чтобы я отвела его в кухню, поскольку наш второй слуга удалился к соседям, не в силах слушать «дьявольские псалмопения», как он выразился. Я сказала, что вовсе не собираюсь поощрять их проделки, но, поскольку узник ничего не ел со вчерашнего обеда, на этот раз закрою глаза и не выдам его хозяину. Хитклиф спустился, я поставила ему стул у огня и предложила много вкусного. Бедняга был болен, к еде едва прикоснулся и отверг все мои попытки его развлечь. Он поставил локти на стол, оперся подбородком на руки и погрузился в размышления. На вопрос же о предмете его мыслей мрачно ответил: «Я пытаюсь придумать, как отплатить Хиндли. Плевать, сколько придется выжидать, если в итоге мне это удастся. Надеюсь, он не помрет раньше меня!»

– Как тебе не стыдно, Хитклиф! – воскликнула я. – Дурных людей наказывает Бог, а нам следует научиться прощать.

– Вряд ли Богу это доставит удовольствие, в отличие от меня, – возразил он. – Жаль, не знаю, как получше все устроить! Оставьте меня в покое, и я все обмозгую: когда об этом думаю, не чувствую боли.

Впрочем, мистер Локвуд, я позабыла, что вас эти истории вряд ли забавляют. Надо же, совсем я заболталась: каша остыла, и вы клюете носом! Я могла бы уместить историю Хитклифа в полдюжины слов – все, что вам угодно знать.

* * *

С этими словами экономка встала и собиралась уже отложить шитье, но мне не хотелось уходить от теплого камина, и я вовсе не клевал носом.

– Сидите-сидите, миссис Дин! – вскричал я. – Побудьте со мной еще полчасика! Вы правильно делаете, что рассказываете не торопясь. Такая манера мне нравится, и вам следует закончить в том же духе. В общем, меня интересует всякий персонаж, которого вы упомянули.